V

БЕЛАЯ ОБЕЗЬЯНА

Нежно вскармливала Кала своего найденыша, втихомолку удивляясь лишь тому, отчего он не делается сильным и ловким, как маленькие обезьянки других матерей.

Прошел год с того дня, как ребенок попал ей в руки, а он только что начинал ходить. А в лазанье по деревьям он был уже совсем бестолковый!

Иногда Кала говорила со старшими самками о своем милом ребенке; ни одна из них не могла понять, почему он такой отсталый и непонятливый, хотя бы, например, в таком простом деле, как добывание себе пищи.

Он не умел находить себе еду, а уже больше двадцати лун прошло с того дня, как Кала взяла его к себе.

Знай она, что ребенок уже прожил на свете целых тринадцать лун прежде, чем попасть в ее руки, – она сочла бы его совершенно безнадежным. Ведь маленькие обезьяны ее племени были более развиты после двух или трех лун, чем этот маленький чужак после двадцати пяти.

Муж Калы, Тублат, испытывал величайшую ненависть к этому детенышу, и если бы самка не охраняла его самым ревностным и заботливым образом, он давно бы нашел случай убрать малютку со своей дороги.

– Он не будет никогда большой обезьяной, – рассуждал Тублат. – И тебе, Кала, вечно придется таскать его на себе и заботиться о нем. Какая польза от него для нас и для нашего племени? Лучше всего бросить его, когда он уснет, в траве, а ты выносишь сильных обезьян, которые сумеют оберегать нашу старость.

– Нет, Сломанный Нос, ни за что, – возражала Кала, – если бы мне пришлось даже всю жизнь носить его!

Тогда Тублат обратился к самому Керчаку и потребовал, чтобы царь своею властью заставил Калу отказаться от Тарзана. Так назван был маленький лорд Грейсток. Имя это означало «белая кожа».

Но когда Керчак заговорил с Калой о ребенке, она заявила, что убежит из племени, если ее с ее детенышем не оставят в покое. А так как каждый из обитателей джунглей имеет право уйти из племени, если оно ему не по душе, то Керчак ее больше не беспокоил, боясь потерять Калу – красивую, хорошо сложенную, молодую самку.

Но Тарзан подрастал; он все быстрее и быстрее развивался и догонял в успехах своих сверстников-обезьян. Когда ему минуло десять лет, он уже превосходно лазил по деревьям, а на земле мог проделывать такие фокусы, которые были не по силам его маленьким братьям и сестрам.

Он отличался от них во многом. Часто они дивились его изумительной хитрости. Но он был ниже их ростом и слабее. В десять лет человекообразные обезьяны уже совсем взрослые звери, и некоторые из них догоняют к этой поре шести футов. Тарзан же все еще был подростком-мальчиком. Но зато каким мальчиком!

С первых дней детства он научился ловко пускать в дело руки, когда прыгал с ветки на ветку, по примеру своей гигантской матери. Подрастая, он ежедневно целыми часами гонялся по верхушкам деревьев за своими братьями и сестрами.

Он выучился делать прыжки в двадцать футов на головокружительной высоте и мог с безошибочной точностью и без видимого напряжения ухватиться за ветку, бешено раскачивающуюся от вихря. Он мог на высоте двадцати футов перебрасываться с ветки на ветку, молниеносно спускаясь на землю, и был в состоянии с легкостью и быстротой белки взбираться на самую вершину высокого тропического гиганта.

Ему было всего десять лет, а он уже был силен, как здоровый тридцатилетний мужчина, и обладал несравненно большей подвижностью, чем тренированный атлет. И день ото дня силы его прибывали.

Жизнь Тарзана среди этих свирепых обезьян текла счастливо, потому что он не помнил иной жизни и не знал, что во вселенной есть что-нибудь, кроме необозримых лесов и зверей джунглей.

Когда ему исполнилось десять лет, он начал понимать, что между ним и его товарищами существует большая разница. Маленькое его тело, коричневое от загара, стало вдруг вызывать в нем острое чувство стыда, потому что он заметил, что оно совершенно безволосое и голое, как тело презренной змеи или другого пресмыкающегося.

Он пытался поправить дело, обмазав себя с ног до головы грязью. Но грязь пересохла и облупилась. Вдобавок это причинило ему такое неприятное ощущение, что он решил лучше переносить стыд, чем подобное неудобство.

На равнине, которую часто посещало его племя, было маленькое озеро, и в нем впервые увидел Тарзан свое лицо отраженным в зеркале светлых, прозрачных вод.

Однажды в знойный день, в период засухи, он и один из его сверстников отправились к озеру пить. Когда они нагнулись, в тихой воде отразились оба лица: свирепые и страшные черты обезьяны рядом с тонкими чертами аристократического отпрыска старинного английского рода.

Тарзан был ошеломлен. Мало еще того, что он был безволосым! У него оказывается такое безобразное лицо! Он удивился, как другие обезьяны могли переносить его.

Какой противный маленький рот и крохотные белые зубы! На что они были похожи рядом с могучими губами и клыками его счастливых братьев?

А этот тонкий нос – такой жалкий и убогий, словно он исхудал от голода! Тарзан покраснел, когда сравнил свой нос с великолепными широкими ноздрями своего спутника. Вот у того, действительно, красивый нос! Он занимает почти половину лица! – «Хорошо быть таким красавцем!» – с горечью подумал бедный маленький Тарзан.

Но когда он рассмотрел свои глаза, то окончательно пал духом. Темное пятно, серый зрачок, а кругом одна белизна! Отвратительно! Даже у змеи нет таких гадких глаз, как у него!

Он был так углублен в осмотр своей внешности, что не услышал шороха высоких трав, раздвинутых за ним огромным зверем, который пробирался сквозь джунгли. Не слышал ничего и его товарищ-обезьяна: он в это время жадно пил, и чмоканье сосущих губ заглушало шум шагов тихо подкрадывающегося врага.

Позади них, на берегу, шагах в тридцати, притаилась Сабор, большая свирепая львица. Нервно подергивая хвостом, она осторожно выставила вперед большую мягкую лапу и бесшумно опустила ее на землю. Почти касаясь брюхом земли, ползла эта хищная большая кошка, готовая прыгнуть на свою добычу.

Теперь она была на расстоянии всего каких-нибудь десяти футов от обоих, ничего не подозревавших, подростков. Львица медленно подобрала под себя задние ноги, и большие мускулы красиво напряглись под золотистой шкурой.

Она так плотно прижалась к траве, что, казалось, будто вся расплющилась; только изгиб спины возвышался над почвой.

Хвост больше не двигался. Он лежал сзади нее, напряженный и прямой, как палка.

Одно мгновение она выжидала, словно окаменев. А затем с ужасающим ревом прыгнула.

Львица Сабор была мудрым охотником. Менее мудрому свирепый рев ее, сопровождавший прыжок, мог бы показаться глупым. Разве не вернее напасть на жертву, прыгнув на нее безмолвно?

Но Сабор знала быстроту обитателей джунглей и почти невероятную остроту их слуха. Для них внезапный шорох травяного стебля был таким же ясным предостережением, как самый громкий вой. Сабор понимала, что ей все равно не удастся бесшумно прыгнуть из-за кустов.

Не предостережением был ее дикий крик. Она испустила его, чтобы бедные жертвы оцепенели от ужаса на тот краткий миг, пока она не запустит своих когтей в их мягкое тело.

Поскольку дело касалось обезьяны, Сабор рассудила правильно. Звереныш оцепенел на мгновение, но этого мгновения оказалось вполне достаточно для его гибели.

Но то Тарзан, дитя человека. Жизнь в джунглях, среди постоянных опасностей, приучила его отважно встречать всякие случайности, а более высокий ум его выявлял себя в такой быстроте соображения, которая была не по силам обезьянам.

Вой львицы Сабор наэлектризовал мозг и мускулы маленького Тарзана, и он приготовился к моментальному отпору.

Перед ним были глубокие воды озера, за ним неизбежная смерть, жестокая смерть от когтей и клыков.

Тарзан всегда ненавидел воду и признавал ее только как средство для утоления жажды. Он ненавидел ее, потому что связывал с ней представление о холоде, о проливных дождях, сопровождаемых молнией и громом, которых он боялся.

Его дикая мать научила избегать глубоких вод озера; разве он не видел сам, несколько недель до того, как маленькая Пита погрузилась под спокойную поверхность воды и больше не вернулась к племени?

Но из двух зол быстрый его ум избрал меньшее. Не успел замереть крик Сабор, нарушивший тишину джунглей, как Тарзан почувствовал, что холодная вода сомкнулась над его головой.

Он не умел плавать, а озеро было глубокое; но он не потерял ничего от своей обычной самоуверенности и находчивости. Эти черты являлись отличительными признаками его изобретательного ума.

Он стал энергично барахтаться руками и ногами, пытаясь выбраться наверх, и инстинктивно стал делать движения, подобные движениям плывущих собак. Через несколько секунд нос его оказался над поверхностью воды, и он понял, что продолжая такого рода движения, он сможет держаться на воде и даже двигаться в ней.

Тарзан был изумлен и обрадован этим новым познанием, так неожиданно приобретенным им, но у него не было времени долго об этом думать.

Он плыл теперь параллельно берегу и видел жестокого зверя, который притаившись над безжизненным телом его маленького приятеля, схватил бы, конечно, и его.

Львица напряженно следила за Тарзаном, очевидно, предполагая, что он вернется на берег; но мальчик и не думал это делать. Вместо того, он испустил громкий предостерегающий крик своего племени.

Почти немедленно издали донесся ответ, и тотчас же сорок или пятьдесят обезьян помчались по деревьям к месту трагедии.

Впереди всех неслась Кала, потому что она узнала голос своего любимого детеныша, а с нею была и мать той маленькой обезьянки, которая уже лежала мертвой под жестокой Сабор.

Огромная львица, лучше вооруженная для сражения, чем человекоподобные, все же не желала встретить этих бешеных взрослых самцов.

Яростно рыча, она быстро прыгнула в кусты и скрылась.

Тарзан подплыл теперь к берегу и поспешно вылез на сушу. Чувство свежести и удовольствия, доставленное ему холодной водой, наполняло его маленькое существо радостным изумлением. Впоследствии он никогда не упускал случая окунуться в озеро, реку или океан, как только предоставлялась возможность.

Долгое время Кала не могла привыкнуть к такому зрелищу, потому что, хотя обезьяны и умеют плавать, когда бывают вынуждены к этому, но избегают погружаться в воду и никогда не делают этого добровольно.

Приключение с львицей стало одним из приятных воспоминаний Тарзана: такого рода происшествия нарушали однообразие повседневной жизни. Без таких случаев, его жизнь являлась бы лишь скучной чередою поисков пищи, еды и сна.

Племя, к которому принадлежал Тарзан, кочевало по местности, простиравшейся на двадцать пять миль вдоль морского берега и на пятьдесят миль приблизительно вглубь страны. Изо дня в день бродили обезьяны по этой территории, по временам оставаясь целые месяцы в одном и том же месте. Но так как они передвигались по деревьям гораздо быстрее, чем по земле, они часто проходили это расстояние и в несколько дней.

Переходы и остановки зависели от обилия или недостатка пищи, от природных условий местности и от наличия опасных зверей. Следует, однако, сказать, что Керчак зачастую заставлял обезьян делать длинные переходы только по той причине, что ему было скучно долго оставаться на одном и том же месте.

Ночью они спали там, где их застигала темнота, спали, лежа на земле и иногда покрывая себе голову, а изредка и все тело большими листьями громадного лопуха. Чаще, если ночи были холодные, то, чтобы согреться, они лежали, прижавшись друг к другу, по-двое или по-трое; таким образом и Тарзан все эти годы по ночам спал в объятиях Калы.

Не было никаких сомнений, что огромное свирепое животное горячо любило своего белого детеныша. Он, со своей стороны, платил большому волосатому зверю всей той нежностью, которая была бы обращена к его прекрасной молодой матери если бы она не умерла.

Правда, когда Тарзан не слушался Калы, она слегка его шлепала, но гораздо чаще ласкала, чем наказывала.

Однако Тублат, ее муж, продолжал ненавидеть Тарзана и искал случая покончить с белой обезьяной.

Со своей стороны, и Тарзан пользовался всяким удобным случаем, чтобы показать, что и он отвечает полной взаимностью на чувства своего приемного отца. Если только он мог безопасно досадить ему, состроить рожу или послать бранное слово, находясь в надежных объятиях матери, он это делал непременно.

Изобретательный ум и хитрость помогали Тарзану измышлять сотни дьявольских проделок, чтобы насолить Тублату и отравить его и без того тяжелое обезьянье существование.

Еще в раннем детстве Тарзан научился вить веревки, скручивая и связывая длинные травы. Этими веревками он при всяком удобном случае стегал Тублата, или пытался схватить его под мышки и подвесить на низких ветвях дерева.

Играя постоянно с веревками, Тарзан научился вязать грубые узлы и делать затяжные петли, чем забавлялись вместе с ним и маленькие обезьяны. Они пытались подражать Тарзану, но он один изобретал и доводил выдумки до совершенства.

Однажды, играя таким образом, Тарзан закинул петлю на одного из бежавших с ними товарищей, придерживая другой конец веревки в своей руке. Петля случайно обвилась вокруг шеи обезьяны, принудив ее круто остановиться среди разбега самым неожиданным образом.

– Ага, вот новая игра, и хорошая игра! – подумал Тарзан в тотчас же попытался повторить эту штуку. После того, постоянной практикой и старательными упражнениями, он отлично научился искусству закидывания на шею жертвы петли аркана.

И вот тогда-то жизнь Тублата превратилась в какой-то кошмар. Спал ли он, шел ли он ночью и днем, он никогда не мог быть уверен, что невидимая беззвучная петля не охватит его шеи и не задушит его.

Кала наказывала Тарзана, Тублат клялся жестоко отомстить ему, даже старый Керчак обратил внимание на его шалости, предостерегал его, грозил, но все было напрасно – Тарзан никого не слушался, и тоненькая крепкая петля охватывала шею Тублата, когда тот меньше всего ожидал нападения.

Другим обезьянам эти вечные проделки Тарзана с Тублатом казались забавными, так как «Сломанный нос» был тяжелый старик, которого никто не любил.

В светлой головке Тарзана зарождались новые мысли, созданные его человеческим разумом.

Если он мог ловить своих соплеменников-обезьян длинным арканом из трав, почему бы не попытаться ему поймать им и львицу Сабор?

Это был лишь зародыш мысли, и ей суждено было медленно созревать и таиться в его подсознании, пока, наконец, эта идея не осуществилась самым блистательным образом.

Но случилось это уже много позже.

VI

БОЙ В ДЖУНГЛЯХ

Постоянные скитания часто приводили обезьян к запертой и безмолвной хижине у маленькой бухты. Ее таинственность была для Тарзана неиссякаемым источником интереса.

Он заглядывал в занавешенные окна, или взбирался на крышу и смотрел в черное отверстие трубы, тщетно ломая себе голову над неведомыми чудесами, заключенными среди этих крепких стен.

Его детское воображение создавало фантастические образы удивительных существ, находящихся внутри хижины. Особенно подзадоривала его вторгнуться в закрытую дверь полная невыполнимость этого плана.

Он лазил часами вокруг крыши и окон, пытаясь найти вход, но почти не обратил внимания на дверь, потому что она, по внешнему виду, мало отличалась от массивных и неприступных стен.

Вскоре после своего приключения со старой Сабор, Тарзан снова посетил хижину и, подойдя к ней, заметил, что, с некоторого расстояния, дверь казалась как бы отдельной частью строения, независимой от прилегающих к ней стен. Впервые ему пришла мысль, что, быть может, здесь-то и кроется так долго ускользавший от него способ вторжения в хижину.

Он был один, что случалось часто, когда он бродил около хижины, потому что обезьяны ее избегали. История о палке, извергающей громы, еще жила в их памяти, и пустынное обиталище неведомого белого человека оставалось окутанным атмосферой ужаса и тайны.

О том, что он сам был найден здесь – Тарзан не знал. Эта история ему не была никем рассказана. В обезьяньем языке так мало слов, что их хватало самое большее на то, чтобы поведать о палке с громом. Но для описания неведомых странных существ, их обстановки и вещей язык обезьян был бессилен. И поэтому, задолго перед тем, как Тарзан вырос настолько, чтобы понять эту историю, она была попросту забыта племенем.

Кала туманно и смутно объяснила Тарзану, что отец его был странной белой обезьяной, но мальчик не знал, что Кала не была ему родной матерью.

Итак, он в тот день направился прямо к двери и провел много часов, исследуя ее; он долго возился с петлями, с ручкой, с засовом. Наконец, он попал на правильный прием, и дверь с треском раскрылась перед его удивленными взорами.

Несколько минут он не решался войти, но когда, наконец, его глаза свыклись с тусклым светом комнаты, он медленно и осторожно пробрался туда.

Посреди пола лежал скелет, без малейших следов плоти на костях; к костям налипли истлевшие, покрытые плесенью остатки того, что когда-то было одеждой. На постели Тарзан заметил другой такой же страшный предмет, но уже меньшего размера, а в крошечной колыбели около кровати лежало третье, крохотное подобие скелета.

Мальчик только мимоходом обратил внимание на эти свидетельства страшной трагедии давно минувших дней. Джунгли приучили его к зрелищу мертвых и умирающих животных. Если бы он даже знал, что он смотрит на останки родного отца и матери, и тогда он не был бы очень потрясен.

Внимание его привлекла обстановка и находившиеся в комнате предметы. Он стал подробно и внимательно рассматривать все это: странные инструменты, оружие, книги, бумаги, одежду – то немногое, что уцелело от разрушительного действия времени ч сырой атмосфере прибрежных джунглей.

Затем он открыл те ящики и шкафы, с которыми смог справиться благодаря только что приобретенному опыту. То, что он нашел в них, сохранилось гораздо лучше.

В числе других вещей там был охотничий нож, об острое лезвие которого Тарзан немедленно порезал себе палец. Нимало не смущаясь, он продолжал свои опыты и убедился, что этой штукой можно откалывать щепки от столов и стульев.

Долгое время это занятие забавляло его, но наконец наскучило, и он продолжал свои поиски. В одном из наполненных книгами шкафов ему попалась книга с ярко раскрашенными картинками. Это была детская иллюстрированная азбука.

С А начинается Аист, Гнездо свое вьет он на крыше. С Б начинается Башня, Домов всех вокруг она выше.

Картинки его увлекли необычайно.

Он увидел много белых обезьян, похожих на него лицом.

Дальше в книге он нашел несколько маленьких мартышек, похожих на тех, которых он видел прыгающими на деревьях первобытного леса. Но нигде он не встретил обезьян своего племени; во всей книге не было видно ни Керчака, ни Тублата, ни Калы.

Сначала Тарзан пытался снять пальцами маленькие фигурки со страниц, но быстро понял, что они не настоящие. Он не имел понятия о том, что они такое, и не находил в своем первобытном языке слов, чтобы назвать их.

Пароходы, поезда, коровы и лошади не имели для него никакого смысла, они скользили мимо внимания и не беспокоили его. Но что особенно заинтересовало Тарзана и даже сбивало его с топку, это многочисленные черные фигурки внизу и между раскрашенными картинками, – что-то вроде букашек, подумалось ему – потому что у многих из них были ноги, но ни у одной не было ни рук, ни глаз. Это было его первое знакомство с буквами алфавита. Ему было тогда уже больше десяти лет от роду.

Он, никогда не видавший ничего печатного, никогда не говоривший с кем-либо, кто имел бы хотя отдаленное представление о существовании писанной речи, никак не мог угадать значение этих странных фигурок.

В середине книги он нашел своего старого врага Сабор, львицу, а затем и змею Хисту, свернувшуюся клубком.

О, как это было занимательно! Никогда за все десять лет своей жизни он не испытывал такого огромного удовольствия. Он так увлекся, что даже не обратил внимания на приближающиеся сумерки, пока они не надвинулись на него и не смешали во тьме все рисунки.

Тарзан положил книгу назад в шкаф и притворил дверь, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь другой нашел и уничтожил его сокровище. Выйдя в сгущающуюся тьму, он закрыл за собой большую дверь хижины так, как она была закрыта раньше. Но прежде чем уйти, он заметил охотничий нож, лежавший на полу. Он поднял его и взял с собою, чтобы показать своим товарищам.

Едва только он вступил в джунгли, как из тени низкого куста встала пред ним огромная фигура. Сначала он принял ее за обезьяну своего племени, но через мгновение сообразил, что перед ним Болгани, громадная горилла.

Мальчик стоял так близко к ней, что бежать было уже невозможно, и маленький Тарзан понял, что единственный выход – остаться на месте и биться, биться насмерть, потому что эти большие звери были смертельными врагами его соплеменников и, встретившись с ними, никогда не просили и не давали пощады.

Если бы Тарзан был взрослым самцом обезьяньего племени Керчака, он был бы серьезным противником для гориллы, но он был лишь маленьким английским мальчиком, правда – необычайно крепким и мускулистым для своего возраста, и конечно не мог сравниться со своим страшным противником.

Но в его жилах текла кровь того народа, в среде которого много могучих бойцов и ловких спортсменов, к тому же у него была еще и собственная тренировка, приобретенная им в его жизни среди хищных зверей джунглей.

Тарзану было чуждо понятие страха так, как его понимаем мы; его маленькое сердце билось учащенно, но от одного возбуждения. Если бы представилась возможность бежать, он конечно воспользовался бы этой возможностью, но только потому, что рассудок ему говорил, что он неровня громадному зверю. Когда же разум подсказал ему, что бегство немыслимо, Тарзан смело и храбро встретил гориллу. Ни один мускул не дрогнул на его лице, – бесстрашно встретился он с ужасной обезьяной. Он схватился со зверем, едва тот прыгнул на него, и бил его громадное тело своими кулаками, разумеется – столь же безрезультатно, как если бы муха ударила слона. Но в одной руке Тарзан все еще держал нож, подобранный им в хижине отца, и когда зверь, кусаясь, опять бросился на него, мальчик случайно ударил острием ножа волосатую грудь гориллы. Нож глубоко вонзился в тело, и зверь завыл от боли и бешенства.

В один миг мальчик узнал употребление своей острой блестящей игрушки. Он немедленно воспользовался этим новым знанием, и когда терзающий, кусающийся зверь повалил его на землю, он несколько раз погрузил ему нож в грудь по самую рукоять.

Горилла, сражаясь по приемам своей породы, наносила мальчику ужасающие удары лапой и терзала ему горло и грудь своими могучими клыками. Некоторое время они катались по земле в диком бешенстве сражения. Истерзанный и залитый кровью ребенок все слабее и слабее наносил удары длинным лезвием своего ножа, затем маленькая фигурка судорожно вытянулась, и Тарзан, молодой лорд Грейсток, покатился без признаков жизни на гниющую растительность, устилавшую почву его родных джунглей.

Племя Керчака услышало издалека свирепый вызов гориллы, и, как всегда, когда угрожала опасность, Керчак сейчас же собрал свое племя отчасти для взаимной защиты от общего врага, так как горилла могла быть не одна, отчасти – чтобы сделать проверку, все ли члены племени налицо.

Скоро выяснилось, что отсутствует Тарзан. Тублат, страшно обрадовавшись случаю, изо всех сил противился посылке помощи. Сам Керчак, тоже недолюбливавший странного маленького найденыша, охотно послушал Тублата и, пожав плечами, вернулся к груде листьев, на которых приготовил себе постель.

Но иначе думала Кала. Не успела она узнать, что Тарзан исчез, как она уже мчалась по спутанным ветвям к тому месту, откуда еще ясно доносились крики гориллы.

Темнота окутала землю, и только что взошедшая луна струила свой неверный свет, бросая уродливые тени на пышную листву.

Редкие матовые лучи ее проникали до земли, но этот свет только сгущал кромешную тьму джунглей.

Неслышно, подобно огромному призраку, перебрасывалась Кала с ветви на ветвь. Она то быстро скользила по большим сучьям, то кидалась далеко в пространство с одного дерева на другое и быстро приближалась к месту происшествия. Ее опыт и знание джунглей говорили ей, что место боя близко.

Крики гориллы извещали, что страшный зверь находится в смертельном бою с каким-то другим обитателем дикого леса. Внезапно крики эти смолкли, и гробовая тишина воцарилась по всему лесу.

Кала ничего не могла понять: крик Болгани был несомненно криком страданий и предсмертной агонии, но до нее не доходило ни единого звука, по которому она могла бы определить, кто же был противником гориллы?

Было совершенно невероятным, чтобы ее маленький Тарзан мог уничтожить большую обезьяну-самца. И потому, когда она приблизилась к месту, откуда доносились звуки борьбы, Кала стала продвигаться осторожнее, а под конец совсем медленно и опасливо пробиралась по нижним ветвям, тревожно вглядываясь в обрызганную лунным светом темноту и отыскивая хоть какой-нибудь признак бойцов. Вдруг на открытой полянке, залитой ярко блестевшей луной, она увидела маленькое, истерзанное тело Тарзана и рядом с ним большого самца-гориллу, уже совершенно мертвого и окоченевшего.

С глухим криком бросилась Кала к Тарзану, прижала белое окровавленное тело к своей груди, прислушиваясь, не бьется ли в нем еще жизнь, и с трудом расслышала слабое биение маленького сердца.

Осторожно и любовно понесла его Кала через чернильную тьму джунглей к своему племени. Долгие дни и ночи пришлось ей просидеть около него, принося ему пищу и воду и отгоняя мух от его жестоких ран.

Бедняжка не имела понятия о медицине; она могла только вылизывать раны и таким способом держала их в относительной чистоте, пока целительные силы природы делали свое дело.

Первое время Тарзан не принимал пищи и метался в бреду и лихорадке. Но он поминутно просил пить и она носила ему воду тем единственным способом, который был Б ее распоряжении, т. е. в собственном рту.

Ни одна женщина не сумела бы проявить большего самозабвения и самоотверженной преданности к маленькому найденышу, чем это бедное, дикое животное.

Наконец лихорадка прошла, и мальчик начал поправляться. Ни одной жалобы не вырвалось из его крепко сжатых губ, хотя его раны мучительно болели.