- Да не нужен нам ваш племянник! Он вовсе не тот, за кого себя выдает. Оставьте племянника при себе.
      Я специально употребил местоимение "нам", дабы подчеркнуть, что за моей спиной стоит некая влиятельная сила. Но он пропустил это мимо ушей.
      - Я не позволю вам так с собой обращаться!.. Алик подойди-ка сюда!
      Из-за часов появился рослый парень. С дядей они совсем не были похожи. Длинные, светлые волосы, узкий лоб... Глаза смотрели враждебно. Менее всего он напоминал художника, более всего - рэкетира.
      - Алик, это ты расписал переходы в метро? - демонстративно поинтересовался дядя Сыркин.
      - Na klar, - хрипло отозвался тот. Что по-русски означало: "Как же может быть иначе?".
      - Нет, не вы, - мягко возразил я.
      - Вот видишь, молодой человек отказывается верить.
      Я окинул их оценивающим взглядом. Пожалуй, даже с одним дядей мне бы не удалось справиться, не говоря уж о племяннике-рэкетире.
      Пришлось садануть их нервно-паралитическим. Оба тут же брякнулись на асфальт. Я огляделся по сторонам.
      Вообще-то, в Германии в подобное время суток на улице совершенно безлюдно. Но в столь оживленном месте, как Александрплац, могли появиться случайные прохожие. Однако, мне повезло. Даже Мюнхаузена поблизости не оказалось.
      Я наклонился и извлек из внутреннего кармана дяди Сыркина портмоне. В нем оказалось триста тридцать марок наличными и аккуратно вырезанный из газеты "Европа-Центр" квадратик нашего объявления. В версии Сыркина - коммюнике. "Коммюнике" и сто марок я забрал себе, остальное сунул за пазуху Сыркину.
      Потом я предпринял еще одну попытку разыскать свой автомобиль. Но и она закончилась плачевно. Я начал не на шутку тревожиться. А вдруг все же ее угнали? Идиотская ситуация!
      Оставалось только надеяться, что завтра, при свете дня, мне улыбнется удача.
      Когда я возвращался к метро, дядя с племянником все еще лежали возле часов. "Еще схватят воспаление легких, подумалось мне. - Ночи сейчас свежие."
      Рано утром меня буквально вырвал из сна звонок Горбанюка. Неизвестная женщина срочно желала сообщить о художнике нечто важное. Мысль о том, что сейчас придется куда-то лететь, сломя голову, породила тяжелый стон. Потом в голову пришла спасительная идея - назначить свидание в холле гостиницы.
      Я долго тер глаза, трогал щетину и препирался со своими фантомами. Затем, собрав в кулак силу воли, поднялся с постели и поплелся в ванную.
      ...Ко всему прочему она оказалась еще и глухонемой. Звали ее фрау Агапова. В руках она держала газету с объявлением, и, стоило мне приблизиться, ткнула в него указательным пальцем, а потом тем же пальцем с помощью большого сделала движение, обозначавшее деньги.
      Пришлось и мне прибегнуть к помощи мимики. Я помалевал в воздухе невидимой кистью, затем сокрушенно развел руки в стороны.
      Тут же последовал успокоительный жест, после чего она снова плотоядно зашевелила пальцами - деньги?
      Я тоже повторил успокоительный жест.
      - Сколько? - неожиданно прохрипела она.
      Я обалдело уставился на нее. Она показала пальцем на свое горло. Мол, простыла. И не мудрено. На ней красовался болониевый плащ такого покроя, какого я и в Союзе-то уже лет пятнадцать не видел, а под ним, если верить месту, где отсутствовала пуговица, непосредственно располагалась нижняя рубашка. Тут я заметил, что невдалеке от нас ненавязчиво фланирует один из работников "Шератона". На нем был мундир, напоминающий генеральский. Видимо, ее бы сюда вовсе не пустили, не назови она мою фамилию.
      - Присядем, - сказал я, и мы опустились на мягкий кожаный диван к очевидному неудовольствию работника гостиницы. Очевидно, он предпочел бы, чтобы я выгнал ее в шею.
      Агаповой было лет пятьдесят пять, она имела минимум метр семьдесят росту и вполне лошадиные черные зубы. Когда она двигалась, болониевая ткань громко шуршала.
      - Вы получите сто марок, если сумеете доказать, что ваш протеже действительно тот, кого мы разыскиваем.
      Я посчитал, что для человека с ее внешним видом, и сто марок - вполне приличная сумма. Однако она запросила двести. Я согласился. Тогда она с готовностью протянула мне конверт, в котором, конечно же, оказались фотографии. Только на сей раз конверт был голубого цвета, а фотографии - черно-белые.
      Я попросил меня извинить и взмыл на лифте к себе в номер. Посоветоваться с фантомами. Малышка дулась на меня за мои художества с Майей Маевской, но, когда я показал фотографии, взяла их и долго рассматривала.
      - Не чувствуется мысли, - наконец, бросила она.
      - Какой мысли?
      - Пришла беда, откуда не ждали.
      - Ты уверена?
      - Совершенно.
      - Значит я могу даже не показывать их мистеру Голдблюму?
      Тролль иронически косился на нас и немилосердно чадил трубкой.
      - Не знаю... По крайней мере во всех тех картинах эта мысль явственно ощущается. А здесь - нет.
      - Понятно...
      Я находился в некотором замешательстве. Могу ли полностью довериться Малышке, то бишь - самому себе? С другой стороны очень уж не хотелось второй раз кряду попадать впросак и выставлять себя в невыгодном свете перед Голдблюмом.
      - Миша, не дергайся, - покровительственно бросил Тролль. Просто оставь одну фотографию себе. Когда будешь в следующий раз говорить с шефом, покажешь ему, будто невзначай. Если вдруг Малышка ошибается, а это вполне возможно, то фрау Агапову мы найдем без труда.
      - Очень трезвая мысль! - я посмотрел на него с симпатией.
      Фрау Агапова действительно начала наш немой диалог с того, что сунула мне в руку свою визитную карточку. Иначе, откуда бы я узнал, что она - Агапова. Ведь вслух она произнесла всего лишь одно слово: "Сколько?" Впрочем, на самом ли деле визитная карточка принадлежала ей?
      Я бросил одну из фотографий на письменный стол, остальные засунул обратно в конверт и спустился вниз. Фрау Агапова вопрошающе уставилась на меня. Я отрицательно покачал головой. На лице ее отразилось подлинное изумление, и она ткнула пальцем в голубой конверт. Как бы отказываясь верить собственным глазам.
      На сей раз я покачал головой утвердительно.
      - Борька!.. - хрипло воскликнула она. - Сучий потрох!..
      Потом выхватила из моих рук злополучный конверт и швырнула его в кадку с раскидистой пальмой. Видно, какой-то Борька обманул ее самым коварным образом. Наблюдавший за нами гостиничный "генерал" сделал несколько шагов вперед.
      - Вам нужно пополоскать горло фурацилином или календулой, - посоветовал я фрау Агаповой.
      Затем попрощался и отправился в ресторан завтракать.
      Честно говоря, чувствовал я себя не в своей тарелке. А вдруг, Малышка действительно ошибается, и этот загадочный Борька никакой не "сучий потрох"?
      В ресторане, разделавшись с яйцом всмятку, я бросил взгляд на стеклянную дверь, и неожиданно увидел вдалеке, где-то в джунглях нашего гостиничного холла, огненно-рыжую шевелюру. Видно, Мюнхаузен - слишком самоуверенный тип. Иначе он бы давно уже перекрасился в блондина или брюнета.
      Думаю, можно было бы ограничиться описанием уже упомянутых двух эпизодов, чтобы в достаточной степени дать представление о том, как добросовестно используют наши бравые представители эмиграции любую возможность подзаработать. Навевало это, разумеется, мысли не очень веселые, поскольку подобными вещами занимались явно не от хорошей жизни. Но вскоре произошло еще кое-что заслуживающее внимания.
      Я как раз совершил очередную бесплодную попытку разыскать "Судзуки-Свифт". Прочесал местность вдоль и поперек, и, наконец, полностью уверился, что машину похитили. В полицию обращаться страшно не хотелось, но другого выхода не было. Все же решил сначала позвонить Горбанюку. Может у него имеется для меня что-нибудь любопытное. И он действительно сообщил, что был очередной звонок. Некий Григорянц клялся и божился, что столь живо интересующий нас художник - его близкий друг.
      Конечно, это не избавляло от похода в полицию, однако позволяло несколько оттянуть неприятный момент.
      И я устремился на многообещающую встречу.
      - Арно Григорянц, - он протянул мне руку, не преминув при этом заметить, что армянин он грузинский - из Тбилиси.
      На нем был черный костюм из панбархата, белая рубашка и огненно-красный галстук. Почти как у пионера. Поверх костюма модного покроя светлый плащ. Все пуговицы плаща расстегнуты, воротник поднят.
      Ни о сумме вознаграждения, ни о каких-либо предварительных условиях разговор не зашел.
      - Минэ нэ надо гаранты, я тэбэ вэру, у тэбя чэсны взгалад...
      Мы сели в его "Рено". В зеркале заднего обзора я видел, как засуетился, забегал, срочно ловя такси, Мюнхаузен. Но ему не повезло, и мы оторвались.
      - Мой друг - такой парэн, - все время повторял Григорянц. - Такой парэн...
      - Какой? - Я был заинтригован.
      - Увыдыш.
      Через некоторое время выяснилось, что движемся мы в направлении района Панков. Ничего особо подозрительного я в этом не усмотрел, но улица, на которой припарковалась машина, заставила насторожиться. Мы вошли в обшарпанный подъезд, поднялись на третий этаж и позвонили. Дверь открыл сам Котелков. За его спиной мелькнула супруга с кофейником.
      - Вот так неожиданная встреча! - воскликнул я.
      Арно Григорянц удивленно уставился на меня.
      - Я ведь говорил тебе, что это - тот же самый! - прокричал Котелков жене, не оборачиваясь.
      Я сумел разглядеть на стенах комнаты несколько абстрактных картин. Все его загадочные существа с козлиными мордами куда-то подевались.
      - Кито тот же самый? - не понял Григорянц. - Ви знакомы?
      Я рассмеялся. Появилась жена Котелкова с кофейником в руках. Было похоже, что она готова вылить горячий кофе мне на голову.
      - Желаю дальнейших творческих успехов, - продекламировал я и пошел к выходу.
      - Эй, генацвале! - крикнул Арно, но тут Котелков втащил его внутрь квартиры, и дверь захлопнулась.
      Пришлось идти пешком до ближайшей остановки метро. Дорога лежала через пустырь. И здесь я обнаружил свой "Судзуки-Свифт". Я не поверил собственным глазам. Десять раз сверял номера, хотя мог этого и не делать - на заднем сиденье валялся "Огонек", приобретенный мною на Zoo1. Естественно, и ключ подошел. Я завел двигатель и отправился в гостиницу.
      Не знаю, сознавал ли мистер Голдблюм, каким тяжелым, рутинным трудом являлось то, что я делаю. Вряд ли. Для него важен был результат, а результата как раз и не было. Мы с фантомами подвели неутешительные итоги. Расследование буксует. Продвинуться не удалось ни на шаг. Вдобавок эта загадочная история с автомобилем.
      Каким образом он оказался в Панкове? Внутри ничего не было тронуто. Бензина истратили ровно столько, чтобы перегнать его от Александрплац. Кто-то явно хотел, чтобы я лишился колес. Или случайность?
      Вообще, насколько я понимал, моей скромной персоной вплотную занимался лишь Мюнхаузен. Тролль не сомневался, что это - дело его рук. Пока я пил найденное в номере пиво, Тролль приставал с настойчивыми рекомендациями его физического устранения. Я даже не отвечал. Это давало Троллю повод предполагать, что я всерьез обдумываю его предложение.
      Позже позвонила Майя Маевская. Малышка демонстративно удалилась в ванную. Майя поинтересовалась, как идут дела. Я пробубнил что-то невнятное.
      - Завтра в галерее Веньковецкого проходит вернисаж, посвященный открытию выставки современной русской живописи. Будет, естественно, много наших художников. Приходи. Авось обнаружишь для себя что-либо интересное.
      Я вяло поблагодарил. Мне уже начинало казаться, что предположение о русском происхождении гения заведет меня в непроходимые дебри. А в итоге окажется, что художник приехал из Огненной земли или Занзибара.
      Все же я позвонил Голдблюму и сообщил о предстоящем мероприятии в галерее Веньковецкого. Тот очень удивился. Я слышал, как он щелкнул диктофоном и проговорил: "Намылить Паулю шею за отсутствие информации о вернисаже". Мы договорились встретиться завтра на открытии выставки в час дня.
      Замечу сразу, что и на следующий день особого прогресса в расследовании достигнуто не было. В галерее у Веньковецкого собралось довольно много народа. Однако абстракционистов среди них было с гулькин нос. Сам Веньковецкий внешне напоминал Пьера Ришара, беспрерывно потирал руки, видимо, в ожидании барышей, и бросался на каждого вновь входящего, будто на амбразуру.
      Среди прочих я разглядел Котелкова с супругой, мирно беседующих с Арно Григорянцем, и Сергея Гламозду. Все выглядело чинно-благородно. Подали шампанское в бокалах, Веньковецкий произнес проникновенное вступительное слово. Потенциальные покупатели вполголоса делились друг с другом впечатлениями. Обстановку накалял разве что Ицык. Он расхаживал по залу с помятой банкой пива, приставал к наиболее солидным с виду посетителям и явно нарывался на скандал. Впрочем, Веньковецкий не пытался выпроводить его. Видно, Ицык был нужен для придания мероприятию необходимого колорита.
      Я бродил среди картин, мучимый одним и тем же вопросом: кто на самом деле этот таинственный Борька - сучий потрох или хороший парень. Если сучий потрох, то ладно. А вдруг...
      Появилась Майя Маевская - нарядная, изящная. Мне было приятно вспомнить ее голой, а это уже о чем-то да говорило. Она представила меня нескольким художникам, и те в один голос воскликнули:
      - А, Пинкертон! Слышали, слышали...
      В свою очередь я представил ее Голдблюму.
      Пожалуй, Голдблюм пользовался здесь наибольшей популярностью. Художники всевозможных мастей облепили его, словно мухи. Коллекционеры, уже наметившие покупку, также стремились выяснить его мнение. Веньковецкий носил следом за ним поднос с шампанским.
      - В каком-то смысле очень полезное мероприятие, - сказал мне Голдблюм. - Явилась масса наших конкурентов.
      Я обернулся и тут же обжегся взглядом о рыжую шевелюру.
      - Как он мне надоел! - в сердцах воскликнул я.
      - А рядом с ним - Брунгильда Кнопф, это милое бочкообразное создание.
      Если быть до конца объективным, Брунгильда походила скорее не на бочку, а на небольшой бочонок. Лицом она напоминала римского трибуна. На подбородке - пятнышко.
      - Нужно попытаться с ними договориться, - бросил Голдблюм. - В конце концов они не могут оспаривать моего приоритета в этом деле.
      Наша маленькая процессия приблизилась к конкурентам: Голдблюм, я и Веньковецкий с подносом.
      Голдблюм заговорил весьма пространно. О богатом русском потенциале, о современной живописи, о Малевиче и Пикассо. Но консенсуса не получилось. В ответ Брунгильда принялась истерично кричать, что плевать она хотела на папашу супрематизма, а Пикассо - этот "певец влагалищ" - и вовсе вызывает в ней одно отвращение. Голдблюм не выдержал и запустил в нее диктофоном, который по своему обыкновению держал в руке. Брунгильде удалось увернуться. Вперед выступил Мюнхаузен. Пришлось заслонить Голдблюма своим телом. Мы стояли друг напротив друга, набычившись. В такой непосредственной близости удалось разглядеть его более подробно. Типичное немецкое
      начал нащупывать в кармане свое газовое пугало.
      Но обошлось. Веньковецкий принялся кричать:
      - Товарищи! Спокойствие, товарищи!
      Видимо, позабыв, где находится.
      Голдблюм взял у него с подноса бокал шампанского и выпил залпом. Ицык зааплодировал.
      Потом мы ушли. У дверей была навалена куча каталогов, чисто машинально я захватил с собой пару штук.
      На базе суммарного отрицательного результата прошедших дней, который, как говорится, - тоже результат, можно было выдвинуть три версии:
      1) это все же компьютер, а кто-то захотел подшутить и перенес компьютерные рисунки на стены;
      2) если это тем не менее человек, то он сознательно стремится сохранить инкогнито. Тогда разыскать его практически невозможно. А если бы и удалось разыскать, вряд ли бы получилось наладить сотрудничество;
      3) если не 1-е и не 2-е, то с человеком стряслась беда: он уже на кладбище, в морге, или в лучшем случае - в реанимации.
      Я решил сосредоточить поиски в этом направлении (прочесать реанимации, да и вообще больницы) и одновременно опубликовать объявление в крупнейших газетах мира.
      Об этом и беседовал с Троллем в своем номере гостиницы "Шератон", когда раздался пронзительный крик Малышки. Мы оба в недоумении уставились на нее.
      Малышка разглядывала принесенные мною из галереи Веньковецкого рекламные каталоги.
      - Вот! - воскликнула она и ткнула в каталог пальцем.
      Я принял его у нее из рук. Картина, послужившая поводом для подобных волнений, называлась "Портрет инженера Ерофеева". Инженер был нарисован почему-то в тельняшке, лицо деформировано, на руке - татуировка с циркулем, транспортиром и линейкой. Ничего необычного. Я посмотрел на Малышку строгим, требующим объяснений взглядом.
      - Пришла беда, откуда не ждали! - выпалила она.
      - Не понял.
      - Эта картина пронизана той же мыслью, что и те, которые нарисованы в метро. Пришла беда, откуда не ждали!
      Тролль захохотал.
      - Ты уверена? - озадачено поинтересовался я. - Это ведь вполне фигуративная живопись. Вполне конкретный инженер Ерофеев, хоть и с деформированной головой.
      - А мысль точно та же, - настаивала Малышка.
      - Но, может быть, это случайное совпадение?
      - Возможно. Это уже тебе решать.
      - М-да...
      Автором картины значился некто Сергей Черемухин, 36-ти лет. Никакой другой информации о нем в каталоге обнаружить не удалось.
      - Что ж, схожу к Веньковецкому, - пробормотал я. Занятно, весьма занятно.
      Тролль, который продолжал усиленно хохотать, взявшись за бока, неожиданно замолчал и встревожено посмотрел на меня.
      - Что ты собираешься делать?
      - Я ведь только что сказал: схожу к Веньковецкому.
      - По поводу этого Сергея Черемухина?
      - Да.
      - Но это ведь совершеннейший абсурд! Какой-то Сергей Черемухин! Не может быть у гения такой фамилии! Да и вообще...
      - А какая может быть?
      - Ну... Моцарт, к примеру. Гоген, Байрон... Толстой, на худой конец...
      - С тобой все ясно. - проговорил я. - Посиди дома, отдохни...
      - Но ведь мы собирались прошвырнуться по реанимациям, - в отчаянии закричал Тролль.
      - Вот и прошвырнись.
      - Я не могу! Я же - призрак.
      Ей-богу, мне было его жаль. Однако ревность, как известно, чувство неконструктивное.
      Веньковецкого в галерее я не застал. Как мне сообщила чрезвычайно худая особа лет восемнадцати-двадцати, восседавшая посреди зала, у того был "отходняк после вернисажа". Она взглянула в протянутый мною каталог и ответила, что некий Сергей Черемухин действительно приносил им эту картину, но она в итоге не выставлялась и была возвращена владельцу дней десять спустя. Покопавшись в одной из служебных книг, она даже смогла сообщить его адрес. Квартира находилась в Кройцберге.
      Я позвонил Маевской. Она тут же сняла трубку.
      - Привет, - бодро произнес я. - Послушай, ты не знаешь художника по фамилии Черемухин?
      - Как фамилия? Мухин?
      - Нет, Черемухин. Че-ре-му-хин, - повторил я по слогам.
      - Черемухина не знаю, даже не слышала никогда. А Мухин действительно был. Только умер несколько лет назад. Если хочешь, могу узнать поточнее.
      - Нет, спасибо, про Мухина не надо. К тебе сегодня можно?
      - Сегодня нельзя, я тружусь. Гы-гы-гы... Ну что за вопрос?! Конечно можно! Кому-кому, а бывшему соседу по квартире...
      - Спасибо...
      - А Черемухина - нет такого. В природе не существует.
      Следующий визит я нанес Голдблюму. Я застал его в чрезвычайно суматошном состоянии. Он носился по комнате, как угорелый, и что-то возбужденно говорил в свой диктофон.
      Для разминки я протянул ему фотографию, взятую у Агаповой. Он мельком взглянул, скомкал ее в руке и бросил в мусорную корзину. "Сучий потрох", отметил я про себя.
      - Что-нибудь еще? - поинтересовался Голдблюм.
      Я вздохнул и протянул ему каталог, раскрытый на "Инженере Ерофееве". Голдблюм от удивления даже разинул рот.
      - Но ведь это же... это... совсем другое. Как тебе подобное даже в голову могло прийти?
      - Посмотрите, пожалуйста, внимательнее, - взмолился я.
      Он сел в кресло и уставился на портрет. Потом взял лупу и принялся изучать миллиметр за миллиметром.
      - Или это - какое-то наваждение, или ты - дьявол, -взволнованно произнес он.
      - Разрешите связаться с Черемухиным?
      - Разумеется! - Он вновь забегал по комнате. - Мы сейчас вместе отправимся к нему. Адрес у тебя есть?
      Я утвердительно кивнул.
      Он включил диктофон и произнес:
      - Машину к подъезду.
      Потом спохватился и то же самое проговорил в телефонную трубку. Затем посмотрел на меня.
      - Почему ты мне соврал, когда утверждал, что ничего не смыслишь в живописи?
      - Я действительно совершенно не разбираюсь...
      - Прекрати! Для того, чтобы провести параллель между работами в метро и этим портретом, нужно быть профессионалом высокого класса.
      - Интуиция, - развел я руками. Не мог же я рассказать ему про Малышку и Тролля.
      - Если это интуиция, то интуиция феноменальная!
      - У хорошего сыщика и должна быть феноменальная интуиция. Между прочим, это качество развивается.
      - Да? - Голдблюм нетерпеливо поглядывал в окно. Завидев свою машину, он тут же потянул меня вниз. - Пойдем, мне не терпится обнять его.
      Кройцберг - район преимущественно турецкий. Здесь расположены турецкие банки, турецкие автозаправки, турецкие магазины. Возможно, и турецкие бани тоже. Черемухин обитал рядом с турецкой прачечной.
      Роллс-ройс Голдблюма затормозил у ближайшей подворотни, на фоне которой выглядел чрезвычайно экзотически. Шофер остался в машине, а мы с Голдблюмом совершили восхождение на седьмой этаж, поскольку лифт в доме отсутствовал. Голдблюм беспрерывно потирал руки, тяжело пыхтел и восклицал:
      - Наконец-то!
      Я с ним мысленно согласился, когда мы - наконец-то! остановились у обшарпанной двери.
      Открыл нам лысеющий мужчина в старом лиловом халате и шлепанцах на босу ногу. В процессе того, как он шел по коридору, открывал замок и выглядывал на лестничную площадку, он беспрерывно кашлял. Кашель продолжал душить его, не оставляя ни на минуту. Он бессильно повис на входной двери, а его тело продолжало содрогаться. Наконец, он замолк и уставился на нас.
      - Черемухин? - поинтересовался я, ткнув в него пальцем.
      Он утвердительно кивнул. В ответ Голдблюм издал восторженный рев и обхватил его руками. Черемухин как раз вновь принимался за кашель. Единственное, что он успел сделать, это испугаться, после чего, проявив полную неспособность выдержать на себе тушу Голдблюма, завалился внутрь квартиры, увлекая босса за собой. Я вошел следом и захлопнул за собой дверь.
      Черемухин кашлял еще несколько минут. При этом на лице его был нарисован панических страх. Голдблюм давно уже, поднялся, а Черемухин все извивался на полу. Я заметил, что при этом он постепенно, на манер удава, приближается к тумбочке с обувью, а когда маневр удался, рука его юркнула в резиновый сапог. И что бы, вы думали, извлек он оттуда? Газовый баллончик!
      Я достал из кармана свой пугач и повертел его на пальце. Черемухин в ужасе выпустил из рук баллончик и завыл. Потом вновь принялся кашлять.
      Я с трудом поднял его на ноги, сопроводил в комнату и позволил рухнуть в кресло.
      - Поздравляю, -воскликнул Голдблюм, появляясь в комнате вслед за нами. - Отныне вы - миллионер! Мультимиллионер!
      Бедняга испугался еще больше и вжался в кресло.
      - Откуда этот кашель?! - продолжал Голдблюм. - Чем вы питаетесь? Это не дело, мамочка моя.
      - Вы врач? - тихо проговорил Черемухин без особой уверенности. Видимо его сбили с толку слова "мамочка моя". Он даже перестал кашлять. Затем перевел взгляд на меня, и проблеск надежды в его глазах потух. Поскольку держал я в руках отнюдь не стетоскоп.
      - Спрячь пушку, - приказал мне Голдблюм, и я повиновался.
      - Почему вы не отзывались на объявления? - с отеческой укоризной обратился он к Черемухину. - Если бы не феноменальная интуиция Крайского...
      - Какие объявления? - простонал Черемухин.
      - Ну, сначала в немецких газетах, а потом Крайский дал объявление в "Европа-Центр".
      - По-немецки не читаю, - проговорил Черемухин, и я многозначительно кивнул, заглядывая Голдблюму в глаза. Мол, что и требовалось доказать. - А эта ваша "Европа-Центр", продолжал Черемухин, - она, между прочим, денег стоит.
      В ответ Голдблюм с возмущением посмотрел на меня. Как же я только мог допустить, чтобы у самого маэстро Черемухина не было денег на покупку газеты. Эдакий душка, рубаха-парень. Что-то я не припомню, чтобы он предлагал мне удвоить тираж и разослать русскоязычным жителям Берлина газеты бесплатно.
      - Ну, да ладно, - великодушно махнул рукой Голдблюм. - Все хорошо, что хорошо кончается.
      - А в чем, собственно...
      - Как?! Разве я еще не сказал?! Отныне вы - миллионер! Мультимиллионер!
      Черемухин отмахнулся от этих слов, как от наваждения, потом усмехнулся.
      - Вы знаете, охотно бы вам поверил... Но у меня нет богатого дяди в Америке, к величайшему моему сожалению. Так что наследства ждать не от кого.
      - Вы издеваетесь? - рявкнул Голдблюм и Черемухин вновь вжался в кресло. - Какой дядя? Зачем нам дядя? Я и есть тот дядя, который принесет вам на блюдечке... Э, да вы, я вижу, еще совершенно не в курсе дела.
      Голдблюм огляделся по сторонам, подтащил второе кресло поближе, уселся в него и любовно заглянул Черемухину в глаза.
      - Признайтесь, кто надоумил вас разрисовать стены в метро? - мягко, по-отечески поинтересовался он.
      - Я не рисовал! - воскликнул Черемухин. - Это - наглый поклеп!
      - Ну, ну, - укоризненно протянул босс, - запираться не в ваших интересах, мамочка моя.
      - Клянусь! - Черемухин почему-то перекрестился. - Я добропорядочный гражданин... Вернее - будущий гражданин... Федеративной Республики Германия... Я не гажу на тротуары, не рисую в метро. Я вам не панк какой-нибудь... А вы из полиции?
      Голдблюм поморщился.
      - Какая полиция? Крайский, объясни ему, наконец.
      - Картину Веньковецкому сдавали? - без обиняков поинтересовался я. - "Портрет инженера Ерофеева"? Сто двадцать сантиметров на восемьдесят?
      - А? - Черемухин открыл рот.
      - Ин-же-нер Е-ро-феев, - по слогам повторил я. - Ну, ну, Черемухин, приходите в себя.
      - Картину сдавал, - признался Черемухин, - но в метро не гадил. Картина - не доказательство.
      У меня внутри все так и упало. Неужели ошибка?
      - Дело в том, дорогой мой, - проговорил я.
      - ...мамочка моя... - вставил Голдблюм.
      - ...что "Портрет инженера Ерофеева" и те картины в метро принадлежат одной и той же руке, мы сделали анализ.
      - Но это не моя рука! -воскликнул Черемухин.
      - Тогда чья же?! Чья рука?! - взвыл Голдблюм.
      - А вы из полиции?
      - Да, - сказал я прежде, чем Голдблюм успел раскрыть рот.
      - Тогда я вам могу сообщить, что я вообще не художник. Я даже рисовать не умею. У меня в школе по рисованию всегда двойка была.
      - Это еще ни о чем не говорит, - успокоил я его. - У Эйнштейна тоже в школе двойка была по математике.
      - При чем здесь Эйнштейн? - возмутился Черемухин. - Я вам так обезьяну нарисую, что вы ее не отличите от слона.
      - Обезьяну - может быть. Но инженера Ерофеева вы тем не менее нарисовали. Правда, с деформированной башкой...
      - Подожди, Крайский, - перебил меня Голдблюм.
      - Жду, - сообщил я.
      Голдблюм немного подумал, затем оглядел комнату. Жалкая обстановка, продавленный пол, выцветшие обои. Черемухин в его лиловом халате и шлепанцах на босу ногу достойно венчал собой пейзаж.
      - Кто написал "Портрет инженера Ерофеева"? - прохрипел Голдблюм, жестко уставившись тому в глаза. Он уже не добавлял "мамочка моя".
      - А вы покажите удостоверение, я вам скажу.
      Глаза Голдблюма налились кровью.
      - Крайский, покажи ему.
      Между прочим, мою настоящую фамилию он мог бы и не называть. Ради конспирации, я готов был отозваться на имя Пронин, Тарантино, О'Коннэри или Мак-Магон. Я вытащил из кармана пугач и вновь прокрутил его на пальце.
      - Я друзей рэкетирам не продаю, - заявил Черемухин и вновь принялся кашлять.
      - Мы - не рэкетиры, - возразил Голдблюм. - Если вы нам поможете, получите неплохие комиссионные. А друг ваш сделается миллионером.
      - Мультимиллионером... - выдавил Черемухин сквозь кашель.
      - Да, мультимиллионером, - готовностью согласился Голдблюм.
      - Вчера вы прислали этого Абу Бабу (ударения на первом слоге), а сегодня решили изменить тактику... - Выражение негодования на лице у Черемухина не получилось - помешал кашель.
      - Кого? - рявкнул босс.
      - Абу Бабу, по крайней мере он так представился. Вы ведь тоже работаете на Шидловского?
      - Чтобы Голдблюм работал на какого-то Шидловского, взорвался босс. - Голдблюм в жизни своей ни на кого не работал. На него работали - да! Но он...
      - Тогда кто вы? - почти простонал хозяин дома. Конкурирующая фирма?
      Голдблюму удалось взять себя в руки, после чего он подробно рассказал, кто он такой. И даже показал свой американский паспорт.
      - И вы действительно считаете, что мой друг - гений? - с ноткой недоверия в голосе произнес Черемухин.
      - Иначе, на кой ляд бы вы нам понадобились!
      - Ну, может вы хотите помочь Шидловскому, поскольку этот Абу Бабу...
      - К черту Шидловского! - вновь вышел из себя босс. - К черту Абу Бабу! Вы скажете, как зовут вашего друга, или нет?
      Черемухин немного подумал.
      - Поскольку Шидловский и Абу Бабу знают, как его зовут, а вы - нет, значит вы не от Шидловского. Хорошо... пятьсот марок. Для начала.
      - Крайский, дай ему, - проговорил Голдблюм.
      - Что значит, для начала? - уточнил я.
      - Пятьсот марок за то, как его зовут. И тысяча за всю остальную информацию.
      - Нет, так дело не пойдет. Тысяча за все вместе.
      - Между прочим, я ему очень помог. И с этой картиной подставился...
      - Крайский, дай ему, - повторил Голдблюм.