Наша семья функционировала обычным для шестидесятых годов порядком. Мама воспитывает детей (Клаудия была на четыре года младше меня), готовит еду, стирает, объединяет все частные стороны жизни. Отец каждый день по двенадцать часов на работе, зарабатывает с нуля средства к существованию.
      Однажды он купил грузовик, потом второй, и в один прекрасный день у него их стало двести пятьдесят.
      Мои воспоминания начинаются еще в период нашей бедности. Я уже рассказывал в главе «Ferrari», что две недели каникул в Риччионе были вершиной семейной жизни, настоящим блаженством. Сначала мы пользовались водным велосипедом, но вскоре наступила очередь арендованного мопеда и трассы картинга.
      У моего отца не было типичной для взрослых боязливости. Он разрешал мне почти все намного раньше положенного обычно времени. Первый маленький мотоцикл я получил в шесть или семь лет. В двенадцать я хотел мопед, но отец полагал, что нельзя излишне напрягать великодушие жандармерии. Потом я сломал ногу, катаясь на лыжах. Это разжалобило его, и он купил мне мотовелосипед, чтобы мне не нужно было далеко ковылять в гипсе. Гипсовая нога впоследствии поехала со скоростью 80, потому что мотовелосипед, разумеется, был улучшен.
      Тогда предприятие отца работало уже очень успешно. Я заметил это по тому факту, что получил в подарок замечательные лыжи и лыжные ботинки.
      Половину каникул я должен был работать на фирме. Сначала это были вспомогательные обязанности в бюро. Потом уже была регулярная работа в мастерской. Так я получил хорошее понимание того, как устроен мир, и рано стал самостоятельным.
      Мне было не больше 16, когда отец стал ссужать мне деньги на покупку автомобилей после аварии. Я ремонтировал их и снова продавал, естественно, с прибылью. Я должен был своевременно и точно возвращать деньги, как в банке, вместе с накладными расходами. Я понял раз и навсегда: «выручка минус инвестиции минус расходы равняется чистой прибыли». В Тироле у нас есть для этого грандиозное понятие Uberling, лучше суть дела и не выразишь.
      Частью системы было также и корректное деловое поведение. Я вполне мог бы высказать пару хитрых идей, как можно было бы на аварийном автомобиле урвать со страховой компании еще один быстрый шиллинг. Но отец был тут непреклонен и говорил — «нет, так мы делать не будем». При всей ловкости его делового ума у него всегда были четкие границы поведения. И так же четко он передал их мне.
      Раннюю самостоятельность взрослого человека я воспринимал фантастически, ни в коем случае не как обузу, а как предмет, обогативший мою юность. Я совершенно убежден, что метод, по которому я взрослел, имеет много общего с более поздними моими успехами и оптимистичным отношением к жизни.
      Единственная тема, в которой у нас с отцом возникали проблемы, была моя школьная карьера. Он мечтал о сыне, который ходит в умную школу, да еще и учится там каким-то умным вещам.
      Это не могло воплотиться. Для этого я был чересчур нахальным и непокорным учителям, кроме того, вся эта школа меня абсолютно не интересовала. Поэтому вся энергия автоматически должна была вылиться в разные выходки, в то, что сейчас называют practical jokes. Я добился того, что мне можно было учиться на автомеханика, и эта профессиональная школа уже сама по себе была достаточно неприятной. Мои шутки над учительским корпусом были действительно беспощадны, зато ученические успехи были на нулевой отметке. Основное заключение учителей было: «Бергер, из тебя никогда ничего не получится».
      Как отец смог в самый дикий период моей жизни (скажем, от 12 до 18 лет) остаться хладнокровным, можно объяснить только его огромной сердечностью и мужеством. Он не боялся за себя, поэтому не боялся и за сына, какие бы глупости тот не совершал. Ему было приятно не знать обо всем, но о большинстве он узнавал все равно. Он проявлял авторитарность лишь тогда, если не мог этого избежать, например, если звонили из жандармерии.
      В восьмидесятые годы фирма Йоханна Бергера была зарегистрирована как крупное транспортное предприятие. Отец отделил одно из подразделений («Europatrans») и передал его мне, предполагая тем самым мое развитие как предпринимателя. Вначале это было очень увлекательно, но позднее все хуже стало совмещаться с моей профессией гонщика.
      Я потерял интерес к нашему бизнесу, который совершенно не подходил к моему внутреннему миру, и подвел окончательную черту под ним. Благодаря моим доходам в качестве гонщика я довольно рано стал финансово независим и уговорил отца немного сбавить темп его работы.
      Он был действительно невероятным борцом, не знающим покоя и неутомимым предпринимателем. Предприятие с персоналом в 500 человек имело отделения: транспортного дела, продажи автомобилей, производственное (комплектующие к грузовым автомобилям), топливное и мастерскую. Фирма имела годовой оборот почти в миллиард шиллингов и достойную прибыль. Отец мог бы вернуться к спокойной жизни и чаще сопровождать меня. В самолете всегда было для него место, конечно, и на корабле тоже. Но он стал к тому времени односторонним и не мог больше выбросить бизнес из головы.
      Он не мог торчать возле меня, глядеть на море и радоваться, если на поверхности плеснет рыбка. Он радовался только, если видел свои шины, контейнеры, моторы и электродинамические тормоза-замедлители. В этом отношении мне было его жаль, все же я был рад, что являюсь другим. У меня никогда не было проблем с тем, чтобы после периода полнейшей концентрации вновь отключиться и начать валять дурака.
      За исключением этого наши отношения были настолько прекрасны и гармоничны, насколько это вообще может быть между отцом и его выросшим сыном. Он волновался вместе со мной и был моим восхищенным болельщиком и другом. Я, в свою очередь, по-прежнему уважал его талант как бизнесмена. Не было ни одного контракта или опциона в моей карьере, который я не обсуждал бы с ним.
      Моя сестра идеально подходила в семейную идиллию. С ней можно было и в огонь и в воду, веселой, остроумной, озорной. Как семья Бергеры, отец, мать, дочь и сын были очень счастливы.
      Мой отец был арестован 9 августа 1994 года в Киферсфельдене. Киферсфельден — пограничный город на немецкой территории. На другой стороне — Куфштайн и Вергль, все это считается нижней долиной реки Инн и тесно связано друг с другом. Отец был на ужине у бургомистра, когда жандармы очень вежливо попросили его выйти и почти извинились за то, что они, к сожалению, должны его арестовать. Он был препровожден в Ульм, в камеру предварительного заключения немецкого ведомства.
      Я был на яхте в Сен-Тропе, там же была и Клаудия. Позвонила мама и рассказала об аресте. Хотя я был очень сильно сбит с толку, но подумал об этом только как о забавной путанице, которая должна быстро разрешиться.
      Сначала я уловил следующее. В бизнесе моего отца, оперирующего по всему миру, вполне могли оказаться несколько контактов различного рода, обстоятельства которых нужно было вначале проверить. Бизнес стал интернациональным. У отца не было боязни новых контактов, и он считал себя способным на многое. У него было также честолюбие игрока, который хотел бы стать особенно ловким. Если что-то пошло не так, вполне могло случиться, что он из-за простого контакта с одной из таких фигур попал в сферу интересов прокуратуры.
      Между тем нам стало с неутешительной стороны известно o делe Рамозера. Обыск в доме отца хотя и стал достаточно тревожным сигналом, но мы считали его максимумом всех неприятностей. Одно требование немецких чиновников явиться на допрос отец не выполнил, поскольку его адвокат заявил о возможности вполне провести его и в Австрии. Так что он без опасений вновь поехал через границу, как почти каждый день, поскольку в Киферсфельдене у него тоже было предприятие.
      Я полетел в Штутгарт, где производились первые допросы участников процесса. После разговора с адвокатом я был убежден, что через два-три дня мы вытащим отца.
      Подозрение против него было следующее. Мнимой готовностью инвестировать в предприятие по производству деревянных профилей в швабском городе Троссинген он якобы поддержал махинации итальянца Джанфранко Рамозера. Рамозер задумал аферу со стрoительством этого завода и выманил при этом у немецкого банка кредит в 17,5 млн. марок. В действительности Рамозер еще до того имел существенные долги перед моим отцом (по лизинговым сделкам и распродаже грузовиков). Так следствие подозревало заинтересованность отца в получении Рамозером денег.
      Через несколько дней Йоханн Бергер отнюдь не был на свободе, и я стал подумывать, что дело может затянуться.
      Что касается атмосферы общения, это была катастрофа. Столь избалованная звезда, как я, с такими жизненными аспектами никогда до этого не сталкивалась. Вот вдруг — тюремные ворота, и вместо «Здравствуйте, господин Бергер!» слышишь «Ждите, пока Вас не вызовут». Недостойные постыдные обстоятельства встречи с отцом, вместе с ежесекундно бдящими надзирателями. И как обливалось кровью сердце при прощании, поскольку я не мог ему помочь.
      Вначале у меня были некоторые сомнения, не сам ли отец виноват в своем бедственном положении. Может быть, он слишком уж схитрил, сунул нос куда-то и не высунул своевременно?
      Но чем больше я засовывал свой собственный нос в это дело, тем больше погружался в невероятное болото, которое образовалось на протяжении пяти лет.
      Очевиден был, во-первых, крупный трюк в общем-то посредственного мошенника. Он хотя бы потому не мог принадлежать к высшей лиге, поскольку был уже осужден и перемещался между немецкими, французскими и швейцарскими тюрьмами. Повсюду на него был спрос. Но все говорило о связях с высшим эшелоном, также и тот факт, что все 17 миллионов марок исчезли, как по волшебству. Раз некоторые следы вели в Италию, недалеко было и предположение о связях с мафией, во всяком случае, об этом открыто говорилось.
      Очевидно было также, что немецкий прокурор решил играть по-крупному. Он помешался на том, что «главным мозгом», который, так сказать, управлял Рамозером, должен был быть Йоханн Бергер.
      Большое болото возникло также из-за ошибок второстепенных участников. Это был прежний адвокат моего отца, это были, прежде всего, служащие обеспечившего кредит банка, которые сыграли странные роли, это был один известный архитектор с ошибочными строительными отчетами. Так друг на друга наложились большой удар и маленькие мошенничества.
      И в центре всего — мой отец, который во всей этой игре единственный обладал двумя качествами: он был уязвим, и он обладал существенным состоянием, на которое можно было обратить взыскание. Иначе уже давно вся сущность этого дела, «конструкция» которого восходит к 1989 году, испарилась бы.
      Ситуация развивалась настолько абсурдным образом, что было невозможно предположить, когда будет (и будет ли вообще) предъявлено обвинение. Между тем мы беспокоились за здоровье отца. Годом ранее ему удалили надпочечник, причем в крови были обнаружены опухолевые клетки. С тех пор он был под постоянным врачебным уходом, который теперь полностью прекратился. Даже такие простые вещи, как взятие крови, приравнивались к делу государственной важности. Было непостижимо, с каким рвением прокурор затягивал обследование специалистом по опухолям из Мюнхена (между делом приходила немецкая военврач и сказала после визуального контакта: «С ним все в порядке»).
      Все это дело затрагивало меня еще и потому, что я не мог полностью выбросить его из головы во время работы. Какой смысл работать в зале, приводя в движение тренажеры, вместо того, чтобы еще большие рычаги привести в движение для освобождения отца, который нуждался в срочном медицинском обслуживании?
      В таких ситуациях Ferrari не сравнить ни с кем. Ты нигде не найдешь большего понимания по личным проблемам, к тому же касающимся семьи. Я мог поплакать в жилетку как у Монтеземоло, так и у Жана Тодта, оба оказывали большую помощь.
      Как в плохом сценарии, нас неизменно преследовали неудачи. При подаче жалобы в земельный суд выяснилось, что наш адвокат пошел на тайную сделку с прокурором (как в Америке, половинное признание / пoловинное наказание), что для отца просто не могло быть предметом разговора. И вот у нас новый адвокат, незадолго до напрасно ожидаемого освобождения. И тут прокурор достает какой-то чек и говорит, а этот миллион откуда? Это вообще не касалось отца, как выяснилось вскоре, но освобождение вновь накрылось медным тазом.
      Для разнообразия меня пытались шантажировать («6 миллионов долларов за оправдательные материалы, которые немедленно повлекут освобождение вашего отца»). Вообще во всем этом деле мой авторитет не стал помощником, а лишь окрылял фантазию партнеров и авантюристов. И роль моего отца в качестве тирольского примерного предпринимателя влияла на весь процесс скорее негативно. Имелся по крайней мере кто-то один, достаточно ценный, чтобы вцепиться в него. Рамозер сам по себе был никто, да к тому же давно за решеткой.
      Через пять месяцев после ареста это дело в своей абсурдности стало настолько привлекать внимание, что журнал «Spiegel» посвятил ему целый разворот. Заголовок: «РАЗНОВИДНОСТЬ ОГРАБЛЕНИЯ БАНКА», как назвал перед судом свою аферу приговоренный Рамозер. Для своих махинаций «Рамозер использовал бесчисленных людей в качестве инструментов», приводилась цитата из приговора штутгартского судьи.
      Что касается так называемого соучастника Бергера, то «Spiegel» поражался бросающемуся в глаза озлоблению штутгартской прокуратуры («хочет определенно показать австрийцу Бергеру свою жесткость»), беспечности банка и политике сокрытия фактов в земле Баден-Вюртемберг. «Кажется, что для каждого прокурора очень заманчиво непреклонностью против авторитетных подозреваемых отвести обвинения от упущений местных банковских менеджеров».
      После более чем полугодового предварительного заключения, все еще без предъявления обвинения, моего отца выпустили на свободу. Правда, с запретом выезда с территории Германии и залогом в два миллиона марок. Он вместе с мамой оборудовал квартиру в Киферсфельдене, ждал своего процесса и пытался управлять фирмой на расстоянии, насколько это было возможно.
      А там во время отсутствия отца разыгралась следующая драма. С момента его ареста все десятилетиями выстроенные банковские и деловые отношения фирмы Бергера в Вергле вдруг практически обесценились. Возникла иррациональная паника, которая в самый неблагоприятный момент пошатнула положение фирмы. А неблагоприятным момент был потому, что предприятие сделало большие инвестиции, среди прочего — в развитие новых продуктов. Папа видел шанс сделать бизнес в мировом масштабе благодаря патенту вихревого тормоза (дополнительная система торможения для грузовиков). И вдруг все разговоры о продаже моментально прекратились, поскольку твое предприятие оказывается втянуто в мошенническую аферу.
      Я сам не мог и не хотел заниматься фирмой, поскольку тогда должен был бы завязать с гонками.
      Руководство фирмой моей сестрой и ее мужем шло не совсем так, как представлял себе папа.
      Все это вело к тому, что у Йохана Бергера по ту сторону границы постепенно кончалось терпение. Грызня между земельным судом и прокуратурой не позволяла ни прекратить расследование, ни предъявить обвинение, и однажды отцу все это надоело. Он переехал через границу, прямо в суд Иннсбрука, и предстал перед австрийскими чиновниками. С немецкой точки зрения этот поступок был «побегом», однако на самом деле не представлял ничего иного, как перенос судебного процесса в Австрию.
      Внешние обстоятельства стали лучше, но добавились новые проблемы. Уважаемый ранее бизнесмен Йохан Бергер очутился в социальном вакууме (в Тироле это происходит удивительно быстро), кроме того, он вступил в едва выносимую для него конфронтацию с дочерью. Клаудия стала высказывать странные мысли, точнее говоря, мысли своего мужа.
      Так же, как за время предварительного заключения семья самым тесным образом сплотилась, так теперь разыгрался совершенно другой, кошмарный сценарий. Отец, психически и физически измотанный, чужой в родном городе, с трудом узнавал свою дочь и не знал, как дошло до того, что ему был запрещен вход на собственную территорию.
      Дело зашло столь далеко, что семья распалась. Отец потерял дочь, а я — сестру.
      За месяцы и годы этой катастрофы я все отчетливее узнавал себя в отце. Его пионерский дух, его сила, его таланты дали мне шанс на фантастическую карьеру. Этой жизнью, которая делает меня таким счастливым, я по большей части обязан ему. Так что в определенный момент для меня не стало ничего более важного, чем помочь ему вновь обрести личность, репутацию, честь. И это старомодное слово я применяю здесь полностью намеренно.

      Процесс был подготовлен в Иннсбруке, теперь с доктором Рудольфом Визером в качестве адвоката отца. Это был старый лис в области уголовного и хозяйственного права из Иннсбрука. Материалы дела наполняли 109 толстых офисных папок, все разрослось настолько чудовищно, что личности моего отца почти нельзя было там найти.
      С момента «побега» прошло еще полтора года, пока дошло до процесса против Нагиллера (адвокат отца в период возникновения дела) и Йоханна Бергера по статье «Cоучастие в мошенничестве». Суд отказался от применения предварительного заключения, папа снова мог вести в некоторой степени нормальную жизнь. Фирма также понемногу раскручивалась, и все продвигалось в нормальном направлении.
      Когда срок суда приблизился, не было абсолютно ничего, что омрачило бы предвкушение радости от ожидавшегося оправдательного приговора. Все инсайдерские сплетни юристов, каждая внешняя деталь и лучившийся уверенностью доктор Визер указывали на благоприятный исход дела.
      Март 1997. Позади для меня остался Гран-при Австралии, перед обеими гонками в Южной Америке последние тестовые заезды Benetton проводились в Сильверстоуне. В зале суда для отца друзьями были подготовлены поздравительные транспаранты, а у меня под рукой был мобильный телефон. Мой представитель в прессе Вальтер Делле Карт должен был позвонить мне сразу после вынесения оправдательного приговора.
      Телефон наконец зазвонил. Но это был Георг Киндль из «Ньюс». Что я думаю по поводу приговора?
      — Какого приговора?
      — Ну… пять лет и четыре месяца.
      Наверное, всю жизнь у меня будут мурашки по коже при воспоминаниях об этом моменте.
      Я не мог дальше вести машину, прервал заезды и вылетел домой к родителям. Адвокат подал кассационную жалобу, так что отец был на свободе.
      Кроме того, что мы пытались утешить друг друга, я усиленно размышлял о предшествовавшей неверной оценке ситуации. Какое объяснение существовало для такого гротескного ошибочного приговора?
      Естественно, нашего адвоката нельзя было рассматривать как объективную сторону этого процесса. Тем не менее, я попросил его как можно понятнее, то есть не на юридическом диалекте немецкого, изложить закулисную сторону событий.
      Цитирую доктора Рудольфа Визера: «Суд исходил из того, что Йоханн Бергер был не жертвой Джанфранко Рамозера, уже давно осужденного за мошенничество, а соучастником. Он представил себя потенциальным инвестором фабрики по производству деревянных профилей в Германии, которая никогда не была построена, и тем самым способствовал обеспечению кредитных потоков Рамозеру. О том, как последнему могло удаться выманить деньги в потерпевшем банке, в судебном выступлении было сказано следующее касательно его личности: он был „настоящим мастером обмана, способным не только убедительно рассеивать возникавшие в отношении него опасения, но и привлекательно представлять планы и намерения“. Суд констатировал, что только так можно объяснить тот факт, что Рамозер по не зависимым друг от друга делам почти одновременно смог выманить у пяти банков четверть миллиарда шиллингов. Было признано, что все директора банков могли бы позволить Рамозеру обмануть себя, только в отношении Йоханна Бергера такой возможности признано не было».
      Доктор Визер далее: «Приговор, вынесенный в Австрии, базировался на предварительных расследованиях, проведенных исключительно в Германии. Все три главных свидетеля отклонили просьбу прибыть в Австрию: Рамозер (под арестом во Франции), немецкий планировщик-архитектор, который обманул банк мнимым прогрессом в строительстве, и, наконец, (немецкий) директор банка собственной персоной, который разрешил выплаты, несмотря на то, что существенные условия одобрения кредита (поток собственных денежных средств, подтверждения инвестиций) не были выполнены и несмотря на то, что у него был ревизионный отчет собственной правовой службы о том, что в этом деле некоторые детали подозрительны».
      Доктор Визер к вопросу мотивов: «Никто так и не смог объяснить, какой мотив мог иметь Йоханн Бергер для того, чтобы за те два миллиона марок, которые он, как тогдашний кредитор, охотно получил бы от Рамозера обратно, заниматься криминалом такого масштаба. Поскольку дело о пропавшей кредитной сумме должно было бы неизбежно в один прекрасный день открыться. Другого не дано. Почему человек, который обеспечен и владеет уважаемой фирмой, одним словом, совершенно не намеревающийся уходить в подполье, станет заниматься этим?»
      После первого шока все надежды обратились к Верховному суду. Мы все единодушно были уверены в успехе, и отец тоже.
      Между тем положение фирмы стабилизировалось. Нужно было внедрить новое руководство предприятием, которое в сотрудничестве с Йоханном Бергером стало бы использовать его ноу-хау на благо фирмы. Для увольнения старого директора и назначения нового, Альберта Майера, была согласована дата — 9 июля 1997 года — в Зальцбурге, в канцелярии адвоката. Эта дата должна была стать для отца самым радостным, что он пережил за последние три года, поэтому он пребывал в эйфории.
      Майер находился в Лихтенштейне, Бергер в Вергле, адвокат в Зальцбурге. Посреди лета — идеальное положение дел для восторженного пилота спортивного самолета. Да к тому же отцу была противопоказана прямая дорога по автобану в Зальцбург. Она проходит по немецкой территории. А в Германии Йоханн Бергер по-прежнему считался лицом, подлежащим аресту (статья шенгенского соглашения, по которой австрийский судебный процесс отменял бы немецкий, еще не вступила в силу). Так что совершенно естественным выглядело, что отец заберет Майера в Вадуце и летит с ним в Зальцбург. Так и договорились.
      Необычно для этого времени года, 9 июля в нижней долине Инна господствовал туман. Это была погода, в которую полета для удовольствия точно не получится. Но, учитывая важность встречи, условия были довольно сносными. Кроме того, Йоханн Бергер никогда еще не принадлежал к категории чересчур осторожных. В противном случае пришлось бы отменить встречу, поскольку у Майера не было другой возможности вовремя прибыть в Зальцбург.
      Одномоторный самолет был марки Robin — французская 4-местная спортивная машина, двигатель Porsche, с очень хорошим оснащением, более чем солидный спортивный самолет, которым отец владел уже верных 10 лет. У него был большой налет, и вообще он был опытным пилотом. В основе своей машина предназначалась для визуальных полетов, но имела и инструменты для аварийных случаев.
      Майер ждал на вышке в Лихтенштейне, пока не пришло известие: Йоханн Бергер разбился.
      Весть застала меня в Лондоне.
      Это так жестоко меня потрясло, что я не могу описать. То многое, что составляло для меня смысл и имело ценность, в один момент рухнуло.
      Совершенно обычная любовь сына к отцу за эти три года стала еще сильнее и драгоценнее. Я был совершенно ясно убежден в его невиновности и в той несправедливости, которой он подвергся. Важнейшей целью моей жизни стало помочь преодолеть ему этот кошмар. Никакая успешная спортивная карьера не была столь важна для меня, и потому судьба моего отца наложилась на три гоночных сезона.
      Я позвонил маме. Полиция уже была у нее. Несчастье произошло практически у ворот дома, по прямой около трех километров.
      Я полетел в Мюнхен, попросил встретить меня в аэропорту и поехал к маме. По дороге я проезжал аэродром Куфштайн-Лангкампфен. Пилоты-коллеги отца были там, все рыдали. Объяснения мало чем помогли: какой туман был утром и как могла случиться трагическая ошибка.
      Я поехал дальше, к маме. Мы переживали событие, которое отличалось от всего ранее пережитого. В моей жизни часто бывало, что распахивалась какая-то дверь, и я вдруг оказывался в совершенно новой области, получал совершенно новый опыт. Но теперь все было гораздо хуже, даже не с чем было сравнивать. Несколько аварий, происшедших со мной и с другими, вызывали во мне иногда сходные чувства. Для тебя все еще не так плохо, как для других, которые страдают намного больше.
      Заниматься чем-то — вот было лучшее средство, чтобы как-то пройти через это испытание. Организация похорон помогла мне немного отвлечься от себя самого. Это был определенный рабочий процесс, которого я хотел придерживаться. А в стенах родного дома в голове была одна единственная мысль: он больше не вернется.
      Дело осужденного на пять лет предпринимателя, отца известного гонщика, для рейтинговых телеканалов и бульварных газет стоило спекуляций о самоубийстве. Для меня же это было ужасной насмешкой над тем, что действительно произошло, а у меня уже не было сил для достойного ответа.
      И в серьезных источниках высказывались различные теории о событиях, происходивших в катастрофе. Я хотел прояснить для себя картину и позвонил своему другу Зиги Ангереру. Он выбрал вертолет, и мы полетели к месту крушения. Правда, из-за тесно ограниченного пространства на местности не смогли найти его с воздуха. Зиги высадил меня, и я поехал дальше на машине. Обломки обнаружились на лесистом горном хребте. Пожарные, которые разбирали обломки, все были приятелями отца. Это была земля его детства, дом его родителей располагался примерно в пятистах метрах отсюда.
      От обломков и особенно от кабины пилота мало что осталось.
      Хотя происходившее и никогда не удастся обосновать данными, но все достаточно хорошо объяснимо, чтобы не допускать каких-то домыслов о таинственных обстоятельствах.
      Все произошло через две минуты после взлета, что подтверждает малая высота точки столкновения с землей.
      Учитывая положение аэродрома в долине, вполне достаточно одной-единственной ошибки, какая может случиться в условиях слепого полета с пилотом, обычно летающим в условиях видимости. Легко теряется чувство горизонтали. Тот, кто не обучен постоянному наблюдению за инструментами, а ждет, когда снаружи можно будет что-нибудь увидеть, может очень быстро оказаться в наклонном положении — по максимуму — и вниз головой), не чувствуя этого физически. Соответственно, самолет выполняет невольный вираж. Вираж может становиться все круче, вплоть до скольжения самолета. Если, конечно, в это время самолет не выйдет из тумана или облаков. Так что сочетание тумана и горного хребта позволяет очень достоверно объяснить произошедшее.
      Я поехал домой и рассказал об этом матери и сестре. Мы с Клаудией в эти дни пытались найти деловой тон друг для друга, чтобы обсудить самое необходимое и не осложнять еще больше положение мамы.
      На следующий день я искал хорошее место на кладбище и не мог найти, поскольку все уже были зарезервированы. Так я узнал, что люди бронируют себе места на кладбище заранее, и что может получиться так, что ты не найдешь подходящего. Я выбрал гроб и вел переговоры с персоналом ритуального предприятия. В общем, в эти несколько дней я начал понимать, что есть такие стороны жизни, о которых я до сих пор не имел понятия.
      Тело отца перевезли для обычной процедуры вскрытия в судебный морг Инсбрука. Я с матерью и Клаудией поехал туда. Один из нас должен был подтвердить личность, но оказалось, что достаточно примет, которые я сообщил. Тем не менее, я хотел увидеть его еще раз. Меня отговаривали, поскольку после аварий такого рода можно получить последние впечатления, какие лучше бы не получать. Так, нам осторожно показали фотографии повреждений головы. Оказалось, что ты просто не замечаешь этих ранений у человека, которого любишь. Они ничего не значат и не меняют картину воспоминаний.