"Какая сила, какая энергия! - думал Туо, глядя на разбушевавшуюся стихию. - И красота... Какие краски... Сколько оттенков..."
      Он любил такие минуты. Бывало, и там, на далекой Филии, бушующий океан вызывал у него чувство, похожее на эйфорический экстаз; когда начинался шторм, он неизменно направлял свою подводную лодку на поверхность, в волны, а потом, рискуя разбиться, поднимался над ними и летел, летел... Но там, на Филии, вода в океане ржавая, а здесь лиловая, невозможно взгляд оторвать...
      Держась за поручни, подошла к нему Анита. Ветер то надувал ее плащ, то обозначивал им ее фигуру. Стала рядом. Туо попытался заслонить ее от ветра.
      - Красота.
      Хотя ветер и скомкал слово и вышвырнул его за борт, в неугомонную волну, Анита услышала и улыбнулась. Да, было нечто прекрасное в этих движущихся громадах, какая-то дикая гармония. Анита следила, как вздымается волна и растет. Наступает момент, когда, достигнув своей кульминации, она останавливается, застывает. И тогда это - мощный горный хребет, и вот уже из-под белой вершины вниз побежали ручьи, реки заливают долину, бурлят. Но вдруг тяжело оседает гора, проваливается и на том же месте вздымается новая, возникает из ничего, чтобы спустя несколько секунд так же мгновенно исчезнуть, уступая следующей. И снова, и снова... Еще и еще...
      Аните почему-то становится грустно, и она прижимается к Туо. Он обнимает ее за плечи. Тепло его рук успокаивает Аниту. И так они долго стоят и молчат, глядя в морскую даль.
      Что их ожидает в Сахаре? Анита не колебалась ни минуты, ехать или не ехать. Ехать! Ведь Туо бредил этими раскопками, и в конце концов лед недоверия растаял и есть все возможности сделать такое большое дело! И главное - Туо признали, за ним не охотятся, ему не нужно прятаться. И даже ее оставили в покое - больше не вызывают к этому бульдогу. Ах, как она была рада, когда Туо согласился и подписал контракт! Правда, формальности его удивили. Хотя из литературы, из газет он уже знал, что отношения между землянами, даже интимные, скрепляются бумажками, но одно дело - знать теоретически и совсем другое - самому столкнуться с этим на практике. Особенно его поразило, что нужно подписывать чеки, - без его подписи банк не выдаст денег, а без денег люди не могут жить: продовольствие - за деньги, одежда - за деньги, жилье - за деньги. "Радость и печаль, удовлетворение жизненных потребностей - все зависит от росчерка пера? Какая дикость!" Фаусто Лабан, отныне ставший его помощником по экспедиции, на все это отвечал: "Так нужно. Так принято".
      Анита облегченно вздохнула. Сборы и приготовления закончены, и вот они в море. Она курирует медицинскую часть, Марта - секретарь-летописец (сейчас в каюте грустит о своих).
      Анита время от времени заглядывает в трюм: не залило ли там клетки с птицами. Нет, как будто все в порядке.
      Солнце клонится к закату - огромный красноватый шар прячется за тучу, притаившуюся на самом горизонте. Потом выглядывает в узкую щель - и уже не круглое оно, а продолговатое. Между двумя темными полосами - брусок раскаленного металла.
      Анита легонько толкнула Туо и показала на солнце. Он посмотрел и сказал ей на ухо:
      - У нас солнце почти такое же. Только еще немножко фиолета...
      "Как это удивительно, как необычайно, - подумала Анита, жить под одним солнцем, потом под другим... А я - увижу ли я солнце Филии? Будет ли оно для меня таким же прекрасным, как наше? Родное солнце, солнышко... Ты дало человеку жизнь, из твоих лучей соткана наша колыбель..."
      И неожиданно ее охватил страх. Как же так - отказаться от своего солнца и переселиться под другое, чужое? Свое солнце... Вон оно, ныряет, выныривает, скрылось за тучами. Но тучи еще горят его огнем, искрятся, тлеют, и еще отбрасывает оно блики на волнующееся море, на его водяные горы, и кажется, даже ветер насквозь пропитан им и напоен. Нет солнца и QHO есть! И неужели она, Анита, сможет уйти навсегда-навсегда от своего солнца?! Туо еще не смонтировал аппарат с бриллиантом, взял чертежи с собою, но разве там, в пустыне, будет у него мало дел, кроме этого! А может быть, он останется на Земле? Найдет Археоскрипт, станет известным во всем мире... А она тогда сможет спокойно окончить институт и получить диплом врача.
      Анита вздохнула.
      - Пойдем, Туо!
      Хватаясь за перила, двигались вдоль палубы. Ветер яростно бросался на них, рвал одежду, перехватывал дыхание. Палуба то поднималась, то опускалась - подвижная и скользкая. Их отшвырнуло в коридор, ведущий к каютам, и они захлопнули дверь. Гул остался снаружи, а здесь было тихо и тепло. Анита встала на цыпочки, обняла Туо за шею и поцеловала в соленую от брызг щеку.
      - Скажи, ты любишь Землю? Полюбил?
      - Очень!
      Туо подхватил ее на руки и понес по коридору, ступая осторожно - его качало от стены к стене.
      - Пусти, упадешь! - звонко смеялась Анита и все крепче обнимала его плечи.
      Только у самой двери каюты он опустил ее на пол.
      - Неси дальше! - Анита игриво прыгнула ему на руки. - О Марте забыли? К ней, к ней!
      Играя, как дети, дошли до Мартиной каюты.
      Марта лежала с книжкой в руке. Мягкий свет плафона падал на ее лицо, большие глаза оставались в тени и от этого казались еще большими.
      - Куда вы исчезли? - и в голосе ее прозвучала и радость, и дружеский укор.
      - Смотрели морю в глаза! - сказала Анита.
      - Ну и какие они?
      - Такие, как у тебя.
      Подруги засмеялись.
      Туо спросил Марту, как она себя чувствует. За нее ответила Анита:
      - Вот если бы зверята здесь были...
      - А вы знаете, я таки хотела умыкнуть хотя бы тигренка, зоопарк не очень-то обеднел бы. Но потом подумала: убежит в Сахаре.
      - Ничего, хватит с тебя птиц. Утром будем в Алжире, отдохнем там, правда? А оттуда как - на авто или самолетом?
      - Это зависит от Фаусто Лабана, - сказал Туо.
      - Скорее бы Алжир! - воскликнула Марта. - Надо письмо родителям отправить.
      - Я уже маме приготовила. Получились каракули - разве здесь можно писать! Но мама - это мама, она поймет.
      - А я своей маме... - вздохнул Туо, - посылаю мысли...
      25
      "Дорогая мамусенька!
      О том, как мы переплыли Средиземное море, я уже писала. Теперь об Алжире. Чудесный, очень красивый город. Занимаем небольшой модерновый особнячок (есть садик) чуть выше верхней дороги, опоясывающей город. Он внизу, под нашим окном, виден как на ладони. На солнце весь город белый, яркий, веселый. С одной стороны - горы, с другой - море. С одной стороны - значит с юга, с другой - с севера. Море красивое-красивое, синее вдали. Смотрю и думаю: за морем, далеко-далеко мама читает гороскопы. Интересно, какой там гороскоп на эти дни? Да ладно, что бы там ни выпадало, пусть мама не волнуется. Все у нас идет хорошо. Туо передает маме привет. Он сейчас очень занят - конструирует чувствительный прибор, который поможет найти Археоскрипт.
      В том бункере должен быть какой-то маяк - все время сигнализирует, вот уже пятьдесят тысяч лет. Не подумай, что радио, - что-то совсем другое. Туо знает. О, как же он много знает! Рядом с ним я чувствую себя такой глупенькой. И за что он полюбил меня? На что уж археолог Фаусто Лабан образованный человек, а ведь и он только глазами хлопает, когда Туо начинает говорить на какую-нибудь научную тему. Этот Лабан - деловой человек, все заботы на нем. Туо занимается только своей аппаратурой. А мы с Мартой ходили в старый арабский квартал. Кривые и очень узкие улочки (автомобиль, даже самый маленький, не пройдет) сбегают вниз. Каменный желоб, солнца не видно. Но чисто, подметено, прибрано. Калитки, ворота, за ними можно увидеть маленькие дворики. Дети выглядывают. Не видела, чтоб хоть ктонибудь из них улыбался, мне даже кажется, что они вообще не умеют смеяться. Предложила одной девчушке конфету - не взяла. Поднялась, отвернулась и молча ушла. В одном дворике нам с Мартой показали две аккуратно ухоженные могилки у стены. Романтическая история средневековья. Там похоронены две сестры-принцессы, полюбившие красавца. А двоим любить одного мусульманская религия запрещает. Их посадили в тюрьму. Там они умерли, там и похоронены. Внизу на широкой улице - их дворец, великолепное сооружение в арабском стиле, перед фасадом - фонтан. Мы были вдвоем, я посмотрела на Марту и спрашиваю: а мы с тобой разве не похожи на этих принцесс? И скажу тебе правду, мама, в этом была не только шутка. Марта иногда так смотрит на Туо, что у меня сердце останавливается. Она теперь такая красивая стала, кто не знает, тот не поверит, что столько лет не могла ходить. Ну, она молодец. Посмотрела на меня и говорит: "Ты что, с ума сошла, Анита, или угорела? Разве я не твоя подруга? Да и Туо не такой, как тебе не стыдно что-то такое думать?" Обняла я ее, постояли мы так, легче стало на сердце. Мама ведь сама была молодая и знает. Потом, в особняке. Марта показала мне несколько эскизов, и с каждого смотрят ее огромные глаза: "Это меня художник рисует!" А я и не знала, что наш косматый художник ходит за нею тенью. Пока идут раскопки и ему делать нечего, он ее рисует. Она такая красивая, что я не удивлюсь, если наш кинооператор начнет снимать о ней фильм. Пока снимает он Туо, старается, чтобы Туо не заметил. "Это, говорит, будет бесценная лента: человек с другой планеты!" Он и Марте советует: "Записывай все, каждую мелочь - все будет интересно!" Не знаю, записывает ли она, бумаги у нее достаточно, а мне все на сердце ложится. Чем я заслужила у бога такое счастье?
      Целую маму, и пусть мама нас скоро не ждет и напрасно не волнуется, разлука наша только еще началась".
      26
      "А теперь уже пишу маме из Сахары. Атласские горы виднеются позади. Ого-го, какой простор! Идем на юго-восток по окаменевшим пескам и день, и два, а вокруг все та же пустыня. Пологие холмы, сухие равнины, кое-где - чахлые стебельки. Песок, песок... А то щебень, гравий, галька... Даже не верится, что жила здесь в древности большая часть человечества, росли сады, земля давала людям урожай. Туо говорит: потому не верится, что каждый сызмальства знает: там Сахара, пустыня. Привыкли к факту. А если подумать, то, наоборот, не верится, что пустыня - естественное явление. Почему, собственно, пустыня? Откуда? Пустыня, говорит он, - это ожоги на лике земном, следствие ужасающих катаклизмов. И, может быть, это так и есть. Щебень и гравий - быть может, это следы Центрума? Все в этом убедятся, во всяком случае, все будет ясно, когда мы найдем Археоскрипт. Поиски ведутся энергично. Сахара разделена на квадраты, и Туо вместе с Лабаном обследуют каждый квадрат геликоптером. На борту установлен сконструированный Туо аппарат, чувствительный приемник которого должен регистрировать сигналы подземного маяка. Пока еще не зарегистрировал. Караван машин переезжает из одного пункта в другой, везя горючее, инструменты и все необходимое, а геликоптер все кружит и кружит над пустыней. Машины военные, большие и надежные, Лабан позаботился. Пусть мамуся не беспокоится, мы здесь хорошо обеспечены, есть у нас даже холодные напитки, в том числе и кока-кола. Вот какой комфорт! Все здоровы. Моя аптека, слава богу, пока не понадобилась. Одно только донимает: дневная жара в сочетании с ночным холодом. А если бы мама знала, как хороша родниковая вода в оазисах! Сперва мы боялись дизентерии, а потом как распробовали... Жаль только, что оазисы попадаются редко, очень редко. А под Эль-Уедом мы увидели пейзаж, необычайный даже для Сахары. В песке - большие, овальные воронки, похожие на кратеры. Там, на дне, на глубине в десятки метров, растут финиковые пальмы, целые леса финиковых пальм. За песчаными валами не видно их вершин, но этим благородным деревьям там хорошо и уютно, они дают прекрасный урожай. Боже, каким тяжким трудом добывают себе люди средства к существованию! Эта беспрерывная, ежедневная и ежечасная борьба с пустыней - пески текут, и необходимо все время их останавливать. А корнями держатся пальмы, вероятно, за ту почву, которая была до катастрофы... Отъезжали от Эль-Уеда, оглянулись - проглотила его пустыня. Куда ни глянь - пески и пески. Неужто там, за ними, синее море? Невероятно. Ах, это мираж! Прекрасно. Видишь вдали озеро, хорошо знаешь, что это мираж, а глаза говорят: озеро! А иной раз появится такой же город из воздуха - белеют минареты, башни, поблескивают окна. Ребята разворачивают карту, ищут - где там! Никакого города нет в радиусе пятисот километров. Мираж. А я думаю в такие минуты: а может быть, вся наша жизнь - тоже мираж?..
      Пусть только мама не подумает, что у меня плохое настроение. Иногда, правда, становится грустно, если долго не вижу Туо. Геликоптер перебазируется все дальше и дальше на восток, пока мы дотянемся, он уже обследует новый квадрат. Но больше двух дней Туо не выдерживает без меня, обязательно примчится хоть на полчасика. Если бы знала мама, какой он хороший! Какая это чистая и добрая душа!
      Пусть мама не волнуется и спит спокойно, у нас все хорошо. Целую!"
      27
      "Дорогая мамусенька! Ох, что у нас тут происходит! Лучше бы и не рассказывать! В последние дни появилось у меня тревожное предчувствие, и оно таки оправдалось. Ну кто бы мог подумать, что наш кинооператор выкинет такую штуку! Бакенбарды, бородка, маленький лобик и быстрые глазки, ловкие движения и неслышная походка - он всегда казался мне похожим на обезьяну. А особенно, когда, согнувшись, крался за Туо, держа наготове свои хищные объективы. Преследовал он нас неотступно. Туо привык к нему как к своей тени, а я не могла. Оставаясь с Туо наедине, я нервно озиралась по сторонам: не высовывается ли из-под тента палатки его стеклянный глаз? Конечно, такой тип не мог не заметить, что Туо в свободное время монтирует какую-то необыкновенную аппаратуру. А однажды увидел он и тот чудесный бриллиант...
      Туо часто вздыхал по своему летательному аппарату, который погиб в Сахаре. Теперь, говорил он, бриллиант - наша надежда. Как-то я пошутила: "Не говори "Надежда", потому что бриллиант с таким именем приносит несчастье. Тот негоциант, который вывез его из Индии, погиб, любовница короля, которой он подарил его, - погибла, все, к кому он попадал в руки, умирали не своей смертью. Последней была молодая американка. Ей бриллиант достался в наследство от богатой бабушки. Она неожиданно умерла при каких-то таинственных обстоятельствах".
      Туо только улыбнулся: разве может минерал влиять на судьбу человека! А оказывается, может, да еще как!
      Уставившись на бриллиант, оператор забыл даже о съемке. Замер как загипнотизированный.
      - Да это же гигант, колосс, уникум! - шептал пересохшими губами. - Сколько, интересно, он весит?
      Взвесили - двадцать килограммов! За всю историю человечества никто еще не видел такого бриллианта - ни индийские раджи, ни египетские фараоны, ни британские короли. Я сама ужаснулась, когда узнала, что двадцать килограммов!
      - Сто тысяч каратов! - бормотал оператор. - Нет, это уму непостижимо. Это же миллиарды долларов!
      Но бриллиант этот уникален не только по весу. Форма-то у него какая - октаэдр в октаэдре! Шестнадцать граней, двенадцать вершин, и все это видно, и кажется, что он бездонный, бесконечный, и невозможно понять, где его середина. Такие в нем открываются анфилады, что вроде бы войди в него, и окажешься в ином пространстве, в другом мире. И чистый как слеза. Нет, мама не может себе представить, какое это воплощение необычайной красоты! Это нужно своими глазами увидеть. А как он сияет, как сверкает, как играет в нем свет! А кроме того, Туо рассказывал: в нем чудесным образом преломляются невидимые силовые линии универсального поля - это и дает возможность смещения пространства и времени, нужна только энергия для усиления, к тому же энергия очень слабая, какие-то мизерные импульсы. Вся трудность в том, чтоб точно рассчитать силу импульса и направление действия. Для этого Туо конструирует какой-то фильтр. Впрочем, все это так сложно, что трудно понять, а маме, наверно, и неинтересно.
      Так вот, после того, как этот несчастный кинооператор увидел бриллиант, с ним что-то случилось. За несколько дней похудел, потемнел, только глаза пылали огнем. Все думали, что он захворал. Лабан посоветовал ему отправиться в Тунис полечиться. Не захотел. Ночами бродил по пустыне, и я боялась, что разорвет его лев (говорят, кое-где еще встречается в Сахаре этот царь зверей). Да ничего, обошлось.
      Но однажды, когда Туо с Лабаном улетели на несколько дней, а наша колонна двинулась к месту новой стоянки, примерно километров за сто, кинооператор исчез. Кто-то сказал, что он тоже улетел на геликоптере, так что его и не искали. Разместились на новой стоянке, в новом оазисе, вернулись Туо с Лабаном, тут выяснилось, что кинооператора с ними не было. Куда же он подевался? Когда Туо заглянул в ящик, в котором держал свой еще до конца не смонтированный аппарат, все стало ясно: пропал бриллиант! Кинооператор исчез, прихватив его с собой.
      - Далеко не убежит, - сказал Лабан, - поймаем!
      Туо страшно разволновался, таким я его еще не видела. И конечно же переживал он совсем не потому, что бриллиант дорого стоит. Бриллиант для него - это в первую очередь научное приспособление, техническая удача, которой он добился после долгих лет напряженного труда на своей далекой Филии. Без этого бриллианта ему нечего и думать о возвращении на родную планету.
      Зарокотал геликоптер - полетел в погоню. Если мама подумает, что в пустыне негде спрятаться, что там все как на ладони, то она очень ошибется. Два дня искали оператора, и все напрасно. Как сквозь землю провалился! Потом выяснилось, что он таки на самом деле, услышав гудение геликоптера, зарылся в песок и выжидал. Заметили его на третий день в вади - это такие пересохшие русла, - и выдал его сам бриллиант. То ли порвалось полотенце, то ли второпях завернул он драгоценность не очень аккуратно, а блеснул минерал всего на одно мгновенье, но и этого было достаточно. Когда геликоптер сел, одичавший воришка бросился бежать. Да где уж там бежать обессилевшему, да еще с такой ношей! Двое солдат по приказанию Лабана сразу же догнали его и схватили. Он не кричал, не оправдывался, не просил пощады, только дико сверкал глазами. Туо взял свой бриллиант на руки, как берут ребенка, прижал к груди. Попросил развязать преступника и дать ему воды. Когда тот немного пришел в себя, Туо спросил:
      - Ну зачем он тебе, этот минерал?
      Кинооператор посмотрел на него как на сумасшедшего и ничего не ответил, только осклабился. Лабан и солдаты улыбнулись, и я их понимаю. Такой вопрос мог задать только неземлянин, только тот, кто не знает, что такое б о г а т с тв о.
      Туо попросил Лабана отпустить кинооператора на свободу, но тот не согласился и, пожалуй, правильно сделал, что решил держать вора под стражей. Оказавшись на свободе, он мог бы сговориться с гангстерами и вернуться сюда... на истребителях. За такое богатство - миллиарды! - они бы и в пекло бросились, не то что в Сахару! Он ведь даже и солдат пытался уговорить на что-то такое. Но они надавали ему тумаков, и он ходит теперь весь в синяках.
      Мне его жалко. Он, может быть, и в самом деле не виноват, что богатство отравляет душу человека. Но, с другой стороны, если каждый будет так поступать, что же получится? Я уж не говорю о том, что нарушил он и заповедь божью: не укради.
      Эта неприятная история всем нам испортила настроение. Но маме волноваться не надо, все окончилось, слава богу, хорошо, и все мы здоровы. Художник продолжает рисовать Марту, десятки эскизов и портретов оставил на песке - пускай, говорит, Сахара смотрит на небо Мартиными глазами, за это оно, может быть, ниспошлет дождь. Целую маму крепко-крепко".
      28
      "Ура! Ура! Ура! Наконец нашли! Нет, мама не сможет представить себе нашу радость... После долгого кружения над Сахарой, после бесконечных переездов - на горизонте уже виднеются египетские пирамиды! - после многих разочарований все-таки нашли! Чувствительнейший осциллограф, установленный на геликоптере, ожил, появились на экране проблески молний: тут, именно тут, в недрах пустыни, работает маяк Археоскрипта! Геликоптер сел, Туо с Лабаном взяли прибор и, идя по спирали, обозначили место, где зарыт Археоскрипт, с точностью до нескольких метров. Все обрадовались, особенно Лабан. Потирая руки, он топтался на рыжем окаменевшем песке как заведенный.
      - Чует мое сердце - здесь неоценимые сокровища для науки! - говорил он Туо.
      Туо почему-то помрачнел, но ничего не сказал. У меня такое впечатление, что он просто устал. Напряжение в последние недели было огромное - и физическое, и нервное. Казалось бы, теперь он уже может немного отдохнуть. Но какой уж там отдых - надо ведь еще завершить монтаж пространственно-временного устройства.
      А экскаватор гудит день и ночь, ковш так отшлифовался, что кажется серебряным. Транспортер уже насыпал высокую гору песка, котлован все глубже. Скорее бы, поскорее добраться до Археоскрипта! Интересно, какой он? Наверно, железобетонный цилиндр. Пятьдесят тысяч лет! Невероятно, мамуля! Это же будет переворот, взрыв в науке! Ведь до сих пор считалось, что человеческая цивилизация насчитывает шестьсемь тысячелетий, а оказывается - десятки. Так что если Археоскрипт заложен пятьдесят тысяч лет назад, то сколько же еще ему предшествовало!
      Каждый вечер ходим с Туо далеко в пустыню, и сколько интересного и трагического он рассказывает! Мы нашли несколько тектитов - рыжеватых кусочков оплавленного стекла. Словно кровь запеклась. Туо говорит, что это - свидетельство той мировой войны. Ужасающая война между Центрумом и Атлантидой уничтожила цивилизацию, отбросила ее во мрак, и людям, естественно, пришлось начинать все сначала. Снова продираться через каменный век, чтобы открыть металлы. Гибнуть в рабстве, создавать религии, мечтая о справедливости. Кровь стынет, когда думаю, что и в наши дни человечество - на краю пропасти, что в арсеналах великих держав накоплено уже столько разрушительных средств, что они запросто могут уничтожить все живое на Земле. Разве это не варварство?
      Туо надеется, что Археоскрипт заставит задуматься всех, а особенно - власть имущих. Это, говорит, будет такое предупреждение, не прислушаться к которому могут разве только сумасшедшие. Туо хочет, когда докопаются до Археоскрипта, созвать здесь, в Сахаре, ученых, политических деятелей, журналистов, чтобы они на месте увидели все своими глазами, чтобы убедились, что это не мистификация. Да, наконец, там будут, по всей вероятности, такие экспонаты, каких сейчас промышленность не выпускает. Увидим. Только бы поскорее кончилось это нервное напряжение.
      Вечером мы с Туо уходим подальше от гуденья моторов. Небо над нами прекрасное: по синему-синему шелку - сверкающие бриллианты, смотришь на них, и охватывает душу что-то такое, чего и не выскажешь, слов таких не найдешь. Быть может, это ощущение вечности? Не знаю. А прикосновение Туо наполняет радостью и счастьем. О, как я его люблю! Как мне хочется слушать его, ловить его дыхание, смотреть в его глаза! А он в последнее время стал печальным, грустным. Говорит: беспокоит его Лабан. И я хорошо это понимаю. Сама вижу: есть в этом человеке что-то неискреннее, затаенное. Хотя ведет он себя с Туо очень корректно, даже заискивающе, но чувствуется при этом привкус фальши, нарочитости. "Он ловко прячет от меня свои мысли, - говорит Туо, - и я догадываюсь, что есть у него какие-то тайные намерения". Может быть, и так. Но все-таки Туо переутомился и ему надо отдохнуть. Вот если все будет хорошо и он получит по контракту солидную сумму, поедем в Ливан. Туда, говорят, ездят отдыхать состоятельные люди из Европы. В Ливанских горах за Бейрутом можно купить хорошую виллу. Катайся на лыжах, потом в машину и к морю. Через пятнадцать - двадцать минут - купание, температура воды не менее 24-25 градусов. Это ли не рай? И мама туда приедет, правда? Вышлем денег - мама и приедет...
      А пока до свиданья, крепко целую маму".
      29
      Это произошло поздно вечером. Внезапно умолк рокочущий мотор экскаватора, и люди услышали тишину. Насторожились. Это была не такая тишина, когда мотор заглушали по техническим причинам, что-то слышалось в ней необычное. Тишина эта упала на пустыню, на белый палаточный городок археологов как гром с ясного неба.
      - Есть! Есть!
      Силуэты бежали к палаткам и кричали:
      - Наконец-то!
      - Археоскрипт!
      Первым примчался Лабан. Встав над краем глубокого раскопа, он несколько минут молча смотрел вниз, туда, где вынырнула из песка матовая вершина пирамиды. Губы его вздрагивали, словно сами хотели что-то сказать, но он сжимал их и молчал. Мысли и эмоции распирали его, как зрелые зерна распирают гранат. Разве он надеялся на такой успех? Он верил Туо и не верил, правда, больше верил, но все же... Никто не мог сказать наверняка, что в глухой пустыне, далеко даже от караванных путей, под окаменевшим песком... Однако... Может быть, это просто пирамида какого-нибудь фараона? Чтобы ее не ограбили, фараон приказал построить ее в котловане и засыпать... Ну что ж, если даже и так, сенсация будет не меньшей, чем у Картера *.
      - Света, дайте больше света! - вскричал запыхавшийся новый кинооператор, став на колено и нацелив свой аппарат. Вспыхнуло еще несколько прожекторов, киноаппарат застрекотал, фиксируя на пленку раскоп.
      * Английский археолог, открывший в 1921 году захоронение Тутанхамона.
      Не терял времени и косматый художник. Его тушевой карандаш проворно забегал по листу ватмана, и сперва над раскопом появилась фигура Марты, а уже затем - линии вершины пирамиды, утопающей в земле.
      Вынырнули из темноты Туо и Анита. Девушка держала его за руку, словно боясь, чтобы он не упал в котлован.
      Словно очнувшись, Фаусто Лабан подошел к Туо и крепко пожал ему руку.
      - Поздравляю! Поздравляю с успехом! Это... это... блестяще!
      Туо бросил взгляд вниз, потом на рабочих, механизаторов, обступивших раскоп, и тихо ответил:
      - Это наш общий успех.
      - Конечно, конечно, - закивал головою Лабан, - но если бы не вы...
      Туо шагнул вниз и, осыпая песок, двинулся к пирамиде. За ним, балансируя руками, спустился и Лабан. Они оба ухватились за тело пирамиды, словно желая удостовериться, что это не привидение, не мираж, что она действительно существует.
      Археоскрипт... И радостно, и горестно на душе у Туо. Это ведь далекие-далекие его предки послали весть своим потомкам - посмотрите, мол, и мы тоже что-то умели и коечего достигли... А случилось так, что потомки отстали, что им нужно учиться у своих предков!
      Туо посмотрел в глаза Лабану и своей ладонью накрыл его руку: хотел узнать, что думает, что же думает этот замкнутый человек? Лабан не убрал своей руки - ему казалось, что пирамида согревает, наполняет его своим теплом. В голове была какая-то мешанина, Туо смог уловить только отдельные понятия: гробница, Картер, Тутанхамон, золото, золото, премия, академик...
      - Археоскрипт, - сказал Туо, - это Археоскрипт.
      - Пирамида, - ответил Лабан. - Похоже на гробницу фараона.
      - Он имеет форму пирамидального куба.
      - Действительно? Откуда это вам известно? Или догадка?
      - Я видел снимки. Там, на Филии.
      - А-а-а...
      И снова закружились, переплетаясь и путаясь, мысли в голове Лабана. Археоскрипт, Археоскрипт, машины, моторы, аппараты, формулы, формулы, кварки, кварки, кварки, бомба, миллионы, миллионы, вилла, академия... Формулы, формулы, формулы! Генерал, генерал, радиограмма.
      Туо отдернул руку, нахмурился.
      - Пирамидальный куб, говорите? - Фаусто Лабан погладил зеркальную грань. - Должно быть, большой объем?
      - Да. На каждой грани этого куба - четырехгранная пирамида. Тетрагексаэдр.
      - Ну что ж, окопаем и будем вскрывать. Следует только попросить еще десяток грузовиков.
      - А главное - пригласить сюда ученых всего мира, журналистов, представителей телевидения.
      - Что вы, что вы! - возразил Лабан. - К чему такая огласка?
      - Мне кажется, именно в этом и состоит смысл нашего открытия: оно должно стать достоянием всего человечества.
      - И станет. Только зачем спешить? - Лабан пожал плечами. - Вот посмотрим, что тут есть, все обустроим, напишем отчеты.
      Выбрались из раскопа молча.
      А рабочие, шоферы, молодые парни в комбинезонах, в шортах, громко переговаривались, шутили, смеялись.
      - Что, если раскроем, а там девушка?
      - Проснется, улыбнется...
      - Чур, моя!
      - Это почему же твоя?
      - Я научу ее шейк танцевать, а вы не умеете.
      - А как ты с ней разговаривать будешь?
      - Известно как: прикосновениями!
      - Такой медведь как прикоснется...
      - Я - нежный. Тише, тише, пока пусть еще немного поспит. - Парень обернулся к Лабану. - Завтра раскроем?
      - Нужно еще окопать, - ответил Лабан. - Работы еще много, придется вынуть сотни кубометров породы.
      - Сделаем!
      - Давайте сейчас!
      - Заводи своего бронтозавра!
      Лабан подозвал бригадира, худощавого человека с черной ленточкой усов.
      - Всем отдыхать. Начнем завтра с утра.
      - Хорошо, - сказал бригадир. - Больше указаний не будет?
      - Пока все. Спокойной ночи.
      - Спокойной ночи, - ответил бригадир. И - рабочим: - По палаткам. Спать!
      Погасли прожекторы, тьма окутала все: и раскоп, и палатки, и горбатые машины.
      Нехотя разошлись, легли отдыхать. Только Фаусто Лабан еще некоторое время ходил вокруг чаши раскопа. Заметив две темные фигуры, высокую - Туо и пониже - Аниты, которые удалялись в сторону пустыни, дождался, пока они растворились во мраке, и направился к машине, в которой была установлена рация. Радист еще не спал.
      - Посвети фонарем, - тихо произнес Лабан и, когда на стол лег белый круг, быстро набросал шифровочный текст радиограммы - три строчки чисел. - Передай немедленно.
      Радист включил аппарат, надел наушники и начал вызывать "Оазис-13".
      30
      Это была для Аниты необычайная ночь. С каждым шагом, удалявшим их от лагеря, она входила в какой-то до сих пор незнакомый мир, исполненный таинственной красоты. В туманной мгле сновали какие-то тени - одни перебегали им дорогу, другие обгоняли по сторонам, третьи летели навстречу. И это кружение теней - все равно, были это зайцы или львы - нисколько не пугало Аниту, потому что это был совсем другой мир, он существовал где-то рядом, но не касался их с Туо. В этом соседнем мире слышались свои шорохи, посвисты, там принималась и передавалась своя информация, до которой не было Аните никакого дела.