Смех Циклопа

Бернар Вербер

Смех Циклопа

Посвящается Изабелле

Смех свойственен только человеку.

Франсуа Рабле

Я считаю, что телевидение очень способствует развитию культуры. Каждый раз, когда дома кто-нибудь включает телевизор, я ухожу в соседнюю комнату и сажусь читать.

Граучо Маркс

Смеяться можно надо всем, но не со всеми.

Пьер Деспрож

Людьми нас делает не ум.

Людьми нас делает человечность.

Пьер Тейяр де Шарден

Акт I

«Ни в коем случае не читать»

1

Почему мы смеемся?

2

– … И тогда он прочитал фразу, расхохотался и умер!

По огромному залу парижской «Олимпии» словно пробегает дрожь. Тишина. И вот зрители начинают смеяться. Волна веселья, мощная и округлая, словно гигантский пузырек шампанского, нарастает, а затем рассыпается дождем аплодисментов.

Юморист Дарий кланяется.

Это невысокий голубоглазый человек с черной пиратской повязкой на глазу, со светлыми, слегка вьющимися волосами, в розовом смокинге и бабочке того же цвета, в белой рубашке. Он скромно, едва заметно улыбается и снова кланяется, отступает на шаг. Публика легендарного зала встает, овации усиливаются.

Артист приподнимает черную повязку и показывает спрятанное в пустой глазнице маленькое, светящееся пластиковое сердечко. Зрители в ответ закрывают правой ладонью правый глаз: это фирменный жест поклонников комика. Дарий возвращает повязку на место и медленно отходит в глубь сцены.

Публика скандирует:

– Да-рий! Да-рий!

Но пурпурный тяжелый бархатный занавес уже начинает медленно опускаться. Гаснут прожектора над сценой, в зале постепенно загораются люстры.

Крики не стихают:

– Еще! Еще! Еще!

А комик, весь в поту, уже бежит по коридору за кулисами. Зал не успокаивается и ревет:

– Циклоп! Циклоп! Еще! Еще!

Коридор у гримерки Дария забит поклонниками. Комик пожимает руки. Произносит какие-то слова. Берет подарки. Благодарит. Его бьет нервная дрожь. Он вытирает лоб, снова и снова приветствуя почитателей своего таланта. С трудом протискивается сквозь толпу. Добравшись наконец до гримерки, он просит телохранителя проследить, чтобы его больше не беспокоили. Закрывает дверь, украшенную его портретом и именем. Запирается на два оборота ключа.

Проходит несколько минут.

Телохранителю удается оттеснить толпу. Он разговаривает с дежурным пожарным, когда из гримерки доносится взрыв хохота, а затем грохот, как будто кто-то упал. И наступает долгая тишина.

3

«Конец легенды».

«Розовый клоун откланялся».

«Самый популярный француз умер в „Олимпии“ от сердечного приступа».

«Прощай, Дарий, ты был лучшим».

С такими заголовками выходят газеты на следующий день. С этой темы начинается выпуск дневных новостей.

– Мы узнали об этом вчера вечером, в половине двенадцатого. Знаменитый юморист Дарий, известный также как Великий Дарий или Циклоп (настоящее имя – Дарий Мирослав Возняк), умер от сердечного приступа после выступления в «Олимпии». Страшное известие потрясло всю Францию. Блестящая карьера прервалась на самом пике. Слово нашему специальному корреспонденту, который находится на месте событий.

На экране появляется длинная очередь. Люди в дождевиках, под зонтами стоят перед входом в кассы знаменитого мюзик-холла. В кадре маячит размахивающий микрофоном журналист.

– Да, Жером! Именно здесь умер накануне вечером Великий Дарий. Это событие поразило всех, словно громом. Здесь же состоится и грандиозное представление, посвященное памяти Циклопа – об этом нам сообщили сегодня утром. Потрясающее шоу соберет всех юмористов – друзей Дария. Они оденутся в костюмы розового клоуна и будут читать его миниатюры. Как вы сами видите, новость распространилась со скоростью света – толпы поклонников кинулись покупать билеты.

Ведущий благодарит корреспондента и продолжает выпуск.

– Президент Республики направил семье Дария письмо, в котором говорится: «Кончина Циклопа – это огромная потеря, как для мира эстрады, так и для всего нашего народа. От меня ушел не только один из самых остроумных моих сограждан, от меня ушел друг, который дарил мне, как и многим французам, минуты радости в самых непростых ситуациях».

Ведущий опускает листок на стол, складывает на нем руки.

– Похороны Дария Возняка состоятся в узком кругу в среду в одиннадцать часов утра на кладбище Монмартра.

4

Если бы я мог выбирать, то хотел бы умереть спокойно, во сне, как мой дедушка.

И конечно, не вопить от ужаса и не биться в истерике, как это делали триста шестьдесят девять пассажиров «Боинга», который дедушка пилотировал за несколько секунд до смерти.

Отрывок из скетча Дария Возняка «После меня хоть потоп»

5

Вторник, одиннадцать часов утра. Общее собрание сотрудников журнала «Современный обозреватель», работающих в разделе «Общество». Кабинет руководителя раздела Кристианы Тенардье напоминает гигантский аквариум.

Она кладет ноги в сапогах на мраморный стол.

Человек пятнадцать журналистов сидят, утонув в больших кожаных диванах. Они чувствуют себя несколько неуютно и, чтобы придать себе уверенности, вертят в руках журналы, блокноты, ручки, что-то сосредоточенно ищут в своих ноутбуках.

– Вот чего ждет от нас читатель! Вот что должно быть в следующем номере, и для этого надо работать, работать и работать. Не отвлекаться на мелочи! Докопаться до самого дня бездны. Весь выпуск будет посвящен теме «Смерть Циклопа».

Журналисты одобрительно мычат.

– Газеты уже расхватали все, что можно, и нужно найти что-то новое. Неожиданное! Необычное! Исключительное! Я хочу услышать ваши потрясающие предложения.

Тенардье кивает журналисту, сидящему справа, у самой батареи:

– Максим, какие идеи?

– Дарий и политика, – говорит он.

– Слишком избито. Общеизвестно, что он был обласкан всеми существующими партиями. И делал вид, что поддерживает их все, не поддерживая ни одну.

– Можно развить тему. Он представлял среднего француза, Францию низов. Малоимущие признали его официальным выразителем своих идей. Он был избран «Самым популярным французом». Можно осветить это и с другой точки зрения, ответив на вопрос: «Почему народ так любил его?»

– Мы рискуем скатиться к излишнему популизму. Обойдемся без демагогии. Следующий. Ален?

– Дарий и секс. Можно составить список его побед. Ведь у него в постели побывало немало знаменитостей. И некоторые из них довольно фотогеничны. Это могло бы придать номеру… э-э-э… живости.

– Слишком вульгарно. У нас не бульварный журнал, и это может повредить нашему имиджу. А главное, такие фотографии стоят слишком дорого. Следующий.

Флоран Пеллегрини, знаменитый криминальный репортер, поднимает красивое лицо, отмеченное сорока годами работы и алкоголизма, и неторопливо произносит:

– Дарий и деньги. Я знаком со Стефаном Крауцем, его бывшим продюсером, он с удовольствием расскажет об экономической империи Дария. У него был настоящий замок в пригородах Парижа. Он открыл отделения «Циклоп Продакшн» за границей. Вместе с братьями управлял производством всех сопутствующих товаров и зарабатывал огромные деньги. Уверяю вас, сердечко в глазу – это бренд, который отлично продается.

– Слишком приземленно. Еще идеи? Франсис?

– Тайны его нелегкой молодости. Подробности несчастного случая, во время которого он потерял глаз. И как он использовал свое увечье, превратив его в фирменный знак. У меня даже заголовок готов: «Реванш Циклопа».

– Слишком приторно. Истории о несчастном ребенке, боровшемся за место под солнцем, слишком откровенно выжимают слезу. Об этом уже тысячу раз писали. Напрягитесь, игра стоит свеч. Шевелите мозгами. Следующий. Клотильда?

Журналистка встает, словно примерная ученица.

– Дарий и экология. Он поддерживал борьбу с загрязнением окружающей среды и даже участвовал в демонстрациях против строительства атомных электростанций.

– Слишком слабо. Сейчас все звезды борются за экологию, это модно. Боже, какое убожество. Совершенно в вашем стиле.

– Но, госпожа Тенардье…

– Никаких «госпожа Тенардье». Бедная Клотильда, ни одной толковой идеи. Вы зря теряете время, пытаясь стать журналистом. Вам бы лучше коз доить.

Раздаются приглушенные смешки. Жертва издевательств задета за живое и с возмущением смотрит на Тенардье.

– Вы… вы… вы…

– Что? Сволочь? Сука? Шлюха? Постарайтесь найти точное определение. И если у вас нет ничего интересней, чем идиотский «Дарий и экология», то молчите и не заставляйте нас тратить время попусту.

Клотильда резко поворачивается и выходит, хлопнув дверью.

– Ах! Она идет рыдать в туалет! Никакой выдержки. А еще хочет стать настоящим репортером. Следующий. Ваша блестящая идея?

– Дарий и молодежь. Он основал школу юмористов и театр, чтобы помогать молодым талантливым комикам выбиться в люди. Предприятия некоммерческие. Вся прибыль идет на поддержку начинающих артистов.

– Слишком просто. Мне нужно что-нибудь поострее, чтобы выделиться на фоне других журналов. Что-то действительно захватывающее, о чем никто не знает. Давайте! Шевелите мозгами!

Все переглядываются, больше ничего никому в голову не приходит.

– А что, если смерть Дария… это преступление?

Тенардье оборачивается к тому, кто произнес эти слова, и видит Лукрецию Немрод, молодую журналистку, пишущую о науке.

– Что за чушь. Следующий.

– Подождите, Кристиана, дайте ей высказаться, – замечает Флоран Пеллегрини.

– Да это полная ерунда! Убийство! Может быть, еще и самоубийство?

– У меня есть зацепки, – спокойно произносит Лукреция.

– И что же это за «зацепки», мадемуазель Немрод?

Лукреция выдерживает небольшую паузу и говорит:

– Пожарный из «Олимпии», который стоял рядом с гримеркой в момент смерти Дария, заявляет, что слышал хохот прямо перед тем, как Дарий упал.

– Ну и что?

– По его словам, Дарий очень громко рассмеялся, а потом неожиданно рухнул на пол.

– Бедная Лукреция, вы что, соревнуетесь с Клотильдой по части нелепых предположений?

Журналисты насмешливо перешептываются.

Максим Вожирар, торопясь поддержать начальницу, добавляет:

– Это не может быть преступлением! Гримерка была закрыта изнутри на ключ, у дверей стояли телохранители, «розовые громилы» Дария. И кроме того, на трупе не обнаружено никаких повреждений.

Лукреция не дает сбить себя с толку.

– Мне кажется странным то, что Дарий так громко расхохотался за несколько секунд до смерти.

– Почему же, мадемуазель Немрод?

– Потому что юмористы редко смеются.

Тенардье роется в сумочке и извлекает оттуда миниатюрную гильотинку. Потом достает маленький кожаный портсигар, выуживает из него сигару, вдыхает аромат табака. Кладет сигару в гильотинку и отрезает кончик. Пеллегрини царапает что-то на листке бумаги. Лукреция, не торопясь, излагает.

– Производители пищи обычно не едят то, что производят, потому что знают, из чего сделан их товар. Врачи не любят лечиться. Виктор Гюго, объясняя, почему он не читает других авторов, говорил: «Коровы не пьют молока».

Журналисты кивают. Лукреция чувствует себя более уверенно и продолжает:

– Модельеры часто плохо одеты. Журналисты не верят тому, что пишут в газетах.

Флоран Пеллегрини незаметно передает Лукреции записку, но она не обращает на нее внимания и развивает свою мысль:

– Мы профессионалы, и знаем, с какими искажениями, перекосами и неточностями фабрикуются новости, поэтому мы им не доверяем. Я думаю, что юмористы представляют себе, как сочиняются шутки, и нужно нечто из ряда вон выходящее, чтобы заставить их расхохотаться.

Две женщины с вызовом смотрят друг на друга.

Кристиана Тенардье, редактор раздела «Общество» в «Современном обозревателе»: костюм от Шанель, блузка от Шанель, часы от Шанель, духи от Шанель, рыжие крашеные волосы, черные глаза, скрытые голубыми линзами. Из своих пятидесяти двух двадцать три года проработала в редакции. Многие утверждают, что она доросла до своей должности благодаря таланту к закулисным играм. Она поднялась по карьерной лестнице, не написав ни одной статьи, не проведя ни единого расследования, ни разу не выехав на место событий. Кое-кто намекает, что ей помогли интрижки с директорами журнала, но, ввиду ее непривлекательной внешности, это кажется маловероятным.

Лукреция Немрод, начинающая журналистка двадцати восьми лет. Пришла в журнал одной из последних, работает внештатно, специализируется на научной тематике. В ее активе шесть лет журналистских расследований и сотня репортажей. У нее тоже рыжие волосы. Но натурального цвета, что подтверждают веснушки, усеивающие ее щеки. Миндалевидные глаза искрятся изумрудной зеленью. Лицо с маленьким острым носом и волевым подбородком напоминает мордочку землеройки. Изящная головка венчает подвижное, тренированное тело в черной китайской блузе с вышитым красным драконом, которого пронзает меч.

Кристиана Тенардье молча раскуривает сигару, что свидетельствует о том, что она сосредоточенно думает.

– Убийство Циклопа… Это может стать настоящей сенсацией, – признает Флоран Пеллегрини. – Утрем нос ежедневным газетам.

Тенардье выпускает длинную струйку дыма.

– Или навсегда потеряем доверие читателя и станем посмешищем всего Парижа. Улики все-таки очень и очень спорные.

Она пристально смотрит на молодую журналистку, которая не отводит глаз. Между ними идет безмолвный поединок, вечная борьба претендентов на власть: так Александр Великий некогда бросил вызов своему отцу Филиппу II Македонскому, так Брут, смерив Цезаря яростным взглядом, нанес ему удар кинжалом, так Даниэль Кон-Бендит насмерть стоял против французских жандармов в 1968 году. И все та же мысль не дает покоя представителям молодого поколения: «Освобождай место, старая развалина! Твое время прошло, теперь будущее за мной».

Кристиана Тенардье все это понимает. Она достаточно умна, чтобы помнить, как заканчиваются такие поединки: очень редко победой старшего. Помнит об этом и Лукреция.

Субординация на предприятии служит лишь одному: воспитанию в молодых терпения, думает она. Мы должны ждать, пока некомпетентные старики, пресытившись властью, отдадут ее в наши руки.

– Смерть Циклопа – преступление?.. – задумчиво повторяет Тенардье.

Журналисты уже начинают вполголоса переговариваться, насмехаясь над Лукрецией. По отношению к властям предержащим нужно проявлять лояльность.

Тенардье выпрямляется и решительным жестом тушит сигару.

– Очень хорошо, мадемуазель Немрод, я разрешаю вам начать расследование. Но ставлю два условия. Во-первых, я требую основательности, улик, настоящих серьезных свидетельских показаний, фотографий, фактов.

Журналисты кивают в такт ее словам.

– И во-вторых, удивите меня!

6

Когда было создано человеческое тело, каждая из его частей захотела сделаться главной.

МОЗГ сказал: я контролирую всю нервную систему, я должен стать главным.

НОГИ сказали: мы поддерживаем все тело в вертикальном положении, мы должны стать главными.

РУКИ сказали: мы делаем всю работу и зарабатываем деньги, чтобы кормить тело, мы должны стать главными.

ГЛАЗА сказали: мы добываем основную информацию о внешнем мире, мы должны стать главными.

РОТ сказал: я всех кормлю, я должен стать главным.

То же самое сказали СЕРДЦЕ, УШИ и ЛЕГКИЕ.

Наконец заговорила ДЫРКА В ЗАДНИЦЕ. Она тоже хотела стать главной. Прочие части тела засмеялись при мысли, что какая-то ДЫРКА В ЗАДНИЦЕ хочет ими управлять.

Тогда ДЫРКА В ЗАДНИЦЕ рассердилась. Она закрылась и отказалась работать. От этого МОЗГ впал в лихорадочное возбуждение, ГЛАЗА остекленели, НОГИ почувствовали слабость и потеряли способность ходить, РУКИ бессильно повисли, а СЕРДЦЕ и ЛЕГКИЕ начали борьбу за жизнь. И все стали умолять МОЗГ уступить и позволить ДЫРКЕ В ЗАДНИЦЕ сделаться главной.

Так и произошло. Все части тела опять заработали нормально, а ДЫРКА В ЗАДНИЦЕ принялась всеми командовать. Основным ее занятием, как у всякого начальника, достойного этого названия, стало разгребание «дерьма».

Мораль: совершенно не обязательно быть умным, чтобы сделаться начальником. Шансов стать им у самой обычной ДЫРКИ В ЗАДНИЦЕ гораздо больше, чем у кого бы то ни было другого.

Отрывок из скетча Дария Возняка «У дырки в заднице есть будущее»

7

Глаза Лукреции пробегают современную басню «Мозг и дырка в заднице», ее губы улыбаются, руки теребят листок бумаги, который Флоран Пеллегрини незаметно передал ей во время собрания.

Какую поддержку может оказать вовремя рассказанная шутка! – думает она.

После собрания Пеллегрини садится за свой стол, прямо напротив стола Лукреции.

– Только один вопрос – ты с ума сошла, Лукреция? С чего это ты вдруг решила, что Дария убили? Ты вляпалась в жуткую историю. А ты ведь знаешь, что Тенардье с тебя глаз не спускает. Ты надеялась войти в штат к концу года, а теперь стала первым кандидатом в безработные.

Лукреция морщится и обхватывает себя за плечи.

– Я люблю загадочные убийства в закрытом помещении. Хочу переплюнуть Гастона Леру!

Флоран Пеллегрини насмешливо хмыкает.

– Что это за убийство без следов на теле жертвы, без улик, свидетелей и мотива?

Лукреция замечает кучу писем, скопившихся на ее столе. Она решает не обращать на них внимания.

– Я люблю, когда расследование действительно трудное.

– Но ты понимаешь, что ввязалась в опасное дело?

– Я очень любила Циклопа.

Пеллегрини с искренней жалостью смотрит на Лукрецию.

– Твои байки про Виктора Гюго, который говорил, что коровы не пьют молока, меня не убеждают.

Старый журналист морщится. Лукреция знает, что его мучают боли в печени. Он слишком много пьет и уже прошел несколько курсов дезинтоксикации. Чтобы заглушить страдания, он достает бутылку виски и стакан, но, подумав, начинает пить прямо из горлышка.

Флоран боится начальства, старается всем угодить, постоянно заключает сделки с совестью. Ни за что не стану такой, как он.

Пеллегрини делает большой глоток, морщится еще сильнее, потом продолжает:

– Будь осторожна, Лукреция! Ты не видишь, что ходишь по краю пропасти. Если споткнешься, в «Современном обозревателе» никто не протянет тебе руку помощи. Даже я. А затея расследовать смерть Дария мне кажется просто бредовой.

Он протягивает ей бутылку. Лукреция колеблется, потом качает головой.

А вдруг он прав? Вдруг я совершила большую ошибку в выборе сюжета? В любом случае, отступать слишком поздно.

Она смотрит на листок с шуткой, комкает его и запускает в корзину для бумаг. И промахивается на несколько сантиметров.

Старый журналист дрожащей рукой поднимает бумажный комок, бросает… и попадает в цель.

8

Ворон с черным блестящим оперением летит высоко в небе. Вокруг кружат товарищи. С громким карканьем они садятся на расколовшийся могильный камень. Их крики сливаются в пронзительную песню, доставляющую удовольствие только им самим.

Главное событие дня – похороны Циклопа.

Процессия медленно следует за катафалком, украшенным розовыми флажками, на которых изображен глаз с сердечком внутри. Здесь родственники Дария, его друзья, лучшие мастера веселья, шуток, каламбуров и розыгрышей.

Все грустны и утешают друг друга тем, что хотя бы дождь прекратился на несколько минут. Замыкают процессию политики, актеры и певцы.

Фотографов тут почти столько же, сколько участников траурной церемонии. Жандармерия и «розовые громилы», представители службы безопасности «Циклоп Продакшн», не дают толпе поклонников Дария прорваться на кладбище.

Траурный кортеж останавливается у открытого склепа. На розовом мраморе золотыми буквами выбито: «ЛУЧШЕ БЫ ТУТ ЛЕЖАЛИ ВЫ».

Священник поднимается на возвышение и, проверив микрофон, говорит:

– Эта эпитафия станет его последней шуткой. Я пообещал Дарию, что напишу эти слова на его могиле. Он знал, что Господь может в любой момент призвать его к Себе. «Лучше бы тут лежали вы». Сколько иронии – и вместе с тем сколько искренности. Отбросим лицемерие, сказал мне Дарий, это слова, под которыми подписался бы кто угодно.

Среди всхлипываний раздаются сдержанные смешки. Только одна женщина с лицом, закрытым черными кружевами, рыдает в голос. Какой-то пожилой человек начинает довольно громко смеяться, и окружающие смотрят на него с осуждением.

– Не смущайтесь, – продолжает священник. – Смейтесь. Дарий смеялся надо всем. Он посмеялся бы и над своими похоронами. Он смеялся надо всем, но по-доброму. Великодушно. Смиренно. Многие не знают, но Циклоп был верующим человеком. Каждое воскресенье, почти тайком, Дарий посещал мессу. Он говорил: «Комику не полагается ходить в церковь».

Несколько новых смешков нарушают тишину.

– Дарий был моим другом. Он рассказывал мне о своих тревогах, сомнениях, о стремлении к самосовершенствованию. Поэтому я с большей уверенностью, чем кто бы то ни было, могу заявить: в каком-то смысле это был святой человек. Он не только доставлял радость близким и зрителям, он еще и помогал молодым талантливым юмористам – в своей школе смеха, в своей телепередаче и в своем частном театре.

Женщина под вуалью рыдает все громче.

– Иисус сказал: «Бог есть любовь», но можно добавить… «Бог есть смех».

На некоторых лицах появляются одобрительные улыбки.

– Все мы должны постоянно воспитывать в себе не только чувство любви к ближнему, но и чувство юмора.

Люди сморкаются в платки. Какой-то человек в шляпе с широкими полями рыдает, поддерживая женщину под вуалью.

– Дорогой Дарий, всеми любимый Циклоп, ты покинул нас, оставил нас сиротами. Ты погрузил нас в печаль. Прости, но твоя последняя шутка оказалась неудачной…

Теперь слышны лишь всхлипывания. Смех умолкает.

– Пыль, ты станешь пылью, прах, ты вернешься к праху. Попрощайтесь же с ним. Сначала мать покойного, госпожа Анна Магдалена Возняк.

Священник насыпает в ладонь плачущей женщине горсть земли. Она приподнимает вуаль и бросает землю на гроб, на знаменитую фотографию Дария, где он поднимает пиратскую повязку и, улыбаясь, демонстрирует сердечко в пустой глазнице.

Лукреция подходит ближе. Она разглядывает и запоминает лица.

9

– Доктор, как же так!.. Ваш коллега поставил мне другой диагноз!

– Ну и что. Вскрытие покажет, что я прав.

Отрывок из скетча Дария Возняка «Доверяйте медицине, и она отплатит вам сторицей»

10

Поднимается ветер. Качаются деревья. Колышутся кусты. Ветер срывает с людей черные шляпы и вуали, руки в перчатках придерживают их.

Лукреция, выстояв длинную очередь, бросает горсть песка на гроб. Она рассматривает процессию и толпу поклонников за оградой.

Дария больше нет. От меня уходят даже те, кого я считаю близкими по духу. Все покидают меня.

Вот и Циклоп покинул меня.

И родители.

Все, к кому я чувствую привязанность, покидают меня. Словно какое-то насмешливое божество дарит нам встречи с чудесными людьми лишь для того, чтобы затем разлучить нас и полюбоваться сверху нашими расстроенными физиономиями.

Лукреция отходит в сторону и садится на могильный камень прoклятого поэта. Ветер кружит в воздухе листья. Ее пробирает дрожь.

На моих похоронах не будет никого. Ни семьи, ни друзей. Надеюсь, что моим любовникам тоже не придет в голову нелепая мысль встретиться у моей могилы.

Она сплевывает на землю. Священник вдалеке продолжает надгробную речь. Лукреция слышит обрывки фраз.

– Дарий Возняк был маяком, освещавшим своим остроумием печальный мир, погруженный во тьму.

Маяк в ночи…

Он был маяком, лучом солнца в моих личных потемках. Он больше не будет освещать мою жизнь, но я попытаюсь пролить свет на обстоятельства его смерти.

Лукреция делает издалека несколько фотографий и садится на мотоцикл «гуччи» с объемом двигателя в тысячу двести кубических сантиметров. Включает в айфоне композицию «Fear of the Dark» английской рок-группы Iron Maiden и сворачивает в сторону кольцевой автодороги. Ее рыжие волосы выбиваются из-под шлема и развеваются на ветру.

Она прибавляет газу, стрелка спидометра подскакивает до ста тридцати километров в час.

Перед смертью я буду лежать в больнице одна.

И умирать буду одна.

И я буду одна, когда мое тело опустят в землю.

Как бомжей, как некогда актеров, меня бросят в общую могилу, потому что никто не согласится оплатить мой гроб, а священники сочтут, что я слишком много грешила и не заслуживаю погребения в освященной земле.

Никто не заплачет обо мне.

А потом меня забудут. И напоминать обо мне будут лишь статьи в архивах «Современного обозревателя». Те немногие статьи, которые Тенардье разрешила мне подписать своим именем.

Вот и все, что останется после меня на Земле.

11

Сумасшедший залезает на стену, окружающую психиатрическую больницу, с любопытством осматривается и окликает прохожего:

– Эй, а вас тут много?

Отрывок из скетча Дария Возняка «Необычная точка зрения»

12

Лукреция возвращается домой. Смотрит на человека, который спит в ее постели, на его одежду, аккуратно сложенную на стуле. Открывает окно. Простыни начинают шевелиться, в простынях, между белыми складками, появляется лицо, приоткрывается глаз.

– А… Лулу! Ты вернулась?

Лукреция хватает пиджак молодого человека и выбрасывает в окно. Немедленно открывается второй глаз.

– Что ты делаешь, Лулу! Ты с ума сошла! Ты что, выбросила мой пиджак в окно? Мы же на пятом этаже!

Лукреция не отвечает. Носки летят вслед за пиджаком. Она берет кожаную сумку, лежащую на стуле, и держит ее за окном на весу.

– Только не это! Там же мой ноутбук! Он хрупкий!

Лукреция выпускает сумку из рук. Снизу доносятся треск расколовшегося пластика и звон разбившегося стекла.

– Убирайся! – говорит она спокойно.

– Какая муха тебя укусила? Ты спятила? Что ты творишь, Лулу?

– У моего поведения три причины. Первая, ты мне надоел. Вторая, я устала от тебя. Третья, ты мне наскучил. И еще четвертая, ты меня раздражаешь. И пятая, по утрам у тебя плохо пахнет изо рта. И шестая, по ночам ты скрипишь зубами, даже скрежещешь, я это ненавижу. И седьмая, я не люблю уменьшительные имена вроде Лулу. Такие прозвища, на мой взгляд, унизительны.

Она берет его рубашку и выбрасывает в окно.

– Но, детка…

– Восьмая причина: еще меньше мне нравятся нелепые обращения, которые подходят любой девушке и любой собачке.

Она выкидывает его трусы.

– Что с тобой случилось, моя обожаемая Лулу?! Ведь я люблю тебя!

– А я тебя больше не люблю. Да и не любила никогда. И я не «твоя», я тебе не принадлежу. Меня зовут Лукреция Немрод. А не Лулу. И не детка. Вон отсюда. Брысь.

Она собирается выкинуть в окно брюки, но парень выскакивает из постели, выхватывает их у нее из рук и быстро надевает.

– Почему ты меня прогоняешь, моя Лу… детк-к… Лукреция?

Она бросает ему ботинки, которые он обувает уже на пороге.

– Пожалуйста. Я уже знаю, как ты выражаешь чувство любви, теперь мне интересно, как проявляется твое чувство юмора. И поскольку я вижу, что ты больше привязан к своим вещам, чем ко мне, иди собирай их на тротуаре. И побыстрей, а то их утащат.

– Клянусь, я люблю тебя, Лукреция! Ты всё для меня!

– «Всё» – этого мало. Я уже сказала, ты мне наскучил.

– Ну, хочешь, я тебя рассмешу?

Ее лицо на секунду меняется.

– Хорошо, даю тебе последний шанс. Попытайся меня рассмешить. Если сумеешь, то останешься.

– Э-э…

Она разочарованно закрывает глаза.

– Не впечатляет.

– Вот, придумал!.. Надзиратель на римской галере говорит гребцам: «У меня две новости, хорошая и плохая. Хорошая – сегодня у вас будет двойная порция супа!» Все кричат «ура!». «А плохая – капитан хочет покататься на водных лыжах!»

Лукреция невозмутимо говорит:

– У меня тоже две новости, хорошая и плохая. Хорошая: можешь пойти покататься на водных лыжах. Плохая: без меня. Давай, выметайся!

– Но…

Она бросает ему майку и собирается захлопнуть дверь.

– Нет, ты все-таки не…

Лукреция пытается закрыть дверь, он мешает ей, просунув в проем ботинок. Она прыгает ему на ногу, молодой человек кривится от боли и убирает ботинок. Она выталкивает его из квартиры и щелкает замком.

Он стучит в дверь кулаком, звонит в звонок.

– Лукреция! Не бросай меня! Что случилось?

Она открывает дверь.

– Ты забыл это!

Она бросает ему мотоциклетный шлем, который, подпрыгивая, катится вниз по лестнице.

Она очень громко включает «Eruption» рок-группы Van Hallen, садится за стол, разворачивает газеты и запускает компьютер. На экране появляется портрет Циклопа.

«Что случилось? У меня должна быть свежая голова. А тип, который в третьем часу дня еще валяется в постели, небритый и пахнущий козлом, несовместим с моим расследованием. Оно обещает быть непростым, и от его результатов зависит моя судьба.

Мне нужна не обуза, а ракетный двигатель.

Кроме того, он ничего не поймет, так что нечего и время терять.

Сначала действовать, потом – философствовать.

13

Почему Бог сначала сотворил мужчину, а уже потом женщину?

Потому что для создания шедевра необходим набросок.

Отрывок из скетча Дария Возняка «Война полов на ваших глазах»

14

Чиркает спичка. Вспыхивает пламя. Рука подносит огонек к папиросе. Несколько волосков в усах съеживаются. Рот медленно выпускает струйку дыма, закручивающуюся в ленту Мёбиуса.

На голове Франка Тампести, пожарного из «Олимпии», старая хромированная каска, на плечах – потертая кожаная куртка с золочеными нашивками. Он щурится от едкого дыма.

Лукреция думает, что в один ряд с производителями, которые не едят свою продукцию, можно поставить и пожарного, играющего с огнем.

– Я уже все рассказал вашим коллегам. Читайте газеты.

Ха! Ты не знаешь, с кем имеешь дело.

У Лукреции есть большая связка отмычек, которые откроют любой замок. Нужно только выбрать подходящий.

Она достает пятьдесят евро.

Начнем с ключа, который подходит чаще остальных. С денег.

— За кого вы меня принимаете? – возмущается пожарный.

Она предлагает ему еще пятьдесят евро.

– Настаивать бесполезно, – говорит пожарный, отворачиваясь и всем своим видом показывая, что он предпочитает папиросу разговорам с Лукрецией.

Еще пятьдесят евро.

Три бумажки исчезают так быстро, что Лукреции кажется, будто они ей приснились.

– М-м… Это было триумфальное возвращение Дария, который не выступал уже четыре года. Собрались все сливки. Даже министры – культуры, путей сообщения и министр по делам ветеранов войны. Успех был полнейший. Когда Циклоп закончил, публика билась в истерике. На бис он не вышел. Сбежал за кулисы. Времени было одиннадцать двадцать пять или двадцать шесть. Не помню точно. Дарий весь взмок. Понятно, вымотался: два часа отработал на сцене один. Он мне кивнул, машинально, не глядя. Увидел поклонников, столпившихся у гримерки. Раздал автографы, поговорил с ними немного, взял цветы и подарки. Обычное дело. Перед тем как зайти в гримерку, попросил телохранителя, чтобы его не беспокоили. И закрылся на ключ.

– А потом? – нетерпеливо спрашивает Лукреция.

Пожарный затягивается, и половина папиросы превращается в пепел.

– Я остался в коридоре, чтобы проследить, не вздумает ли какой-нибудь мальчишка тайком тут закурить, – говорит он, выпуская клубы сизого дыма. – И вдруг мы с телохранителем услышали, как Дарий за дверью смеется. Я подумал, что он читает скетчи для следующего выступления. Он хохотал все громче и громче, а потом резко умолк. И мы услышали шум, словно он упал.

Лукреция записывает.

– Вы говорите, он смеялся? А что это был за смех?

– Громкий. Очень громкий. Он прямо заходился.

– Долго это продолжалось?

– Нет, совсем недолго. Десять – пятнадцать секунд, двадцать максимум.

– А потом?

– Да я вам говорю: грохот падающего тела – и все. Полная тишина. Я хотел войти, но телохранитель получил строгие указания. Тогда я пошел за Тадеушем Возняком.

– За братом Дария?

– Да. Он еще и его продюсер. Тадеуш разрешил воспользоваться универсальным ключом, я открыл дверь, и мы вошли. Дарий лежал на полу. Вызвали «скорую помощь». Врачи попытались сделать прямой массаж сердца, но Дарий был уже мертв.

Пожарный тушит окурок и включает противопожарную сигнализацию.

– Можно зайти в гримерку?

– Это запрещено. Нужно разрешение на обыск.

– Как удачно, оно у меня как раз с собой.

Лукреция показывает ему еще пятьдесят евро.

– Что-то я не вижу подписи прокурора.

– Простите, я забыла! Какая рассеянность!

Лукреция достает еще пятьдесят евро. Пожарный быстро забирает обе бумажки и открывает дверь в гримерку. На полу видны контуры тела, очерченные мелом. Лукреция разглядывает очертания трупа, делает фотографии.

– Это тот самый розовый пиджак, который был на нем во время выступления?

– Да, никто ничего тут не трогал, – подтверждает пожарный.

Лукреция роется в карманах пиджака и достает пронумерованный список миниатюр с последнего концерта.

А-а… ясно. Чтобы не забыть последовательность скетчей.

Она осматривает пол, становится на четвереньки и находит под столом маленькую коробочку размером с пенал, из синего лакированного дерева с металлическими украшениями.

Это не очешник и не футляр для драгоценностей. Пыли нет. Она попала сюда недавно.

На крышке золотыми чернилами выведены три большие буквы:

«B.Q.T.».

Ниже, более мелко, написано:

«Не читать!».

Пожарный Франк Тампести удивляется:

– Что это?

– Если бы я знала… Может быть, орудие преступления?

Пожарному кажется, что Лукреция издевается над ним, и он недоверчиво качает головой.

– Как можно этим причинить себе хоть какой-то вред? Разве что запихнуть ее себе в горло…

Лукреция фотографирует шкатулку, осматривает ее со всех сторон и открывает. Внутри она обтянута синим бархатом, чуть более светлым, чем дерево снаружи, посередине углубление для какого-то цилиндрического предмета.

– Футляр для ручки? – предполагает пожарный.

– Для ручки или свернутой в трубку бумаги. Поскольку надпись на шкатулке гласит «Не читать!», я склоняюсь ко второму варианту.

– Свернутый листок бумаги?

– Возможно, это часть орудия преступления. Мы нашли «револьвер», теперь надо искать «пулю», – заявляет Лукреция.

Она берет со столика листок бумаги, отрывает кусочек примерно того же размера, что и углубление в шкатулке, скатывает в трубочку, а затем расправляет.

– Вот примерно такого размера был лежавший тут листок…

Она становится туда, где, судя по начерченному на полу силуэту, стоял Дарий Возняк, поднимает руки так, как сделал бы человек, читающий записку, и позволяет листку выскользнуть из пальцев. Медленно кружась, бумажка падает и исчезает под бахромой кресла.

Лукреция ложится на пол, чтобы посмотреть, куда делся листок. Она находит его рядом с другим клочком бумаги – плотным, черным с одной стороны и белым – с другой.

– А вот и «пуля», – торжествующе объявляет она.

– Что это?

Лукреция поднимается с пола, зажав в руке трофей.

– Светочувствительная бумага.

Франк Тампести скручивает новую папиросу.

– Ну, вы и занятная барышня. Шустрей, чем полицейские. И где вы всему этому научились?

– Один друг-журналист показал мне, как нужно осматривать место преступления и искать улики. Судя по размерам шкатулки, туда можно положить только свернутый листок бумаги. Или ручку. Но положили не ручку.

Лукреция еще раз смотрит на синюю лакированную шкатулку и листок фотобумаги, потом оборачивается к пожарному.

– Это никому не нужно, поэтому я все конфискую, – сообщает она, протягивая Франку Тампести очередную купюру, которую тот кладет в карман. – Вы помните, кто дал ему эту шкатулку?

– Нет, но я знаю, как это выяснить. Можно посмотреть записи в помещении, откуда ведется видеонаблюдение.

– Отлично, идем.

Пожарный удерживает Лукрецию.

– Обычного разрешения на обыск будет недостаточно.

Лукреция достает три бумажки по пятьдесят евро.

– Если кто-нибудь об этом узнает, я лишусь работы. Профессиональная этика не позволяет мне даже на минуту представить, что я соглашусь.

Заглянув в бумажник и увидев, что денег там больше нет, Лукреция начинает нервничать.

Делать нечего, испробуем ключ номер два.

Прежде чем пожарный успевает отреагировать, она вцепляется в его запястье и выкручивает до тех пор, пока он не начинает чувствовать острую боль в локтевом суставе. Франк Тампести роняет папиросу и глухо рычит.

– Мы так хорошо понимали друг друга, – шепчет Лукреция. – Через мгновение вам придется выбирать: либо хорошее воспоминание о нашей встрече… – Она сует ему под нос еще одну купюру. – Либо плохое. Решать вам.

Пожарный морщится.

– Разумеется, если мне угрожают, я могу и забыть о профессиональной этике.

Лукреция ослабляет захват и небрежно бросает деньги. Пожарный поспешно ловит их и прячет в карман. Как человек, умеющий проигрывать, он пожимает плечами, поднимает папиросу и ведет Лукрецию к запертому помещению. Садится перед экраном и копирует видеозаписи на диск. Потом разглаживает усы и протягивает диск Лукреции.

– Будем считать, что вы нашли его в мусорном ведре, договорились?

15

Чем политик отличается от женщины?

Когда политик говорит «да», это означает «может быть».

Когда политик говорит «может быть», это означает «нет».

Когда политик говорит «нет», его называют подлецом.

Когда женщина говорит «нет», это означает «может быть».

Когда женщина говорит «может быть», это означает «да».

Когда женщина говорит «да», ее называют шлюхой.

Отрывок из скетча Дария Возняка «Война полов на ваших глазах»

16

Рука вставляет диск в компьютер и включает программу просмотра.

Какую же тайну заключает в себе эта синяя шкатулка?

На экране, разделенном на четыре части, идет запись с камер наблюдения, установленных за кулисами «Олимпии». Лукреция сразу переходит к просмотру материала, снятого за несколько минут до смерти Дария.

23 часа 23 минуты 15 секунд.

Плотная толпа с цветами и подарками собралась у гримерки. Некоторые поклонники в клоунских масках или в ярком гриме.

Флоран Пеллегрини, великий репортер и сосед по кабинету, подходит к Лукреции и спрашивает:

– Что это за клоуны в розовых костюмах?

– Намек на миниатюру Дария «Я просто клоун». В первых рядах зрители часто сидят в гриме, в розовых костюмах и с повязкой на правом глазу.

23 часа 24 минуты 18 секунд.

Вид сверху. В коридоре появляется Дарий.

23 часа 25 минут 21 секунда.

Он идет к гримерке.

Два журналиста смотрят запись в замедленном режиме. Поклонники протягивают Дарию свертки, которые он небрежно принимает. Вот он останавливается и разговаривает с каким-то человеком, который вручает ему какой-то маленький предмет.

23 часа 26 минут 9 секунд.

Лукреция приближает изображение. Картинка размыта, но можно разглядеть человека в клоунском гриме, протягивающего Дарию темно-синюю лакированную шкатулку. Красный нос, повязка на правом глазу, круглая шляпа, скрывающая волосы.

Лукреция приближает изображение еще больше, и вдруг замечает, что этот человек загримирован не так, как остальные. Уголки его губ опущены, на правой щеке нарисована слеза.

– У меня сестра глухонемая, я умею читать по губам. Наверное, я смогу тебе помочь, – говорит Флоран Пеллегрини.

Лукреция дает крупный план рта, кадр за кадром отслеживая произносимые слова.

Пеллегрини наклоняется к экрану:

– Он говорит Дарию: «Вот… что… ты… всегда… хотел… знать».

Лукреция возвращается назад. Она ищет самое четкое изображение грустного клоуна, увеличивает его и включает принтер, чтобы напечатать изображение на бумаге.

Пеллегрини сдвигает очки на кончик носа и подносит синюю шкатулку к глазам.

– Ты была без перчаток и смазала все отпечатки пальцев?

Черт побери! Я и не подумала об этом! Какая же я дура!

Репортер вглядывается в шкатулку.

– «B.Q.T.»… Что бы это значило? Коэффициент полезного действия?[1]

– Давай посмотрим в Интернете, – предлагает Лукреция.

Пеллегрини задает поиск в «Google» и зачитывает.

– Boeuf Qui Tourne[2]. Марка шашлычницы. Belle Queue Tordue[3]. Порносайт.

– А на английском что? – спрашивает Лукреция.

– Boston Qualifi ying Time[4]. Be QuieT[5]. Big Quizz Thing[6].

Флоран Пеллегрини проводит пальцем по золоченым буквам на крышке шкатулки.

– Внутри было вот это, – добавляет Лукреция.

Пеллегрини осторожно берет в руки клочок бумаги.

– Это фотобумага фирмы Кодак. Я думаю, там был какой-то текст. Дарий прочел его, бумага почернела, и послание стало невидимым. Возникает три вопроса. Первый: что это был за текст? Второй: как именно умер Дарий? Третий: кто хотел его устранить?

Лукреция задумчиво поправляет длинные рыжие волосы.

– А вдруг он умер… от смеха?

Великий репортер морщится.

– Умереть от смеха? Какая ужасная смерть!

– Не знаю. Может быть, это приятно?..

– Ты даже не представляешь, как это может быть больно! У тебя когда-нибудь был приступ неконтролируемого смеха? Судорогой сводит бока, живот, горло, кажется, что голова горит огнем, ты задыхаешься!.. Умереть от смеха? Какой ужас!

Лукреция безуспешно пытается вспомнить, когда в последний раз хохотала от души.

– Что ж, твое расследование начинается удачно, – добавляет репортер. – Тенардье хотела чего-то захватывающего, и, похоже, она это получит. «Убивающий текст» – это уже что-то новое. «Текст, прочитав который можно умереть от смеха» – это эксклюзив. Сначала я не очень-то поверил в твою историю с убийством, но, должен признать, ты готовишь сенсацию. Браво, малышка.

– Не называй меня малышкой, – огрызается Лукреция.

Флоран Пеллегрини улыбается.

– Почему это дело так тебя зацепило? Признайся, это ведь не только профессиональный интерес? Ты тратишь на него слишком много сил. Я могу отличить простое любопытство от одержимости.

Молодая женщина открывает шкаф коллеги, достает бутылку виски и два стакана. Наливает себе до краев. Ее взгляд становится задумчивым.

– Однажды, очень давно, я была… Как бы это сказать… В небольшой депрессии. По телевизору как раз передавали один из скетчей Циклопа, и он поднял мне настроение. С тех пор, сам того не зная, Дарий стал членом моей семьи.

– Понимаю.

– Когда он умер, я словно потеряла «старого дядюшку-весельчака», который под конец обеда, когда все уже наговорились, рассказывает анекдоты.

Она залпом выпивает виски.

– Так ты хочешь отомстить за старого дядюшку-весельчака?

Лукреция пожимает плечами.

– Смешить людей – это великодушно. Дарий спас меня, и я хочу пролить свет на обстоятельства его смерти. Он был лучом солнца, озаряющим потемки моей жизни.

– Слушай, ты становишься поэтом. Это первый шаг к алкоголизму.

Пеллегрини наливает себе полный стакан и чокается с Лукрецией. Она хочет его остановить, ведь старый репортер только что прошел курс дезинтоксикации. Проблемы с печенью едва не стоили ему жизни. Но он успокаивает ее жестом, означающим, что ситуация под контролем. Выпив, он морщится.

– Лукреция, это дело тебе не по зубам. Если ты ничего не нароешь, Тенардье тебя не простит. Она разрешила тебе вести расследование не ради твоих прекрасных глаз, а чтобы доказать, что ты не на что не годишься. Это ловушка.

– Знаю.

– Она не любит тебя.

– Почему?

– Она вообще не любит женщин. Они для нее прежде всего соперницы. Ты красивая и молодая, а она старая и уродливая.

– Я в курсе. «Белоснежку» я читала. «Свет мой, зеркальце, скажи, кто на свете всех милее?»

– Я не шучу, Лукреция. Тенардье ищет предлог, чтобы вычеркнуть тебя из списка журналистов на сдельной оплате. Ты бросила ей вызов перед всей редакцией – и теперь рискуешь головой.

Лукреция задумывается. Она кажется все более обеспокоенной. Наливает себе второй стакан виски.

– И что ты посоветуешь, Флоран?

– Сама ты не справишься, тебе нужен помощник. Ты уже прошляпила отпечатки пальцев.

Черт подери, как я могла так опростоволоситься?

– Не хочешь вести расследование вместе со мной?

– Нет. Ты же знаешь, я еле на ногах держусь. Алкоголь – прибежище журналистов, которые слишком много знают. Особенно журналистов «Современного обозревателе». Рано или поздно наступает момент, когда совесть уже не дает нам заснуть без алкоголя. Столько отвратительных вещей произошло в этой редакции у меня на глазах, при полном всеобщем равнодушии. Сколько раз глупость и ложь вылезали на обложку под видом «специального расследования»…

Флоран Пеллегрини хочет налить себе еще, но руки у него дрожат так сильно, что он не сразу справляется с этой задачей. Лукреция помогает ему.

– Только один человек может помочь тебе в таком расследовании. И ты сама знаешь кто.

Молодая журналистка и седой репортер смотрят друг на друга.

– Знаешь, Флоран, я сама сразу же подумала о нем.

– Не сомневаюсь. На самом деле ты мечтаешь провести с ним еще одно расследование и нарочно ввязалась в это дело потому, что оно может его заинтересовать. Так?

Лукреция предпочитает не отвечать. Пеллегрини берет ее за руку и подмигивает.

– Отправляйся к нему в башню. Я уверен, он согласится.

17

Альпинист поднимается на вершину крутой горы, но вдруг он срывается и падает. Веревки лопаются одна за другой, но ему удается ухватиться за край скалы, и он повисает над пропастью.

Он кричит:

– На помощь! На помощь! Кто-нибудь! Помогите!

Появляется Бог и говорит:

– Я здесь. Отпусти руку, Я тебя поймаю. Доверься Мне, Я тебя спасу.

– На помощь! Есть тут кто-нибудь еще?

Отрывок из скетча Дария Возняка «После меня хоть потоп»

18

– Нет!

Входная дверь слегка приоткрывается. И резко захлопывается, как только хозяин видит Лукрецию.

Я и забыла, как он любезен.

Она выжидает некоторое время, потом, используя отмычку, открывает замок и проникает в странное жилище. Она выходит к маленькому острову, окруженному водой, на который ведет небольшой мостик.

Исидор одет в пеструю гавайскую рубашку и желтые шорты с фиолетовыми полосками, на носу у него темные очки, на ногах – шлепанцы.

Он сидит за столом, его пальцы летают над клавиатурой. Он ведет себя так, словно не замечает присутствия Лукреции. Не давая себя смутить, она рассказывает ему о плане расследования и предлагает работать вместе.

– Я, кажется, уже сказал вам: нет.

– Но мне нужна твоя помощь…

– Об этом и речи быть не может. Исключено.

– Но…

– Мне очень жаль, но я не буду помогать вам в расследовании. Я научный журналист в отставке. Я завязал со всем этим и хочу, чтобы меня оставили в покое.

Лукреция удивляется, что он опять обращается к ней на «вы». Вероятно, это для того, чтобы она поняла: за время, прошедшее со дня их последней встречи, она стала для него чужим человеком.

Она вздыхает, оглядывает убежище журналиста-отшельника, когда-то лучшего в своей профессии. Это старая водонапорная башня посреди пустыря в Порт-де-Пантэн, на окраине Парижа. Исидор превратил ее в свое жилище. Войти сюда можно по центральной лестнице, ведущей к двухметровому островку с белым песочком и двумя пальмами посередине. Остров находится посреди бассейна, диаметр которого пятьдесят метров, а глубина – десять.

Мост из дерева и лиан соединяет остров с «материком», где стоит кое-какая мебель, придающая помещению относительно жилой вид. Кровать с балдахином заменяет спальню, стол, уставленный компьютерами, – кабинет, чуть дальше плита символизирует кухню, раковина – ванную комнату, а широкий диван с низеньким столиком и плоским телевизором – гостиную.

Бирюзовая вода цистерны с плеском бьется в бортики. Сквозь прозрачную крышу всегда видны солнце, луна или звезды. Остров, затерявшийся в просторах Индийского океана. В самом центре цивилизации.

– Почему ты не хочешь… вы не хотите мне помочь?

– Я не любил Дария. И рад, что он умер.

– Вы не любили Дария? Не любили Циклопа? Но он же самый популярный француз! Все любили Дария.

– Я – не все. Если большинство ошибается, это еще не значит, что они правы.

Опять эта фраза…

– Дарий никогда не казался мне смешным. Его юмор был тяжелым и вульгарным. Он презирал женщин, иностранцев, стариков. Он все высмеивал и никого не уважал.

– Но это же и есть задача юмора?

– Тогда я спрашиваю: «Зачем нужен такой юмор?» Я решительно не одобряю людей, которые считают, что обязаны испытывать спазмы в диафрагме при виде бедолаги, поскользнувшегося на банановой кожуре.

– Но…

– Не настаивайте. Я считаю, что издеваться над невезучими, слабыми или отличающимися от нас людьми – занятие, недостойное мыслящего человека. Юмористы предлагают смеяться над рогоносцами, пьяницами, калеками, толстяками, коротышками, блондинками, бельгийцами, женщинами, священниками и так далее. А я лично считаю, что коллективное высвобождение дискриминационных позывов просто непристойно. Вот почему смерть Дария Возняка – радостное событие для умных людей, обладающих хорошим вкусом.

– Но…

– Более того, он даже не сам сочинял скетчи. Он воровал их у других или просто присваивал безымянные шутки. И никто не видел в этом ничего предосудительного.

Лукреция встряхивает волосами.

– Но я вам рассказала о начале своего расследования…

– И что? Орудие убийства – синяя шкатулка с буквами «B.Q.T.» и надписью «Не читать»? Засвеченная фотобумага? Видеозапись с грустным клоуном? Вы называете это «началом расследования»? Вы шутите, мадемуазель Немрод?

Он бесит меня. Как он бесит меня.

Лукреция молча смотрит на него. Бывший лучший журналист Франции сильно похудел со времени их последнего свидания. Но его толстые щеки, пухлые губы, круглые, изящно очерченные уши, плешь и слишком тонкий (для роста под два метра) голос по-прежнему придают ему сходство с большим ребенком.

– Я не могу больше с вами разговаривать. У меня встреча с друзьями.

С друзьями? Я думала, что у него нет друзей.

Исидор снимает полосатые шорты и рубашку с красно-зелеными цветами, меняет темные очки на очки для плавания, завязывает потуже поясок на плавках. Он подходит к краю бассейна и мастерски, без малейшего всплеска, ныряет.

Из воды, словно приветствуя его, немедленно выпрыгивают два дельфина.

А вода-то не пресная, а морская!

Лукреция уже имела возможность восхититься дельфинами, когда впервые попала в это странное жилище.

Как красиво.

Как удивительно.

Как необычно.

Как жаль, что он не рад мне.

Исидор плавает. Лукреция садится и терпеливо ждет. Неожиданно она испускает вопль:

– Осторожно! Там…

Она указывает на стремительно приближающийся треугольный плавник. Исидор выныривает, отплевываясь.

– Осторожно! Акула! – кричит Лукреция.

Плавник рассекает поверхность бассейна и приближается к погруженному в воду человеку, который сохраняет абсолютное спокойствие. В тот момент, когда ужасные челюсти должны были лязгнуть, Исидор протягивает руку и гладит бок огромной рыбы.

– А… вы про Джорджа? Я нашел его, когда он бился в сетях у побережья Кубы.

Исидор подплывает к Лукреции и кладет локти на бортик бассейна.

– Джордж попался рыбакам, которые собирались отрезать ему плавник. Из акульих плавников готовят суп, якобы обладающий возбуждающими свойствами. А затем выбросили бы еще живую рыбу обратно в море, чтобы она, опустившись на дно, медленно издохла в страшных мучениях. Но разве кого-то волнуют страдания акулы, отдавшей жизнь ради эрекции китайцев? Мой приятель-гринписовец догнал кубинское судно и спас рыбу. Но несчастную акулу уже ранили гарпуном, ее нужно было вылечить. А главное, успокоить.

Что он несет? Успокоить акулу?

— Я назвал его Джорджем, не мог же он оставаться без имени. Джордж очень боялся людей, он думал, что все мы очень опасны. Он стал… Как это называется?.. Человекофобом.

Ну, тогда я – акулофоб.

— Кроме того, Джордж – немного параноик. Полная опасностей жизнь в океане не для него.

Да он просто спятил.

— Я предложил взять его к себе. Сначала я боялся, что ему будет трудно привыкнуть, но все сложилось как нельзя лучше, и он отлично ладит с моими дельфинами – Джоном, Ринго и Полом. Джордж – белая акула, которую ошибочно называют «пожирательницей людей». Это существа с очень богатым прошлым, они жили еще во времена динозавров. Эволюция никак не повлияла на их физиологию, поскольку этот вид и так уже обладал всем необходимым. Можно сказать, что они идеальны. Фильм Спилберга «Челюсти» сильно и незаслуженно подорвал их имидж, и теперь я пытаюсь их реабилитировать. Для начала тут, у себя в бассейне.

Исидор долго плавает. Он пытается ухватить акулу за плавник и покататься на ней, но рыба застенчиво ускользает от него. Он догоняет ее безупречным кролем. Акула прячется на дно бассейна, он ныряет, играет с ней, но, ничего не добившись, поднимается на поверхность.

– Я его знаю. Джордж боится. Его беспокоит ваше присутствие, мадемуазель Немрод. Он уверен, что я не желаю ему зла, а вот насчет вас у него есть сомнения. И он отказывается общаться со мной, пока я вас не выгоню. Мостик у вас за спиной. Вы ведь найдете дорогу сами?

Не дожидаясь ответа, Исидор ныряет и плывет к своему другу. Лукреция стоит и смотрит, как он двигается под водой. Исидор высовывает голову из воды и снимает очки.

– Вы еще здесь? Мне кажется, я дал вам понять, что вы можете уйти. Спасибо. До свиданья, мадемуазель Немрод.

Тон стал еще суше.

Лукреция мысленно пытается отыскать ключ, чтобы открыть эту дверь.

– Исидор, мне кажется, вы всегда любили игру и азарт. Предлагаю сыграть в «три камешка». Поставим на кон ваше участие в расследовании.

Он удивленно спрашивает:

– Вы, что же, и правила помните?

– Конечно. Нет ничего проще. Мы берем по три камешка или спички. Каждый зажимает в кулаке одну, две или три спички, а может быть, и ни одной, потом мы вытягиваем руки и по очереди говорим, сколько у нас спичек.

Дельфин выпрыгивает из воды, но Лукреция не отвлекается и продолжает:

– То есть это будет цифра от нуля до шести. Тот, кто ответил правильно, откладывает в сторону одну спичку. Играем дальше, и первый, кто трижды выиграет и избавится от всех спичек, становится победителем.

Исидор колеблется, потом вылезает из бассейна, вытирается и обматывает полотенце вокруг талии. Он пристально смотрит в глаза Лукреции, похожие на два сияющих нефрита.

– Почему бы и нет, в конце-то концов? Я согласен разыграть мое участие в вашем расследовании. Но если вы проиграете, я запрещаю вам беспокоить меня.

Они берут по три спички, прячут их за спиной и выбрасывают вперед сжатые кулаки.

– Прошу, мадемуазель Немрод. Начинайте.

– Я думаю, что у нас… м-м… всего четыре спички.

– Три, – отвечает Исидор.

Они раскрывают ладони. Две спички у Лукреции, одна – у Исидора. Исидор аккуратно кладет перед собой одну спичку. Игра возобновляется. Теперь выигрышная цифра – от нуля до пяти. Поскольку Исидор выиграл, он начинает.

– Пять.

– Четыре, – отвечает Лукреция.

Они раскрывают ладони. Пять. Исидор откладывает в сторону еще одну спичку. Начинается третий тур.

– Ноль, – говорит он.

– Один, – говорит она.

Они раскрывают ладони. Ни одной спички. Лукреция озадаченно смотрит на пустые ладони.

– Вы выиграли три раза подряд, а я ни разу. Как вам это удается?

– Я понял, что в последней партии вы поставите минимум, потому что перед этим поставили максимум. Элементарно.

– Это в последней, а до того?

– Вы боялись проиграть – и стали предсказуемой.

Он меня бесит. Он меня бесит. Он меня бесит.

Он наливает себе коктейль из овощных соков и украшает стакан маленьким бумажным зонтиком.

– Прощайте, Лукреция.

Она молча стоит перед мостиком.

– Вы нужны мне, Исидор…

– Лукреция, я не ваш папочка. И вам никто не нужен.

Она подходит к нему, достает из кармана лакированную синюю шкатулку и подносит к его лицу.

– Дайте хотя бы совет, в каком направлении начать расследование. Пожалуйста.

Он размышляет, рассматривая шкатулку, буквы «B.Q.T.» и надпись «Не читать!».

– М-м… во-первых, надпись. Это знаменитый принцип американского психотерапевта Милтона Эриксона – «воздействие от противного». Эриксон основал свое учение на случае, который произошел с ним в детстве. Его отец, фермер, пытался загнать корову в хлев и тянул ее за веревку. Но животное не желало подчиняться. Маленький Эриксон, которому было тогда девять лет, начал смеяться над отцом. Тот сказал: «Давай попробуй сам, раз ты такой умный». И мальчик решил не тащить корову за веревку вперед, а потянуть ее за хвост назад. Животное, сопротивляясь, рванулось в обратном направлении и оказалось в хлеву.

– Какая связь между Эриксоном и Циклопом?

– Тот, кто оставил эти слова на коробке, хотел, чтобы Дарий обязательно прочел записку, которую тот при других обстоятельствах, возможно, и не стал бы читать. Если бы на коробке написали «Прочтите обязательно», он мог бы заподозрить что-нибудь неладное.

– Черт подери, Исидор! Перестаньте демонстрировать свою образованность и помогите мне!

Он улыбается, медлит, потом небрежно бросает:

– Ну что ж, на основании той скудной информации, которую вы сообщили, могу сделать вывод, что история этой странной смерти началась задолго до рождения людей, сыгравших в ней главную роль.

– Что это значит? Хватит говорить загадками!

Исидор выдерживает паузу и отвечает:

– Я считаю, что самый главный вопрос, который вы должны себе задать, чтобы успешно завершить расследование, – это «Почему люди начали смеяться?».

19

321 255 лет до нашей эры

Восточная Африка, место, где позднее будет Кения

Два племени гоминидов издалека заметили друг друга. Обычно небольшие стада кочующих людей избегали встреч. Но на этот раз, быть может из-за хорошей погоды, они решили вступить в борьбу и попытаться завладеть самками соседей.

Они сошлись в жестокой схватке, каждый старался бить как можно сильнее и быстрее, используя палки и обточенные камни, чтобы нанести максимальный ущерб противнику.

Во время сражения два вождя заметили друг друга и обменялись вызывающими взглядами. Вожак северного племени был коротышкой с большими ногами. Предводитель южной группы – широкоплечим великаном. С решительным видом они начали приближаться друг к другу.

Это привлекло всеобщее внимание. Толпа окружила вождей, чтобы наблюдать за их борьбой. А те, подбадриваемые криками соплеменников, окидывали друг друга грозными взглядами, рычали и гримасничали. Они пугали друг друга, топали ногами и выкатывали глаза. Все присутствующие чувствовали, что это великое противостояние решит судьбу одного из племен.

Наконец, вожак южного племени с хриплым воплем бросил в лицо сопернику горсть песка и, пока тот тер глаза, опрокинул его на землю. Затем южанин схватил большой камень и высоко его поднял, намереваясь расколоть голову врага, как орех.

Соплеменники за его спиной принялись дружно издавать звуки, означавшие: «Убей! Убей!» А противники начали кричать нечто вроде: «Вставай! Вставай!»

Вожак южного племени прицелился, чтобы с первого удара размозжить голову северянина. На секунду все замолкли. Сама природа, казалось, затаила дыхание.

И именно в этот миг прямо в глаза человеку, поднявшему высоко вверх камень, нагадил пролетавший над ним гриф.

От неожиданности внезапно ослепший южанин выронил камень, который упал ему на ногу. Он издал пронзительный визг, означавший: «Ой, как больно!», и принялся скакать на месте, держась обеими руками за ногу.

Для лежащего на земле человека события происходили, словно в замедленной съемке. У него в голове как будто что-то щелкнуло. Страх исчез. Появилось какое-то щекочущее тепло в горле. Оно поднялось ко рту, затем поползло вниз к животу. Диафрагму свело судорогой, и с губ сорвался звук, напоминающий икоту.

Все это длилось доли секунды, но, как только физиологический процесс начался, остановить его уже ничто не могло. Вожаком северян овладело нечто вроде шумного приступа отрыжки.

Он смеялся.

Вскоре, словно заразившись от предводителя, все остальные члены племени северян принялись икать, выражая облегчение и удивление при виде столь неожиданной развязки, свалившейся прямо с неба. Представители южан, поколебавшись, тоже поддались освободительным спазмам.

Такое случалось не в первый раз, но прежде смех был явлением индивидуальным или, максимум, внутрисемейным. А сейчас несколько десятков человек хором, одновременно, хохотали над одним и тем же событием.

Вожак южан, вытерев с лица помет грифа, собрался завершить то, что собирался сделать, но, увидев развеселившихся соплеменников, понял, что так поступать не следует. Он выбросил камень, и, следуя всеобщему примеру, тоже принялся смеяться. Убийство? Об этом никто уже и не думал.

В общем настроении что-то изменилось. До такой степени, что бывшие соперники решили объединиться в одно племя.

История о грифе, нагадившем с неба в судьбоносный момент, передавалась из поколения в поколение. Ее дополняли, иллюстрировали мимикой, жестами, обогащали деталями. И каждый раз слушатели смеялись так, словно видели эту удивительную сцену наяву.

Так родилась первая шутка, так люди впервые открыли способность вместе смеяться над одним и тем же событием.

Гораздо позже историки установили, что именно в ту эпоху человечество перешло на новую ступень развития.

Великая Книга Истории Смеха.

Источник GLH

20

Вороны дерутся над трупом маленькой мышки, чьи внутренности еще дымятся.

Лукреция возвращается на кладбище Монмартра и, пройдя мимо надгробия певицы Далиды, находит могилу Дария.

«Лучше бы тут лежали вы».

Он мог бы еще поставить тут зеркало вместо своей фотографии.

«Посмотрите-ка на себя: придет и ваш черед отправиться на съедение червям». Я уверена, ему бы это понравилось.

Она задумчиво стоит перед могилой комика.

Дарий, я продолжу расследование.

Я найду твоего убийцу.

Что посоветовал мне Исидор? Отправиться к началу времен. Найти самую древнюю шутку. Узнать, что впервые рассмешило наших предков.

Новый порыв ветра яростно треплет кроны деревьев.

Не знаю, зачем мне эта информация, и даже не представляю, где ее искать. Разве есть свидетельские показания? Кто это видел? Кто слышал? Кто мог об этом рассказать? Никто. Естественно, никто.

Тучи мчатся по небу, словно спешат открыть ей какой-то секрет.

А что впервые рассмешило меня саму?

Лукреция вспоминает раннее детство.

Свое рождение.

На кладбище.

Уже смешно.

Она достает пачку сигарет, но ветер задувает пламя зажигалки. Она прячет крохотный огонек в ладонях. Наконец ей удается закурить, и она глубоко затягивается, прикрыв глаза.

Родители оставили ее в корзине на чьей-то могиле. Могильщики нашли ее и отнесли в больницу.

Начать там, где все заканчивается, – разве не отличная шутка судьбы?

Затем ее отправили в приют для юных католичек «Нотр-Дам-де-ля-Совгард».

Навязывание религиозной морали вызвало у нее и ее однокашниц то самое «противодействие» Эриксона, о котором упоминал Исидор. Им говорили: «Никакого секса», «Никаких наслаждений», «Никаких радостей». И чем настойчивей их толкали к фальшивой добродетели, тем сильнее девочки стремились к греху.

Сама окружающая обстановка наводила на мысли о пороке. Приют для девочек «Нотр-Дам-де-ля-Совгард» казался Лукреции очень похожим на замок Синей Бороды: каменные стены, запах плесени, сырые подвалы, скрипучие дубовые двери и узкие темные коридоры.

В пятнадцать лет под предлогом медицинского осмотра (ей поставили диагноз «замедленное развитие») ее ощупал мужчина, пришедший в детский дом «с инспекцией». Это был родной брат матери настоятельницы, священник, руководивший католическим приютом для мальчиков. Позже Лукреция узнала, что он оставил сан и стал президентом межрегиональных конкурсов красоты.

Нашел себе занятие по вкусу.

После этого «инцидента» она почувствовала глубокое отвращение, во-первых, к мужчинам и, во-вторых, к собственному телу. В сознании подростка одно было неразрывно связано с другим. Мужчины жаждали ее тела и стремились воспользоваться им.

Поскольку она не любила мужчин, ее, естественно, заинтересовали женщины.

Поскольку она не любила свое тело, у нее, естественно, образовалась склонность к мазохизму.

Через год у нее появилась удивительная любовница. Мари-Анж Жиакометти. Высокая тонкая брюнетка с темными волосами до пояса и пьянящим ароматом кожи. На ее лице всегда сияла широкая улыбка, смеялась она громко и искренне.

Как только Лукреция увидела эту девушку, она потеряла голову от любви.

Интересное выражение «потерять голову от любви». Почему не «найти»? Наверное, потому, что любовь ведет к безумию, к потерям. Сильная любовь – это любовь, в которой теряешь себя.

Образ бывшей любовницы все отчетливей встает перед мысленным взором Лукреции. Мари-Анж смеялась и шутила надо всем и никогда не унывала. Мари-Анж с глазами, черными, как два колодца… Мари-Анж с незабываемым ароматом кожи…

После печального эпизода с братом настоятельницы Лукреция начала истязать себя. Тело стало причиной ее страданий, его следовало наказать. Она втыкала себе в кожу булавки и резала себя ножом, чтобы почувствовать боль, которую могла контролировать.

Однажды Мари-Анж увидела, как Лукреция прокалывает себе кожу иглой циркуля. Она нежно сказала ей: «Я могу помочь тебе», отвела Лукрецию в комнату, закрыла дверь на ключ и раздела ее. Связала и стала ласкать, лизать, целовать, а под конец до крови укусила в шею.

Лукреция почувствовала, что становится другой, и это ей понравилось.

Две девушки начали часто уединяться. Чем больше Лукреция отдавалась во власть порочных игр Мари-Анж, тем больше доверяла ей. И себе. Она больше не истязала себя. Она сделала себе пирсинг: на языке и соске. У нее появилось наконец чувство, что она сама решает, страдать ей или нет. Она выбрала себе палача, выбрала пытки, и никто, кроме ее любовницы, отныне не смел причинять ей боль.

Постепенно Лукреция становилась сильнее, и физически, и духовно. Она начала делать успехи в учебе. Приступы депрессии и тревоги исчезли. Она похудела и увлеклась спортом. Она захотела сделать свое тело мускулистым, рельефным, совершенным.

Готовым служить, играть, страдать.

У них появился ритуал: Мари-Анж запирала дверь, зажигала свечи, включала музыку, чтобы заглушить стоны. Обычно это была «Лакримоза» из «Реквиема» Моцарта.

Вслед за укусами появились плетка и хлыст. Постепенно игры усложнялись, и каждый раз, переходя на новый уровень, Лукреция испытывала некую гордость. Ей казалось, что она вступила в борьбу с драконом и, несмотря на раны, вышла из схватки победительницей: она преодолела страх, доверилась палачу, нарушила законы морали и бросила вызов всем, кто мог бы ее увидеть.

Наконец кто-то полюбил ее тело. Она знала, что, несмотря на роль жертвы, на самом деле доминировала в их паре она, определяя и силу агрессии Мари-Анж, и глубину их страсти. Афоризм «Покорись, чтобы покорить» выражал всю суть их отношений.

А потом случилось это.

Вторая шутка судьбы.

Небо темнеет, вдалеке поблескивают молнии. Грохочет гром, но дождя еще нет.

Лукреция глубоко вдыхает теплый воздух, затем медленно выдыхает. И опускает ресницы.

Суббота, десять часов вечера.

Как обычно, они встретились в комнате Мари-Анж. И как обычно, разделись.

На этот раз любовница привязала ее к кровати. Она лежала на спине, совершенно голая, с повязкой на глазах и кляпом во рту.

Ласки, поцелуи, укусы, удары плеткой.

Лукреция испытывала запретное наслаждение каждым нервом, каждым сантиметром тела. Кляп и «Лакримоза» Моцарта заглушали ее стоны.

И вдруг поцелуи прекратились.

Лукреция ждала, с тревогой и нетерпением. Она ощутила странный свежий ветерок, пробежавший по ее животу. Она подумала, что Мари-Анж забыла запереть дверь.

Но тут же услышала шорохи, скрип.

И свистящее «Тихо!».

Когда Мари-Анж неожиданно сдернула повязку с ее глаз, она все поняла.

Вокруг нее, с фотоаппаратами и мобильными телефонами, стояли шестьдесят девочек, то есть все, кто жил на их этаже.

В тот момент, когда Лукреция осознала, в каком чудовищно унизительном положении она оказалась, Мари-Анж произнесла ужасающие слова:

– С первым апреля!

И нарисовала фломастером между грудей Лукреции рыбку[7]. Ей казалось, что смех Мари-Анж – самое страшное, что она когда-либо слышала.

Любовь всей ее жизни не только предала ее, она еще и выставила ее на посмешище ради первоапрельской шутки.

Проклятое первое апреля.

Затем Мари-Анж передала фломастер тем, кто тоже хотел нарисовать первоапрельскую рыбку на теле жертвы. Целый косяк рыбок украсил тело Лукреции.

И они смеялись, смеялись хорошей шутке.

Проклятое первое апреля.

Когда девочки ушли, Мари-Анж развязала Лукрецию и погладила по голове.

– Ты ведь поняла, что это просто шутка?

Лукреция молча одевалась. Мари-Анж добавила:

– Хорошо, что ты нормально к этому отнеслась. Я боялась, что ты обидишься, ведь многие люди лишены чувства юмора. Главное в шутке – сюрприз. С первым апреля тебя, Лукреция.

Она ласково ущипнула подругу за щеку и поцеловала в нос.

В небе вспыхивает целый сноп молний.

В памяти Лукреции запечатлелась каждая секунда того незабываемого первоапрельского вечера.

Глотая слезы, она вернулась к себе. Взяв банные принадлежности, отправилась в душ. Там она до крови терла кожу махровой мочалкой, чтобы уничтожить проклятых рыбок, покрывавших ее грудь, живот, руки и ноги. Но чернила не смылись полностью. Лукреции пришлось смириться и предоставить остальную работу времени. Лишь спустя недели ее тело вновь стало чистым.

Завернувшись в маленькое полотенце, с горящей кожей и истерзанной душой, Лукреция пришла в свою комнату, бросилась на кровать и позволила горю излиться потоком обильных слез, которые она больше не пыталась сдерживать.

Она включила маленький радиоприемник, стоявший у изголовья, чтобы никто не услышал ее рыданий. Сквозь треск послышался голос, на который она сначала не обратила никакого внимания. Она, не отрываясь, смотрела на свою белую, как у всех рыжеволосых людей, кожу, на которой резко выделялись воспаленные участки с нарисованными рыбками. И Лукреция решилась.

Она достала бритву и поднесла к запястью, на котором тоже была рыбка. В голове эхом повторялись слова: «С первым апреля!». «Это просто шутка». Она прекрасно помнит холодное прикосновение лезвия. Уже появилась первая капля крови.

– Подожди, не делай этого!

Лукреция вздрогнула и застыла.

– Не делай этого, – повторил голос. – Это бессмысленно. Здесь рыбы нет.

Эскимос переходит на другое место. Снова сверлит лед и закидывает в воду леску с крючком и наживкой. Он ждет, усевшись перед лункой, но голос раздается снова:

– Здесь рыбы тоже нет.

Эскимос оглядывается. Он никак не может понять, кто с ним разговаривает. Потом он опять переходит на новое место и опять сверлит лунку. Закидывает леску и ждет. И тут снова раздается голос, на этот раз очень сердитый:

– Сколько тебе повторять, здесь рыбы нет!

Эскимос встает, грозит небу кулаком и кричит:

– Кто это? Бог?

Голос отвечает:

– Нет, это директор катка.

Из приемника раздался хохот.

Лукреция поневоле усмехнулась сквозь слезы. Веселый живительный ручеек растопил ее душу, скованную льдом решимости совершить самоубийство.

Трудно одновременно смеяться и лишать себя жизни. Ее мышцы расслабились, рука сама отложила бритву и прибавила звук. Лукреция улеглась на кровать, свернувшись калачиком. Она вся оказалась во власти голоса, лившегося из приемника. С каждой новой улыбкой он дарил ей и новое мгновение жизни. Слезы высохли, и она заснула. У нее появился друг, пусть она и знала его лишь по голосу. Друг, с которым судьба свела ее в нужное время в нужном месте и который произнес слова, сохранившие ей жизнь.

Этим человеком, которого послало само Провидение, был Дарий Возняк, лежащий сейчас под мраморной плитой. Он тогда еще не был так знаменит и только начинал путь к вершинам славы.

Не знакомый с Лукрецией, ни о чем не подозревающий комик заставил ее смеяться и спас от смерти.

В последующие годы она все время стремилась узнать о нем больше. При каждой возможности ходила на его выступления. Видя его на сцене, дыша с ним одним воздухом, купаясь в волнах смеха, который он вызывал у зала, она испытывала то же, ни с чем не сравнимое чувство легкости и блаженства, некогда остановившее ее во время попытки перерезать вены. Оставаясь чужим человеком, Дарий стал для нее источником силы, членом семьи, которую одинокая Лукреция сама себе придумала.

– Я в долгу перед тобой, Дарий, – шепчет она могильному камню и снова видит надпись: «Лучше бы тут лежали вы».

– Лучше бы тут лежала я.

Лукреция покидает кладбище.

Проклятые первоапрельские рыбки.

Она идет по Монмартру, поднимается по улице Сен-Венсан, которую любит за сохранившееся тут тихое сельское очарование давно ушедших времен. Ставни кирпичных домов стучат под порывами влажного ветра. У подножия собора Сакре-Кёр она усаживается на ступени длинной каменной лестницы и смотрит на расстилающуюся перед ней панораму столицы. Город предстает перед ней в дымном сиянии, мерцает белыми и красными огоньками фар.

Примечания

1

Bon Quotient de Travail (франц.). – Здесь и далее примечания переводчика.

2

Крутящийся бык (франц.).

3

Хвост винтом (франц.)

4

Квалификационное время Бостонского марафона.

5

Будь спокоен (англ.).

6

Название американской викторины.

7

Рыбка – шуточный символ первого апреля во Франции.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.