22

Пожилой человек с изящными манерами, с тщательно ухоженными седыми волосами и по-детски голубыми глазами за стеклами очков в золотой оправе приветствует Абеля в архиве – большом подвальном помещении комплекса клиники святой Анны.

Герр Солтерман. Здравствуйте, герр Розенберг. Рад с вами познакомиться. Разрешите представиться: доктор Солтерман. А это мой коллега доктор Фукс. Мы заведуем архивом клиники святой Анны – самым большим больничным архивом в Европе и одним из самых больших в мире. Он занимает, герр Розенберг, несколько тысяч квадратных метров! В нашей картотеке числится более ста тысяч единиц. Но ведь и клиника святой Анны существует уже триста пятьдесят семь лет. Разумеется, в различных ее модификациях. Доктор Фукс и я, мы чрезвычайно рады наконец получить ассистента. Мы уже много лет просили об этом нашего директора, профессора Вергеруса, но безрезультатно. Поверьте, герр Розенберг, мы сердечно рады вам.

Герр Фукс (с заметным акцентом). Доктор Солтерман очень хорошо говорит по-английски, не правда ли?

Абель. Да, действительно.

Герр Солтерман. Доктор Фукс чрезмерно снисходителен ко мне. До войны я провел семь лет в Англии. Моя докторская диссертация была посвящена теме сексуальных извращений в творчестве Бена Джонсона. Интересная, но узкая тема.

Доктор Солтерман говорит с подчеркнутой скромностью, но ему явно не под силу победить соблазн порассказать о собственных научных достижениях. Доктор Фукс, следующий за ними по длинному проходу между бесконечными рядами высящихся до потолка полок, изредка позволяет себе одобрительные замечания и пояснения.

Позвольте осведомиться, герр Розенберг, имеете ли вы опыт работы в архивах?

Абель. Нет, к сожалению, я никогда…

Герр Солтерман. Так я и думал. Но неважно.

Я могу сегодня же дать вам ответственное, хотя и нетрудное с точки зрения техники архивного дела, задание.

Абель (улыбаясь). Я вам очень признателен.

Герр Солтерман. Мы уже посовещались с доктором Фуксом и пришли к общему мнению.

Герр Фукс (по-английски). Да.

В ходе разговора, открывая и закрывая за собой двери, они углубились в лабиринт переходов между рядами полок и теперь останавливаются в прямоугольной комнате с маленькими окнами под самым потолком. В одном ее углу притулился стол; комната слабо освещена единственной лампочкой.

Герр Солтерман. Вот ваше рабочее место, герр Розенберг. Работаем мы ежедневно с восьми утра до шести вечера. Обед в половине второго. Мы берем его по очереди на кухне клиники. Обеденный перерыв – полчаса. Нам разрешается также брать в специальных судках домой ужин – в наши дни это неоценимое преимущество. Остальные правила распорядка висят на стене над вашим столом. Ваше еженедельное жалованье вы будете получать по пятницам в кассе клиники. В недалеком будущем я пройдусь с вами по архиву и покажу все остальное. Всего наилучшего, герр Розенберг.

Абель (растерянно). Простите, но что же я должен делать?

Доктор Солтерман громко смеется, доктор Фукс улыбается. Они возвращаются и объясняют.

Герр Солтерман. Видите вон там на полке, справа, коричневые папки? Они очень дорогие, и мы их тщательно бережем. А вот тут, слева, желтые, они дешевле. Ваше первое задание – переложить документы из коричневых папок в желтые, а потом перенумеровать и пометить их по образцу коричневых.

Абель. А что делать с коричневыми?

Герр Солтерман. Вы поставите их туда, где прежде были желтые. Желаю удачи, герр Розенберг. Доктор Солтерман протягивает сухую, очень холодную руку. Доктор Фукс прощается столь же церемонно.

Абель. А как я отсюда выберусь?

Герр Солтерман. В обеденный перерыв за вами зайду я или доктор Фукс. Можете на нас положиться. Мы про вас не забудем. (Смеется, затем вновь принимает серьезный вид.) Да, кстати, чуть не забыл. Нелишне уведомить вас, что все материалы, хранящиеся в этой комнате, сугубо секретны. Их нельзя отсюда выносить, и вы не должны читать или пытаться расшифровать документы, проходящие через ваши руки. У нашей клиники, герр Розенберг, давние гуманистические традиции, и забота о благе человечества всегда была для нас законом. Все коричневые папки полны свидетельств о невообразимых человеческих страданиях, о битвах, сопутствовавших развитию науки, о ее победах и поражениях. Здесь сосредоточены ошеломляющие открытия, затрагивающие самые недоступные области человеческой природы.

Абель. Вы сами читали то, что собрано в этих папках?

Герр Солтерман. Естественно. Я прочел все, что есть в наших архивах. Не правда ли, доктор Фукс?

Доктор Фукс кивает в знак согласия.

Оба удаляются, закрывая за собой массивную железную дверь. Их шаги замирают в коридоре. Абеля оставляют одного в комнате, которая, как ему кажется, герметически изолирована от окружающего мира. Пытаясь справиться с неприятным чувством клаустрофобии, он надевает висящий возле доски объявлений серый рабочий халат и приступает к работе.

Он сразу же обнаруживает, что в каждой папке лежат папки потоньше. На каждой стоит кодовый номер, включающий цифру и букву. Осторожно раскрывает одну из папок потоньше. В ней – пачка скрепленных вместе убористо отпечатанных страниц. На первой странице любого из досье значатся имя и ряд определенных данных, а также три фотокарточки: одна анфас, две в профиль. Следующие страницы заполнены пространными наблюдениями, изложенными на немецком языке и по-латыни и перемежающимися указанием дат.

23

В обеденный перерыв Абель направляется к больничной прачечной; она помещается в квадратном кирпичном корпусе возле котельной с высокой трубой. Из вентиляторов, вмонтированных в высокие запотевшие окна, наружу вырывается пар, тающий на холодном ветру. За стеклами двигаются женщины, одетые в белое. На длинных тележках громоздятся кучи грязного белья. Оглушительно гудит большая сушка. Пол устлан отсыревшими досками. Увидев Абеля, Мануэла знаком просит его подойти к задней двери. Она ждет его на пороге, не смея пригласить в тесную, выкрашенную в зеленый цвет прихожую. Мануэла стоит в проеме узкой высокой двери с сигаретой в руке. На ней белый комбинезон и большой передник из дерюги. На голове белая косынка, на ногах – бесформенные башмаки на деревянной подошве. Лицо Мануэлы пылает, глаза туманит жар.

Абель. Как управляешься?

Мануэла. Кошмарно тяжелая работа.

Абель. Тебе плохо.

Мануэла. Нет.

Абель. Ты ела что-нибудь?

Мануэла. Мы обедаем в столовой для обслуживающего персонала клиники.

Абель. Когда ты кончаешь?

Мануэла. Думаю, смогу уйти в семь.

Абель. Мне позволено брать с кухни на дом ужин.

Это входит в жалованье.

Мануэла. Как тебе-то в архиве?

Абель. Прекрасно.

Мануэла. Пожалуй, нельзя мне дольше тут оставаться. Здесь ужасные строгости.

Абель. Мануэла!

Мануэла. Что?

Абель. Ты так исхудала и осунулась. (В приливе внезапной нежности, беспомощно.) Если бы я только мог…

Мануэла. Со мной все в порядке, Абель. Могло быть хуже. Ну, мне пора. Надо выкупить твое зимнее пальто. Ты насмерть простынешь, бегая всю зиму в этом.

Абель. А ты не можешь сказать, что заболела?

Мануэла. Я боюсь.

Она оборачивается и робко улыбается. За ее спиной возникает толстуха с одутловатым лицом. Мануэла снимает руку с косяка двери и направляется в глубь прачечной. Женщина, потемнев от злости, осыпает ее бранью, хватает за руку и толкает в угол.

Абель бегом возвращается в архив. Сворачивает за угол и съеживается от пронизывающего ветра. В глаза ему ударяет облако пыли. Кто-то осторожно берет его под руку, и Абель поднимает лицо. Перед ним Ханс Бергеру с в зимнем пальто с меховой опушкой и меховой шапке. Мимо проезжает автомобиль.

Ханс. Вас чуть не переехало.

Абель. Благодарю.

Ханс. Ну, как вам у нас нравится?

Абель. Я только приступил к работе.

Ханс. А Мануэла?

Абель. Спросите ее сами.

Ханс. Давайте соберемся как-нибудь вечерком все втроем. Хорошо?

Абель не отвечает. Молчит и Ханс.

Абель. Извините, я очень спешу.

Ханс. Да, конечно. Мы еще увидимся.

Абель спешит прочь, пытаясь побороть внезапный приступ безотчетного страха.

24

Доктор Фукс ведет Абеля по лабиринтам архива.

Герр Фукс. Доктор Солтерман после обеда ушел домой. Он слаб здоровьем. В последнее время я тут чаще один.

Внезапно он останавливается и обращает свое маленькое обеспокоенное личико к Абелю, в свою очередь тоже вынужденному остановиться. У доктора Фукса большие светлые, чуть выцветшие глаза; завитки жидких седеющих волос обрамляют высокий лоб; нос длинный и тонкий; губы печально сжаты.

Герр Фукс. Теперь, когда доктора Солтермана нет, я могу вам это сказать. (Шепотом.) Здесь происходит нечто страшное.

Абель. Где?

Герр Фукс. Здесь. В клинике.

Абель. В клинике?

Доктор Фукс кивает и озирается по сторонам, словно опасаясь, что за полками кто-то спрятался и подслушивает. Взяв Абеля за руку, он проводит его через боковой проход в маленькую комнатушку, отперев узкую зеленую дверь ключом из своей большой связки. Зажигает свет – лампочку без плафона – и подходит к одной из полок. Быстро отыскивает нужное и снимает серую папку, полную прошитых шнуром документов. Раскладывает их на столе перед Абелем и выжидающе смотрит на него.

Герр Фукс. Вы знаете, что это такое, герр Розенберг?

Абель. Я не понимаю по-немецки.

Герр Фукс. Это отчеты, подробные отчеты. С грифом «секретно».

Абель. Ну и?…

Герр Фукс. Это отчеты об экспериментах, проводимых в клинике под руководством профессора Вергеруса. Абель. Ничего не понимаю.

Герр Фукс. Вы не догадываетесь, какого рода эти эксперименты, герр Розенберг?

Абель. Нет. Как я могу догадываться?

Герр Фукс. Весьма необычные эксперименты…

Абель. Хм?

Герр Фукс. Это эксперименты на людях, герр Розенберг.

25

Когда в конце рабочего дня Абель выходит из архива, уже темно, но фонари выхватывают из мрака внутренний двор и главный вход в клинику. Доктор Фукс поднимает воротник пальто и, прощаясь, приподнимает шляпу. Его очки посверкивают, редкие вьющиеся волосы раздувает ветер. Произнеся учтивое «auf Wiedersehen»[3], он устремляется к трамвайной остановке. Темные зыбкие тени нависают над главным входом. Абель закуривает предпоследнюю сигарету и старается определить, где находится больничная кухня – длинный корпус, стоящий особняком в одном из внутренних дворов. Он натыкается на очередь; не менее ста человек продвигаются к длинному прилавку. В руках у каждого судки для пищи. Подойдя к прилавку, они протягивают свои талоны, и в списке делается отметка. Все это проделывается быстро, и после недолгого ожидания Абель оказывается перед женщиной, стоящей за прилавком. Он показывает свой талон, его фамилию ищут в списке. Женщина возвращает ему талон, качая головой и объясняя по-немецки, что Абелю надо пройти дальше, к следующему прилавку. Он не сразу, но все-таки понимает, что она имеет в виду. Человек, стоявший в очереди за Абелем, поздравляет его, почти без акцента замечая по-английски, что там пайки получше. Абель вежливо ему улыбается и переходит к другому прилавку, примыкающему к столовой для обслуживающего персонала клиники. В это время суток здесь почти пусто; за столом сидят несколько медсестер, они вполголоса разговаривают. Абель снова предъявляет свой талон. Внимательно изучив его, одна из них ободряюще кивает, быстро подходит к большому термошкафу, открывает дверцу, вынимает оттуда двойной судок и ставит его перед Абелем. Потом отмечает в списке, что его ужин выдан, объясняя по-немецки, что Абелю надлежит ежедневно подходить к ее прилавку. Она указывает на его фамилию, выведенную на крышке судка; Абель отвечает, что все понял.

26

В молчании Мануэла и Абель едят картофельный суп с капустой, зачерпывая со дна судка кусочки вываренного мяса. Они заедают это безвкусное варево черным хлебом, намазанным маргарином.

Абель. Этот мотор сведет меня с ума.

Мануэла. А я его и не слышала.

Абель. Но сейчас-то ты слышишь?

Мануэла. Да, теперь, когда ты сказал, слышу.

Абель. Чертовски жарко. Где тут можно окно открыть?

Мануэла. По-моему, окно открывается на кухне, то, что справа.

Абель рывком выходит из-за стола и идет на кухню. Распахивает единственное не заклеенное на зиму окно. Закуривает последнюю сигарету и тупо смотрит на желтую стену, огораживающую двор. Мануэла остается за столом. С едой она уже покончила.

Абель. Голова раскалывается от боли.

Мануэла. Кажется, у меня где-то есть порошки.

Абель. Мы прямо как в ловушке.

Мануэла. О чем ты?

Абель (срываясь на крик). Не будь идиоткой! Разве ты не чувствуешь, что мы попались? Сердце у меня колотится так, что вот-вот выскочит из груди.

Мануэла. Не устраивай истерики, Абель.

Он резко оборачивается, чтобы ответить ей, но сдерживает себя. Мануэла смотрит на Абеля с такой горечью, что вся его злость тотчас улетучивается.

Стоит нам только поддаться панике, и мы пропали.

Абель. Да, ты права.

Мануэла. Нам надо найти способ вернуться в цирк, все равно как. Нужно подыскать замену для Макса или разучить новый номер, для нас двоих. Ведь в этом нет ничего невозможного. Я уже кое-что придумала. Ты стоишь вот тут, а я здесь. И мы встречаемся над трапецией. Мы могли бы работать без защитной сетки – это дает много преимуществ. Хочешь, я поговорю с Холлингером? Он ко мне хорошо относится. Ну хотя бы на то время, пока будем репетировать? Мы наверняка сможем вселиться в наш старый фургон, да и на конюшне всегда найдется что делать. Абель не отвечает. Он принялся расхаживать между кухней и комнатой, до прихожей и обратно. Мануэла закрывает глаза и поджимает губы.

Абель. Голова болит.

Мануэла. Ты уже это говорил.

Абель. Ты уверена, что здесь нет утечки газа?

Мануэла. Уверена.

Абель. А почему?

Мануэла. Потому что я проверяла.

Абель. Значит, и ты думала, что есть утечка газа?

Мануэла. Да. Потому что у меня тоже болит голова. Я больна, Абель. У меня жар. Ты мечешься как ненормальный. Если хочешь – уходи.

Абель. Итак, ты меня гонишь?

Мануэла. Я просто говорю, что ты можешь идти, куда тебе угодно. У тебя нет передо мной никаких обязательств, и у меня тоже. Я сделала все, что было в моих силах, чтоб мы не пропали. Больше я не могу. (Кричит.) Слышишь? Не могу! Плевать мне на твои страхи! Плевать мне на тебя!

Абель. Значит, ты хочешь, чтоб я убрался?

Мануэла. Нет.

Абель. Бедняжка Мануэла.

Мануэла. Тебе правда меня жаль? Или ты насмехаешься?

Она встает из-за стола и протягивает к нему свои исхудавшие руки. Он делает шаг ей навстречу, привлекает к себе, и они долго стоят обнявшись. Внезапно начинают целовать друг друга и падают на кровать.

Абель. Я не могу.

Мануэла. Давай просто полежим обнявшись.

Абель. Нет, не могу.

Мануэла. Лежи спокойно. Ведь хорошо же.

Крепко обнимаются. Мануэла протягивает руку и выдергивает из розетки вилку лампы на ночном столике. Из кухни на противоположную стену падает квадрат света. В полумраке каждый с трудом различает лицо другого.

Абель. Нет, не могу я так лежать.

Мануэла (умоляюще). Ну совсем немножко…

Не разжимает объятий. Постепенно тело Абеля расслабляется, он закрывает глаза, и его голова опускается на плечо Мануэлы. Вскоре опять слышится глухой, отдаленный рев мотора.

Абель резко высвобождается из объятий Мануэлы и садится на кровати. Закрывает лицо руками, немедленно отводит ладони, встряхивает головой и встает. Выходит в прихожую, надевает пальто, возвращается, нерешительно стоит в дверях. Видит, что Мануэла с низко опущенной головой сидит на кровати. Хочет что-то сказать ей, но не находит слов. Мануэла тоже точно онемела.

Абель опрометью выбегает из дома.

27

К ночи в среду, 7 ноября, правительство мобилизует для охраны Берлина войска чрезвычайного назначения. Невероятные, не поддающиеся проверке разноречивые слухи выплескиваются в тайфун, который сменяется настороженной, выжидающей тишиной. У административных зданий и на главных улицах города появляются патрули; других видимых признаков гражданской смуты нет. Из-за недостатка продуктов в Берлине закрылось еще какое-то количество лавок и продовольственных магазинов. В порту все замерло: там уже два дня бастуют докеры. На несколько часов в день отключается электричество. Поставки угля на газовые заводы и в жилые дома практически прекратились. В атмосфере подкрадывающегося паралича в городе лихорадочно пылает ночная жизнь, словно скрытый очаг тепла в глубинах обреченного организма.

28

Абель забрел в бар на Курфюрстендам. Он переполнен публикой, только что высыпавшей из театров и кинозалов. Абель кладет на стойку оставшийся доллар, и ему немедленно наливают рюмку коньяку, затем вторую и третью. В центре зала, на крохотном пятачке, тесно прижавшись друг к другу, танцуют посетители. Четверо негров исполняют джазовую мелодию; резкий свет падает на их рыхлые, лоснящиеся лица. Абель расплачивается; в руки ему суют толстую пачку кредиток.

Он бесцельно слоняется по боковым улочкам в окрестностях Курфюрстендам. Здесь темнее, машины проезжают редко. Мимо, грохоча, проносится грузовик с солдатами; какая-то девица хватает его за рукав и визгливым, жалобным голосом предлагает свои услуги. Абель стряхивает ее руку и поспешно движется вперед, почти бежит. Свернув за угол, он в растерянности останавливается. Сердце стучит, голова разламывается от боли, он в стельку пьян и чувствует себя отвратительно. С одной стороны улицы мостовая разобрана. На другой примостилась скромная лавчонка, где продают нитки, шелк, шерсть для вязания. На витрине крупными белыми буквами выведено: А. РОЗЕНБЕРГ: ТОВАРЫ ДЛЯ РУКОДЕЛИЯ. Обойдя груду булыжников, Абель переходит улицу и вглядывается в слабо освещенную витрину, в которой разложены яркие скатерти, подушечки, вышивки и мотки шерсти. Снова и снова перечитывает он слова: А. РОЗЕНБЕРГ: ТОВАРЫ ДЛЯ РУКОДЕЛИЯ. В темной глубине лавки открывается дверь, и на фоне освещенного прямоугольника становится различима фигура пожилого человека. Следом за ним в полосу света вступает худая сутуловатая женщина с пучком густых темных волос на затылке. У мужчины под мышкой две конторские книги, у женщины в руках корзинка. Они о чем-то говорят между собой, но Абель не может разобрать.

Инстинктивные движением подняв с мостовой булыжник, Абель с размаху запускает им в витрину; с громким звоном стекло разбивается. Женщина вскрикивает и указывает на Абеля. Мужчина швыряет счетные книги на прилавок и кидается к выходу. Повернув ручку, распахивает дверь. Абель замер в неподвижности; с возрастающим возбуждением предвкушает он ярость хозяина лавки. Тот без слов набрасывается на обидчика, трясет его, затем отпускает, чтобы дать тому возможность защитить себя. Но Абель не двигается. Снова и снова бьет его мужчина по лицу; женщина вцепляется Абелю в волосы и царапает ему шею. Мужчина ударяет его в грудь, и Абель, потеряв равновесие, падает на груду булыжников. Теперь он видит, что вокруг собралась толпа зевак, жаждущих поглазеть на интересное зрелище. Мужчина с усилием поднимает Абеля на ноги, поворачивает и прижимает к стене. Очки у лавочника слетели, и свет из окна падает на его лицо. Абель чувствует на себе его дыхание, отдающее крепким турецким табаком. Большие серые глаза вытаращены и полны слез; огромный рот дрожит, выговаривая непонятные слова. Женщина за его спиной тщетно умоляет прохожих вызвать полицию. Внезапно Абель ощущает жгучую боль – лавочник ожесточенно бьет его по щекам. И тут Абель поднимает руки, мертвой хваткой стискивая противнику запястья. Ярость на лице мужчины сменяется страхом по мере того, как Абель медленно заставляет его встать на колени. Затем он вдруг отпускает его и идет прочь. Осыпая оскорблениями и цепляясь, его преследует женщина. Он вынужден остановиться и повернуться. Пучок раскололся, и густые темные волосы рассыпались по плечам женщины; ее худое, объятое злобой лицо приближается, и она плюет в Абеля. Одной рукой обхватив женщину за талию, он прижимает ее к себе, запуская другую в ее густые волосы. Затем наклоняется и целует сузившийся в злой гримасе рот. Абель долго прижимает ее губы к своим, потом, оборвав поцелуй, отбрасывает ее в сторону. Вне себя от ярости, женщина вопит и падает на тротуар. Абель бежит, сворачивает за угол и останавливается. Он вынужден ухватиться за стену: тело его содрогается в беззвучных конвульсиях.

29

Остановившись перед Абелем, его внимательно разглядывает уличная женщина. Он предлагает ей идти своей дорогой. Она заявляет, что говорит по-английски. Он парирует, что его это нисколько не интересует. Она замечает, что выглядит он неважно. Абель советует ей убираться к дьяволу. Полно, они и так пребывают в его владениях, смеясь, отвечает она. Абель поднимает голову. Она небольшого роста, с синими, сильно подведенными глазами на круглом, одутловатом лице. На девице короткий кожаный жакет с поясом и меховым воротником, на крашеные, коротко стриженные волосы натянута ярко-зеленая шляпка колоколом. Взяв Абеля под руку, она переводит его через дорогу. Войдя в боковой проулок, они проходят под аркой в плохо освещенный, провонявший мочой двор. Отперев выкрашенную в красный цвет обшарпанную входную дверь, она тянет его за собой по крутой деревянной лестнице. Несколько тусклых лампочек без плафонов выхватывают из темноты облупившиеся двери и сломанные перила. На четвертом этаже она останавливается и отпирает одну из дверей, вталкивая его вперед себя за портьеру. Они оказываются в тесной прихожей, на одной стороне которой – стол, накрытый заляпанной клеенкой, со спиртовкой, кастрюлями и несколькими пустыми консервными банками, на другой – вешалка для верхней одежды. Полуоткрытая узкая дверь ведет в соседнюю комнату, из которой доносится граммофонная музыка и просачивается неяркий розовый свет. Девица стучит в дверь и, не дожидаясь ответа, берет Абеля за руку и втягивает его внутрь.

На полу сидит молодой негр в оранжевом пиджаке, надетом прямо на голое тело. На незастланной постели растянулась долговязая девица с большой грудью и узкими бедрами. Плечи она прикрыла восточной шалью. Лицо ее нездорового бледного оттенка; она хрипло смеется. Сидящий на полу негр извергает монотонный словесный поток.

Монро. И она еще заявляет, что я импотент… Микаэла, скажи ей, что кому-кому, а ей-то уж лучше помолчать. Прошу тебя, скажи этой мерзкой шлюхе, что у нас с тобой это было раз пятнадцать, не меньше.

Микаэла. Меня зовут Микаэла.

Стелла (хрипло хохоча). Вконец свихнулся черный ублюдок! Если у тебя клиент, мы с Монро можем перейти в другую комнату, хотя здесь гораздо теплее. Кстати, как тебе этот дымок? Настоящий, из Индонезии, гарантирует море удовольствия.

Микаэла (Абелю). Снимай пальто.

Абель. Нет уж, спасибо. (Садится в низкое, продавленное кресло у двери.)

Монро (визгливо). Ну и тварь же ты, Стелла! Все это говорят. Другой такой не сыщешь. Еще вчера слышал. Ты совсем сбрендила.

Стелла (громогласно). Микаэла, ты меня знаешь и Монро ты тоже знаешь. Так что если ты скажешь, что он только собрался с тобой переспать, то уже соврешь.

Микаэла. Там что-нибудь осталось?

Стелла. В ящике. Я тебе немного оставила.

Микаэла (добродушно). Очень мило с твоей стороны, учитывая, что он мой.

Монро. А помнишь, как ты попала в больницу и все были уверены, что у тебя сифилис? Кто тогда каждую ночь ложился с тобой и утешал тебя, рискуя подцепить его?

Стелла (кричит). Какого черта, да не было у меня сифилиса!

Монро. Но ты-то думала, что есть. Ну и вид же был у тебя тогда. Паскуда. Все знают, что такой паскудной шлюхи, как ты, на всей Штейнштрассе не сыщешь.

Пластинка кончилась, и игла царапает пустую борозду. Монро заводит граммофон и перевертывает пластинку. Микаэла достала из ящика ночного столика маленький стеклянный пузырек. В нем – тонкий слой белого порошка. Она осторожно отсыпает чуть-чуть на указательный палец, подносит к носу и вдыхает.

Микаэла. Хочешь кайф поймать?

Абель качает головой.

Микаэла раздевается, бросая одежду где придется. Перешагнув через Монро, целующего ее в зад, она открывает шкаф, достает салатного цвета кимоно и принимается пристально разглядывать себя в зеркале; у нее белое тело, большая грудь и круглый живот.

Стелла. Опять он тебя хлестал, этот проклятый садист, к которому ты ходишь по четвергам.

Монро. С тобой-то я в любой момент могу… Только эта крикливая стерва, что там разлеглась, меня нервирует.

Микаэла смеется и ложится на живот в изножий широкой кровати. Стелла вторит ее смеху хриплым гоготаньем. На обеих действует кокаин.

Абель. Здесь?

Все головы поворачиваются к нему. В тени, отбрасываемой полузакрытой дверью, он откинулся назад, покачиваясь в скрипучем кресле. Его шляпа лежит на полу.

Монро. Что здесь?

Абель. Ты сказал, что с Микаэлой можешь в любой момент? Давай сейчас.

Стелла (взвизгивая от смеха). А ты, значит, из таких!

Монро. А что, почему бы и нет? Но если ты, парень, думаешь получить бесплатное удовольствие, то ошибаешься.

Микаэла. Давай, Монро. Покажем, из какого теста мы сделаны.

Стелла. Я тоже ставлю на то, что у него ничего не получится.

Она тянется к сумочке, висящей на спинке кровати, и швыряет в лицо Монро кучу бумажных ассигнаций. Абель лезет в карманы и показывает деньги.

Абель. Ну, а теперь как? Хочешь? Совсем богачом станешь, Монро. (Он через всю комнату швыряет кредитки, затем встает и переходит на сторону Микаэлы, которая громко разговаривает сама с собой.)

Микаэла. Ну вот, наконец-то… Сейчас самый кайф… Сейчас Монро пойдет следом за майором Гиммлером, а Гиммлер – за доктором Фейером, а Фейер – за генеральным инспектором Вагнером. А уж потом – все равно кто. В конце концов мне без разницы. Все одинаковы. Давай скорей, Монро, пока кайф не прошел. Лучше не бывает. Можешь оставить себе все деньги – и Стеллы, и этого парня, который не говорит, как его зовут.