1

 
      Навсегда останется в моей памяти день 23 апреля, день, когда мы вступили в Берлин. Город пылал. Рушились горящие здания, В воздухе проносились огромные головешки. Наступила ночь, но мы едва заметили это. Всё было озарено пламенем пожаров и окутано густым дымом.
      Узкие берлинские улицы были усыпаны грудами кирпича, обломками мебели, среди них валялись вражеские трупы.
      Штаб, который обслуживала наша радиостанция, двигался метрах в 600-800 от передовой. Радиостанция, смонтированная на автомашине, шла с командным пунктом, менявшим по нескольку улиц в сутки. Радисты при каждой такой смене должны были дать сигнал – "связь кончаю", свернуть радиостанцию, чтобы вскоре, по приезде на новое место, развернуться и начать восстанавливать потерянную на время переезда связь с корреспондентом, который в этот момент, быть может, сам переезжает из горящего дома…
      Такое напряжение продолжалось все дни штурма. Несколько суток кряду мы не спали – сон стал недосягаемей роскошью. Но о себе никто не думал. Беспокоились только о связи. Приходилось преодолевать, казалось, непреодолимые трудности, чтобы сберечь рацию.
      Приезжая на новое месторасположение, первым долгом бросаешься искать укрытие для радиостанции. Более или менее надёжно укрыть ее от осколков, пуль и огня можно только в подворотнях или в достаточно просторных вестибюлях зданий. Подыскав подходящую по ширине и высоте подворотню, мы вгоняли машину и развёртывали радиостанцию. Антенна ещё только укреплялась наверху дома, а дежурный радист, включив питание, уже вслушивался в эфир.
      Улицы кишели автомашинами и танками, и от работы моторов в наушниках стоял неистовый треск. Но острый слух опытного радиста всё-таки улавливал среди этого сплошного шума, усугубляемого работой тысяч радиостанций, слабый писк своего корреспондента.
      Надо было видеть, с каким напряжением сидел в такие минуты радист с наушниками и какой радостной улыбкой озарялось его лицо, когда ему удавалось поймать "уходящую" волну. Казалось, что вся жизнь твоя зависит от этих едва слышимых звуков. Впрочем, это недалеко от истины. Ведь порой жизнь не только радиста, жизнь тысяч таких же, как и он, солдат зависит от точности приёма нескольких цифровых групп.
      Мне особенно запомнилась одна боевая ночь. Расположившись, как обычно, под аркой ворот и войдя в связь со своими корреспондентами, мы решили впервые за сутки поесть. Вдруг прибегает часовой:
      – Дом горит!
      Вслед за часовым появился командир роты капитан Мехедько. Он в минуту опасности всегда мгновенно появлялся на радиостанции, словно из-под земли. Капитан приказал свернуть рацию для переезда в другое место. Радисты помчались искать новое укрытие. Подвели рацию к одному подъезду, попытались въехать – не тут-то было: потолок оказался низким. Пришлось ехать в другой конец квартала, но и здесь подворотня оказалась не по размеру: узка. Командир роты приказал нам расширить проход. Сняв с петель ворота и расколов сложенные из гранита выступыг мы вогнали машину и, развернув радиостанцию, решили продолжать прерванный ужин. Но не суждено нам было в ту ночь получить передышку. Через полчаса помещение, в котором мы находились, стало наполняться дымом, а ещё минут через пять-десять мы уже возились на новом месте…
      Так было всю ночь. И только к утру, сменив седьмую стоянку, нам удалось обосноваться более или менее прочно.
 

 

2

 
      Во время боёв в Берлине из-за скопления огромного количества раций на сравнительно небольшой площади весь диапазон волн был сильно загружён. Не оставалось, кажется, ни одного градуса шкалы, на которой можно было бы работать без помех. Приходилось всячески ухищряться, всячески напрягать свой слух, чтобы обеспечить командиру части связь со своими подразделениями.
      Поступил приказ форсировать Шпрее и занять плацдарм на левом берегу. Командир части выбрал новый наблюдательный пункт. Нам предстояло установить там нашу рацию.
      Разведгруппа, которая была послана для выяснения пути подхода к этому новому наблюдательному пункту, установила, что вся дорога простреливается немецкими снайперами и сильным артиллерийским огнём.
      Мы двинулись. Путь преграждал горящий квартал. Всё было окутано чёрным едким дымом, сверху то и дело падали головешки и раскалённые камни… Кое-как, поддерживая друг друга, мы выбрались из этой непроглядной тьмы. Но в следующем квартале оказалось не легче. Пожара здесь, правда, не было, но зато вся местность находилась под сильным артиллерийским обстрелом.
      Старший нашей группы гвардии капитан Лобцев скомандовал: "Бегом". Впрочем, бежать пришлось недолго. Ожесточённый артиллерийский огонь прижимал нас к земле, и значительную часть пути мы проползли по-пластунски. Всё это время наше внимание было поглощено лишь одним: как бы не повредить радиостанцию. Она теперь была дороже жизни! В этом бушующем море огня единственным средством, гарантирующим командиру части в бою связь со своими подразделениями и взаимодействующими частями, являлось радио. И от того, донесём ли мы свою рацию в сохранности, зависел, быть может, исход боя на нашем участке. Между тем одно неосторожное движение могло вывести радиостанцию из строя.
      Вот, наконец, и развалины дома, в котором располагался наблюдательный пункт командира части. Моментально протянута антенна, и уже через 2-3 минуты мы стали принимать сообщения от наших подразделений. Форсирование началось. Немцы усилили артиллерийский обстрел. Осколками снарядов и взрывной волной то и дело обрывало антенну, но мы быстро восстанавливали её.
      Вскоре от раций наших подразделений стали поступать сигналы, что они сворачиваются для перехода на новое место. Для нас, радистов, это весьма ответственный момент. Необходимо с особым напряжением следить за ушедшими станциями. Долго тянутся минуты напряжённого ожидания. Как добрался радист до своего нового пункта? Не сразил ли в пути осколок, донёс ли он в целости свою рацию?..
      Командир части нервничает. Он не отходит от стереотрубы и то и дело спрашивает:
      – Есть связь с сынами?
      "Сынами" он называет командиров своих подразделений. С горечью приходится отвечать, что связи ещё нет.
      Вдруг в наушниках раздаётся знакомый голос радиста. Он произносит мои и свои позывные.
      Радостно докладываю командиру:
      – Связь есть!
      Командир части принимает сообщение:
      – Задача выполнена. Веду бой за расширение плацдарма!
      Гвардии старший серокант В. БАРАНОВ
 

 
      Это было поздним вечером на Линденштрассе, неподалеку от Монетного двора. Наш батальон несколько дней уже не выходил из боя. Снабжение его было очень затруднено: улицы завалены глыбами и обломками, вокруг – горящие дома, и к тому же каждая площадка, каждый проход простреливался немецкими снайперами и пулемётчиками.
      Я с группой старшин должен был доставить в батальон продукты и боеприпасы, но мы не могли найти его. Разыскали командный пункт полка, там нам сказали, что связи с батальоном нет, а находится он "вон в том доме".
      – Видите – горит дом, и вон второй, а в третьем – батальон майора Макоева. Только на улицу не очень высовывайтесь, простреливают. .
      Подняв на плечи свои термосы и сумки, мы вышли на улицу и по одному, прячась за выступы здания, добрались до подъезда, где нас предупредили, что дальше по улице итти нельзя. Дорога, которую нам показали тут, шла через подъезд во двор, со двора в подвал, потом через пролом в стене в следующий дом, в этом доме дорога пошла на подъём – по лестнице на чердак, там, на другом конце, начался спуск по лестнице к подъезду. Спустившись в подъезд соседнего дома, мы остановились, чтобы передохнуть и оглядеться. Впереди – перекрёсток улиц. Направо и налево улица так завалена обломками домов, что пройти по ней совершенно невозможно. Прямо – Линденштрассе, здесь меньше разрушений, но по обеим сторонам горят дома, на улице светло, как днём, и немцы простреливают её всю из подвалов. Нам обязательно надо было проскочить через эту улицу. Став за угол дома, я посмотрел по сторонам, набрал воздуха, как перед прыжком в воду, и со всей скоростью, на какую только был способен, кинулся через улицу прямо в открытую передо мной дверь дома.
      Когда я был уже на той стороне, чьи-то сильные руки схватили меня за плечи, я повернул голову и увидел смеющееся лицо нашего двадцатидвухлетнего комбата майора Макоева.
      – Тише, тише, – говорит он, – а то на такой скорости последнюю стенку проломаешь головой.
      Неудобно мне стало, подумает еще, что я струсил.
      – Товарищ майор, – спросил я, – куда прикажете доставить продукты и боеприпасы, они вон в том подъезде.
      – Сюда, в подвал этого дома, только не по этой улице, а то вас тут перещёлкают, возьмите правее, около горящего дома, метров тридцать- сорок пройдёте двором, а потом через улицу в наш дом. И торопитесь: через час тридцать начнём работу.
      – Слушаюсь, товарищ майор, -ответил я и направился по указанному направлению.
      Минут через тридцать бойцы батальона уже ели горячую пищу: жирный борщ с мясом, отварные макароны со сливочным маслом, потом выпили по кружке сладкого чая. Главное – чай, его больше всего просили тогда и бойцы, и офицеры. Приятно мне было услышать: "Спасибо, старшина, покушали и попили хорошо".
      Насытившись, солдаты легли отдохнуть и сейчас же заснули крепким сном перед работой, до которой осталось минут двадцать.
      На пороге появился майор Макоев, за ним в подвал вошли командиры рот из приданных батальону средств усиления. Батальон должен был овладеть домом, из которого немцы вели обстрел перекрёстка улиц. Майор поставил задачу каждому офицеру и за десять минут до начала штурма поднялся и, выходя из подвала, позвал меня:
      – Идём, старшина, посмотрим, как наши работают.
      Я вышел за ним и не мог поверить своим глазам: безлюдная улица, по которой час назад я летел турманом, сейчас была полна машин, орудий и солдат. Слева через улицу, в двух-трёх метрах от горящего дома, стояли три танка "ИС"; передний грозно водил стволом своей пушки. Справа стояли две самоходки, за бронёй которых расчёты готовились к бою. Артиллеристы выкатывали на руках пушку к самому перекрёстку. Гул моторов заглушал трескотню немецких пулемётов и свист пуль; видно было только, как пули щёлкают по стенам. И вот по общему сигналу танки, самоходки, пушка открыли огонь по дому, в котором сидели немцы. По частоте выстрелов можно было подумать, что огонь ведётся не из шести стволов, а по крайней мере из пятнадцати-двадцати. Через несколько минут дом уже горел, стены были разрушены, но немцы всё-таки ещё стреляли из него. Противник засел в подвальном помещении. Надо выкурить его и оттуда. Позади меня раздаётся команда:
      – Все в подвал.
      Вбежав в подвал, я увидел, что все ищут места, где своды покрепче. Один связист, смеясь, говорит мне:
      – Ну, держись, старшина, начинается.
      Не успел он сказать это, как весь дом затрясся, всё зашаталось, посыпалась штукатурка. Начали раздаваться сильные взрывы, один за другим. Все стояли, заткнув пальцами уши и раскрыв рты.
      – Теперь можно наступать, гвардейцы-миномётчики поработали крепко, – сказал старший адъютант капитан Воробьёв.
      По батальону даётся приказ: "Вперёд!" Мы выскочили из подвала. От мрачного многоэтажного дома, который несколько минут назад стоял, как грозная крепость, остались только объятые пламенем развалины. К нему, используя все укрытия, через проломы в стенах двигалась пехота, за ней по мостовой танки и самоходки. Дом молчал. Немцы вели огонь из других точек.
 

 
      Меня послали на передовую; приказано было доставить продукты в первый огневой взвод, поехавший в Берлин для стрельбы прямой наводкой. Когда я проезжал окраинами города, солнца не было, я думал, что пойдёт дождь, и жалел, что не захватил шинели. Меня пробирал озноб, но когда я приблизился к центру, стало жарко. По обеим сторонам улицы горели пятиэтажные дома. Солнце появилось, но оно выглядело как маленькое красное пятнышко, так как над городом висел толстый слой дыма. Наша гаубица стояла посреди улицы. Взглянул на любимую, и сердце заныло от жалости. На поле она выглядит такой грозной, а тут, в пыли, средц груд разбитого кирпича и громадных, ещё целых домов, она кажется совсем крошечной.
 

 

*

 
      Ещё до Вислы я мечтал сделать артиллерийскую фотопанораму Берлина.
      На Висле я удачно сфотографировал весь передний край противника и расшифровал все цели. Когда оборона противника была прорвана, я проверил данные мною цели и установил, что они были точно подавлены. На Одере я дал пять фотопанорам по фронту. Результат ещё более воодушевил меня. Мне очень хотелось дать такую панораму, которая помогла бы накрыть все основные огневые средства противника.
      Наш командир взвода предупредил меня:
      – Смотрите, товарищ Пузырёв, приберегите для Берлина самый качественный материал. Там будет очень жарко.
      – Есть, приберечь! – ответил я, а сам подумал, что можно было и не предупреждать. Мы со старшим сержантом Мыскиным заранее припасли для Берлина лучшие фотоматериалы и химикаты, а также привели в полный порядок аппаратуру.
      И вот мы на окраине Берлина.
      Перед решительным ударом по врагу созваны были коммунисты. На вопрос, кто желает драться на улицах Берлина в первых рядах пехоты, все коммунисты выразили желание. А я и говорю командиру взвода:
      – Если речь о разведке, то я жду задачи. Он отвечает:
      – Не пойдёте же вы на съёмку ночью.
      – Хорошо бы, – говорю, – скрытно подобраться ночью, а с рассветом приступить к работе.
      Но командир взвода решил сначала поговорить об этом с начальником разведки.
      Между тем развернуты были на позициях батареи, уже велась пристрелка. Я поинтересовался, куда бьют наши пушки. Командир взвода разъяснил обстановку, и мы поняли, что наша артиллерия уже обстреливает центр Берлина, откуда ведут интенсивный огонь немцы. Как раз удобный момент для разведки панорамной съёмкой огневых средств и укреплений противника! И такой момент пришлось упустить…
      Но на другой день командир взвода огорчил меня ещё больше. Я-то всю ночь не спал, всё соображал, откуда и как бы получше сделать съёмку. А мне говорят, что наши боевые порядки меняют позиции, переходят поближе к центру. Стало быть, отсюда уже снимать нет надобности. "Что ж, – думаю, – ближе так ближе, ещё лучше фотографировать будем". Но в 12 часов дня командир взвода объявил, что наши батареи ведут огонь по целям, которые дали уже с нового рубежа. Съёмку же производить нельзя, так как наши всё время продвигаются, и авиация висит в воздухе. Весь Берлин в огне и дыму, заслоняющем объекты съёмки!
      Что я мог сделать?
      – Был в Берлине? – спросят меня. Был, – отвечу.
      – А какое участие принял в сражении?
      Вот туг-то мне и нечего будет ответить… Вдруг появляется командир взвода и поручает мне и двум другим старшим сержантам обследовать только что захваченный нами рубеж обороны противника и дать характеристику работы наших батарей.
      Мы отправились. Я рад был хоть этому делу. Приходим – и видим, что наши батареи уже ставят пушки на захваченном рубеже. Вот это была работа! Противник крепко беспокоил батарейцев, но разве можно удержать нашу гвардию! Мы ещё выполняли своё задание, а герои-артиллеристы уже производили пристрелку.
      Что мы обнаружили? Каждый дом немцы стремились сделать неприступной крепостью. Надо сказать, что укрепили они дома очень основательно. Но точность и сила нашего огня оказались такие, что эти дома были разнесены буквально в куски, а огневые средства противника разгромлены и не только на позициях, но и на пути отступления. Тут же у орудий валялась перебитая прислуга.
      Только теперь моя обида начала униматься. Хоть мне и не пришлось сделать панораму Берлина, – всё же фрицам легче от этого не стало!
 

 

*

 
      Ведем очень тяжёлый бой за типографию. В один напряжённый момент бойцов воодушевил парторг пятой роты старший сержант Санжа-ров. Он крикнул:
      – Товарищи, Сталин приказал нам взять Берлин! – и первый бросился на штурм.
      Санжаров погиб, но рота ворвалась в здание. Гибель Санжарова все тяжело переживали. Рота очень любила его. Каждому хочется получить на сохранение завёрнутую в платок горсть родной земли, которую Санжаров пронёс в Германию через всю Польшу. Сколько раз он развёртывал свой платок и говорил бойцам:
      – Посмотрите, разве в какой-нибудь стране вы найдёте такую землю, как наша, сравните и помните, за какую землю вы боретесь здесь, в Германии.
      Сейчас эта горсть земли, пропитанная кровью Санжарова, стала ещё дороже для солдата.
 

 

*

 
      Красноармеец Житков получил сегодня письмо, которое попало к нему, когда он был в самом пекле. Хотя воздух смешался с пеплом и песком, но мы все прочитали это письмо – весточку, присланную из Тамбовской области от девушки Нины Мироновой. Она писала: "Дорогой друг, с часу на час мы ожидаем, что вы возьмёте Берлин. Война скоро должна кончиться. Когда приедешь, наша дружба с тобой будет ещё крепче. И как встретим мы тебя, когда вернешься ты о победой!"
      Самые обыкновенные слова, но они запомнятся на всю жизнь, потому что, как никогда, здесь, в Берлине, мы чувствуем за собой родных наших, друзей, любимых.
 

 

*

 
      Мимо нас нескончаемым потоком шли люди разных народов Европы, освобождённые Красной Армией из фашистской неволи. Мы заговорили с группой русских. Среди них оказались французы. Я спросил одного француза:
      – Почему вы идёте вместе с русскими, разве ваша родина на востоке?
      Ему перевели мой вопрос. Он ответил:
      – Родина моя на западе, но жизнь ко мне вернулась с востока.
 

 

*

 
      На западной окраине рощи берлинского предместья Адлерсхоф мы нашли два изуродованных трупа красноармейцев, убитых отступавшими, гитлеровцами. Руки были вывернуты, глаза выколоты, пятки сожжены. Обгорелые клочки документов сохранили нам фамилии героев, которые стойко перенесли пытки немецких извергов, – Заганшин и Гедровец. Это были рядовые стрелки гвардейского полка. Наши бойцы выкопали могилу и похоронили героев. Когда майор Бузик срывающимся голосом произносил прощальные слова, многие солдаты заплакали тяжёлыми и горькими солдатскими слезами. Через несколько минут раздались грозные залпы – это капитан Мартыненко повёл огонь по гитлеровцам, засевшим в здании Потсдамского вокзала.
 

 

*

 
      Как только мы ворвались в район Целендорф, из-за угла каменного дома выглянул немец в гражданской одежде. Руки он держал за спиной.
      Я скомандовал:
      – Осколочным без колпачка, прямо в угол дома, огонь!
      В палисаднике, недалеко от места разрыва, забегали немцы.
      Короткими очередями заговорил пулемёт, установленный на башне моего танка.
      Подъезжаем ближе. Гляжу, в палисаднике рядом с убитыми немцами в гражданской одежде – целый ящик фаустпатронов.
      Вскоре, проезжая узким переулком, я встретил ещё одного такого "цивильного". Высокий, в плаще, он стоял против моего танка в 25- 30 метрах и целился фаустпатроном прямо в люк. Я взялся за пулемёт. Немец выстрелил. От удара мотор заглох, но не загорелся. Только покорёжило траки, да осколки поцарапали пушку и крыло. Из экипажа никого не задело. Короткая же очередь моего пулемёта изрешетила немца.
      Встреч с такими "цивильными" можно было ожидать здесь на каждом шагу.
 

 

*

 
      На наблюдательном пункте, в комнате третьего этажа большого полуразбитого дома на берегу Шпрее, оглянувшись, я увидел себя в громадном зеркале. "Кто это пришёл? – подумал я, – какой страшный!" Я не узнал себя: лицо совершенно чёрное от пыли и гари. Хоть бы часок поспать, да разве это возможно!
      Телефонист, передававший команды на батарею, расположился на мягком диване. По его лицу видно, какое, он испытывает удовольствие от того, что расположился с удобством. Противник стал бить по нашему дому прямой наводкой. Пыль застлала комнату. Я спустился в подвал. Мрак, зловоние. Зажёг спичку. Жавшиеся к стене немки со своими чадами испуганно уставились на меня. Мне было противно здесь, я вышел и направился на огневые позиции.
      Трудно было найти своих среди массы артиллерии и людей. Но вот вижу старшего сержанта сибиряка Попова. Он стоит у миномёта, широко расставив свои большие сильные ноги. "Ну, думаю, Попов оседлал Берлин, его отсюда не вышибешь". Я вспомнил один короткий привал на пути к Берлину. Солдаты, щурясь под апрельским солнцем, свёртывали цыгарки. Я подошёл к компании и сказал:
      – Значит, Берлин будем брать?
      – Про что и толкуем, – ответил Попов и, кивнув в сторону седого украинца, свертывавшего цыгарку необыкновенных размеров, усмехнулся. – Мы с Щербиной мечтаем уже, что вот расковыряем это гнездо и получим от Сталина по бумажке с подписью: дескать, этих двух стариков-героев, отстоявших отечество, отпускаю домой к своим женам и детишкам.
      Щербине эта шутка очень понравилась. Он сказал:
      – Да, третий раз вот воюю, и всё с немцами. Специально родился, видно, чтобы с немцами воевать. Был у Миколы Щорса, Украину с ним освобождал. Дали- мы тогда немцу духа. На этот раз, полагаю, совсем вашибём. И гнездо, верно говоришь, обязательно расковырять надо.
      Вспомнил я этот солдатский разговор на привале и оглянулся – где Щербина? В это время раздался взрыв. Батарею окутал зловещий дым. Осколком ранило моего друга старшего лейтенанта Анакеева. Рядом с ним лежал смертельно раненный Щербина. С трудом шевеля губами, он прошептал: "Ну теперь всё, а Берлин…" Он не смог договорить. Каждый про себя договорил за него: Берлин будет взят.
 

 

*

 
      Во что бы то ни стало надо было овладеть домом, из которого немцы контролировали три дороги, ведущие к вокзалу. Фаустники не давали покоя. И тут знаменосец Шкурко С противотанковой гранатой в одной руке и со знаменем в другой перебежал улицу, прямо к окну, откуда бил немецкий пулемёт. Раздался взрыв, из окон повалил дым, а пулемет смолк. Бойцы ворвались в дом и быстро расправились с засевшими там немцами. Тут они опять увидели Шкурко. Он пытался прикрепить к подоконнику древко знамени. Голова у него была в крови, кровь заливала ему глаза. Когда товарищи подбежали к нему, он потерял сознание. За героизм и мужество Шкурко представили к званию Героя Советского Союза.
 

 

*

 
      Когда по разрушенным улицам Берлина проезжали наши закрытые брезентом машины-красавицы, тысячи людей останавливались и смотрели нам вслед.
      – Катюш! – с ужасом шептали цивильные немцы и немки, выглядывая из ворот и подъездов.
      – Катюш! – бормотали пленные немцы, проходившие навстречу нашим колоннам.
      – Катюш! – говорили с почтением англичане, американцы, французы, освобождённые Красной Армией.
      – Катюша! – радостно кричали советские люди, вышедшие на улицу из концлагерей и тюрем. Они забрасывали наши грозные установки цветами.
      – Катя прибыла, значит будет концерт, – говорили наши пехотинцы.
 

 

*

 
      Вчера в самый разгар боя за один квартал наша батарея получила задачу открыть огонь прямой наводкой по окнам дома, в котором засели немцы, не дававшие штурмовой группе продвигаться вперёд. Чтобы выполнить приказ, необходимо было перетащить пушки через простреливаемую улицу. Решено было перекатывать орудия поодиночке на себе. Сосредоточив на противнике огонь всех имевшихся у нас средств, мы выбрали минутку, когда немецкий огонь стал реже, и одним махом перекатили пушки одну за другой.
      При каждом орудии было по десять снарядов. Их быстро израсходовали. А как доставить новые боеприпасы? Таскать ящики на себе через простреливаемую улицу – это верная смерть, да и, кроме того, всё равно так снаряды не доставишь.
      Мы придумали такой способ. Через улицу была переброшена длинная верёвка, к ней привязали ящик со снарядами, а сидевшие в укрытии на противоположной стороне улицы перетягивали верёвку к себе. Так мы питали батарею всё время боя.
      Сегодня опыт с верёвкой нам пришлось повторить.
      Путь к огневым позициям преграждала железнодорожная насыпь, по которой немцы вели ожесточённый огонь. Можно было, правда, попытаться перескочить через полотно на машинах, но насыпь была слишком крутой, чтобы рисковать машинами и пушками.
      Тут вот и вспомнили, как накануне мы таскали снаряды через улицу верёвкой. Почему бы не перетащить подобным образом и пушки? Так и сделали. Конец верёвки, к которой была привязана пушка, перебрасывался через насыпь, а стрелки, находившиеся по ту сторону полотна, дружно взявшись за другой конец, перетаскивали орудие на свою сторону. .
 

 

*

 
      Круглый глаз стереотрубы медленно движется справа налево.
      Видно, как багровые языки пламени облизывают остатки серых громад, вырываются из тёмных провалов стен, танцуют на ступеньках обнажённых лестничных клеток. Последовательно вырисовываются обгорелые решётки парков, сваленные деревья, расщеплённые д поваленные снарядами телеграфные столбы с обрывками проводов.
      И над всем этим висят тяжёлые черно-серые тучи дыма и пыли.
      Стереотруба поворачивается слева направо, и в её стеклах появляются на момент скрытые ранее пылью и дымом разрывов серые фигурки. Они перебегают, падают, прячутся за выступы, за камни, ползут и снова скрываются в провалах домов.
      Командир части тяжёлых гвардейских миномётов гвардии полковник Толмачёв разговаривает по телефону с командиром дивизии.
      Положив трубку и обведя красным карандашом что-то на плане Берлина, он говорит мне:
      – Киселёв, срочно уточните обстановку в районе перекрёстка и дайте команду Кабульникову подготовить туда батарейный залп!
      С лёгким потрескиванием работает радиостанция.
      Не прошло и десяти минут, как с характерным звуком широкие огненные полосы вырываются слева из опалённого сквера. Огненная дуга разрезает тучи дыма и пыли и опускается на перекрёсток, который отметил на своём плане командир.
      Когда рассеялось облако разрывов, в линзах прибора опять замелькали серые фигурки. Вот они пробежали дома, осевшие и развалившиеся от залпа, пересекли перекрёсток, стали взбираться на баррикаду, перегораживающую улицу. Вдруг одна фигурка упала, другая, третья, и все остановились, залегли.
      Командир батареи берёт телефонную трубку. Через несколько минут сзади, из-за домов, снова вырываются огненные дуги. Снова за пылью и дымом скрываются баррикада и фигурки людей.
      Когда рассеялся дым, уже никого не было видно. Все наши бойцы были уже за баррикадой.
      Гвардии капитан КИСЕЛЕВ
 

 

На Коммандантенштрассе

 
      29 апреля наш батальон, ведя уличные бои уже на левом берегу Шпрее, продвигался по Коммандантенштрассе. Вечером, когда мы подходили к Якобштрассе, противник встретил нас ураганным огнен из окон пятиэтажного углового дома. Замешкайся мы тут, и батальон понёс бы огромные потери. Занять временную оборону в этом месте невозможно было. Поэтому командир батальона майор Романенко приказал, невзирая на огонь противника, стрелявшего из автоматов, пулемётов, фаустпатронов и бросавшего гранаты со всех этажей, немедленно ворваться в этот дом.
      Батальон кинулся вперёд и с криком "ура" ворвался через окна п подъезды в комнаты первого этажа. Каждую комнату прпшлосъ брать с рукопашным боем. Когда первый этаж был очищен от противника, взвод лейтенанта Фролова спустился в подвал и вступил в бой с засевшими здесь немцами. После пятнадцатиминутной ожесточённой схватки все немцы в подвале были уничтожены, Началась борьба с противником, занимавшим, верхние этажи. Это было самое трудное.
      Гитлеровцы забрасывали нас со второго этажа гранатами через варанее проделанные в полах и потолках сквозные отверстия. Но вскоре под воздействием сильного огня с нашей стороны немцы начали прыгать из окон второго этажа во двор. Там их поджидали пулемётчики Штьгрков и Галкин, а также снайпер Санин. Своим метким огнём они уложили под окнами дома около полусотни гитлеровцев.