Шимонфи снял руку с дверной ручки и ухватил Деака за лацкан пиджака.

— Ты солдат, — негромко, но твердо сказал он. — И ты должен выполнить приказ. Это в твоих интересах, — добавил он почти шепотом. Деак пристально посмотрел на него: — Недавно один человек в генштабе при мне сказал: «Бьюсь об заклад, что этот Габор Деак никогда не ударит ни одного коммуниста», — продолжал Шимонфи.

— И что ты на это ответил?

— Ответил: «Заблуждаетесь, господа. Габор Деак убежденный антикоммунист. Если бы жив был его брат и попал к нему в руки, Деак убил бы его своею собственной рукой». Словом, поручился за тебя. Так что иди и приготовься к допросу.

Деак остался один. Значит, Анита сказала правду, капитан знает обо всем, только не смеет говорить откровенно. Шимонфи ненавидит немцев, но это еще ничего не значит, когда речь идет о ненависти к коммунистам.

Конечно, в том, что капитан Шимонфи возненавидел немцев, есть и его, Деака, доля, и если бы события последнего месяца не развивались с такой быстротой и Деак успел бы побольше заняться капитаном Шимонфи, он сумел бы убедить своего друга, что его представление о коммунистах неправильно. Но на это уже не осталось времени, и о Ференце Дербиро он должен теперь позаботиться сам.

Его терзали сомнения. Ему казалось, что и допрос Дербиро и меры, предпринятые против него Мольке, — все это для того, чтобы узнать, как и о чем будут они говорить с Дербиро во время допроса. Деак мысленно поставил себя на место Мольке и попробовал порассуждать за него. А рассуждать Мольке мог только так: прапорщик Деак — русский агент, коммунист. Ясно, что человек, прибывший из Москвы, теперь попытается каким-то образом установить связь с Дербиро. Вероятнее всего, они даже знают друг друга. Но Мольке заблуждается. Человек из Москвы знает, кто такой Дербиро, но лично они никогда не встречались. Он еще и еще перелистал следственное дело, и ему становилось все больше не по себе. Что будет, если помимо его, Деака, в допросе Дербиро примет участие кто-то из людей Мольке. Одно их присутствие заставит его применять самые жестокие меры. А он, если не хочет разоблачить себя, должен выполнить приказ. Поймет ли Дербиро, в чем дело? И знает ли вообще, что в свое время Габор пошел служить в венгерскую разведку по приказу Лаци? Обстановка дьявольская, и только теперь он почувствовал по-настоящему, какой хитрый и неумолимый враг этот майор Мольке. «Ну что ж, у меня в „вальтере“ шесть патронов: пять — для фашистов, шестой — мой. Дешево я свою жизнь не продам».

Вошел Таубе с двумя книгами в руке. Он вопреки обыкновению приветливо улыбался.

— Возвращаю вам книги, — сказал он, кладя книги на стол. Поколебавшись мгновение и поправив воротник пуловера, спросил: — Господин учитель, можно задать вопрос?

Деак поднял на него взгляд и улыбнулся.

— Давайте ваш вопрос, Таубе.

— Как перевести на венгерский: «Аллаху акбар»?

У Деака в животе замутило. Но он совладал с собой и не выдал замешательства. Между тем Таубе назвал пароль группы Ореха. На это следовало ответить: «Йя керим». Вполне возможно, что Таубе — член группы Ореха. Но если это так, почему же Орех сам не сказал об этом? Эта излишняя секретность мешает слаженно действовать. Как же теперь поступить? Отбросить конспирацию к черту и открыться перед Таубе? Или строго придерживаться указания Центра, которое гласило: «Ты ни с кем не имеешь права устанавливать связь. Если кто-нибудь явился к тебе по паролю, отправь его к Руди». И Габор Деак решил не открываться перед Таубе. Конечно, такая возможность, что Таубе тоже участник Сопротивления, не исключена, но устанавливать это — уже не его задача. И он, с улыбкой посмотрев на Таубе, сказал:

— «Аллаху акбар»? Дословно это означает «бог всевышний».

Ему показалось, что в глазах ординарца промелькнуло разочарование.

— А вот еще «Йя керим»? — негромко переспросил Таубе и подошел еще ближе.

А ты настырный, братец, подумал Деак, и чувство надвигающейся опасности заставило его принять добродушный вид.

— Это был такой боевой клич у турок. Когда они шли на штурм какой-нибудь вражеской крепости, — несколько двусмысленно отвечал он. — Только это им не всегда помогало. Между прочим, среди венгров всегда находились предатели. В Эгере предателя звали Хегедюшем. Закройте окно, Таубе.

Таубе был сражен уклончивым ответом Деака. Идя к окну, он раздумывал, что же ему делать дальше: так хотелось довести дело до конца. Он закрыл окно и, повернувшись к прапорщику, сказал:

— Хегедюш заслужил свою участь, господин учитель.

— Да, конечно, — согласился Деак и испытующе заглянул в лицо смущенному ординарцу. — Вы знаете, Таубе, предательство всегда было опасным ремеслом.

— Опасно все, господин учитель, — отвечал Таубе упавшим голосом. — Имре Варшани не был предателем, а рисковал еще больше, чем подпоручик Хегедюш. Потому что постоянно жил среди турок, ходил в турецкой одежде.

Деака смутил ответ Таубе. Да и его поведение. Он смотрел на Таубе, стоявшего у окна и смотревшего на него открытым, полным доверия взглядом. «Нет, — сказал себе в конце концов Деак. — Я в ловушке и имею право верить только фактам».

— Таубе, когда вы собираетесь поехать к моей матушке?

— После обеда.

Деак достал из кармана золотое кольцо с печаткой, на которой был изображен какой-то герб, задумчиво разглядывал его некоторое время, потом, подышав на него, вытер рукавом пиджака.

— Тут один человек хочет продать вот это кольцо. Оно, по-видимому, недорогое, но я не очень разбираюсь в драгоценностях. Сделайте крюк, загляните в гостиницу «Семь князей» и передайте его Руди. Пусть он узнает у оценщика, сколько кольцо может стоить и есть ли смысл мне его покупать?

Таубе взял кольцо, прикинул на ладони вес, словно сам был когда-то оценщиком в ломбарде.

— Больше ничего не надо передавать, господин учитель?

— Больше ничего. Скажи: вечером я сам зайду за кольцом. Только смотри не потеряй.

Дверь открылась. Таубе убрал кольцо в карман и шагнул в сторону, уступая дорогу. Вошел унтер-офицер, щелкнул каблуками и доложил, что по приказу майора Мольке доставил арестованного Ференца Дербиро.

— Введите, — кивнув, распорядился Деак. — Асами подождите за дверью. Вы тоже можете идти, — сказал он Таубе.

Он пристально оглядел стоявшего перед ним высокого плечистого мужчину лет сорока, заросшего многодневной щетиной, со следами пыток на лице. «Так вот ты каков, Фери Дербиро, лучший ближайший друг моего дорогого брата Лаци!»

Деак принялся негромко насвистывать «Уже пропели петухи» и с удивлением отметил, что Дербиро никак не отреагировал на эту мелодию. А ведь в свое время в подпольной группе Геде эта песня была паролем. Или, может быть, он, Деак, что-нибудь путает?

Мужчина сел. На его бледном лице темными пятнами выделялись следы недавних побоев, взгляд был устремлен на одну точку в противоположной стене. Деак взял со стола документы, перелистал их, затем неслышными шагами обошел вокруг неподвижно сидящего арестованного и внимательно оглядел его со всех сторон.

В эти минуты майор Мольке напряженно ожидал начала допроса, сидя у аппарата подслушивания. Улыбнувшись, он подмигнул лейтенанту Таубе и едва слышно прошептал:

— Сия тишина кажется мне подозрительной, лейтенант.

Стальная струна магнитофона беззвучно перематывалась с одной катушки на другую, но пока она зафиксировала лишь мелодичное посвистывание Деака. Мольке закурил сигарету и, едва скрывая волнение, ждал развития событий. В конце концов магнитофон проиграл следующий записанный диалог.

Деак. Я изучил ваши материалы, Дербиро. Когда вас задержали?

Дербиро. Двадцать четвертого.

Деак. И так долго вы запираетесь? Конечно, вы имеете на это право… Послушайте, я открою вам один секрет. Я не умею допрашивать. Понятия не имею, как вести перекрестный допрос и все такое. И еще: я не люблю применения силы. Так что вас я тоже не трону. Знаю: вы коммунист, фанатик идеи. А я уважаю людей, которые за свои убеждения готовы на все. В данном случае — и на смерть. Хотя знаю, что это нелегко. И я хотел бы обратиться к вашему здравому смыслу.

Дербиро. Что вы имеете в виду, господин прапорщик?

Деак. Я скажу вам это позднее. А для начала я хотел бы задать вам несколько вопросов. Вы перешли на нелегальное положение весной тридцать восьмого?

Дербиро. Да.

Деак. А до того вы работали в типографии «Атенеум»?

Дербиро. Да, я был наборщиком.

Деак. Мой старший брат тоже там работал. Он был механиком.

Дербиро. Как его звать?

Деак. Ласло Деак.

Дербиро. Я хорошо его знал. Нас вместе судили. Дважды: в 38-м и 42-м. Вместе на фронт отправили.

Деак. Там мой брат и погиб.

Дербиро. Многие погибли.

Деак. Вам известны какие-либо подробности смерти моего брата?

Дербиро. Мы хотели бежать. Кто-то выдал. Тогда нас загнали на минное поле. Одна мина взорвалась.

Деак. Может, так и лучше, чем быть повешенным. Вы не знаете, что стало с его стихами? Я слышал, он и там продолжал писать.

Дербиро. Продолжал. Он всегда писал.

Деак. Не помните случайно какое-нибудь из его стихотворений?

Дербиро. Я знал несколько его стихов, но сейчас не могу собраться… Красивые стихи писал. Я обязательно вспомню.

Деак. Я хотел бы, чтобы вы записали какое-нибудь из его стихотворений. Брат все-таки. Интересно, что о вас он мне никогда не рассказывал.

Дербиро. Не мог. Я же был на нелегальном положении… Странная штука эта жизнь…

Деак. Да. Вы-то уж, наверное, никогда не думали, что встретитесь с младшим братом коммуниста Ласло Деака вот в такой обстановке? А оно вот как все получилось, Дербиро.

Дербиро. Бои уже на окраинах Кечкемета идут, господин прапорщик. Неужели вы и теперь не видите, что прав-то был ваш старший брат?

Деак. Может быть, лучше будет, если вы о своей собственной судьбе подумаете? Или о судьбе вашей жены…

Дербиро. Господин прапорщик… жена моя ни в чем не виновата. Знаю, что ее вы тоже арестовали. Но она же не состояла в партии, и не знает она ничего. Меня можете забить до смерти, повесить. Жену только не трогайте. Она ни в чем не виновата.

Деак. Каждый день умирают десятки тысяч. Всяких — невиновных и виноватых. Победа требует жертв. Дербиро, вашу идею я ненавижу. Я солдат и получил приказ: заставить вас заговорить. Этот приказ я должен выполнить и выполню его. Потому что согласен с ним. А вы решили избрать смерть?

Дербиро. Нет. Я хотел бы жить.

Деак. Тогда давайте показания.

Дербиро. Предателем не стану.

Деак. Дербиро, своим молчанием вы погубите себя и свою жену. Есть ли у вас право жертвовать жизнью человека ради коммунистической идеи? Такого человека, который не признает ее и не признавал никогда? И так же невиновен, как ваша жена.

Дербиро. Мы не приносим в жертву невиновных.

Деак. Это меня успокаивает. Ну так вот что, Дербиро, если в течение получаса вы не скажете, как зовут вашего напарника и какова цель вашей с ним миссии, я отправлю вашу жену в Германию. Вы знаете, что это такое. Жизнь вашей не виновной ни в чем жены целиком зависит от вас.

Дербиро. Предателем я не стану.

Деак. А убийцей?

Дербиро. Господин прапорщик… это жестоко.

Деак. Война вообще жестокая штука. Венгерские пилоты бомбят занятую противником венгерскую территорию. Может быть, там живут их близкие. Но они должны бомбить эти села и города. Решайте: жизнь вашей жены или имя напарника.

Дербиро. Сигаретку можно?

Деак. Назвав имя своего напарника, вы еще не совершите никакого предательства. Вы же не за деньги выдаете его или ради спасения своей собственной шкуры. Вы спасаете жизнь другого, невинного человека.

Дербиро. Вы брат Ласло Деака?

Деак. Да. Только сейчас это несущественно.

Дербиро. Вы жестокий человек, господин прапорщик.

Деак. Жизнь жестока.

Дербиро. Насколько мне известно, на гражданке — вы учитель.

Деак. Правильно вам известно. Но у меня есть и свои политические убеждения.

Дербиро. После войны вам придется за все ответить.

Деак. Победители не отвечают, Дербиро. Они спрашивают ответ с других. А мы победим. Но и это к делу не относится. Не тяните время. Я хотел бы отпустить вашу жену домой.

Дербиро. Отпустите?

Деак. Даю вам слово.

Дербиро. А если вы не сдержите свое слово?

Деак. Вы должны верить мне. Ну? Как зовут вашего напарника?

Наступила долгая, на несколько минут, тишина. Только стальная проволока негромко шуршала. Затем снова послышался голос арестованного.

Дербиро. Его зовут Ласло Деаком.

Деак. Мой брат?

Дербиро. Да.

Мольке подождал несколько минут, но в кабинете, где шел допрос, стояла тишина. Что это? Или Деак в обмороке?

— В серванте найдется коньяк, Таубе, — небрежно бросил Мольке лейтенанту. — Достаньте и налейте.

Таубе выполнил приказание. Достав из серванта две рюмки, он поставил их на столик и наполнил.

— Дело запутывается, господин майор.

Мольке, расхаживающий по кабинету, остановился и повернулся к нему. Он смотрел на бокалы, в которых золотился напиток, а сам думал, что скоро кончатся его запасы, привезенные из Парижа, и следовало бы загодя позаботиться о пополнении. Ах да, лейтенант Таубе ждет его ответа! Мольке поднял свою рюмку и беззаботно улыбнулся…

— Наш друг Деак выкидывает финты, словно итальянский, фехтовальщик. Ваше здоровье, лейтенант.

— За ваше здоровье, господин майор!

Они выпили.

— Я назвал пароль, — сказал Таубе, — но господин прапорщик и ухом не повел. Начал философствовать об историческом романе.

— Да, я прослушал запись вашего разговора. Вы зря пустились в разъяснения.

Лейтенант, пригладив волосы, убежденно сказал:

— Надо было обеспечить себе отступление. Для того я и взял с собой «Звезды Эгера», чтобы мой интерес к этой книге был оправдан. Господин майор, надо бы сказать радиоперехватчикам, чтобы они проследили за прежней волной радиостанции Ландыша. Если Деак понял пароль, он умышленно не ответил на него, значит, он что-то подозревает и теперь попытается получить более подробную информацию из Москвы обо мне.

Мольке согласно кивнул и подумал, как все-таки легко работать, когда имеешь дело с умными и умеющими думать сотрудниками. Впрочем, нечего удивляться: офицеры абвера получают основательную подготовку. Это настоящие мастера разведки и контрразведки.

— Спасибо, Таубе, я уже распорядился. Так что вы правы.

Он пододвинул кресло поближе к столу, удобно расположился в нем и по-дружески принялся наставлять Таубе. Он говорил о методах советских разведчиков, потому что это самое главное — освоиться с их системой.

— Деак для меня труден как противник потому, что я не знаю устройства его мышления, структуру его логики. Моя ошибка, что я не удосужился поговорить с ним и потому теперь не могу поставить себя на его место, начать думать за него. — Мольке задумчиво посмотрел в окно и словно про себя добавил: — Ну, конечно, если увижу, что все летит к черту, я в общем-то хоть сейчас могу арестовать его. Какие-то доказательства я уже имею.

— Доказательства? — удивленно поднял брови Таубе. Выходит, Мольке скрывает что-то даже от него? Это непорядок. — Мне о них ничего не известно.

— Деак не доложил, о чем он говорил с Анитой, — засмеявшись, сказал Мольке.

— Знать ровно столько, сколько необходимо для выполнения задания! Кто это сказал, господин лейтенант?

— Если не ошибаюсь, — полковник Лоуренс. Вы правы, господин майор, — весело отвечал Таубе и с извиняющейся улыбкой закурил сигарету. — Это только моя личная обеспокоенность. Ведь если Деак что-то заподозрит, он быстренько смоется. И тогда на фронт отправится не только господин майор, но и я.

— Никуда он не денется, — твердо отрезал Мольке и поднялся. — Если он действительно Ландыш, то будет держаться до последнего патрона. Стойкость — характерная черта советской разведки. И свой пост он может оставить только по приказу. А ему положено стоять насмерть. Ведь у Ландыша приказ: спасти Ференца Дербиро.