Михаил Березин
      Книга усовершенствования мертвых
      Я - террорист. Мои объятия смертельны. В жилете, плотно облегающем мою грудь, десять с половиной килограмм тротила.
      Я - маньяк.
      Я - фанатик.
      А, попросту, я - дракон.
      И не нужно путать меня с этим ублюдком Айрой Гамильтоном. Он-то был самым заурядным человеком. И отец его был самый заурядный человек.
      За свою не очень-то долгую, но достаточно безалаберную, жизнь отец Айры Гамильтона успел несколько раз обзавестись семьей. Айра являлся его первым отпрыском, однако далеко не последним. И, если быть до конца откровенным, Айра имел весьма смутное представление об этих своих многочисленных родственниках. Он даже не удосужился разобраться в ситуации, когда речь зашла о наследстве. Тем не менее, он знал, что сводных братьев и сестер у него то ли шесть, то ли восемь.
      Больше всего на свете отец Айры Гамильтона любил охотиться на тарантулов. Занятие, с точки зрения разумного человека, совершенно бессмысленное. А все его жены, без сомнения, являлись разумными людьми. У них просто не укладывалось в голове, как может мужик в расцвете сил, к тому же весьма талантливый в бизнесе - ему это удавалось неоднократно доказать целыми днями напролет просиживать у маленькой норки, опустив в нее кусочек смолы, и время от времени дергать за ниточку. Ему предлагали переключиться на каракуртов, мол, яд у них полезный и достаточно дорогой, однако отец Айры ни в какую, тарантулы - и все.
      Справедливости ради следует отметить, что каждый раз, когда он влюблялся и женился, он тут же забывал о тарантулах и брался за ум. Лучше всего у него выходило торговать недвижимостью. Газеты тут же разражались восторженными откликами. "Отец Айры Гамильтона провернул крупное дельце в Оклахоме!" "Благодаря отцу Айры Гамильтона песчаные каньоны во Флориде скоро превратятся в цветущие сады". "Внимание, сделка века! Новый курортный комплекс! В игре задействованы тридцать девять крупнейших компаний! Отец Айры Гамильтона - душа проекта!" При этом бизнес как таковой его мало интересовал. Им не завладевал кураж. Просто он был твердо уверен, что как самец-производитель обязан заботиться о семье и обеспечивать ее всем необходимым. Забота его в эти дни являлась всеобъемлющей и простиралась даже на такие умозрительные сферы, как защита близких во время ядерной войны. Достаточно упомянуть, что после него осталось три мощнейших бункера: в Пенсильвании, Коннектикуте и то ли Южной Дакоте, то ли Северной Каролине. Тот, что в Пенсильвании, впоследствии отошел ко мне.
      Однако время не стояло на месте, и вдали от тарантульих норок отец Айры Гамильтона понемногу приходил в уныние. Семейная жизнь - и даже не столько семейная жизнь, сколько взваленные в связи с нею на себя обязательства - все более тяготила его.
      - Опротивело, - заявлял он в какой-то момент и рвал путы.
      Отныне он не желал отягощать свой ум не только проблемой защиты своих близких во время ядерной войны, но и вопросом, как снискать хлеб насущный. Газеты и тут не оставались в стороне. "Отец Айры Гамильтона удаляется от дел!" "Песчаным каньонам во Флориде так и суждено остаться песчаными каньонами!""Один из лучших специалистов в области торговли недвижимостью переключается на ловлю тарантулов!"
      И вроде бы все утряслось, так нет же! - через определенное время в душе отца Айры Гамильтона вновь прорастала тоска, и у него появлялось неодолимое желание обзавестись семьей. Так и метался специалист по ловле тарантулов и торговле недвижимостью между двумя влечениями: заниматься любимым делом и иметь семью. Обладая непоколебимой уверенностью, что ни одна женщина не потерпит нахлебника-мужчину (при этом, если иметь ввиду непосредственно его жен, а не всех женщин вообще, он был, безусловно, прав), он сбегал первым, не дожидаясь объяснений и даже не давая возможности очередной супруге высказать свои претензии вслух. Если не ошибаюсь, только моя мать успела по собственной инициативе бросить его.
      Между прочим, здесь важно лишний раз подчеркнуть: его уверенность в том, что в принципе любая женщина не способна потерпеть нахлебника-мужчину, была трагически неверной. Многие способны и даже получают от этого немалое наслаждение. Его жены - да! - тут спору нет. Но думал-то он вообще обо всех женщинах на свете. И мыслью этой он был обязан Общественному Мнению. Эмансипированному Общественному Мнению. Улавливаете разницу? "Женщина не должна терпеть" и "Женщина не потерпит". Очевидно, он и жен себе подбирал вполне определенного склада, исходя из этого принципа, а другие, согласно его представлениям, являлись вроде бы и не женщинами. Возьмусь утверждать, что Общественное Мнение изувечило его. Если бы с детства в него молотом не вгонялось отвращение к членам семьи-паразитам и к "неджентльменскому" обращению с представительницами противоположного пола, он без труда отыскал бы себе какую-нибудь простодушную соломенноволосую Нэнси, которую его образ жизни вполне бы удовлетворил. И был бы счастлив и спокоен до конца дней своих. И, может, скончался бы как Яаков, в окружении многочисленной родни, счастливый и умиротворенный.
      Но вернемся к нашей истории. Однажды до отца Айры Гамильтона дошло известие, что где-то в Африке обнаружили принципиально новый вид тарантулов. Он мигом снарядил экспедицию, уселся в самолет, и там, на зеленом континенте, его хватила кондрашка. То ли тарантул укусил, то ли местный дикарь, подобравшись сзади, раздробил ему череп, то ли он покончил жизнь самоубийством, спрыгнув с баобаба.
      И Айру-то Гамильтона детали не очень интересовали, а меня - и подавно. В газетах писали, что по всей вероятности у него случился инсульт. Но инсульт, это ведь кровоизлияние в мозг, а оно может произойти и от удара дубинкой по голове, и от прыжка с баобаба.
      Что же касается самого Айры Гамильтона, то это, повторюсь, был редкий ублюдок, на которого и бумагу переводить жалко. Воспитывался он в разных полувоенных интернатах для мальчиков, потом в Стэнфорде изучал историю религий. Вот и все, что он успел. На кой хрен ему сдалась история религий, я не знаю. Нравилось ему. На манер того, как папочке нравилось охотиться на тарантулов.
      Тут-то и появился я...
      Хочу сразу отметить, что на вышеупомянутые полувоенные интернаты я бы не пожалел тротила и получил бы немало удовольствия, глядя, как все они один за другим взлетают на воздух. Иногда я даже жалею, что выбрал для себя иное поприще. Однако это бы сильнее связало меня с Айрой Гамильтоном, а, как вы уже, наверное, догадались, я его не очень-то жалую.
      Одним словом, я появился и сказал:
      - Проваливай.
      И он побрел прочь, понуро опустив голову.
      Наверное, я выбрал подходящий момент - как раз вскорости после событий в Африке. В наследство мне досталось шикарное тело, знания в области истории религий, впрочем, совершенно мною невостребованные, а еще кое-какие средства к существованию и уже упомянутый ранее бункер в Пенсильвании.
      Я - self-made man. Человек, создавший самого себя. Мое имя - Дин Донн. Я сам придумал его, и именно под этим именем меня разыскивают сейчас все полиции мира. За мою голову назначено такое совокупное вознаграждение, что если кто-то все же ухитрится сдать меня, при этом уцелев, он сможет купить себе остров в океане или кинокомпанию.
      Как я уже упоминал, я - дракон. И стал я им оттого, что ненавижу фламинго. Вообще-то, людям свойственно ненавидеть друг друга. У нас это в крови. Многие ненавидят, исходя из национальных представлений, и ненависть их сильна, но все же время подобной ненависти проходит. Нет, пока еще националисты - в полном соку. Но нужно уметь предвосхищать события. Национализм неперспективен. Он основывается на различиях в антропологии и ментальности. Однако медленно, но верно человечество вырабатывает единый стандарт, в чем мои родимые "Ю Эс Эй" по сравнению с другими странами, даже вырвались вперед. Безусловно, приход к единому человеческому стандарту вопрос времени. Однако наиболее дальновидные уже сейчас ощущают потребность в чем-то ином. К тому же, национальной ненависти, как правило, недостаточно. Наши гены требуют большего. Пешеходы не любят автомобилистов, девственники проституток, телезрители - рекламодателей, классовая ненависть - ни что иное, как самая элементарная потребность в ненависти вообще.
      И все же самые непримиримые группы людей - это драконы и фламинго. Объяснюсь коротко: фламинго - это выродки, начисто лишенные естественной для человека потребности в ненависти. Своего рода евнухи. Однако именно они формируют Общественное Мнение. (В обществе почему-то принято подавлять естественные инстинкты.) Их любимые лозунги: "Все люди - братья!" и "Красота спасет мир!"
      Драконы же - это те, кто не только ощущает потребность в ненависти, но и дает ей открытый, ничем не завуалированный выход. Мы кочуем по земле в жилетках, начиненных тротилом.
      Фламинго и драконы - суть два полюса. Однако в любой среде, где существуют полярные силы, есть и субстанция, на которую они воздействуют. В нашем случае субстанция - это Общество. Оно тоже неоднородно. Одни ловко маскируются под фламинго. Сами фламинго, как правило, не достигают больших высот на политическом или государственном поприще. Они расходуют свои силы нерационально и бестолково, организуя многочисленные и в то же время никому не нужные гуманитарные, благотворительные, пацифистские организации и фонды, единственная цель работы которых - формирование Общественного Мнения. И вот на этом-то Общественном Мнении и паразитирует часть субстанции, маскирующаяся под фламинго. Есть еще одна разновидность субстанции, представителей которой я мысленно именую "шакалами". К ним, к слову сказать, относился и Айра. Шакалы, или, точнее, шакалята, это те, кто ненавидит люто, однако у них не хватает духу нанести какой-либо вред предмету своей ненависти. Они ненавидят молча, ненавидят взглядом, в лучшем случае ненавидят чужими руками, если это у них получается. Но они не в состоянии ненавидеть действием. В основной же части субстанции ненависть до поры до времени лишь тлеет. Однако пробуждаемая драконами, эта ненависть в какой-то момент прорывается наружу, и происходит нечто вроде термоядерного взрыва. И тут же принципы, на которых зиждется Общественное Мнение, летят к чертям. Что лишний раз доказывает их призрачность и недолговечность.
      Если кто-то убивает, выдвигая при этом какие-либо политические требования, его называют террористом, псевдоморальные (с точки зрения Общественного Мнения) - скажем, протест против абортов или продажной любви маньяком, религиозные - фанатиком. На самом деле подобного рода классификация - возмутительная чушь. Все эти люди просто ненавидят. А потому они, т.е. мы, - близнецы-братья. Драконы, хотя можно назвать и по другому, от этого смысл не изменится.
      И все же так повелось, что законы жанра требуют конкретизации ненависти. Отсюда и появляется деление драконов - разумеется, чисто условное - на террористов, фанатиков, маньяков и прочих. Меня, пожалуй, проще всего причислить к маньякам, поскольку я протестую против эсперанто. Как видите, у драконов тоже имеется собственная эстетика.
      Я подчинился этой эстетике, во-первых, исходя из корпоративной солидарности, а, во-вторых, поскольку она мне и в самом деле близка. Да и, к тому же, попробуй различить в случайном встречном фламинго. Ни рост, ни вес, ни профиль носа, ни даже профессия человека не говорят о принадлежности его к этому ненавистному племени. Даже в хорошем знакомом иной раз невозможно с большой степенью точности определить розового пернатого.
      Оттого я и объявил войну любителям эсперанто. Истребляю всех, кто изучает этот искусственный язык. К сожалению, я лишен возможности прикончить лично доктора Заменгофа - создателя эсперанто (он умер задолго до того, как я родился), зато уничтожаю всех его последователей, до которых удается добраться.
      Почему ополчился именно против них? Потому что все они заведомо фламинго. Ибо этот язык призван сделаться средством межнационального, т.е. общечеловеческого общения. При наличии современных средств коммуникаций существование - и, главное, дальнейшее развитие - подобного языка грозит полной интеграцией отдельных групп в единую человеческую массу, в которой окончательно восторжествует чудовищный монстр современности - Общественное Мнение. По натуре я оптимист, и верю, что, быть может, где-то до наших дней сохранились благословенные племена, еще не подпавшие под безжалостные жернова этого монстра. И вот в среду подобного племени проникает отравленное облако эсперанто. И дикари вроде как прозревают, в их узких лбах начинает что-то шевелиться, прокручиваться и щелкать, и неожиданно они постигают истину. Что нехорошо иметь общих женщин, что если у тебя в ожерелье болтается на три кабаньих зуба больше, чем у соседа по пальме, то ты - более уважаемый человек и т.д. и т.п.
      Другими словами эсперанто - это своеобразный шприц, наполненный дурманом, квинтэссенцией которого является Общественное Мнение. Если захотите выучить эсперанто, похлопайте себя сначала по венам.
      Мною выработан следующий официоз:
      "Человечество не обладает достоинствами, поскольку все выставленные напоказ добродетели - суть цинизм, лукавство, лицемерие или в лучшем случае - выдача желаемого за действительное. Сорви этот покров лжи, и на смену приторному благообразию в смокинге мгновенно явится оскалившая пасть химера. Одной группе людей здесь совершенно нечем обогатить другую. Зато человечество обладает массой пороков, которые при наслаивании одних на другие - а это неизменно происходит в процессе интеграции - постепенно превращают человека из глупого, но относительно безобидного животного в подлинное чудовище. Следовательно, секта эсперантистов стремится именно к этому.
      Жрецы эсперанто верно служат молоху Общественного Мнения, являясь его опорой и оплотом.
      Безусловно, и без эсперанто мир категорически несовершенен. Однако эсперанто возводит это несовершенство до абсолютного уровня."
      Вооруженный этим официозом, я и бросаюсь в атаку.
      Скажем, Бо Уэбстер я пощадил только потому, что она не знала эсперанто. Это была подружка Айры Гамильтона. Она появилась у меня в бункере и сообщила, что делает мне предложение. Мол, у меня теперь завелась недвижимость, и, поскольку я трахаю ее уже третий год, она тоже имеет на эту недвижимость право. Завтра же мы пойдем в мэрию и распишемся, а потом я смогу трахать ее в бункере, сколько душе заблагорассудится.
      Я ответил, что дело обстоит как раз наоборот: отныне я не желаю трахать ее ни в бункере, ни в каком-либо другом месте.
      Она опешила.
      - Айра! - воскликнула она. - Очнись! Это же я - твоя Бо!
      - Я не Айра, - возразил я.
      - Очень мило. Тогда, быть может, скажешь, как тебя зовут, и мы познакомимся снова? Меня, к примеру, величают Бо Уэбстер.
      - А я - Дин Донн, - представился я. - Давай, проваливай.
      - Дин Донн, - повторила она, словно пробуя мое имя на вкус. - Это больше подходит для собаки. Такой огромный мохнатый пудель по прозвищу Дин Донн.
      - А Бо Уэбстер больше подходит для шлюхи.
      Она пристально вгляделась в меня.
      - По-моему, ты переутомился, Айра. В последние дни ты слишком сильно налегал на эту свою историю религий. Сдалась она тебе. Разве на это можно прожить? Конечно, дядя у тебя - известный магнат и своих детей у него нет. Но зато здоровье у него - дай Бог каждому, так что в ближайшем будущем наследство на тебя не свалится, не рассчитывай. Вот мы поженимся, и ты займешься чем-нибудь стоящим. Станешь адвокатом или торговцем компьютерами...
      - Проваливай, - перебил я ее.
      Но она даже не думала подчиниться.
      - Нет, ты становишься просто невыносим! Я из кожи вон лезу, чтобы как-то загладить неловкую ситуацию, а ты ее все усугубляешь и усугубляешь. Что с тобой, Айра?
      - Я не Айра, - напомнил я.
      - О' кэй. - Она даже захлебнулась слюной. - Ты - Дин Донн. И что же ты собираешься делать, Дин Донн? Просидишь всю жизнь в этом бункере, словно диктатор какой-нибудь латиноамериканской страны? Посвятишь себя изучению истории религий? Сейчас ты мне здорово напоминаешь своего покойного папочку!
      - Ты знаешь, я решил расстаться с историей религий, - спокойно возразил я.
      - Неужели? - На лице ее заиграла ироническая улыбка. - И чем же ты намереваешься заняться?
      - Эсперанто.
      Произнеся это, я нанес ей короткий удар ребром ладони по горлу. Недостаточно сильный, чтобы это закончилось летальным исходом. А потом, когда она кашляла, выпучив глаза, сделал ей укол полиформа, и она забыла не только о нашем разговоре, но и о том, как ее зовут. Я слышал, что в дальнейшем ее заново учили разговаривать.
      Можно сказать, что мы осваивали язык одновременно, только я эсперанто, а она - английский. Я накупил учебников, консервов, компакт-дисков и заперся у себя в бункере. К тому моменту я довольно сносно владел французским, немецким и испанским, так что выучить еще один язык не составляло большого труда. Потом я написал на эсперанто обширный трактат и разослал его электронной почтой всем членам ИСЛЭ (Исполнительного Совета Любителей Эсперанто): Масперо, Шамполиону, Лепаж-Ренуфу, Лепсиусу, Кетлину, Дю-Шалью, Пханье, Баудиссену и Делитчу. В нем я отмечал, как важна сегодня их деятельность во благо эсперанто, интеграции и взаимопонимания. Ведь лишь когда все люди снова заговорят на едином языке прекратятся войны. И только лишь с исчезновением языковых барьеров возможно достижение всеобщей гармонии. Ведь согласно Ветхому Завету человечество когда-то уже обходилось одним единственным языком. Многоязычие явилось карой господней. Но, пожалуй, в наше время, общество уже достигло той поры зрелости, чтобы самому определить свою дальнейшую судьбу. Не дожидаясь помощи Всевышнего, возвратить гармонию на землю. Вернуть единоязычие и возвести гигантские плотины во избежание новых потопов. И если вдуматься, тот библейский единый язык ведь тоже был эсперанто. Крючкотворы с этим, естественно, не согласятся: мол, язык был совершенно другим. Однако он был единственным, общим, а значит это все же был эсперанто. Эсперанто! Да здравствует эсперанто!
      На следующее утро, когда я подошел к компьютеру, меня уже поджидали восемь сердечных ответов. Не откликнулся лишь Лепаж-Ренуф. Я сразу же решил, что уничтожу его в последнюю очередь.
      Думаю, нелишне заметить, что в бункере моем имелась лишь одна комната, пригодная для жилья. Остальные были полностью заставлены стеллажами с изловленными и засушенными отцом Айры Гамильтона тарантулами. Я решил все оставить как есть. Лишь в своей комнате установил компьютер, а на стену повесил два портрета: доктора Заменгофа и запечатленный мною собственноручно лик досточтимого греческого тирана Драконта. Прославившийся в свое время введением законов, названных драконовскими, он отвечал, когда его спрашивали, почему и за малую провинность и за серьезное нарушение им предусмотрено одно и то же наказание - смерть: "Уже самая малая провинность достойна наказания смертью, за большую же, к сожалению, мне не удалось придумать ничего более подходящего".
      Великие слова, не так ли?
      Первого любителя эсперанто я прикончил тут же в Пенсильвании. Я даже не удосужился поинтересоваться его именем. К счастью, эсперантистов всегда можно распознать по таким специальным значочкам, которые они носят с беспредельной гордостью.
      Я обратился к нему на эсперанто, получил ответ на эсперанто и всадил в него обойму из своего бессменного "люгера". Он повис на мне, словно мешок с дерьмом, а когда я сбросил его на землю, лацкан пиджака, на котором висел значок, задрался, и тогда я посмотрел ему прямо в лицо. Стройный мулат лет двадцати пяти, правильные черты, на губах улыбка, в глазах радость, во лбу дырка от пули. Рядом с ним я оставил свою визитную карточку, в которой значилось: "Дин Донн, кафедра драконовских наук, бакалавр". Для себя же решил, что после первой сотни стану магистром, а после тысячи - доктором.
      Когда я прикончил десятого любителя эсперанто, обо мне заговорили всерьез. Дело в том, что в каждом штате для начала я решил угробить по эсперантисту. И на десятом это дошло, наконец, до полиции. Впрочем, и то, что я охочусь именно за любителями эсперанто, до них дошло только после Дага Сайса, а он был шестым. Газеты разразились потоком публикаций, ставивших целью разрешить загадку Дина Донна. Заодно они пытались предугадать, в каком из штатов произойдет очередное убийство. Нечасто им это удавалось.
      Когда пал сорок девятый любитель эсперанто, всеобщее оживление достигло апогея. Ведь теперь практически безошибочно можно было определить место следующего преступления: штат Юта. Штат маленький, эсперантистов в нем - кот наплакал, и полиция всерьез рассчитывала на успех при поимке зловещего Дина Донна. Впрочем, в этом штате давно уже орудовал другой дракон по имени Грэг Григ, который уничтожал мормонов. И ни полиции, ни ФБР пока не удавалось его задержать. Но мормонов в штате Юта хоть пруд пруди, а любителей эсперанто как уже говорилось, кот наплакал. К каждому эсперантисту была приставлена охрана, ФБР наводнило штат своими агентами.
      И все же я прибыл в Солт-Лэйк-Сити. Примчался на запыленном "Шевроле" с мятым капотом и продавленными сидениями, и уже начиная с границы штата меня вели фараоны. Но что они могли возразить против визита Айры Гамильтона, который в рамках своей специализации на истории религий желает ознакомиться с бытом и верованиями мормонов.
      К любителям эсперанто, разумеется, было не подступиться. Я бродил по городу, беседовал с мормонами, выясняя, что заставляет их вести патриархальный образ жизни. Здесь и произошло непредвиденное. В течение одних суток прозвучали выстрелы в Нью-Арке, Сакраменто и Майами, унесшие жизни нескольких любителей эсперанто. На месте происшествия, правда, ни разу не была оставлена визитная карточка с именем Дина Донна, однако раздосадованные полиция и ФБР упустили это из виду. Средства массовой информации тоже были разочарованы. Состояние боевой готовности в штате отменили, охрана была снята, и я тут же, не мешкая, уложил Йозефа Дильмана. А заодно Беллу Згуриди, Кевина Гершвина и Насиро Тахамату. Ведь программа под лозунгом "Один штат - один любитель эсперанто" была уже полностью выполнена.
      Имя каждого из убитых мною любителей эсперанто - многие из них я узнавал лишь из газет - получал очередной тарантул. Я надписывал его рядом с ним на стеллаже аккуратным каллиграфическим почерком. Для членов ИСЛЭ был заготовлен специальный стенд с бархатом, на котором покоились особенно крупные тарантульи особи. Одновременно я вел активную переписку на эсперанто с членами Совета и другими активистами движения. Компьютер пыхтел от натуги, принимая все новые и новые сообщения, поздравления, предостережения. В частности, мне рекомендовалось не носить значок в общественных местах, а также не вступать в разговоры, если ко мне обратятся на эсперанто на улице. Со своей стороны приблизительно то же самое я рекомендовал и другим. Им ведь было невдомек, что ежедневно ко мне в компьютер поступают сотни новых имен и адресов. Отныне я не нуждался в случайных встречах. К тому же мне удалось вскрыть сетевую защиту и проникнуть в информационную базу данных Исполнительного Совета. Вскорости сотый по счету тарантул получил имя, и я сделался магистром. При этом прекрасно сознавая, что получить звание доктора будет значительно сложнее.
      В гараже рядом с бункером обнаружилось несколько фотографий моей матери. В общем-то, у меня сохранились о ней кое-какие воспоминания, поскольку, когда она нас бросила, мне уже исполнилось четыре года. Стоило взглянуть на эти фотографии, как сразу становилось ясно, что отец Айры Гамильтона ей не пара. Слишком она выглядела сияющей в период предпринимательского взлета отца. Вполне возможно, она подошла бы дяде. Однако того интересовали лишь киноактрисы, которых ему нравилось доводить до состояние глубокой депрессии.
      Мой дядя! Вернее, дядя Айры Гамильтона! Один из ведущих заправил Голливуда. Баснословное состояние, которым он располагал, однако не помешало ему принять участие в разделе отцовского имущества. Если не ошибаюсь, ему отошел бункер в Коннектикуте. Дядя слыл очень вздорным и жестоким человеком, и одно время даже поговаривали, будто он явился виновником самоубийства двух многообещающих киноактрис.
      Я повесил мамины фотографии рядом с портретами доктора Заменгофа и Драконта.
      А через несколько дней отправился в Европу. Самолет приземлился в Копенгагене, но там мне не повезло и первого любителя эсперанто в Старом Свете я настиг только в Роттердаме. Там же в толпе я приметил одного из драконов. Мы сразу узнали друг друга по слегка оттопыренным рубашкам. Приблизившись, я поднял вверх ладонь, и он слегка шлепнул по ней своей ладонью. Мы отошли в сторону.
      - Против кого воюешь? - поинтересовался я.
      - Против эксгибиционистов, - ответил он. - Ну это те ребята, что любят пощеголять голышом.
      - А почему? - Я имел ввиду, за что именно он их уничтожает.
      Он пожал плечами.
      - Странный вопрос. Ведь это же неприлично.
      Я бросил на него оценивающий взгляд. Вполне серьезный парень, и тротила в его жилетке, по крайней мере, на полтора килограмма больше, чем в моей.
      Мы посидели в баре, выпили по коктейлю и разошлись, пожелав друг другу хорошей охоты. Приблизительно через пол года я обнаружил его фотографию в газетах: отстреливающегося, окровавленного, со всех сторон обложенного агентами Интерпола. Потом он взорвал себя, и у магазинов на той площади рухнули витрины. Целый день я ходил сам не свой. Мысленно находился рядом с ним и посылал очередь за очередью в наших врагов.
      Одна из штаб-квартир Исполнительного Совета любителей эсперанто располагалась в Дублине в старом двухэтажном особняке. Я был принят там с почетом и представлен членам Совета. При этом лишь Лепаж-Ренуф отнесся ко мне довольно холодно и с настороженностью. Остальные же - в особенности я сошелся с Масперо - проявили немалое радушие. Как и доктор Заменгоф, по профессии Масперо являлся окулистом. Он был высоким, тощим, с большими черными глазами и орлиным носом.
      Штаб-квартира в Дублине представляла собой гигантскую библиотеку. Все без исключения помещения были заставлены стеллажами с книгами. Книги, книги, книги... Книги, написанные на эсперанто, переводы с различных языков мира на эсперанто, переводы с эсперанто на различные языки мира, книги по языкознанию. Повсюду на стенах были развешены плакаты.
      Мы, эсперантисты, покажем миру, что взаимопонимание различных наций вполне доступно, что идея искусственного языка не утопия, а дело вполне естественное, наши внуки даже не захотят поверить, что когда-то было иначе и что люди долгое время могли жить без него."
      (Л. Заменгоф.)
      "Ключ к всечеловеческому языку, потерянный в вавилонской башне, должен быть вновь искусственно выкован при помощи эсперанто."
      (Жюль Верн.)
      и т.д. В центре находилось большое помещение, посреди которого установлен круглый стол, словно во дворце у короля Артура. В остальных же комнатах, помимо книг, находились письменные столы с креслами, клетки с певчими птицами и диваны.
      Долгие часы мы с Масперо просиживали на одном из таких диванов, пытаясь затеять какую-либо дискуссию. Однако из этого ничего не выходило, и наконец мы поняли, что виной тому условность и ограниченность языка и невозможность в связи с этим вести полемику на каком-то приличном уровне. Скажем, зашел спор об извечном противоречии частного и общего. Но как определить общее? Как синтез, совокупность или обобщение?
      Тогда нам в голову пришла дерзкая мысль - углубить эсперанто. Ведь до сих пор его развитие заключалось исключительно в расширении. Существовала некая плоскость, на которой можно было стоять по колено в воде, мы же поставили перед собой задачу создать пучину. И, засучив рукава, принялись за дело. Каждое слово, введенное нами в язык, в среднем сопровождалось семидесятью страницами пояснительного текста. Однако слово это уже невозможно было понять приблизительно или истолковать превратно. Помимо текстов в качестве пояснений использовались формулы, схемы, живопись, архитектура, музыка.
      Помню, уйму времени отняло у меня определение понятия "мертвый". Для того чтобы сформулировать для других, необходимо было для начала разобраться с этим самому. Что доминирует в человеке, тело или душа? Вообще-то, краеугольным камнем всех наших построений, разумеется, должно было стать определение понятия "человек". Посему мы сообща взялись за эту сложную задачу. Дю Шалью - по образованию биолог - помог создать биохимическую картину человека. Кетлин - психолог - присовокупил сюда кое-что из Фрейда. Лепсиус был пастором, а Пханья - буддистом. Каждый из них по-своему дал определение души. Я же настаивал на том, что человек - всего лишь сознание. Разумеется, в наши дни найдется мало умников, берущихся утверждать, что человек состоит только из тела. Однако за тело все равно продолжают цепляться. Наиболее распространенная версия, будто человек - симбиоз тела и души. При этом душу чаще всего отождествляют с памятью. Но это заблуждение. Человек - всего лишь поток сознания, бесконечное движение невидимого эфира. Память только фиксирует конкретную судьбу. Поток сознания же, пронзая тело с его памятью и судьбой, проходит сквозь него и устремляется дальше. Пресловутая карма или планида - лишь та совокупность недоразумений и случайностей, из которых, словно из кубиков, складывается конкретная жизнь конкретного индивидуума (если под индивидуумом понимать вышеупомянутый симбиоз тела и души). Человек же, или поток сознания, что по сути - одно и тоже - это совокупность бесконечного числа вариантов кармы или планиды. Т.е. поток сознания пронзает собой и все непрожитые варианты жизни. Иногда мы смутно чувствуем некоторые из них, иногда мечтаем, как хотели бы прожить, но нам кажется это недоступным. Так вот, все это правда! То, о чем вы мечтаете - правда. И бицепсы на ваших хилых руках, и талант и богатство, и то, что вы - половой гигант в не меньшей степени правда, как и то, что вы полный импотент. Поток сознания пронзает собой все возможные варианты развития вашей судьбы. И это и есть полное Вы, т.е. человек. Т.е. понятие "человек" выше какой-то конкретной судьбы, отраженной в памяти индивидуума. И поскольку один из вариантов судьбы человека заключается в том, что индивидуум вообще не рождается, (а это чаще всего и происходит) то понятия смерти, а значит и жизни, для него не существует. Т. е. человек заведомо по определению - мертв. Другими словами быть мертвым - естественное состояние человека, а быть живым - одна из редких его модификаций.