Артиллерия закончила обработку переднего края и перенесла огонь в глубину обороны противника. В это время поднялись и побежали вперёд наши автоматчики. Их встретили ружейно-пулемётным огнём уцелевшие в траншеях немцы. Автоматчики залегли на берегу канала. Они ожидали от нас поддержки.
      Миномётчики не заставили себя ждать. Первая мина упала недалеко от цели. Маленький доворот, и немецкий пулемёт замолчал.
      Наши разведчики открыли автоматный огонь из окон ваблюдатель-ного пункта. Это тоже помогло. Пехотинцы уже плыли в лодках через канал. Немцы выскакивали из траншей и бежали к куче брёвен, но и там они не могли укрыться от наших мин. Они побежали в сады, и здесь мины опередили их. Один немец вытащил белый платок и замахал над головой.
      С криком "ура", пробежав через траншеи и сады, автоматчики ворвались в первые дома. Сапёры бросились наводить мосты. Мы, чтобы не отстать от пехоты, побежали к переправе. Над головами рвались бризантные снаряды противника. На это мы не обращали внимания. Каждый из нас знал, что впереди автоматчики, им нужна помощь. Карабкаясь по обломкам взорванного моста, взвод управления перелез через канал, но тут совершенно неожиданно нас встретили огнём уцелевшие немцы.
      С разведчиками, красноармейцем Кучером и младшим сержантом Вагиным я побежал вперёд. Подбежав к брустверу, мы залегли. Поддержанные нашим огнём, автоматчики уже давно дрались на улицах города, там, где-то впередп. Мы слышали голос боя. Этот голос звал нас вперёд, он призывал нас не отставать – автоматчикам нужна наша поддержка.
      Младший сержант Вагин поднялся и бросился в окоп, за Вагиным бросились вперёд и мы. Немцы с искажёнными от ужаса лицами подняли руки вверх. Я вырвал у унтер-офицера пистолет, из которого он целился в меня.
      Мы подоспели во-время. Наши автоматчики задержались перед завалом, из-за которого немцы стреляли из пулемётов и автоматов.
      Быстрая команда по телефону – и наши мины уже рвутся за баррикадой.
      Автоматчики бросились в атаку, и баррикада была взята.
      …На огневых позициях все понимали величие этого дня. Старший на батарее взволнованно подавал команды, записывая их в своей карточке. Его восторженное волнение передавалось расчётам.
      – Ну-ка, ещё одну пошли! – кричит установщик-красноармеец Величко, подавая снаряжённую мину заряжающему.
      – По берлинским гадам! – командует младший лейтенант Дубо-вицкий, и расчёт громким "ура" провожает свои мины. На минах надписи: "Гитлеру от миномётчиков", "Геббельсу от 1-й батареи".
      – Смотрите, как быстро наши продвигаются! -г кричит командир расчёта сержант Мамедов. – Как быстро растёт прицел! Скоро уже не будем доставать.
      – Так оно и должно быть, – отвечает сержант Федотов. – Не будем доставать – ближе подъедем.
      – Отбой! – подаёт команду Дубовицкий.
      Быстро прицеплены к машинам миномёты, погружены боеприпасы. Под сильным огнём противника батарея подъезжает к переправе.
      Одна за другой на полном газу автомашины с миномётами проскакивают мост.
      Мне казалось, что сердце Берлина сжимается в судорогах, не выдерживая громовых ударов сталинской артиллерии. Да, я слышал стон Берлина. И меня охватила гордость за свою страну, за мой народ, за партию Ленина-Сталина. И скажу даже – гордость за мою батарею.
 

 
      Кажется, нехватит сил выразить те чувства, которые пережили мы все, когда наша гвардейская механизированная бригада переправилась через Тельтов-канал по наведённому понтонёрами мосту и вступила в Берлин. Именно тут произошёл запечатлевшийся в моей памяти бой за товарную станцию. На этой станции сходилось очень много железнодорожных линий. Одна линия с крутой насыпью преграждала нам путь. С насыпи летели мины, оттуда же били длинными очередями немецкие пулемёты. Стоя в подъездах домов, мы проверяли оружие, пополнялись боеприпасами и ждали сигнала атаки. Понеслись огненные стрелы гвардейских миномётов, раздались оглушающие залпы нашей артиллерии.
      – Артподготовка. – прошептал, обращаясь ко мне, гвардии младший лейтенант Шитяков, командир нашего взвода противотанковых ружей.
      Я подумал, почему у нашего молодого командира такой голос, как будто он таится. Я смотрел туда, где кипели разрывы наших снарядов. – О чем ты задумался? – спросил меня командир взвода.
      – Об Урале, – сказал я. – Удивительно, смотришь на огонь и думаешь об Урале.
      – Неправда, это ты себя обманываешь. Ты думаешь не об Урале, – сказал он и побежал к командиру роты, к которой был придан наш взвод.
      Гвардии младший лейтенант Шитяков, вернувшись, коротенько объяснил нам задачу и сказал, что сигнал атаки – две белые ракеты. Всё было ясно и своя задача, и задача части. Оставалось только дождаться сигнала атаки. Под прикрытием артиллерийского огня мы приняли боевой порядок н, всем телом прижимаясь к кирпичной стенке разбитого недавней бомбардировкой дома, продолжали смотреть на кипевший впереди ад. "Вот ведь, где трудно, там всегда увидишь нашего комбрига гвардии полковника Гаврилова", подумал я. Он проходил вдоль стены п старался заглянуть в глаза каждому бойцу, чтобы узнать, как себя чувствуют боевые товарищи. И вдруг у меня возникла такая мысль: а ведь с нами не только комбриг, с нами и командарм, с нами и командующий фронтом, с нами и сам великий Сталин, все они сейчас думают о нас, о штурме Берлина.
      – Сигнал, – сказал стоявший рядом со мной красноармеец Ловягин. Взглянув вверх, я увидел две белые ракеты, с шипеньем улетавшие в сторону противника.
      – Вперёд, орлы, за победу! – раздался голос комбрига, и его дружно подхватили все командиры.
      С возгласом "За победу, за Сталина!" мы оторвались от стены и, именно как орлы, полетели к станции. Начались те минуты, которые отделяют жизнь от смерти.
      Противник вёл сильный пулемётный огонь. Казалось бы, головы нельзя высунуть, но люди бежали вперёд, невзирая на огонь, падали, поднимались и снова бежали. Перед нами предстало одноэтажное кирпичное здание с выгрузной площадкой. На этом промежуточном рубеже мы на минуту задержались. Надо было нырять под горящие вагоны, в которых беспрерывно рвались боеприпасы. Иного пути для нас не было. За вагонами было видно паровозное депо и трёхэтажное здание, откуда вели огонь немецкие пулемётчики, державшие под обстрелом выгрузную площадку. Через эту площадку мы перебегали бросками по одному и мелкими группами проникли в депо. Я со своим отделением зашёл слева. Отсюда видно было, как из окон трёхэтажного дома бьют немецкие пулемёты. Указав расчётам цели, я приказал открыть огонь по этим окнам. Когда пулемёты замолкли, мы кинулись в депо и завязали там бой с немцами, которые вели огонь из-под колёс паровозов, с тендеров, из всех углов. Тут уже пришлось пустить в ход гранаты. Немцы не выдержали гранатного боя; преследуя их, мы вышли на противоположную сторону станции. Здесь к нам пришёл комбриг. Он поздравил нас с успешным боем и сказал:
      – Станцию взяли. Скоро, орлы, и Берлин будет наш.
 

 
      Нас было четверо. Пятый, радист, после ранения ушёл в медсанбат. Вечерело. Ветер и мелкие брызги дождя били в лицо.
      Командир танка № 376 младший лейтенант Демышев спрыгнул с башни и отбежал в сторону, чтобы найти объезд. На дороге зияла огромная воронка от авиабомбы. Начинался Берлин.
      – Ну что? Как там? – нетерпеливо спрашивали мы командира.
      – Объезжать слева, – ответил он, рассчитывая провести танк между двумя толстыми стволами деревьев, поваленных на землю.
      Я включил мотор. Танк послушно развернулся, п вслед за нами двинулись остальные машины разведки.
      Впереди раскинулось поле, а слева тянулась дорога, зажатая с обеих сторон двухэтажными и трёхэтажными домами. Дорога вела в самый центр фашистской столицы.
      Добавляю газа. Сквозь шум мотора слышу спокойный голос командира:
      – Тут придётся проскочить метров восемьсот.
      Машина набирает скорость. Где-то впереди блеснула вспышка, и мимо нас, со свистом, оставляя огненную трассу, пронёсся снаряд.
      – Прямо пушка, – успел крикнуть я, но моё предупреждение оказалось лишним. Командир орудия старший сержант Василенко уже навёл своё орудие, и выстрел покрыл мои слова.
      Машина неслась с бешеной скоростью. Пулемёт извергал снопы пуль, оставляющих разноцветные трассы.
      Хотя был сумрак, но нам удалось разглядеть результаты выстрела Василенко: немецкая пушка лежала вверх колёсами, около неё чернели два трупа. Пулемётные очереди из нашего танка сыпались вправо и влево по окошкам подвалов.
      Двигаться дальше нельзя было. Я замедлил ход и отвёл танк под защиту дома. Нужно было выяснить, что делается за углом.
      Автоматчики спустились в подвалы; оттуда послышались выстрелы, взрывы гранат. Вскоре командир отделения автоматчиков Блин, улыбаясь, притащил трофейный фаустпатрон. Фаустника, пытавшегося подбить наш танк, он убил в рукопашной схватке.
      Оказалось, что впереди на перекрёстке, кварталах в трёх от нас, немцы закопали танк. Мы решили проскочить улицу, площадь за ней и уничтожить вражескую машину, но в этот момент четыре взрыва раздались рядом. В приоткрытый люк ударил воздух с такой силой, что у меня с головы слетел шлем.
      – Шашку! – крикнул командир танка.
      Наощупь я схватил шашку и передал её заряжающему, сержанту Жукову. Через мгновение она зашипела, и клубы чёрного дыма заволокли машину. Мы имитировали горение танка.
      В это время из дома, откуда стреляли фаустники, прибежал автоматчик и, задыхаясь от бега, сообщил:
      – Наши на втором этаже, немцы на третьем и чердаке. Нужен огонь. Башня повернулась, и три снаряда успокоили "жильцов" третьего этажа. По чердаку же ударил танк, следовавший за нами. Вскоре из окна высунулась белая тряпка – "жильцы" не выдержали и с поднятыми руками выскочили из дома.
      Уже совсем стемнело, когда подошли наши главные силы. Улицу во всех направлениях пронизывали трассы снарядов. Бой разгорался.
      Теперь наша задача заключалась в том, чтобы, оставаясь на месте, по вызову (сигнал ракетой) помогать пехоте и автоматчикам.
      В это время из-за угла снова раздался выстрел. Гусеница рядом стоящего .танка оказалась подбитой, но его экипаж развернул пушку в сторону выстрела и открыл огонь. Мы добавили. Два снаряда продырявили закопанный на перекрёстке немецкий танк.
      Ради безопасности мы изменили место стоянки, так как по вспышкам выстрелов нас могли засечь.
      – Вот и добрались до Берлина, – сказал мне заряжающий. – Тут им и конец.
      – Конец близок, да голенького и с пояском добавить придётся, – кто-то ответил ему.
      На языке танкистов "голенький" – это осколочный снаряд, а о "пояском" – бронебойный.
      До рассвета осталось часа полтора.
      Чуть начало сереть, мы завели машины и двинулись дальше.
      И вот в тот момент с чердака какого-то дома фаустники открыли огонь. Наш танк загорелся. Я подал машину назад; товарищи принялись забрасывать пламя шинелями и одеялами. Дышать становилось всё труднее и труднее. На несколько мгновений я оторвался от рычагов управления й передал наверх огнетушители. В течение нескольких минут пламя удалось загасить, но мотор начал "чихать", так как горючее поступало плохо. Мотор заработал лишь после того, как питание его было переключено с кормового бака на бортовой.
      Пока мы гасили пожар, остальные машины продвинулись вперёд метров на сто, и наше место сразу же занял другой танк.
 

 
      23 апреля полк, в составе которого действовал наш батальон под командой гвардии капитана Волощуна, прорвав глубоко эшелонированную оборону немцев на ближних подступах к Берлину, вступил в город. Здесь нам сразу пришлось разбиться на мелкие штурмовые группы, от трёх до десяти человек в каждой. Я был парторгом батальона, но тоже вошёл в одну из групп.
      Моя группа в составе пяти человек одной из первых завязала с противником бой внутри Силезского вокзала. В первые дни боёв в Берлине сопротивление, которое мы встретили в Силезском вокзале, было, я бы сказал, самое сильное. Немцы засели в станционном здании, в окнах установили станковые пулемёты, на чердаках укрыли снайперов.
      Я решил ворваться в это здание с тыла, через одно из окон, выходящих на перрон. Нырнув в окно, мы оказались в коридорчике, потом на лестнице, выводившей в комнаты, из которых немцы вели огонь по улице. В некоторых комнатах немцы оборонялись уже от наших бойцов, проникших в здание. Старший сержант Быковский загнал группу противника в крайнюю комнату. Они заперлись в ней. Быковский позвал меня на помощь. Я схватил топор с пожарной доски и стал взламывать дверь. Когда дверь была взломана, мы забросали немцев гранатами. В этой комнате оказалось двенадцать немцев. Ни один из неё не вышел. Покончив с ними, мы поспешили на помощь товарищам, дравшимся на третьем этаже. Я услышал, что в одной из комнат за железной дверью строчит пулемёт. Попробовал взломать дверь, но она не поддавалась. Тогда я приказал своей группе остаться здесь и наблюдать, чтобы ни один из немцев не удрал, а сам спустился вниз, выскочил через окно, побежал на командный пункт майора Волощука и доложил ему, что требуется помощь артиллерии. Но замеченный мною пулемёт снаружи так хорошо замаскирован, что артиллеристы его не видят. Тогда майор Волощук берёт телефонную трубку и вызывает танкового командира. Не прошло и десяти минут, как подошёл танк "ИС". Я побежал показать танкистам место, откуда виден немецкий пулемёт. Вдруг меня оглушило. Это разорвался рядом с танком фаустпатрон. Я подумал: заметили, проклятые, и закричал во весь дух танкистам:
      – Товарищи, видите на третьем этаже окно со шторой, там пулемёт. Танкисты с первого выстрела сбили этот пулемёт.
      После этого я бегом вернулся к своей группе и продолжал бой внутри здания. Мы ворвались в тоннель, по которому проходили рельсы узкоколейки. Света не было; преследуя немцев, мы освещали карманными фонариками рельсы, вагонетки, кабины лифтов и разные тёмные закоулки. В какой-то маленькой конурке горела тусклая лампочка. Когда мы приблизились, из этой конурки выглянули две молоденькие девушки. Не успел я подумать: до чего похожи на наших русских, как они закричали по-русски и. бросились нас обнимать и целовать. Это* действительно, были русские девушки. Девушки сразу сказали, как их звать. Одну звали Рая, другую – Маруся. Они были угнаны немцами из Сталинградской области.
      – Родненькие, дождались вас, кончилась наша каторга, – говорили они со слезами на глазах и тащили нас куда-то.
      Они обязательно хотели угостить нас пивом. Мы вошли в подземелье, оказавшееся рестораном. Немцы только что убежали отсюда. Выпив с девушками по кружке пива, мы попросили их быть нашими проводниками. Они пошли вперёд, показывая нам все подземные норы, в которых могли ещё скрываться гитлеровцы. Потом мы простились с этими девушками, поблагодарили их и обещали встретиться с ними на родине.
 

 
      Это письмо, полученное редакцией по почте, не имеет подписи. Вместо подписи автор сделал приписку: "Служу санинструктором в самоходном артполку, за участие в штурме Берлина награждена орденом Славы 3-й степени и медалью "За отвагу".
      Наш самоходный артиллерийский полк наступал вместе с танкистами. Мы мчались вперёд, прижимаясь к горячей от солнца и стрельбы броне. О своём виде не буду говорить – вся пыль и грязь с гусениц летели на меня. С левого фланга противник открыл по нас огонь из нескольких пушек, но самоходки благополучно проскочили под огнём, и, развернувшись, стали бить по пушкам противника. Противник открыл огонь и с правого фланга. Что тут делалось! Бойцов самоходчиков и танкистов много, а из медработников я одна. Раненые падали, и во всех концах раздавались голоса: "Нина, помоги, оттащи". Я совсем забыла, что и меня могут ранить, соскочив с брони, я забегала, стараясь скорее перевязать всех раненых и оттащить их в укрытие. Командование обдумывало, как удобнее и выгоднее провести манёвр. Если отходить назад, противник будет бить по жалюзи и бензобакам, а оставаться тут невозможно -две самоходки уже горели, я перевязывала обгорелых водителей. Принято было решение: отвести самоходки в сторону и зайти немцам в тыл. Легко раненных посадили на самоходки, а тяжело раненных оставили со мной. Другого выхода не было.
      Я перетащила пятнадцать раненых в подвал одного сарая. Под бинтовала их. Делая уколы, я вспомнила, что самоходки ушли и со мной не осталось ни одного здорового бойца, а противник в трёхстах метрах. Я подумала, что всё-таки надо вести наблюдение, взяла у одного танкиста бинокль и выбежала со своим автоматом из сарая. Напротив был какой-то блиндаж. Я не знала, есть ли там кто-нибудь, решила на всякий случай проверить. Что это был за момент, когда я спускалась в блиндаж! Сердце отчаянно билось и в голове.- тысяча мыслей. А вдруг меня убьют, что тогда будет с ранеными? Они останутся одни, и их тоже убьют. Много передумала я в эти секунды. Но итти надо было. Опасности здесь не оказалось. В блиндаже прятались от обстрела три гражданских немца и две немки. При виде меня они подняли руки. Мне надо было только проверить, нет ли у них оружия. Проверила, ничего не нашла и побежала назад. Немецкий снайпер, наверно, меня уже раньше засёк. Когда я перебегала улицу, он стал бить из-за камня. До ранения я служила в пехоте, знала, как и где надо маскироваться, где пробежать, где упасть и пролежать минутки четыре, а потом бежать в противоположную сторону. Я сама была снайпером раньше, так что легко запутала этого снайпера. В общем добралась до подвала. У раненых всё было хорошо.
      Я ждала, когда стемнеет и, пользуясь темнотой, к нам подойдёт санитарная машина. Маскируясь во дворе за сараем, я вела наблюдение ва противником, который каждую минуту мог подойти сюда. Потом я забралась на крышу и наблюдала из-за трубы. По дороге недалеко от нас отступали немцы. Они бежали во весь рост, не пригибались, а мне не из чего было стрелять на такое расстояние – ни "максима" не было, ни ^Дегтярёва". Вдруг, вижу, справа, в тылу у меня, кто-то ползёт. Соскочила с крыши и притаилась, но, увидав, что это наш боец, подошла к нему. Это был пехотный разведчик с ручным пулемётом. Я стала просить его, чтобы он прогулялся очередью по дороге, которой отступали немцы. Он не соглашался, говорил, что у него специальное задание и ему нельзя отвлекаться на пустяки. Я вижу, что он напускает на себя чересчур много важности, и мне ужасно досадно, что немцы убегут. Я ему говорю:
      – Тебя, солдат, девушка просит.
      Тогда он согласился из вежливости. Установив в кустах пулемёт, он выпустил полдиска. Потом я сама легла к "Дегтярёву". С 1943 года я не стреляла из пулемёта, занималась медициной на самоходках, но рука легла попрежнему, и пулемёт заработал. Все же полдиска "дегтя-рёва"- это же не лента "максима". Патронов больше не было. Каково было мое положение – добыча живая уходила! Немцы залегли было, но когда я перестала стрелять, они опять побежали, правда, некоторые хромали, а некоторые остались лежать. Однако негодование моё ни к чему ке привело. У меня всегда имелась под рукой граната, но на таком расстоянии она была бесполезна. Я принуждена была стоять, беспомощно опустив руки, и смотреть с крыши сарая, как немцы безнаказанно бегут по дороге. Одна у меня надежда была, что наши самоходки подвернутся им где-нибудь на пути. Так и вышло. Из леса раздались выстрелы, и я подпрыгнула от радости, увидев, как на дорогу вырвались наши танки и немцы заметались в панике.
      Вернувшись к раненым, я напоила, их, приласкала, успокоила, но сама я все-таки волновалась: а' вдруг в суматохе забыли, что оставили меня здесь с ранеными, и не пришлют санитарной машины. Беспокоилась я ещё, что там бой идёт, а на самоходках "медицины" нет.
      Когда стемнело, проходила мимо одна наша, самоходка, после ремонта догонявшая полк. Я остановила её, связалась по рации с командованием, доложила, что санитарная машина ещё не пришла. Об этом сообщили полковнику, и он приказал немедленно послать за ранеными машину. После этого ждать долго не пришлось.
      К утру я разыскала свой полк. Среди самоходок я снова почувствовала себя на месте. Здесь всё было в порядке.
      Очень утомившись, так как не спала несколько ночей, я уснула в подвале одного дома на окраине Берлина. Меня разбудил связной. Он сказал, что самоходки уже ушли. Я быстро вскочила и побежала. Но куда бежать, в каком направлении? Улиц много. Я побежала по едва заметному на мостовой гусеничному следу. Бежала недолго, потом стала пробираться вдоль домов, чтобы не попасть под пули снайперов, которые стреляли из разных щелей. До самоходок было уже недалеко, надо было только перебежать улицу. Но как перебежать, если на третьем этаже углового дома засел какой-то поганый фриц с пулемётом? Я заметила, что там, где наши падают убитые или раненые, гражданские немцы свободно переходят улицу, и решила пойти на маленькую хитрость. У ворот валялась старая корзинка. Я положила в неё санитарную сумку, пилотку, сняла шинель, вывернула её наизнанку, накинула на себя, как плащ, взяла в руки палку и пошла через улицу медленно, по-старушечьи. Наши товарищи, стоявшие за домами, наблюдали за мной с напряжённым вниманием. Я сама много пережила, пока шла, мысли кружились в голове. Но всё обошлось хорошо. Фриц принял меня за свою: не выпустил ни одной пули. Приняв снова боевой вид, я побежала к самоходкам. Первым я встретила механика-водителя, высматривавшего место, где бы поставить машину, чтобы бить и не быть подбитым. Только я подошла к нему и спросила, есть ли раненые, как рядом разорвался снаряд. Я почувствовала, что меня крепко ударило по ноге. Прижавшись к гусекипе машины, потрогала ногу – нет ли крови, но, увидев, что другие нуждаются в медицинской помощи, я подумала, что моё ранение в сравнении с другими – ерунда, и не стала возиться с перевязкой. Сгоряча я чувствовала себя ничего. Забравшись в самоходку, в боевое отделение, я вытаскивала оскодки у водителя. Но и у меня кровь все-таки бежала по ноге. Перевязав водителя, я решила перевязать и себя. Но не успела – опять разорвался снаряд, и опять потребовалась медицинская помощь. Выбравшись из самоходки, я едва ступала на ногу, больно – хоть кричи. Вдруг, вижу, другая самоходка разворачивается, а под самоходкой лежит наш раненый. Меня охватил ужас, я подумала, что раненого задавят. Боль в ноге сразу прошла, я не подбежала, а подлетела к самоходке и замахала руками, так как стоял страшный гул и моего голоса никто бы не услышал. Ничего не произошло, самоходка проехала, не задев раненого. Я подхватила его и перетащила в подъезд одного дома. В это время прибыла санитарная машина с врачом. Врач занялся ранеными, а я села в подъезде и стала лечить себя. Врач спросил, что я делаю. Я сказала, что вытаскиваю из ноги осколки, которые видно. Он спросил: "А которые не видно?" и приказал ехать в медсанбат. Мне помогли сесть в кабину. Доехала до медсанбата. Там было много раненых. Ждать мне было некогда. Я поехала назад, решила лечить себя сама. Вид у меня был жуткий, вся в крови, в пыли, но звёздочка на пилотке и партбилет в кармане давали мне знать, что все трудности, лишения и невзгоды я переношу не одна.
      Вот и вся эта коротенькая история, самая обычная в Берлине, – миллионная доля, может быть, всего штурма.
 

 
      Место, где нам надо было ставить переправу через первый канал, сильно простреливалось немцами. Под ураганным огнём противника сделали бросок к берегу около взорванного моста. С исключительной скоростью мы выгрузили лодки и принялись за работу.
      Каждый сапёр знал, что тысячи советских бойцов ждут переправы. Мы понимали, что от нас много зависит и решили закончить переправу в заданный срок, не обращая внимания ни на какие трудности и обстрел. Сапёры, которые работали вместе со мной, смотрели смерти прямо в глаза, они не жалели крови и жизни. зная, что завоёвывают счастливую жизнь нашему поколению. Комбат майор Чернышёв. Виктор Сергеевич, наш отец. наблюдавший за работой, всё говорил нам:
      – Дорогие друзья, вы как львы, большая вам за это благодарность.
      Когда мы окончили переправу, когда прошли первые орудийные и миномётные расчеты, наши сердца затрепетали от счастья.
      С радостью смотрел наш геройский комбат, как шли пушки и машины. Как любовался он переправляющимися войсками!
      Хотя переправа была закончена, хотя наши войска хлынули на тот берег, немецкий обстрел не прекращался.
      Вражеский снаряд разорвался у здания, возле которого стоял Виктор Сергеевич Чернышёв. Его ранило смертельно осколком в бок, и он в тот же день скончался в госпитале.
      Он был всегда с нами в самом пекле. Под его боевым руководством наш батальон немало сделал для победы, стал Краснознамённым, награждён был орденом Александра Невского, получил семь благодарностей нашего Верховного Главнокомандующего товарища Сталина и наименование "Лодзинский", а теперь, после смерти комбата, – ещё и "Берлинский".
      Когда мы прощались с телом нашего командира, никто из нас не мог удержать слезу. "Редко встретишь, чтобы молодой человек был так всесторонне развит, как наш комбат", – говорили товарищи над его гробом, – и это правда. Говорил заместитель по политчасти и не закончил, махнул рукой и заплакал, как ребёнок. Выступил наш парторг, мужественный воин, а и у него слеза поглотила прощальное слово. Да, любили мы своего командира, и сейчас мы свято чтим память его. Дали мы прощальный салют, и машина с телом командира ушла.
      Мы стали продвигаться к центру Берлина.
      И только на втором канале немцам удалось на некоторое время приостановить наше продвижение.
      Через канал было четыре моста. Три были взорваны, а четвёртый уцелел. Это был большой и широкий мост с двумя колеями железнодорожного пути. Не успев его подорвать, немцы стянули к нему массу всяких войск.
      Первыми промчались по мосту наши танкисты. Их встретили градом снарядов, мин и фаустов. Два наших танка загорелись. Но танкисты пошли цапролом.
      Двинулись по мосту и орудийные расчёты. Немцам удалось прямым попаданием фаустпатрона подбить одну из наших пушек как раз посредине моста. Убиты были два бойца из орудийного расчёта и две лошади. Это орудие с лошадьми перегородило дорогу и приостановило продвижение войск, которым во что бы то ни стало следовало итти на помощь переправившимся частям и танкистам.
      Мы получили приказ, как можно быстрее сбросить с моста разбитую пушку с лошадьми. Трудность была в том, что обе стороны моста были огорожены перилами, сантиметров в тридцать вышиной. Через эти перила и надо было перебросить пушку.
      Часть сапёров под огнём всех родов оружия› бросилась к пушке, часть – к лошадям.
      Я оказался у пушки. Нас было четверо, кроме меня – старший сержант Донсков, младший сержант Ломонцов и ефрейтор Еременко Ваня. Двое взялись за щит, а мы с Донсковым – за хвостовую часть орудия.
      Забыл сказать, что уже давно стемнело; мы и заметили, что ночь наступила, лишь потому, что вокруг нас засвистели светящиеся пули. Откуда только сила взялась! Мы схватили пушку и подняли на перила. Фаустпатрон взорвался метрах в семи от нас, и мы на секунду приземлились. Андрей Донсков и говорит мне:
      – Ну, Яша, мы почти выполнили задание, ещё секунда – и пушка полетит!
      И скомандовал:
      – Взяли… разом!
      Но в это мгновенье вражеская пуля угодила ему в спину, в позвоночник. Я было подхватил его, чтобы унести, но он рванулся от меня и закричал:
      – Ребята, дорогие, бросьте вы меня и кончайте задание, ведь мне всё равно не жить!
      Пушку мы тогда сбросили единым махом – она и так уже качалась, повиснув на перилах. Я сейчас же взвалил нашего дорогого товарища себе на спину и о помощью бойцов вынес его из-под обстрела. У меня самого была прострелена нога ниже колена, моему напарнику немцы прострелили руку. Когда мы сошли с моста, наши рубахи были мокры, как от дождя. Тут мы увидели, что тысячи бойцов ждали нас и следили за каждым нашим движением, как будто от нас зависела их судьба.
      Хочу ещё помянуть добрым словом Андрея Донскова, товарища моего. Только успели донести мы его до санбата, как он умер. Наши сердца хранят память о нём. Геройский друг наш был награждён орденами Красной Звезды, Отечественной войны 2-й степени, Славы 3-й степени, медалью "За отвагу" п значками "Отличный сапёр" и "Отличный минёр".