Глава 16

— Да чтобы тут жил этот сенайский пустозвон? Совсем обалдел?

Лара, багровая от возмущения, стояла у небольшого каменного домика, полузасыпанного снегом. Судя по тому, как она уперлась кулачками в узкую талию, Нарим совершил в своих тщательных расчетах одну, но фундаментальную ошибку. Пронизывающий ветер, вовсе не вязавшийся с ясным солнечным утром, швырнул выбившиеся из толстой косы пряди на изуродованную левую щеку. Однако зимний холод не шел ни в какое сравнение с ледяным тоном Лариного голоса.

— Еще чего! У меня мало припасов, ни одной пуховой перины, нет шелковых занавесок и подушек, да и деликатесов для утонченного вкуса взять негде. Да, я согласилась участвовать в этой безумной затее, но не нанималась нянчить сенайских хлыщей!

— Ах, Лара, какая еще женщина станет так яростно и страстно отстаивать собственные убеждения? — По сравнению с пылающими щеками Лары лицо тоненького элима казалось белее снега. — Давин поспорил со мной, что нынче ночью мы с Эйданом приползем в пещеры Кор-Талайт с отпечатками твоих сапог пониже спины…

Лара кивнула, словно Давин был единственным разумным существом на свете.

— …Но я заверил его, что ты — девушка неглупая и признаешь, что выбора у нас нет…

— Да ни за какие… — попыталась перебить его Лара, но Нарим обрушил на нее поток слов, исключавший всякую возможность возражений:

— Если мы отправим Эйдана назад в цивилизованные земли, то или твое племя, или его собственное отберет у него жизнь или свободу, а если он останется в Кор-Талайт, это сделают элимы. Как, в сущности, печально, что любимец богов нуждается в опеке нас, недостойных, и места безопаснее, чем под защитой твоего меча, у него нет…

Лара закатила глаза.

— Не понимаю, почему ты ему веришь? Тысячи тысяч подтвердят, что он отъявленный лгун! Да спроси тех, кого жгли гондарские драконы, — ну, пел он им про мир да красоту, и что?! Где их мир да красота? Он получит по заслугам, и все!

— Видишь ли, мой друг в последнее время отвык от роскоши и привилегий своих знатных родичей, — не сдавался Нарим. — Позволь напомнить тебе, Лара, что Клан семнадцать лет держал его в заточении. А последние два месяца он превосходно мирился с убогим бытом Кор-Талайт. Думаю, он будет тебе не настолько в тягость, насколько ты полагаешь.

Серые глаза Нарима так и светились искренностью и простодушием, но от его слов меня стало колотить, и я едва сдерживался, чтобы не заткнуть ему рот плащом. Я надеялся, что Лара прогонит нас и мы с элимом не расстанемся, но вместо этого она повернулась к нам спиной и со всего маху ударила кулаком в сосновую дверь домишки. Скрипнули петли, и Лара исчезла внутри. Дверь она за собой не закрыла.

— Вы слышали? Вас пригласили войти. — Нарим потянул меня за руку. — Правда-правда. Входите, пока она не передумала.

— Может быть, все-таки не надо? — Я решил стоять на своем. — Спрячусь в Камартане, город большой, и я отлично его знаю. Или в Кор-Талайт. Вы же сказали, что таких, кто хочет, чтобы все осталось как было, немного. Не буду мозолить им глаза, и все.

— Вам с Ларой придется найти общий язык. До пробуждения драконов осталось чуть больше месяца, и надо подготовиться как можно тщательней. Драконы должны летать над огненным озером, а не томиться в рабстве у Двенадцати Всаднических Семейств. Если вам с Ларой не удастся сделать то, что нужно, придется ждать еще год, а за это время погибнут тысячи, а вам и всему нашему предприятию ежечасно и ежеминутно будет грозить смертельная опасность…

Еще год. Весь этот год Донал, сын моего кузена, проведет в плену в драконьих лагерях Гондара. На всем белом свете Донал был единственным человеком, к которому я чувствовал хоть какую-то привязанность. Скорее всего, случись нам встретиться, этому чувству тут же придет конец. Но если есть хоть малейшая возможность, хоть капелька надежды, я избавлю его от страшной участи, на которую его обрекли собственный отец и несправедливость этого мира. Я набрал в грудь побольше воздуху и вслед за Наримом шагнул за порог.

Если бы рядом не было этой женщины, я бы расхохотался. Здесь было все, что я ожидал найти в логове Всадника и не обнаружил в хижине Зенгала в Кор-Неуилл: пустые мехи от вина, стертые оселки, шерстяные гетры и стоптанные башмаки были ровным слоем разбросаны по каменному полу. Очаг покрывала полувековая копоть, а золу из него не выгребали месяц, и едва осталось место для чахоточного огонька. От входа к полупустому дровяному сундуку вела дорожка из засохшей грязи и оброненных веточек. Обшарпанный стол на козлах и три колченогих стула — единственная в домишке мебель — были заставлены и завалены грязными кружками, объедками, щепками; я заметил полкаравая хлеба, такого черствого, что он пошел трещинами, и с десяток потемневших яблочных огрызков. В углу у неопрятной груды одеял были свалены лоскуты кожи и сумка с доспехами.

Нет, оружие в таком хламе она держать не станет. Я невольно обернулся. Ну разумеется. На почетном месте у входа висел полированный тисовый лук и тщательно промасленные ножны, из которых торчала сверкающая рукоять меча. А рядом — как же без этого! — бережно свернутый хлыст. Я едва не кинулся прочь со всех ног.

Тихонько ругаясь, Лара выволокла из самого дальнего от очага угла мешок. Мешок лопнул, по полу разбежались золотистые луковицы.

— Спать будешь там, — рявкнула Лара, кивнув в сторону освободившегося пространства. — Одеяло принес? У меня лишних нет.

— Не извольте беспокоиться, — отозвался я. — Обойдусь без перин.

Я совершенно не собирался язвить. Само сорвалось. Я так долго был совершенно один… а теперь должен жить в одной каморке с наглой девицей из Клана… Да уж. Если есть на свете бог, пусть знает, что я оценил его шуточку.

Лицо у Нарима окаменело, и он, не глядя на меня, со всей силы наступил мне на ногу. Однако в его словах не было ни намека на то, что он меня слышал:

— Лара, у нас пять недель на то, чтобы его подготовить. Ты всему его научишь. Я на тебя полагаюсь. Мы принесли тебе все, что ты просила, и я оставляю тебе книгу.

Лара, которая с трудом удерживалась от того, чтобы запустить в меня беглой луковицей, услышав Нарима, так и остолбенела:

— Книгу?!

Нарим усмехнулся и вынул из сумки толстый томик в кожаном переплете, такой ветхий, что я испугался, как бы он тут же не развалился на страницы.

— Ну, если эта книга — не просто историческая ценность, наверно, лучше ее вам оставить — вдруг пригодится. — Он протянул книгу Ларе и нежно погладил переплет, а потом с явной неохотой отнял руку. — Берегите ее, хорошо?

Лара прижала книгу к груди.

— Буду. Честное слово.

— Ну, вот и славно. — Нарим похлопал меня по плечу. — Эйдан, мальчик мой, ведите себя как следует: наша девочка превосходно владеет кинжалом. Через несколько дней я вас навещу и погляжу, как идут дела, а сейчас мне лучше вернуться в пещеры. Пусть кое-кто думает, что вы ушли с Тарвилом в Камартан, а меня нынче вечером ждут на собрании. Они думают, будто я изобрел очередной бессмысленный план по освобождению наших многострадальных душ, и заранее уверены, что он ничего не изменит, а им этого и надо…

Мы с Ларой проводили Нарима за порог. Не знаю, кто из нас больше сожалел о том, что он уходит. Дойдя до опушки леса, он обернулся и махнул рукой, и я был готов поклясться, что на его лице промелькнула ехидная усмешка. Мы повернулись и побрели к хижине, не глядя друг на друга и хором бормоча проклятия.

Лара изо всех сил изображала, что попросту не замечает меня. Подбросив поленьев в огонь, она сдвинула на край стола посуду и объедки, чтобы на свободном месте наточить кинжал. Делала она это демонстративно и яростно. Я стал разгружать сумки, которые тащил три лиги в гору от самой Кор-Талайт, — три массивных свертка кожи, матерчатый футляр с принадлежностями для шорного дела, плоскую жестянку с густым вонючим маслом, большую голову сыра, мешок сушеных бобов и еще кое-какие припасы для Лариной кладовой. Потом я расстелил одеяло и после некоторого размышления покинул хижину. Не последнюю роль в моем решении сыграл косой Ларин взгляд поверх сверкающего лезвия, такого острого, что оно могло бы рассечь блоху. До лесочка было примерно пять сотен шагов, и я трижды проделал путь туда и обратно, натаскав себе еловых веток для подстилки. Солнце стало клониться к закату, и желудок напомнил мне, что Ярины лепешки в Кор-Талайт были уже давно.

Даже если бы Лара дала мне понять, что не имеет ничего против моего общества, разделить трапезу с членом Клана было бы выше моих сил. Так что я просто вывалил припасы на стол, отрезал себе сыру и забился в угол. Мне ужасно хотелось вскипятить над очагом воду и заварить ромашки — я захватил с собой разных сушеных трав, — но пока я собирался с духом, Лара уже повесила над очагом помятый котелок, плеснула туда воды и бросила лук и сушеное мясо. Разнесся божественный аромат. Холодный сыр лежал в желудке тяжко и безрадостно… Но тут лук, к счастью, пригорел. Лара сорвала котелок с крюка и принялась мешать стряпню деревянной ложкой так яростно, словно хотела разогнать назойливых насекомых. В очаге взметнулись искры. Быстро стемнело, толстые каменные стены остыли, и я завернулся в одеяло и в плащ и улегся, не дожидаясь, пока Лара доест свое жарево. Засыпая, я ломал себе голову над тем, что же имел в виду Нарим, не забывая при этом, что ночью мне вполне могут воткнуть между ребер клинок.

Привычный кошмар вырвал меня из объятий сна, когда серый свет только начал пробиваться в дверные щели. Утро было страшно холодное, и я, пытаясь непослушными пальцами натянуть задубевшие башмаки, никак не мог поверить, что до весны осталось всего-то чуть больше месяца. Наверно, драконы — и те меньше страдают от холода, чем я. Право слово, я бы с удовольствием впал в спячку до середины лета.

Лара бесформенной серой грудой свернулась в самом дальнем от меня углу. Я ее обнаружил только по белым пушистым облачкам пара, ритмично поднимавшимся от ее изголовья. Пожалуй, больше ничего белого и пушистого в ней и не было. Я натянул толстую шерстяную фуфайку и самые теплые перчатки и накинул плащ, а потом тихонько отворил дверь и выскользнул наружу. В предрассветной тиши едва начали вырисовываться очертания Караг-Хиум, а нетронутый снег на поле оттенял темную линию леса на юге и западе и скалы на севере и востоке.

Надо было двигаться, поэтому я побродил вокруг хижины. С западной стороны я нашел то, что искал: небольшую ровную поленницу, топор, вонзенный в чурбак, и деревянные салазки. Для топора нужна была пара крепких рук, а я едва управлялся с ножом, которым брился: ничего тяжелее мне было не удержать.

Набросив веревку на плечо, я потащил салазки к лесу. Я твердо решил не возвращаться с пустыми руками и в конце концов нашел поваленное дерево — достаточно большое, чтобы с него стоило оборвать ветки, и достаточно сухое, чтобы я смог это сделать. Башмаками и руками я обломал сучья, нагрузил салазки и пустился в обратный путь.

Поляна была залита ярко-розовым светом, а из трубы поднимался сизый дымок. Проснулась, значит. Только мысль об огне и горячем питье заставила меня войти в домишко, а не найти себе еще какое-нибудь занятие. Любое. Но, с другой стороны, она же не зарезала меня ночью… Сгрузив хворост у тщательно расколотых дров, я понес охапку в дом.

Она пилила черствый хлеб своим драгоценным кинжалом. Хлеб немилосердно крошился. Ссыпая сучья в дровяной сундук, я понял по ее взгляду, что за ночь отношение к сенаю-постояльцу ничуть не изменилось. На стене по-прежнему висел драконий хлыст, так что мы были квиты — я тоже вовсе не смягчился. И как я только дал себя уговорить?!

— Я тут травок принес — ромашки, шалфея, мелиссы, — можно заваривать, — сказал я. Ничего более умного под ее полным ненависти взглядом в голову не приходило. — Нужны?

— Все, что мне надо, у меня уже есть, — был ответ.

Я кивнул и, вытащив из сумки оловянную кружку, шагнул за порог, чтобы наполнить ее снегом, и поставил согреваться у огонька. Теперь придется доставать из мешочка травы. Я долго возился с толстыми перчатками, а ее презрительный взгляд жег мне спину. Наконец мне удалось ухватить щепоть крупных листьев и бросить их в кружку, в которой, когда снег растаял, воды осталось всего на четверть, какая-нибудь пара глотков. Вздохнув из-за того, что придется ждать, я принес еще горсточку снега.

— Стряпать тебе я не стану, — вызывающе заявила Лара, задрав острый подбородок. — Придется самому управляться, ничего, что ручки замараешь.

— Я вовсе не ожидал такой любезности с вашей стороны, — пожал я плечами. — Я хочу по мере сил помогать вам и постараюсь не мешать.

Она фыркнула и бросила в огонь один из моих сучьев.

— Эти же горят, как солома, — никакого проку! Ты что, не знаешь, на что человеку топор?!

— Имею смутное представление.

Да, разговор не клеился. Хорошо хоть она не возражает против того, чтобы я грелся у очага. Некоторое время, стоило ей отвернуться, я подбрасывал в огонь сучья, пока он не разгорелся настолько, чтобы закипел мой драгоценный отвар. Напиток удался на славу, и я с наслаждением ощутил, как внутри разливается долгожданное тепло. Теперь мое твердое намерение бросить все и попытать счастья в Камартане несколько ослабело.

Лара макала хлеб в подогретый мед. Я жевал холодную лепешку и поставил кипятиться еще воды. Хозяйка принялась расстилать на полу куски темной кожи, а я почистил нож и вышел с кружкой кипятку наружу. Пора было приступать к ежедневному ритуалу бритья, а мне не хотелось этого делать на глазах у женщины. Потратив всего полчаса и ни разу не порезавшись, я снова оказался в перчатках и без щетины и вернулся к очагу, размышляя, разозлится ли Лара еще сильнее, если я за день сожгу все ее дрова. Лучше думать о чем-нибудь другом.

— Нарим просил вас чему-то меня научить… — осторожно начал я.

— Чушь собачья. — Лара, стоя на коленях у расстеленных на полу кож, наградила меня презрительным взглядом. — В общем, я должна рассказать тебе про драконов все, что знаю. Нарим хочет, чтобы ты выучил слова — ритуальные слова, которые нельзя произносить никому, кроме Двенадцати, ну и другие слова, которые написаны в книге. Еще он хочет, чтобы мы сделали тебе доспехи. Как у Всадников. — Эта мысль была ей настолько ненавистна, что Лара даже кулаки сжала.

— Доспехи? Как у Всадников?!

— Он считает, что, когда ты придешь в пещеру и кай решит тебя сжечь, доспехи тебя защитят. Я ему сто раз говорила — нечего на это время тратить. Зачем тебе доспехи, если эта тварь так тебя любит?

— Да, вы правы, в этом нет ни малейшего смысла.

Кажется, то, что я с ней так легко во всем соглашался, ее немало удивляло. Меня тоже.

— Ладно, ерунда, — отмахнулась она. — Я дала слово, так что теперь пусть все идет так, как идет, пока ты не решишь, что наша затея чуток поопаснее будет, чем на арфе бренчать, и что твоя нежная сенайская шкура тебе дороже, чем Наримовы планы. — Она выволокла на середину хижины сумку и вытащила потертые жесткие наголенники. В воздухе распространилось то же густое зловоние, какое я почувствовал тогда в пещере, — нечто среднее между запахом перегоревшего лампового масла и подгнившего сена. — На, приложи к ногам, посмотрим, сколько надо надставить.

Весь день Лара ругалась, мерила и кроила. Я нашел у поленницы помятое ведро и стал мирно чистить очаг. Мне пришлось перемерить все ее доспехи, чтобы стало понятно, где и что надо подогнать. Но когда она швырнула мне перчатки, я отдал ей свои запасные и попросил сделать выкройку по ним.

— Ну ты и неженка! Даже в доме перчаток не снимаешь! Боишься запачкаться о Всадника, да?

— Стесняюсь, — буркнул я, выгреб из очага полный совок золы и поклялся про себя, что, когда в следующий раз увижу Нарима, схвачу его и буду трясти, пока не вытрясу все тайны. На что и зачем он меня обрек? Пять недель — долгий срок.

Когда стемнело, в очаге пылал веселый огонь, а у Лары накопилась целая груда раскроенной кожи. Весь пол был усеян обрезками. Я бросил в котелок с кипятком горсть сушеных бобов, они прекрасно разварились, и получился вполне приемлемый суп. Исключительно из уважения к моей доброй и ласковой маме, которая учила меня быть учтивым с дамами, я предложил суп Ларе. Она скривилась и принялась жевать полоску сушеного мяса. Я счел это отказом.

— Небось доспехов-то настоящих никогда не носил, тебя же от военной службы отмазали, — фыркнула Лара.

— Нет, не носил.

— Небось и меча-то в руках никогда не держал.

— Меня учили фехтованию.

— Ах да, конечно. Сенаи же воины, как это я забыла. Вот и играют в войну. Даже ты небось тоже играл.

— Да.

— Может, сразимся? Мне размяться даже не с кем. Элимы — не то, они мелкие.

— Нет.

Она кивнула, будто ничего другого и не ждала, и передвинула сапоги поближе к огню.

— А знаешь, я ведь слышала, как ты поешь. Народ удавиться был готов, лишь бы к тебе поближе оказаться. Хотели тебя потрогать. Совали тебе колечки, локоны да письма, чтобы ты их передал семьям и невестам. Заставляли тебя петь до зари. Никогда этого не понимала.

Я доел суп и уставился в огонь.

— Чему же вы будете учить меня?

— Нарим говорит, ты знаешь истинный язык. — Она перешла на наречие Клана.

— Да, когда-то я говорил на нем свободно, но теперь подзабыл. Но кое-что помню. — Теперь мне не надо было нарочито спотыкаться, как в Кор-Неуилл, притворяясь, будто я слаб в древнем языке. У каждого в жизни есть свои маленькие радости.

— Гхм… — Кажется, то, что я говорил по-всаднически хорошо и правильно, ее обескуражило. — Ладно. Урок первый. К дракону надо обращаться так: тенг жа нав вивир.

— Дитя ветра и огня.

— Ты что, уже знаешь?

— Я слышал, как вы произнесли эти слова, когда будили Келдара.

— Да. Именно так. — Лара рассеянно отбросила с лица выбившиеся темные пряди, обнаруживая ужасные шрамы. — Так ты понял все, что я тогда говорила?

Я повторил ее команды — сперва на древнем языке, затем по-элирийски. Запоминать слова мне было легко, как дышать.

— Неужели все запомнил? Надо же. А с виду был как тухлый гриб. Хныкал, как размазня.

Мне подумалось, что уродуют Лару вовсе не ожоги и не полузакрытый глаз, а вечная глумливая усмешка, постоянно кривящиеся губы и язычок, всегда готовый уколоть побольнее. А может быть, в душе у нее шрамы куда страшнее, чем на лице? Кому, как не мне, знать, что душевные раны меняют лицо до неузнаваемости. Мне хотелось накричать на нее, чтобы стереть с ее лица эту усмешку, но в глубине души я, как дурак, терзался виной за то, что мое присутствие заставляет в общем-то миловидное лицо Лары искажаться от ненависти и тем самым так ее унижает. Зачем же злиться на ее колкости? Она все равно меня никогда не поймет.

— Хныкал я потом, — отозвался я как можно спокойнее.

Лара открыла жестяной сундучок, стоявший на полу возле ее одеяла, и вытащила книгу Нарима в кожаном переплете. Уже давно стемнело, но к огню она придвигаться не стала — наверное, хотела быть от меня как можно дальше. Пламя бросало яростный алый отсвет на шрамы и сверкало в темно-каштановой косе, небрежно переброшенной через плечо.

— Что это за книга? — осторожно спросил я, глядя, как Лара бережно переворачивает страницы и водит пальцем по строчкам. Так обычно делают те, кто поздно научился читать. Двенадцать Семейств неохотно учат детей грамоте, особенно девочек.

— Нарим записывал сюда все про драконов. Рисунки, заметки, списки… тут целые страницы драконьих слов. Вот придурь, а? — Она остро взглянула на меня. — Не смей трогать книгу! Никогда! — Что вы, у меня и в мыслях не было.

Лара снова принялась ворошить страницы.

— Ага, вот. — Она ткнула пальцем в убористо исписанный разворот. — Нарим велел начать отсюда. Ну что, сенай, посмотрим, какая у тебя память. Пятьдесят слов, которые означают «ветер»…

С детства мне не приходилось зазубривать столько всего сразу. Лара отнеслась к поручению Нарима со всей серьезностью и к тому же, по всей видимости, твердо считала меня тупицей. Я же, со своей стороны, никак не мог ей этого позволить. Она стремительно перечисляла слова и их предполагаемые значения. Пятьдесят видов ветра: «вивирри» — легкий осенний ветерок, когда хорошо взмывать под облака, «вивьяр» — порывистый весенний ветер с дождем, а потом всевозможные бури, ураганы, смерчи, нисходящие потоки, опасные для неопытного молодняка, горячий летний воздух, поднимающийся в небо… Еще пятьдесят слов, обозначающих состояние воздуха, и сотня его вкусов и запахов… Отбарабанив очередной список, Лара немилосердно гоняла меня по нему в случайном порядке, а потом смешивала слова из разных перечней.

Некоторые слова были мне уже знакомы — не сами слова, а то, что они значили, ведь это их говорил мне Роэлан, когда я был молод и жив, когда я вплетал их в свою музыку и наивно полагал, что постиг сущность вселенной. Это изрядно облегчило мне труды в тот вечер, хотя после трехчасового урока и трех сотен слов голова у меня готова была лопнуть. Но я твердо решил не просить пощады, и мы засиделись далеко за полночь. Мы прошли восемьдесят семь слов, означающих разные виды небесных огней: звезды, луна, двадцать вариантов солнца, молнии и северное сияние. Только тогда Лара захлопнула книгу, словно мы заранее об этом условились, и я стал ворошить угольки в очаге. Где Ларе было знать, что она подарила мне самый восхитительный вечер со дня моего ареста. Пусть цель этих уроков и казалась мне бессмысленной и недостижимой, но как приятно было обнаружить, что голова все-таки работает и что можно вспоминать о прошлом без горя, сожаления и тоски.

Целую неделю при дневном свете Лара кроила кожу и делала мне доспехи, вымачивая лоскуты и высушивая их на деревянных формах, опаливая детали и натирая их вонючим жиром, которые передал ей Нарим, и другими снадобьями, имевшимися в ее запасах. Она не позволяла мне ни помогать ей, ни даже наблюдать за работой, утверждая, что это тайное знание Всадников и она не намерена им делиться. Прикасаться к книге мне было запрещено, жестяной сундучок Лара запирала, а ключ носила на шее. Так что днем я был предоставлен сам себе. Я возобновил утренние прогулки, включавшие сбор хвороста, и потихоньку начал готовить еду на двоих. Лара ставила в лесочке капканы на кроликов и белок, я их проверял и смастерил несколько своих ловушек, которые держал от нее в тайне: она бы подняла меня на смех, такие уродливые и нелепые они были — и действительно, любой ребенок сделал бы лучше, — но за попадавшуюся в них добычу она меня не ругала.

Вечеров, когда мы продолжали изучать книгу Нарима, я ждал с детским нетерпением. Когда мы покончили с перечнями слов, Лара стала показывать мне подробные рисунки на хрупких страницах: Нарим считал, что движения дракона также исполнены смысла. Так что для начала Лара рассказала мне об устройстве драконьих крыльев, об их глазах, которые днем меняют цвет сообразно с цветом неба и снабжены несколькими веками, о том, как зверь двигает головой, выражая гнев, удовольствие или внимание. Затем она заявила, что теперь с книгой покончено и надо перейти к телесным упражнениям. Тут я спасовал.

На северной границе поляны лежала груда камней. Лара киркой вырубила в огромном гранитном валуне ступени наподобие чешуек на драконьих ляжках, по которым Всадники взбираются зверям на спину. На вершине ближайшей скалы она понаставила острых камней, похожих на роговые выступы на драконьих плечах. Потом показала мне, как Всадник садится на дракона: легко взбежала по ступеням, специальным стальным крюком на рукояти хлыста ловко зацепилась за выступ на «плече» и, подтянувшись, оказалась на самом верху. Затем она спрыгнула вниз и протянула хлыст мне.

— Давай теперь ты. Нарим велел, чтобы ты этому учился, потому что вдруг со мной что-нибудь случится и верхом придется лететь тебе. Чтобы ты повел зверей к озеру. Если, конечно, до этого вообще дойдет дело. — Ее слова так и сочились желчью.

Я отказался наотрез. Даже если бы меня не переполняла ненависть к драконьим хлыстам, для того чтобы так ловко подтянуться, все равно нужно крепко схватиться за рукоять. У меня ничего не выйдет.

— Если мне и придется ездить верхом, надо это делать как-то по-другому.

— По-другому никак, — раздраженно ответила Лара. — Спереди забраться нельзя — у дракона на крыльях ядовитые шипы. Расстояние от ляжки до плеча в полтора раза больше, чем ты можешь достать рукой, даже с твоим ростом, — без хлыста не выйдет. Посередине тоже никак: чешуя, конечно, торчит, но попробуй только за нее схватиться — вмиг без пальцев останешься, даже в латных перчатках. На шее чешуйки тоже острые, но, конечно, совсем не такие, как на боках.

— Что ж, тогда очень удачно, что мне не придется летать на драконе, — смиренно откликнулся я. — Да вы же и не хотите, чтобы я летел. Научите меня чему-нибудь другому.

Лара устроила сцену — обзывала меня слабаком и трусом, утверждая, что я боюсь сесть в лужу на глазах человека не сенайского сословия. Это было достаточно близко к истине, так что я молчал, пока она не устала слушать собственную ругань.

Мне так и не удалось уразуметь, чего же, собственно, Нарим на самом деле от меня хочет. Тем вечером, растапливая снег для отвара и глядя краем глаза, как Лара пропитывает чем-то детали моих будущих перчаток, я задал наконец тревожащий меня вопрос:

— Хорошо, предположим, я сумею освободить драконов из-под власти кровавиков. Что же помешает Клану снова захватить зверей? Камни у них есть, они проделают свои ритуалы, и делу конец…

Как и всегда, когда я касался тайн Клана, Лара беспокойно заерзала.

— Разумные твари не станут сидеть спокойно и ждать, когда придут Всадники и снова их поработят. Предполагается, что в первый раз это случилось из-за того, что элимы отравили озеро дженикой. Нарим считает, что освободившиеся каи «больше не попадутся».

— Но вы сами этому не верите.

Лара схватила книгу со стола и заперла ее в жестяной сундучок.

— Бабкины сказки. Скорее Большая Северная Волчица сожрет луну, чем я услышу, как говорят драконы.