Граф привязан к замку Доринкорт и большую часть времени проводит в нем. Он страдает подагрой и не любит Лондон. Лорд Фаунтлерой будет скорее всего жить в замке. Вам граф предлагает поселиться в Корт-Лодже — это дом, расположенный в приятном месте недалеко от замка. Граф также предлагает вам приличествующее вашему положению содержание. Лорду Фаунтлерою будет дозволено навещать вас с единственным условием: чтобы сами вы его не навещали и не гуляли в парке. Как видите, вы не расстаетесь с сыном, и смею вас заверить, сударыня, что условия эти вовсе не так тяжелы, как… как могли бы быть. Я уверен, вы согласитесь с тем, что преимущества такого положения и воспитания для лорда Фаунтлероя будут весьма значительны. Он слегка опасался, как бы она не принялась плакать и не устроила бы сцену, к чему, как он знал, прибегли бы многие женщины на ее месте. Женские слезы его раздражали и сердили.
      Но она не заплакала. Она отошла к окну и с минуту постояла отвернувшись; он видел, что она старается взять себя в руки.
      — Капитан Эррол очень любил Доринкорт, — сказала она наконец. — Он любил Англию и все английское. Он всегда горевал, что его разлучили с домом. Он гордился своим домом и своим именем. Он хотел бы… я знаю, что он хотел бы, чтобы его сын увидел его родные места и получил воспитание, приличествующее его будущему положению.
      И она вернулась к столу и остановилась, кротко глядя на мистера Хэвишема.
      — Мой муж желал бы этого, — произнесла она. — Так будет лучше для мальчика. Я знаю… я уверена, что граф не столь жесток и не будет пытаться заставить его меня разлюбить. И я знаю… что даже если бы он попытался это сделать… это ему не удастся… Мой мальчик слишком похож на отца. Характер у него преданный и добрый, а сердце верное. Он меня не разлюбит, даже если мы не будем видеться; но так как мы видеться будем, я не должна особенно страдать.
      «Она совсем не думает о себе, — подумал адвокат. — Для себя она никаких условий не оговаривает».
      — Сударыня, — проговорил он вслух, — я склоняюсь перед вашей заботой о сыне. Когда он вырастет, он будет вам благодарен. Заверяю вас, что лорд Фаунтлерой будет окружен самым заботливым уходом и что для его счастья будет сделано все возможное. Граф Доринкорт позаботится о его удобствах и благосостоянии, как это сделали бы вы сами.
      — Надеюсь, — заметила она дрожащим голосом, — что он полюбит Седди. Сердце у мальчика очень доброе — его всегда любили.
      Мистер Хэвишем снова откашлялся. Он не мог себе представить, чтобы вспыльчивый старый граф, страдающий подагрой, кого-то полюбил; впрочем, адвокат знал, что граф постарается, как ни был он раздражителен, проявить доброту к ребенку, который станет его наследником, — ведь это было в его интересах.
      — Я уверен, что лорду Фаунтлерою будет хорошо в замке, — отвечал адвокат. — Поэтому граф и пожелал поместить вас поближе к нему, чтобы вы могли часто видеться с ним.
      Он не стал повторять слов графа, в которых не было ни доброты, ни благовоспитанности. Мистер Хэвишем решил передать слова своего патрона в более мягкой и учтивой форме.
      Он вздрогнул, когда в ответ на просьбу миссис Эррол найти мальчика Мэри сообщила, где он находится.
      — Найти-то его нетрудно, сударыня, — сказала Мэри. — Он скорей всего в лавке у мистера Хоббса — сидит на табуретке у прилавка и беседует с ним о политике или играет между ящиками со свечками, мылом и картошкой. И до того милый, до того разумный, загляденье и только!
      — Мистер Хоббс знает его с самого рождения, — объяснила миссис Эррол адвокату. — Он очень добр к мальчику, и они большие друзья. Вспомнив, что он проезжал лавку и видел бочки с картофелем, яблоками и прочими товарами, мистер Хэвишем почувствовал, что в нем снова шевельнулось сомнение. Все это было весьма странно — в Англии сыновья джентльменов не водят дружбы с бакалейщиками. Жаль, если у мальчика плохие манеры и склонность к дурному обществу. Одним из самых тяжелых разочарований для старого графа было то, что два его старших сына любили дурное общество. Неужели, подумал адвокат, этот мальчик пошел в них, а не в отца?
      Мистер Хэвишем с тревогой размышлял об этом, продолжая беседовать с миссис Эррол и поджидая мальчика. Когда дверь наконец отворилась, он не сразу заставил себя взглянуть на Седрика. Тем, кому доводилось иметь с адвокатом дело, верно, удивились бы, узнай они, какие странные чувства охватили мистера Хэвишема, когда он взглянул на мальчика, подбежавшего к матери. Он почувствовал неожиданное и радостное волнение, увидав прелестного мальчика, который к тому же был очень хорош собой. Красота его поражала. Гибкий, крепкий, стройный, с открытым лицом, он удивительно походил на своего отца; волосы у него были золотистые, как у капитана, а глаза карие, как у матери, только в них не было ни робости, ни печали. Взгляд был прямой и отважный; казалось, он никогда не испытывал ни страха, ни сомнений. «Такого красивого и благородного мальчика мне не доводилось видеть», — подумал мистер Хэвишем. Вслух же он просто сказал:
      — Так вот он, маленький лорд Фаунтлерой.
      Чем больше он присматривался к маленькому лорду Фаунтлерою, тем более тот его удивлял. Мистера Хэвишема дети не очень-то занимали, хоть он и часто видел их в Англии — здоровых, красивых, розовощеких девочек и мальчиков, которых держали в строгости учителя и гувернантки; порой они робели, а порой расходились, но сдержанный и церемонный адвокат никогда ими особенно не интересовался. Возможно, его личное участие в судьбе маленького лорда Фаунтлероя заставило его приглядеться к Седди внимательнее, чем к другим детям; как бы то ни было, но он с удивлением обнаружил, что пристально следит за мальчиком.
      Седрик не знал, что к нему присматриваются, и вел себя как обычно. Он, как всегда дружелюбно, пожал руку мистера Хэвишема, когда их представили друг другу, и отвечал на все его вопросы с той же готовностью, с какой беседовал с мистером Хоббсом. Он не проявлял ни застенчивости, ни дерзости; беседуя с миссис Эррол, адвокат заметил, что мальчик с интересом, совсем как взрослый, прислушивается к их разговору.
      — Он кажется таким взрослым для своих лет, — заметил мистер Хэвишем матери.
      — Да, в чем-то, — согласилась она. — Он всегда все быстро схватывал, и к тому же он вырос среди взрослых. У него есть забавная манера употреблять замысловатые слова и выражения, которые он вычитал из книг или услышал в разговоре, но он очень любит и пошалить. Мне кажется, он весьма умен, но порой он совсем ребенок.
      Когда мистер Хэвишем увидел Седрика вторично, он убедился в правоте ее последнего замечания. Едва его экипаж свернул за угол, как в глаза ему бросилась оживленная группка мальчишек. Двое из них готовились бежать наперегонки, и одним из них был юный лорд — он так же громко шумел и кричал, как все остальные. Он стоял рядом со вторым мальчиком, выставив вперед ногу в красном чулке.
      — Приготовиться! — крикнул судья. — Раз! Все в порядке? Два! Три! Побежали!
      Мистер Хэвишем с неожиданным интересом высунулся в окно экипажа. Такого он еще в своей жизни не помнил — красные чулки юного лорда так и засверкали, как только раздалась команда. Сжав кулаки, он вихрем мчался вперед; а ветер развевал его золотистые волосы.
      — Сед Эррол, давай! — вопили, приплясывая и визжа от восторга, мальчишки. — Билли Уильямс, давай! Седди, поднажми! Жми, Билли! Ура! Ура!
      — Право, кажется, он придет первым, — сказал мистер Хэвишем. Быстрота, с которой мелькали красные ножки, крики мальчишек, отчаянные усилия Билли Уильямса, чьи ноги в коричневых чулках изо всех сил поспешали за красными, — все это взволновало старого адвоката.
      — Право же… право же, я решительно надеюсь, что он придет первым! — произнес он, смущенно кашлянув.
      В этот миг раздался дружный крик мальчишек, которые запрыгали и заплясали от радости.
      Будущий граф Доринкорт последним отчаянным рывком достиг фонарного столба в конце квартала и ударил по нему, опередив на две секунды Билли Уильямса, который кинулся к нему, тяжело дыша.
      — Да здравствует Седди Эррол! — заорали мальчишки. — Ура Седди Эрролу!
      Со сдержанной улыбкой мистер Хэвишем откинулся на подушки своего экипажа.
      — Браво, лорд Фаунтлерой! — произнес он. Когда экипаж остановился перед домом миссис Эррол, победитель и побежденный подошли к нему в сопровождении ликующих мальчишек. Седрик шел с Билли Уильямсом и что-то говорил ему. Его раскрасневшееся лицо сияло радостью, волосы прилипли к разгоряченному влажному лбу, руки были засунуты в карманы.
      — Знаешь, — говорил Седрик, очевидно, желая облегчить поражение своему незадачливому сопернику, — я оттого, верно, победил, что у меня ноги чуть длиннее твоих. Ведь я на три дня тебя старше, а это преимущество. Я старше на целых три дня!
      Это соображение, видно, так обрадовало Билли Уильямса, что он заулыбался и с важностью огляделся, словно он одержал верх, а не потерпел поражение. Седди Эррол, видно, умел утешить. Даже в упоении победой он не забыл о том, что проигравшему, возможно, не так весело, как победителю, и мысль о том, что в иных обстоятельствах победу мог одержать он, его ободряла.
      В это утро мистер Хэвишем долго беседовал с победителем — беседа эта заставила его не раз улыбнуться своей сдержанной улыбкой и потереть подбородок худыми пальцами. Миссис Эррол вышла из гостиной по какому-то делу, и Седрик с мистером Хэвишемом остались вдвоем. Поначалу мистер Хэвишем не знал, что же сказать мальчику. Ему подумалось, что было бы полезно как-то подготовить его к встрече с дедом и к той огромной перемене, которая ему предстоит. Он видел, что Седрик не имеет никакого понятия ни о том, что ждет его по прибытии в Англию, ни о том, в каком доме он поселится. Он даже не знал, что мать не будет жить с ним под одной крышей. Они решили пока не говорить ему об этом — пусть немного привыкнет к своему новому положению.
 
      Мистер Хэвишем сидел в кресле у открытого окна; по другую сторону от окна стояло другое кресло, еще большего размера; в нем-то и устроился Седрик. Он сидел в самой глубине кресла, откинув кудрявую голову на спинку, и внимательно смотрел на мистера Хэвишема; ногу он заложил на ногу, а руки сунул в карманы, как это делал обычно мистер Хоббс. Он не отрывал взгляда от адвоката, пока мать оставалась в комнате; впрочем, когда она удалилась, он продолжал смотреть на него все так же задумчиво и почтительно. Воцарилось короткое молчание; Седрик, казалось, изучал мистера Хэвишема, а мистер Хэвишем — тут уж сомневаться не приходилось — изучал Седрика. Он никак не мог решить, что следует сказать мальчику в красных чулках, победившему в беге наперегонки, ножки которого, когда он сидел в глубоком кресле, не доставали до пола.
      Но Седрик вывел его из затруднения, взяв инициативу в свои руки.
      — А знаете, — сказал он, — я не представляю, что такое граф.
      — Нет? — произнес мистер Хэвишем.
      — Нет, — отвечал Седрик. — Мне кажется, если собираешься стать графом, надо знать, что это такое. А вам как кажется?
      — Пожалуй, — согласился мистер Хэвишем.
      — Вам нетрудно будет, — почтительно спросил Седрик, — дать мне выяснения? (Порой он немного сбивался в длинных словах.) Как человек делается графом?
      — Это делают король или королева, разумеется, — объяснил мистер Хэвишем. — За то, что человек хорошо служил своему государю или совершил что-нибудь замечательное.
      — А-а! — воскликнул Седрик. — Как президент!
      — Разве? — спросил мистер Хэвишем. — Разве здесь президентов выбирают за это?
      — Да, — отвечал уверенно Седрик. — Если это очень хороший и знающий человек, его выбирают президентом. Устраивают шествие с факелами и с оркестром, и все произносят речи. Я раньше думал, что, может, и я стану президентом, но мне и в голову не приходило, что я могу стать графом. Просто я ничего не знал о графах, — быстро добавил Седрик, чтобы не обидеть мистера Хэвишема. — Если бы я знал, я, верно, подумал бы, что неплохо было бы им стать.
      — Но это, пожалуй, не то, что быть президентом, — заметил мистер Хэвишем.
      — Правда? — спросил Седрик. — А почему? Разве факельных шествий не устраивают?
      Мистер Хэвишем заложил ногу за ногу и задумчиво соединил концы пальцев. Он подумал, что, пожалуй, пора все объяснить подробнее.
      — Граф… очень важная персона, — начал он.
      — И президент тоже! — вставил Седди. — Факельное шествие растягивается миль на пять, а еще они ракеты пускают и оркестр все время играет! Меня мистер Хоббс брал посмотреть.
      — Граф, — продолжал мистер Хэвишем, без особой уверенности нащупывая почву, — часто очень древнего происхождения…
      — Как это? — спросил Седрик.
      — Из очень старой семьи… Очень старой.
      — А-а! — сказал Седрик, засовывая руки поглубже в карманы. — Понимаю! Это как торговка яблоками, что сидит возле парка. Я уверен, что она тоже очень древнего… прохождения. Она такая старая, что непонятно, как она на ногах держится. Ей лет сто, не меньше, но она всегда там, даже когда дождь идет. Я ее жалею, и другие мальчики тоже. У Билли Уильямса один раз был чуть не целый доллар, и я его попросил покупать у нее каждый день яблок на пять центов, пока он не истратит всего доллара. Это было бы двадцать дней, но ему яблоки через неделю надоели. Но тут мне повезло: один джентльмен подарил мне пятьдесят центов, и я стал покупать яблоки вместо Билли. Жалко ведь тех, кто такой старый и имеет такое древнее… про-хождение. Она говорит, у нее от него кости болят, и в дождик ей всегда хуже.
      Мистер Хэвишем не знал, что на это ответить, и молча смотрел на серьезное лицо своего юного собеседника.
      — Боюсь, что вы не совсем меня поняли, — сказал он. — Когда я говорил о «древнем происхождении», я имел в виду не возраст, а то, что имя такого семейства известно в обществе с давних времен, возможно, люди, носившие это имя, были известны много столетий назад и о них не раз упоминали в истории их страны.
      — Как о Джордже Вашингтоне, — подхватил Седрик. — Я о нем с самого рождения слышал, а он еще задолго до того был известен. Мистер Хоббс говорит, его никогда не забудут. Это из-за Декларации независимости и Четвертого июля, вы ведь знаете. Он был очень смелым человеком, вот в чем дело.
      — Первый граф Доринкорт, — произнес торжественно мистер Хэвишем, — был возведен в графское достоинство четыреста лет назад.
      — Ну и ну! — воскликнул Седрик. — Вот это давно! А Дорогой вы об этом рассказали? Ее это очень заинтересует. Мы ей расскажем, когда она вернется. Она очень любит такие истории. А что граф еще делает — помимо того, что его возводят?
      — Многие из них помогали править Англией. Некоторые были отважными людьми и участвовали в старину в великих сражениях.
      — Я бы тоже хотел участвовать, — признался Седрик. — Мой отец был солдатом, и очень отважным — совсем как Джордж Вашингтон. Может, поэтому его и сделали бы графом, если бы он не умер. Я рад, что графы храбрые. Это великое пр… как это… имущество — быть храбрым. Я раньше многого боялся — темноты, например; но потом я стал думать о солдатах во время Революции и о Джордже Вашингтоне — и вылечился от страха.
      — У графов есть еще одно важное преимущество, — проговорил с расстановкой мистер Хэвишем и пытливо посмотрел на мальчика. — У некоторых из них много денег.
      Ему было интересно узнать, известно ли его молодому другу, какою властью обладают деньги.
      — Это хорошо, — отвечал спокойно Седрик. — Мне тоже хотелось бы иметь много денег.
      — Да? — спросил мистер Хэвишем. — Для чего?
      — Знаете, — объяснил Седрик, — с деньгами можно многое сделать. Вот, к примеру, торговка яблоками. Будь я богат, я бы купил ей брезентовый навес для лотка и маленькую печку, а в дождливые дни я бы давал ей по доллару, чтобы она сидела дома. И еще… ах да, я купил бы ей теплую шаль. Тогда у нее кости не так бы болели. У нее кости не такие, как у нас; они у нее болят при малейшем движении. Это очень тяжело, когда у человека такие кости. Если бы я был богат и смог бы ей все это купить, может, они бы у нее перестали болеть.
      — Гм, — проговорил мистер Хэвишем. — А что бы вы еще сделали, если бы были богаты?
      — О, много чего! Конечно, я бы купил Дорогой всяких красивых вещиц — игольниц, вееров, золотых колец и наперстков, а еще энциклопедию и коляску, чтобы ей не нужно было ждать омнибуса. Если бы она любила розовые платья, я бы их ей купил, но она любит черные. Я бы ее повел в большие магазины и сказал, чтобы она все посмотрела и сама выбрала. А потом Дик…
      — Кто это Дик? — спросил мистер Хэвишем.
      — Дик — чистильщик сапог, — отвечал юный лорд с жаром, радуясь, что мистер Хэвишем принимает его планы близко к сердцу. — Он просто замечательный. Он сидит на одном перекрестке в самом центре города. Я его очень давно знаю. Однажды, когда я был совсем маленький, мы там проходили с Дорогой, и она мне купила дивный мяч, такой прыгучий; я его нес, а он вдруг прыгнул прямо на мостовую, где лошади и кареты, а я так огорчился и заплакал — я ведь был еще маленький, я тогда еще в шотландской юбочке ходил. А Дик как раз чистил одному человеку ботинки. Он мне сказал: «Привет!» — и бросился меж лошадей, мячик поймал, вытер о свою куртку и отдал мне. И еще сказал: «Все в порядке, молодой человек!» Дорогой он очень понравился, а уж мне — и говорить нечего, и с тех пор, когда мы идем в город, мы с ним всегда разговариваем. Он мне говорит: «Привет!», и я ему тоже, а потом мы немного беседуем, и он мне рассказывает, как идут дела. В последнее время дела у него идут неважно.
      — А что бы вы хотели сделать для него? — спросил адвокат, потирая подбородок и странно улыбаясь.
      — Я, — отвечал, приняв деловой вид, лорд Фаунтлерой, — я бы откупил у Джейка его долю.
      — А кто такой Джейк? — спросил мистер Хэвишем.
      — Он компаньон Дика, и худшего компаньона свет не видывал! Это Дик говорит. Он ему только мешает, и еще он нечестный. Он то и дело обманывает, а Дик от этого бесится. Вы бы тоже бесились, если бы чистили с утра до ночи ботинки и все делали, как положено, а ваш бы компаньон вас обманывал. Дика все любят, а Джейка — нет, и потому не всегда приходят к ним снова. Будь я богат, я бы откупил у Джейка его долю, и тогда у Дика была бы своя вывеска, а Дик говорит, что с вывеской можно далеко пойти. А еще я купил бы ему все новое, и одежду, и щетки, чтобы у него все было, как надо. Он говорит, что мечтает только об одном: чтобы все было, как надо.
      Маленький лорд поведал все это мистеру Хэвишему просто и доверительно, то и дело ссылаясь на своего друга Дика. Он, видно, ни на миг не сомневался в том, что его собеседника история эта интересует не меньше, чем его самого. Мистер Хэвишем и вправду проникся живейшим интересом, возможно, не столько к Дику или к торговке яблоками, сколько к этому юному отпрыску благородной семьи, в кудрявой головке которого так и роились планы помощи друзьям и который о себе, казалось, вовсе и не думал.
      — А что бы вы… — начал адвокат. — А что бы вы хотели для себя, если бы вы разбогатели?
      — О, много всего, — ответил, не задумываясь, лорд Фаунтлерой. — Только сначала я бы дал Мэри денег для Бриджит — это ее сестра, у нее двенадцать детей, а муж без работы. Она к нам приходит и плачет, Дорогая дает ей всего, целую корзинку, а она опять плачет и говорит: «Спаси вас Господь, такая красавица!» И еще мне кажется, что мистеру Хоббсу было бы приятно, если бы я подарил ему на память золотые часы с цепочкой и пенковую трубку. А потом я хотел бы устроить праздник.
      — Праздник! — вскричал мистер Хэвишем.
      — Как съезд республиканцев, — объяснил взволнованно Седрик.
      — Чтобы у всех мальчиков были факелы, форма и все такое прочее, и у меня тоже. И мы бы строились и маршировали. Будь я богат, вот что я для себя бы хотел.
      Дверь отворилась, и миссис Эррол вошла в комнату.
      — Простите, что оставила вас так надолго, — сказала она мистеру Хэвишему. — Но ко мне пришла бедная женщина, у которой стряслась беда.
      — Этот юный джентльмен, — сообщил мистер Хэвишем, — поведал мне о некоторых своих друзьях и о том, что бы он для них сделал, будь он богат.
      — Одна из них — Бриджит, — отвечала миссис Эррол, — с ней я сейчас и беседовала на кухне. У нее беда: муж ее заболел горячкой. Седрик соскользнул на пол.
      — Я, пожалуй, пойду и поговорю с ней, — сказал он, — спрошу, как он себя чувствует. Я ему очень обязан: он мне однажды сделал из дерева меч. Он очень талантливый человек.
      Он выбежал из комнаты, а мистер Хэвишем поднялся с кресла. Казалось, он что-то хочет сказать. С минуту он колебался, а потом произнес, глядя с высоты своего роста на миссис Эррол:
      — Перед отъездом из замка Доринкорт я виделся с графом, и он мне дал кое-какие распоряжения. Он хотел бы, чтобы его внук с удовольствием ждал переезда в Англию и знакомства с ним. Он сказал, что я должен дать понять милорду, что перемена в его жизни принесет ему деньги и все те радости, которые так любят дети. Если милорд выразит какое-либо желание, я должен выполнить его и сказать, что это подарок от дедушки. Я сознаю, что граф не имел в виду ничего подобного, но если лорду Фаунтлерою будет приятно помочь этой бедной женщине, я уверен, что граф был бы недоволен, если бы я этого не исполнил. И снова адвокат неточно передал слова графа. Вот что на самом деле сказал граф:
      — Пусть мальчик поймет, что я могу дать ему все, что он только захочет. Пусть знает, что такое быть внуком графа Доринкорта. Купите ему все, что он ни пожелает; пусть у него в карманах звенят деньги, и говорите ему, что это все подарил ему дедушка.
      Он руководствовался не лучшими мотивами, и, пожалуй, будь у маленького лорда Фаунтлероя не такое доброе и нежное сердце, граф мог бы причинить немало вреда. Но мать Седрика была так добра, что ей это не пришло в голову. Она решила, что одинокий несчастный старик, лишившись своих сыновей, хочет проявить доброту по отношению к внуку и снискать его любовь и доверие. Она от души обрадовалась, узнав, что Седди может помочь Бриджит. Ей приятно было думать о том, что по странному капризу судьбы ее мальчик сможет помочь тем, кто нуждался в помощи. Ее прелестное лицо залил румянец.
      — О, граф очень добр, — произнесла она. — Седрик так обрадуется! Он всегда любил Бриджит и Майкла. Они очень достойные люди. Я часто жалела, что не могу им больше помогать. Майк, когда здоров, прекрасный работник, но он уже давно болеет. Ему нужны дорогие лекарства, теплая одежда и питание. Они с Бриджит не растратят попусту то, что получат.
      Мистер Хэвишем сунул руку в боковой карман и вынул большой бумажник. На лице его появилось странное выражение. Сказать по правде, в эту минуту он размышлял о том, что скажет граф Доринкорт, когда узнает, каким оказалось первое желание лорда Фаунтлероя, которое он исполнил.
      — Не знаю, отдаете ли вы себе отчет в том, что граф Доринкорт чрезвычайно богат, — сказал он. — Он может удовлетворить любой каприз. Он будет рад узнать, что желание лорда Фаунтлероя, каким бы странным оно ни показалось, было исполнено. Если вы позовете вашего сына, я, с вашего позволения, дам ему пять фунтов для этих людей.
      — Двадцать пять долларов! — воскликнула миссис Эррол. — Эта сумма им покажется целым богатством. Мне с трудом верится, что это правда.
      — Сомнений быть не может, — отвечал мистер Хэвишем, холодно улыбаясь. — В жизни вашего сына произошла огромная перемена. В его руках будет сосредоточена большая власть.
      — О Боже! — воскликнула миссис Эррол. — Ведь он такой маленький — совсем, совсем маленький! Как мне научить его хорошо ею распоряжаться? Мне страшно… Бедный мой Седди!
      Адвокат откашлялся. Кроткое, нежное выражение ее карих глаз тронуло его очерствевшее сердце.
      — Я полагаю, сударыня, — заметил он, — что будущий граф Доринкорт, насколько можно судить по беседе, которую я имел с ним сегодня утром, будет думать не только о себе, но и о других. Он всего лишь дитя, но, мне кажется, на него можно положиться.
      Затем миссис Эррол отправилась за Седриком. Мистер Хэвишем услышал его голос из-за двери.
      — У него ревматическая горячка, — говорил он, — а это ужасная болезнь. Он все думает, что за квартиру у них не уплачено, и Бриджит говорит, что от этого ему только хуже становится. А Пэт мог бы устроиться в лавку, если б у него было что надеть.
      Седрик вошел в гостиную с озабоченным видом. Он очень жалел Бриджит.
      — Дорогая говорит, что вы хотите мне что-то сообщить, — сказал он мистеру Хэвишему. — Я с Бриджит беседовал.
      Мистер Хэвишем с минуту смотрел на него. Ему было не по себе: он не знал, на что решиться. Мать Седрика была права: Седрик был еще совсем ребенок.
      — Граф Доринкорт… — начал адвокат и невольно глянул на миссис Эррол.
      Внезапно она опустилась на колени и нежно обняла мальчика.
      — Седди, — сказала она, — граф тебе дедушка, он отец твоего папы. Он очень, очень добрый, он любит тебя и хочет, чтобы и ты его любил, ведь его сыновья умерли. Он хочет тебе счастья и хочет, чтобы ты и людям дарил счастье. Он очень богат, и он хочет, чтобы у тебя было все, что ты пожелаешь. Он это сказал мистеру Хэвишему и дал ему для тебя много денег. Ты можешь теперь помочь Бриджит — дать ей денег, чтобы заплатить за квартиру и купить Майклу все, что надо. Как хорошо, правда, Седди? Какой он добрый, правда?
      И она поцеловала Седрика в круглую щечку, вспыхнувшую от радостного волнения.
      Седрик перевел взгляд на мистера Хэвишема.
      — А можно мне их сейчас получить? — спросил он. — Я их тут же отдам ей. Она как раз уходит.
      Мистер Хэвишем вручил ему деньги. Это была внушительная пачка хрустящих зеленых долларов.
      Седди выбежал из комнаты.
      — Бриджит! — закричал он, врываясь в кухню (голос его был хорошо слышен в гостиной). — Бриджит, постой! Вот деньги. Это тебе, можешь заплатить за квартиру. Мне дедушка дал. Это тебе и Майклу.
      — Ах, мистер Седди! — воскликнула с ужасом Бриджит. — Здесь двадцать пять долларов! И куда это хозяйка подевалась?
      — Я должна пойти и все ей объяснить, — произнесла миссис Эррол. Она поспешила из комнаты, и мистер Хэвишем остался на время один. Он подошел к окну и принялся задумчиво смотреть на улицу. Он размышлял о старом графе Доринкорте, который сидел один в огромной библиотеке своего замка, окруженный роскошью и великолепием, и которого никто не любил, ибо всю свою долгую жизнь он любил только самого себя. Он был эгоистичен, высокомерен и нетерпим и так занят самим собой и своими прихотями, что у него не хватало времени подумать о других. Все его состояние и власть, все преимущества, которые давало ему знатное имя и высокое положение, предназначались, по мнению графа Доринкорта, лишь для того, чтобы его тешить и развлекать. И теперь, когда он состарился, вся эта жизнь только для себя и в свое удовольствие обернулась сплином, расстроенным здоровьем и раздражением против всего света, который тоже его не жаловал. Несмотря на весь блеск и великолепие его имени, граф Доринкорт был крайне непопулярен и проводил свои дни в полном одиночестве. Если бы он захотел, он мог бы наполнить замок гостями. Он мог бы давать пышные банкеты или устраивать великолепные охоты; однако он знал, что гости, которые примут его приглашение, в глубине души будут бояться своего хмурого хозяина и его едких, саркастических речей. Нрав у него был крутой, и людей он не щадил; ему нравилось издеваться над ними, приводить их, как только представится случай, в смущение, смеясь над их чувствами, гордостью или робостью.
      Мистер Хэвишем хорошо знал необузданный и жестокий нрав своего патрона и размышлял о нем, глядя в окно на узкую тихую улочку. Перед его мысленным взором вставала по контрасту совсем иная картина: красивый мальчик, сидящий в глубоком кресле, говорит ему о своих друзьях, о Дике и торговке яблоками, говорит открыто, великодушно и честно. И он подумал об огромных доходах, о прекрасных больших имениях, о богатстве и возможности творить добро или зло, которыми со временем будет обладать маленький лорд Фаунтлерой.
      «Это будет совсем другое дело, — молвил адвокат про себя. — Совсем другое дело».
      Вскоре в комнату вошли Седрик с матерью. Настроение у Седрика было самое радужное. Он уселся в свое кресло между матерью и адвокатом, приняв свою любимую позу и положив руки на колени. Он весь сиял при мысли о том, как обрадовалась Бриджит.
      — Она заплакала! — сказал он. — Она сказала, что плачет от радости. Я раньше никогда не видел, чтобы от радости плакали. Наверное, мой дедушка очень хороший человек. Быть графом гораздо… гораздо приятнее, чем я думал. Я рад… я почти рад, что буду графом.

Глава третья ПРОЩАНИЕ