Глава 17

Спустя несколько дней после разговора у скалы я проснулся, задыхаясь, среди ночи, пребывая в твердой уверенности, что Горикс накинул мне на голову холщовый мешок и поглаживает мне спину свернутым хлыстом — так он обычно делал, преисполнясь нездорового удовольствия в предвкушении первого удара. Я вскочил, обливаясь потом и отчаянно борясь с одеялом, которым сам же и накрылся, озябнув, с головой. Все еще дрожа, я прокрался к очагу и бросил в него оставшиеся в дровяном сундуке щепки, чтобы оживить потухшие уголья. Огонь разгораться не пожелал, так что я поспешно натянул башмаки, набросил плащ и пошел сыскать хоть каких-нибудь дров. Свет мне нужен до зарезу.

Полная луна заливала снег холодным серебром. Синели четкие тени. Я ухватился за подгнившую жердину, служившую коновязью, и несколько раз глубоко вдохнул морозный воздух, стараясь мыслями о свободе и просторе и красотой лунной ночи изгнать свои страхи. И тут я услышал донесшийся из домишка приглушенный вопль. Дверь распахнулась. На пороге стояла Лара, закутанная в одеяло. На залитом лунном светом лице ясно читался ужас. Ни усмешки, ни кривящихся губ.

— Огонь, — всхлипнула она. — Я проснулась, а он как вспыхнет!

Так вот оно что. Вот почему она держалась подальше от очага.

— Простите меня, — ответил я поспешно. — Я бросил в очаг щепки, и они, должно быть, все-таки занялись. Я никак не думал, что вы от этого проснетесь. Простите. Я подожду, пока все не прогорит.

Холодная тьма нужна ей сейчас не меньше, чем мне — огонь и свет.

— А что ты вообще все время около очага толчешься? И куда это ты? — Ну вот, она пришла в себя. Конечно, теперь она смотрит на меня с недоверием.

— Зов природы, — отозвался я, отворачиваясь и глядя на освещенные луной горы.

Снег заскрипел под ее башмаками. Она подошла так близко, что я чувствовал ее дыхание. Никогда не умел толком врать.

— Что-то ты долго! Тебе же на три шага от огня не отойти — боишься обморозиться! — Ростом она была мне едва по плечо. — Вон, весь трясешься! Что же ты…

Она осеклась. Я повернулся к ней. Она глядела на мои руки, все еще цеплявшиеся за коновязь. Про перчатки я забыл и так загляделся на луну, что не замечал холода. Я поспешно сунул корявые уродливые пальцы под плащ и снова уставился на горы. Проскрипели удаляющиеся шаги.

Прошел добрый час, пока я смог заставить себя вернуться в дом. Не знаю, почему мне было так горько из-за того, что она видела.

Ничего не изменилось. Лара не упоминала о моих руках, а мне только этого и было надо. Даже если бы она была способна на жалость, ее жалости мне не было нужно, как ей не была нужна моя. У нее было больше слов со значением «сопляк» и «слабак», чем у драконов — обозначений ветра. Помощь мою она по-прежнему принимала крайне неохотно и высмеивала все, что бы я ни говорил. О ночном эпизоде она вспомнила лишь однажды, три дня спустя, когда швырнула мне шило, два мотка кожаных шнурков и груду кожаных лоскутов, велев прошить боковые швы всаднических штанов.

— Не успеваю, — заявила она. — Ты говорил, что сделаешь все что угодно. Вот и делай.

Я и сделал. Медленно. Мучительно. Тихо ругаясь, когда шило в двухсотый раз выпадало у меня из рук и только с двадцатой попытки удавалось проткнуть нужную дырочку. Обливаясь потом при попытке продеть шнурок в ушко и протащить его сквозь толстую промасленную кожу. Под конец я едва не начал биться головой о стол. Вроде бы нехитрая задача, но целых три дня она была для меня куда важней, чем разумные драконы и спасение целого народа. Меня совершенно не интересовало, что я делаю, где нахожусь, сколько сделал и сколько мне еще осталось.

Вести эту битву мне было бы куда приятней где-нибудь подальше от Лары, но она ни разу ничего не сказала. Она даже не смотрела в мою сторону. Казалось, ее не интересовала ни закипавшая во мне злость, ни досада, ни редкие вспышки восторга при неожиданных успехах. Поначалу мне казалось, что все это — чистейшей воды насмешка Всадника над сенаем. Но когда она, не дав мне насладиться триумфом по поводу законченной работы, положила передо мной следующий кусок кожи, я взглянул на нее в смятении. На ее лице играл отсвет улыбки. Слабый, неверный, непостижимый. Я почувствовал себя полным идиотом. Конечно, ей просто хотелось поглядеть, как сенай волей-неволей опускается до такой грубой работы… хотя улыбка ее была вовсе не из таких.

Работа шла, приближалось равноденствие — день, когда, по мысли древних, мир преисполнялся радости при мысли о своей невесте земле. Элимы считали, что в этот день драконы пробуждаются от зимней спячки. Лара тщательно считала дни. На стене над постелью она вела угольком календарь, ежедневно перечеркивая очередной квадратик. Некоторые дни были помечены кружочками, полукругами и полумесяцами — фазами луны, а равноденствие отмечал жирный крест. В других квадратиках значки были вовсе непонятные. Начало пятой недели моей жизни у Лары помечал тоненький серпик — значок последней лунной четверти.

В тот день она была рассеянной и нервной — совсем на себя не похожа. Мы доделывали доспехи, и мне удалось сделать даже больше, чем ей. Наголенники были готовы — хоть сейчас надевай. Штаны тоже — они были толстые, жесткие и неудобные. Я сидел на полу и бился над жилетом: его надо было прошить сухожилиями, куда более прочными, чем кожаные шнурки, и куда тоньше их. Ухватить их и продеть в ушко было для меня непосильной задачей.

— Я пошла, — заявила Лара после полудня, отшвырнув недоделанный войлочный шлем. — Проверить ловушки, — добавила она поспешно.

— Я проверял утром, — удивился я. — Было только двое лисят, я их отпустил.

— Вечно всех отпускаешь, — огрызнулась она, набрасывая плащ и хватая со стены лук. — И ешь вечно одно и то же. Надоели мне лепешки и сыр, хочу чего-нибудь получше. Вечером приду, как стемнеет.

Я счел за лучшее не оспаривать разумность подобного предприятия.

— Не сомневаюсь, что вы уж нигде не пропадете, — пробормотал я ей вслед. Работа настолько меня замучила, что я сказал это громче, чем стоило бы, и она обернулась, вспыхнув, что лишний раз свидетельствовало — что-то не так. В другое время она бы меня не услышала, а если бы и услышала, не обратила бы внимания. Лара так хлопнула дверью, что с полки упал горшок, и по полу рассыпались, раскрошившись, сухие плоские лепешки.

Я уронил шитье и принялся размышлять обо всех странностях прошедших недель. Тогда-то я и заметил в Ларином календаре нечто странное. Подобравшись к нему поближе, я внимательно рассмотрел значки. Ну да, четвертая четверть.

Что-то было не так.

Я вскочил и распахнул дверь. На востоке в лиловеющем предзакатном небе показалась луна, едва начавшая убывать. Точно. Полнолуние было дня четыре назад.

Я вернулся к календарю.

Вот оно что! Луна тут ни при чем! Это буква «С»!

Страх? Срок? Сборы? Следствие?

Работа с длинными перечнями слов приносила обильные плоды.

Солнце сползало к горизонту. Я рассеянно подобрал треснувшую лепешку и положил на нее сыру — не пропадать же добру.

Совесть? Ставка? Ссора? Срыв?

Сосулька, отчаянно боровшаяся с теплым солнышком, наконец сорвалась и разбилась о каменный порог. Я вздрогнул.

Самоубийство?! Смерть?!

Я схватил плащ и отправился искать Лару. Хотя ушла она больше часа назад, выследить ее оказалось легко, потому что по оставшимся пятнам серого снега идти было куда легче, чем по слякотным проталинам. Вот интересно: маленькие уверенные следы к лесочку даже не свернули. Я ускорил шаг, пересек поляну и стал взбираться на скальную гряду на ее восточной стороне. Когда я оказался на вершине, показались первые звезды. Дородная луна висела в небе, осветив равнину, которую, словно морщинки, пересекали гряды утесов наподобие той, на которой я сейчас стоял. След Лары привел меня в глубокую расщелину между двумя скалами. Я свернул к югу; след петлял среди громадных камней, на которых там и сям росли сосны, едва цепляясь корнями за трещины. В сумерках идти было непросто, но потом луна поднялась повыше и взяла на себя часть обязанностей своего жаркого брата.

Когда с тех пор, как я вышел из дома, прошло часа три, я твердо решил, что потерял след, и решил возвращаться. Я давно не ходил по бездорожью и притомился, а ночевать под открытым небом мне не улыбалось. С восходом солнца все переменится, снег подтает, и собственных следов на дороге назад я не узнаю. Присев на камень, чтобы перевести дух, я неожиданно заметил, что в полусотне шагов от меня, за скоплением каменных столбов, похожих на стражей в замке великана, виднеется трепещущее желтое пятно света — явно не лунного.

Я прокрался меж камней и увидел небольшой уютный грот. У полузамерзшего пруда дымился костерок. У костра лежало поваленное дерево, к ветвям которого был привязан оседланный конь. Рядом стояла Лара. Ее стиснул в объятиях неизвестный мужчина.

Я оцепенел. Почему-то меня стало трясти. Мысль о том, что у Лары может быть любовник, не пришла бы мне в голову до конца времен. А с чего я, собственно, решил, что, раз подобное счастье для меня решительно немыслимо, оно столь же немыслимо для молодой женщины, искрящейся жизнью? Да, она ненавидела меня и мое племя, но эта ненависть не распространялась на весь белый свет. А что до шрамов, уродовавших некогда милое лицо… прошло всего пять недель, а я их уже вовсе не замечал — так почему другому человеку не может быть дарована подобная слепота?

Но мир, едва перевернувшись, снова крепко встал на ноги — и сделал сальто еще разок. Лара отстранилась от своего гостя, по-прежнему положив руки ему на плечи, я оглядел при свете костра два профиля и разинул рот от изумления. Мужчина был едва ли выше Лары ростом, с таким же острым подбородком, высокими скулами, большими глазами и тем же надменным ртом. Да, в плечах он пошире, и темно-каштановые волосы обрезаны над плечами… и, конечно, никаких ожогов на лице. Ее брат.

— …все устроилось, — заверил он ее серьезно и взволнованно. — Да хоть сегодня. Наши тебя ждут, тебе вернут все, что твое по праву.

— Не верится, — ответила Лара, прикусив губу и сведя брови. Она глядела ему в лицо так пристально, будто хотела прочесть на нем невысказанные слова.

— Ты же была совсем несмышленыш. Наконец-то все это поняли. Просто очень волевая девочка с сердцем воина и нашим фамильным упорством. Это же достоинства, а не преступления. Преступление — это то, что до таких простых вещей так долго не могли додуматься.

— Ты сам это слышал? От самого верховного командора? — Как пытливо и с какой надеждой звучал ее голос!

— Он показывал мне указ о полном прощении. Как только ты вернешься, он огласит его перед Советом Двенадцати.

Лара совладала с собой и отстранилась еще больше.

— Но ведь летать мне не позволят.

Она совершенно не привыкла надеяться.

Ни разу мне не приходилось видеть такого торжества, какое сияло на лице брата Лары, преподносившего свой главный дар.

— Он обещал подумать. Он тебя выслушает. Он велел передать вот что: «Всадниками рождаются, а не становятся. Это предрассудок, к которому мы прислушиваемся, но не всегда». Лара, дело это решенное.

У Лары подкосились ноги, и она повисла у брата на шее, а он весело закружил ее и снова стиснул в объятиях:

— Сестренка, сестренка, клянусь богами, ты будешь первой! Ты, женщина, будешь править драконами во имя Клана, и уж ты покажешь нашим, что такое сердце истинного воина!

— Править драконами во имя Клана… О Ваниров огонь, Седрик!

Она едва могла говорить. Борясь с отчаянием из-за ее предательства, я в то же время впервые взглянул на нее непредвзято. Мне еще не случалось видеть ее без многослойной брони, вне раковины, которую она выстроила себе из шрамов и боли, одиночества и горечи. Истинные чувства прорывались наружу разве что когда она сжала руку Нарима, да еще той ночью, когда ее напугал огонь. А теперь, в тот миг, когда она услышала весть, которую принес ей брат, вся эта шелуха осыпалась, и я увидел женщину, исполненную достоинства, благородной гордости и силы одинокого зверя, женщину, чье лицо сияло, как вторая луна. До этой ночи она вовсе не казалась мне красивой и я не слышал музыки в ее голосе — простой мелодии, пронизанной страстью и славой. И в тот же миг я по-настоящему испугался за нее: вот-вот она почует неладное, вот-вот сладость родственной встречи будет грубо нарушена.

Лара устало села на поваленное дерево. Седрик опустился перед ней на одно колено. Я смахнул с лица прошлогодний лист и пополз на животе по каменистому склону. Мне страстно хотелось узнать, что будет дальше, и я махнул рукой на всяческие опасности.

— Что же тогда так сильно изменилось? — медленно произнесла Лара. — Этой традиции тьма-тьмущая лет. Я и думать не могла… ни на секунду не допускала, что они раз — и передумают. Это неспроста.

Ага. Она это заметила. Шипы опять наружу.

— Не знаю. Я так долго этого добивался, говорил со всеми Советниками вместе и подбирался к каждому в отдельности, но они и слушать меня не желали. Восемнадцать лет отклоняли все мои прошения…

— Ах, братишка, ты мой верный рыцарь.

— А месяца полтора назад или чуть больше Мак-Ихерн вдруг меня вызвал. Он хотел, чтобы я тебя тут же и привел, и ужасно удивился, когда я сказал, что не знаю, где ты живешь. — В голосе Седрика послышалась многолетняя горечь — он даже поднялся на ноги и отошел от сестры на шаг.

— Ты же прекрасно понимаешь, почему я тебе этого не говорю.

— Вот станешь Всадником из Клана — не надо будет тебе служить и тем, и тем, — резковато ответил Седрик. — Тебя требует назад твой народ, твоя семья и твой командор, который знает, как тебе следует поступать.

Он принялся перевешивать седельные сумки, чтобы верхом могли ехать двое. Отвернувшись, он не заметил, как окаменело Ларино лицо. А я это заметил — и почувствовал, как узел под ложечкой чуточку ослабел.

— Седрик, — осторожно спросила Лара. — Чего Мак-Ихерн от меня хочет? Ведь он же наверняка попросит платы за такую честь.

Умница. Очень хороший вопрос. Теперь надо внимательно выслушать ответ. Он твой брат, он тебя любит, но сердце у него всего одно, и ясно, чему и кому он его отдал.

— Чего он от тебя хочет? — Седрик в изумлении обернулся. — Только того, что ты и сама хотела подарить ему все эти годы, — верности и преданной службы… Ну давай! Мы успеем домой еще до рассвета!

Лара отломила ветку и принялась яростно ворошить угли. Облако искр окутало ее, как рой светлячков.

— Я подумаю. — Слова прозвучали спокойно и обыденно и угасли, как искры под сапогом.

Седрик даже рот разинул. Он не верил своим ушам.

— О чем тут думать, Лара?! О чем?! — От гнева подбородок его казался еще острее. — Поехали! Это приказ главы семьи!

Она ласково потрепала его по щеке.

— Седрик, милый, не горячись. У меня остались кое-какие дела. И долги. Это все так неожиданно. Надо мне привыкнуть. — Она бурно расхохоталась, но смех этот, на мой слух, ничуть не отдавал весельем. Это был угрожающий смех. Только я не понял, кому он угрожал.

Седрик был явно озадачен. Я тоже. И это с моей стороны было самой что ни на есть серьезной ошибкой, потому что я проворонил мягкие шаги в кустах за спиной. И только когда сыромятный ремень обвился вокруг моей шеи, опалив кожу, я понял, что в семейной сцене у костра участвовали четверо. Тяжелый башмак придавил мне запястье, выбив нож, который я попытался было выхватить. Прямо у моего носа оказалось обширное обветренное лицо с пористой кожей и клочковатой рыжей бородищей. Изо рта детины несло луком. Больше я ничего не видел, потому что он с размаху уселся всем немалым весом мне на грудь, отчего из глаз у меня посыпались искры. Пытаясь вдохнуть, я почувствовал, как мне стягивают ремнем запястья.

— Ну-ка, ну-ка… что нам сегодня припас Ванир? Вкусненький кусочек сенайского шпиона? Или сенайское привидение?

Он приподнялся и рванул меня за руки так, что мне волей-неволей пришлось встать, еле удержавшись на ногах, чтобы не рухнуть лицом на камни.

— Эй, братец Седрик, гляди-ка! Я же говорил — тут несусветные твари водятся! Смотри, поймал лису-сеная!

Лара испуганно обернулась. Умелая рука Всадника швырнула меня наземь у костра, потом рывком подняла и поставила на колени. Ремень по-прежнему стягивал мне горло, и говорить я не мог. Седрик сморщил тонкий нос, будто я только что выполз из навозной кучи, но не успел ничего сказать — Лара оглядела меня и с отвращением воскликнула:

— Ты! Да как ты посмел за мной шпионить? Ах ты гадина! — Это кто, Лара? Говори. И говори, почему он за тобой шпионит.

Мне показалось совершенно необходимым предупредить Лару об опасных нотках, послышавшихся в баритоне ее братца. Но она ловко сделала так, что я и не хотел, и не мог говорить, рукой в перчатке пихнув меня в зубы столь основательно, что я едва не рухнул назад и поперхнулся кровью. Да уж, ее «С» означало не только «Седрик» и «свидание», но еще и «сказочное свинство».

— Это вонючая сенайская гадина, — прошипела Лара сквозь зубы. Ярость кипела в ней, как лава. — Его нашли полузамерзшим в горах. Его приютили те же, кто спас меня, так что сделать с ним то, что я хотела, было нельзя.

— Так, может, я это сделаю? Что прикажешь, красавица? — вкрадчиво спросил рыжий. За подобную развязность настоящий брат влепил бы ему оплеуху, но Седрик промолчал, как будто так и надо.

— Забирайте его, если хотите, — пожала Лара плечами. — Или вон разденьте и привяжите к дереву. Волков тут полно. Что мне за дело до какого-то сеная?

Однако беседу с братом она, как видно, еще не закончила.

— На свете есть вещи поважнее калеки-сеная, который даже шнурки толком завязать не может. Скажи-ка, Седрик, кто этот наш брат по Клану? Все эти годы мы с тобой встречались тайно, и я просила тебя только об одном: чтобы никто не знал, где мы видимся. Я просила об этом ради моей собственной безопасности и ради спокойствия тех, кому я обязана жизнью. Только вот, сдается мне, этот человек находится здесь с полного твоего одобрения и согласия. Как ты это объяснишь? Ты предал меня лишь недавно или он бывал здесь с самого начала при всех наших встречах?!

Седрик задрожал, как маменькин сынок перед первым сражением. Мне вовсе не было жаль его.

— Руэдди — наш брат по Клану, он из Пятого Семейства и сейчас учится всадническим искусствам. Мак-Ихерн отрядил его со мной для вящей твоей безопасности. Командор опасался, что тут поблизости прячется этот беглый преступник и что он попытается помешать тебе занять место, которое твое по праву. Ты ведь знаешь, — сказал он с ноткой оскорбленного достоинства в голосе, — ты точно знаешь, кто такой этот сенай.

— Да хоть Мак-Ихернов ублюдок, мне-то что, — фыркнула Лара. — Ты не имел никакого права никого ни под каким видом сюда приводить. Даже брата по Клану.

— Я сделал все так, как приказал мне командор! Лара, этот сенай ему нужен, и он его получит! И никто — ни короли, ни боги, ни люди, — этому не помешают! Этого сладкоголосого дьявола нельзя было выпускать из Мазадина! Это страшная ошибка! Тот, кто говорил нам, что семь лет молчания убьют в нем певца и разорвут связь с каями, — гнусный обманщик! Мы заберем обратно нашего узника и похороним его навечно!

Меня охватила паника. Последние остатки разума улетучились. Лучше смерть. Я натянул узкие кожаные ремни на запястьях так, что они до крови врезались в кожу. Петля хлыста на горле затянулась, все заволокло красным. Я повалился набок и попытался пнуть их — сначала рыжего, потом Лару и Седрика, но Всадники очень ловко обращаются с хлыстами, и миг спустя я мог только полузадушенно кашлять. Меня ударили в бок тяжелым башмаком, и ноги обмякли, как водоросли. Сквозь удары крови в висках и хрип страждущих легких я услышал спокойный холодный голос Лары:

— Так, значит, все ваши, с позволения сказать, обещания, что я буду летать… они все — ради этого? Уловка, чтобы выманить меня отсюда и прознать про этого сеная? И изловить его, если он окажется поблизости? Это что, все ложь?! Неужели Двенадцать думают, что я в сговоре с этим мерзавцем?

— Нет, что ты, нет! Командору известно, что он убежал в горы. Он заключил, что те, кто помог тебе, могли помочь и ему. Я как раз собирался спросить, не знаешь ли ты о нем чего-нибудь. Мак-Ихерн элимам не доверяет — с тех пор, как…

Лара мгновенно зажала ему рот ладошкой.

— Кончай болтать. Меня словами не задуришь. Если ты любишь меня, братец, докажи, что искал ты здесь именно меня. Оставь здесь эту сенайскую вошь, пусть его волки съедят. А меня забери домой. Когда мы окажемся в Кор-Неуилл, моя жизнь будет в твоих руках, поэтому я требую, чтобы ты доказал, что не лжешь. Забери самое дорогое, а пустяк оставь. И если для тебя я не самое дорогое, то нет у меня более ни Клана, ни семьи, ни брата.

— Лара!

— Не желаю быть приманкой. Не желаю, чтобы мою честь подвергали сомнению. Не желаю, чтобы мне пытались задурить голову выдумками и интригами. Подтверди слова делом, Седрик.

В жизни не видел существа более непредсказуемого, чем Лара. Если бы в ту минуту она поцеловала меня в губы, я бы не знал, что и думать, — то ли она меня отравила, то ли я ей действительно небезразличен. Если бы не страх и боль, я бы рассмеялся, глядя на терзания Седрика. Пока же все, что я сделал, — это сплюнул кровь, извернулся и уставился на него, подмечая малейшие изменения выражения, пока он переводил взгляд с любимой сестры на презренного врага. Задала она ему задачку. И мне тоже. Издалека донесся волчий вой. Кажется, я и так и так проиграю.

Седрик вывернулся очень изящно, хотя Лара была бы безнадежной дурой, если бы ему поверила.

— О чем разговор, — широко улыбнулся он, не трудясь объяснить, почему такое очевидное решение потребовало столько времени на обдумывание. — Я прибыл сюда, чтобы забрать тебя, самое дорогое, что у меня есть. Я хочу, чтобы ты наконец заняла подобающее тебе по праву место. Конечно, мне приходила в голову мысль, что этот сенай мог бы стать нашим триумфальным даром Клану, но если, по-твоему, этот дар недостаточно ценен, и если к тому же ты полагаешь, будто для меня это не просто запоздалое свершение правосудия и удача для нашего дома, — что ж, как скажешь. Мы сделаем с ним то, что ты предложила, и пусть боги заставят замолчать его подлый язык.

— А что твой друг, братец?

— Руэдди у меня в долгу. Он сделает все так, как я скажу. В точности.

Рыжий поклонился Седрику и улыбнулся мне, еще чуть-чуть затянув петлю вокруг моей шеи.

Дальше все произошло очень быстро. Спустя два мгновения я был подвешен за руки к сосновому суку так, что ноги едва касались земли. Лара сама проверила, крепко ли я привязан. Потом Руэдди сорвал с меня плащ, башмаки и перчатки и тремя движениями разодрал рубаху в клочья. Одежду расшвыряли по поляне, предварительно щедро смочив кровью из глубокого пореза у меня на руке. На прощание Руэдди играючи огрел меня хлыстом, и когда я одержал над ним верх, сумев сдержать крик, Лара уже вскочила на коня позади Седрика, и все трое скрылись в морозной ночи.

Разбросанные угли костра гасли один за другим. Подтеки крови на спине, лице и руке у меня замерзли. Руки и ноги онемели. Раздался волчий вой. Ближе.

«Кто первый, — тупо подумал я. — Волки приближаются, и Руэдди вернется — совершенно точно. Если уж командор твердо решил лично меня похоронить, Седрик не оставит меня ни богам, ни волкам». Мысли у меня стали понемногу путаться. А кто, интересно, сказал Мак-Ихерну, что семь лет молчания убьют во мне певца?..

Многие годы я убеждал себя, что мертв и что жалкие попытки дышать, спать и есть ничего не меняют. Но тот, кто предал меня, ошибался, и сам я тоже ошибался. Жизнь при всех ее причудах шаловливой кошечкой вилась у моих ног, дразня и ускользая как раз тогда, когда я наклонялся ее погладить. Стоило мне окончательно увериться, что человечество в мире одно-одинешенько и все, что случилось со мной, не имеет ни малейшего смысла, как невероятное существо — природы пусть не божественной, но куда выше человеческой, — обратило ко мне слова любви. В тот миг, когда смерть была неизбежна, женщина, которая не раз доказала мне свое презрение и отвращение, подарила мне спасительную нить. Лара сказала этим мерзавцам, что я калека, который башмаки себе зашнуровать не может. Но она видела, как я шью доспехи, и это она выбрала дерево и сук и проверила, как я привязан. Ого! Пора шевелиться.

Я заранее решил не верить собственным догадкам. Сосновый сук, к которому меня привязали, был толщиной с руку, и вероятность того, что мне удастся его сломать, была удручающе мала. Скорее уж мне удалось бы выдернуть треклятое дерево с корнем, подумалось мне, когда попытка сползти по суку ниже ни к чему не привела. Выдернуть… я вспомнил деревья, которые видел по дороге сюда, — они едва цеплялись скрюченными корнями за трещины в скале. То, к которому меня привязали, росло из каменной стены почти горизонтально. Я снова оттолкнулся ногами, чуть правее, и потянул сук — теперь под другим углом. Еще правее. Снова и снова. Вскоре плечи онемели окончательно, а по рукам потекла кровь из порезанных запястий. Я решил действовать иначе. Чуть передвинуть ноги и потянуть. Еще раз. Еще.

Ничего не выходило. Я окончательно выбился из сил. Ноги совсем онемели, я не мог заставить их двигаться. Я потерял опору и повис. Так и буду висеть, как туша на крюке у мясника. А что над головой трещит — так это мне кажется. И тут я рухнул лицом в грязь, а сверху меня придавил сначала сук, а потом и все дерево.

Из-за скал послышались приглушенный шорох и вой. Зверюга, наверное, почуяла кровь — теперь вой звучал иначе. Я лежал лицом вниз на холодной земле, и ноги мне основательно придавил поваленный ствол. Мне, конечно, повезло, что он не свалился мне на голову, но и выползти из-под него не удавалось никак: сколько я ни извивался, обломанные ветки только кололись и царапались до крови, а связанные запястья безнадежно запутались в ветках. Кожи на них почти не осталось, и я даже не мог пристроить руки поудобнее. Все это было бы смешно…

Я бессильно уронил голову щекой на землю и вдруг увидел почти у самого носа робкий оранжевый огонек — уголек, тлевший на потухшей головне. Я перестал извиваться и потихоньку принялся его раздувать, моля огонек разгореться и отогнать хищников, а там, глядишь, можно будет хоть как-то согреться. Рук и ног я уже вовсе не чувствовал. Вскоре и лицо у меня замерзло так, что я не знал, удается ли заставить губы дуть на непокорный уголек. Надо было отдохнуть. Я прикрыл глаза, уронил голову и заставил себя не слушать крадущиеся шаги.

— Ну и пожалуйста, — пробормотал я, чувствуя, как веки наливаются тяжестью. — Делай, что хочешь.

— Не спи, придурок, не спи, кому говорю! Ух, ночные боги, просто свихнуться с тобой можно… Ну есть ли на свете тварь никчемнее сеная?!

Лара вернулась.

Глава 18

— Ты сядешь наконец? Я тебе пить принесла! На голову мне это тебе вылить, что ли?

Ноздри мне пощекотал пар. Таволга и шалфей. Успокоительное и смягчающее. Лучшее на свете лекарство от всех болезней, а у меня их предостаточно. У громадного костра, сладостно припекавшего мне лицо, руки и ноги быстро оттаивали и настоятельно требовали внимания. Я ведь и правда едва не заснул. Лара появилась как раз вовремя, разрезала связывавшие меня ремни и, закутав меня в плащ, принялась поспешно разводить огонь.

Я лежал на боку на расстоянии вытянутой руки от веселого пламени, и Лара сунула оловянную кружку прямо мне под нос. Я даже не взглянул на свою спасительницу — а вдруг она разгневается и опять уйдет и унесет с собой чудесный отвар, мою последнюю надежду? Но, как всегда, язык меня подвел.

— Кто-то, помнится, говорил, что стряпать для меня не станет. — Зубы у меня достаточно оттаяли и начали немилосердно стучать, лишив эту колкость должного блеска.

— Лучше буду стряпать, чем прислуживать при одевании, — парировала Лара. — Что за дурацкая привычка — носить травки с собой в кармане?! Пей, что ли, — тогда сможешь наконец одеться сам. Не маленький.

Я медленно уселся и протянул ей сложенные лодочкой трясущиеся ладони, чтобы она поставила в них кружку. Лара чуть помедлила:

— Горячая, — предупредила она.

— И хорошо… хоть почувствую… а то никак…

Обжигаясь, я стиснул ладонями кружку и осторожно глотнул, с наслаждением ощутив, как почти кипящая жидкость разливается по телу и унимает дрожь.

— Ничего себе — дерево с корнями вывернул. Зря старался — сук-то был гнилой. Его можно было одним рывком сломать. — Она отошла от огня, чтобы я не видел ее лица, и села, обняв колени. Я едва кружку не уронил: рядом с Ларой лежал мертвый волк со стрелой в боку.

— Хотел костер побольше.

Тут она рассмеялась. Ее тихий смех пронесся над огнем, как низкий аккорд на арфе.

— У тебя что, вместо крови — студеная водица? Совсем тебя не понимаю.

— Мне и убивать случается. Во сне.

Она мотнула головой:

— Скажи это кому-нибудь другому. Во сне ты плачешь. И беззвучно кричишь. — Лара поднялась, подбросила ветку в костер и отошла на несколько шагов. Вернувшись, она бросила мне перчатки и окровавленные лохмотья, оставшиеся от рубахи:

— Поднимайся. Нам пора, — заявила она.

— Они вернутся?

— Седрик скоро целую орду сюда приведет. Руэдди пришлось убить.

— Ваниров огонь, Лара… — Что мне было ей сказать? Как утешить человека, чьим надеждам в один миг пришел конец? Не мне же было ее утешать. И благодарности моей ей было вовсе не нужно. — Надо предупредить элимов.

— Вот послушай. Когда мы с тобой пойдем в логово кая, я разожгу на вершине костер, и Нарим увидит его и все поймет. У нас еще три дня. Клан знает, что прибежище элимов находится где-то в горах, но не знает, где именно. Седрика я спешила, так что пока он вернется назад, соберет отряд и найдет Кор-Талайт, дня три и пройдет. К тому же я угнала у него коней.

Логово кая. Пещера Келдара. За суетой последних недель я почти забыл о нашей великой цели.

— Разве все готово?

Я поспешно оделся, а Лара вывела коней из глубины грота. Она обернула поводья лошади Руэдди вокруг моих рук и лишь затем, посмотрев мне прямо в глаза холодным синим взглядом, уронила: