Краткие встречи долгого расставания

      Интересно, а я что могу сказать сам? Кажется, не уверен за тяжестью лет наверняка, Анну я действительно любил; сейчас, после смерти Варвары, мне трудно вспоминать, особенно те далекие годы, не относящиеся к ней. Трудно себе представить, что у меня могла быть другая любовь, нежели Варвара. И что вдвоем нам могло тоже быть хорошо.
      Прошло около года, после замужества Анны, очень больно отвергнувшей мои притязания, как тоже чувство постучалось в мою грудь еще раз. С Варварой я познакомился у наших общих знакомых, на обычной вечеринке, примерно такой, с которой возвращаюсь сейчас. Тогда отчего-то я не мог забыть ее темно-голубых глаз и мягких белокурых волос. При новой встрече мы обменялись телефонами и я позвонил ей и пригласил на свидание. Потом еще и еще раз.
      Потом понял, что влюбился.
      Прошло не так много времени, прежде чем я понял, что нам вдвоем жить в мире и согласии не суждено. К тому моменту наш брак был официально зарегистрирован, Варвара уже ждала ребенка. Менять что-то было поздно.
      Не знаю почему, но с каждым месяцем она становилась все беспокойнее и раздражительнее, и дело, как мне кажется, было вовсе не в ее положении. Скандалы в нашей семье (какое странное слово, никак не могу назвать так наш союз) приобрели характер затяжных и практически непрекращающихся. Даже сейчас, по прошествии изрядного количества утекшего в Лету времени, я не могу сказать, отчего так происходило. Виноват ли мой или ее характер или душевный настрой, или еще что-то неуловимое, незаметное, но оказавшее огромную роль на жизнь двух таких непохожих, и так старающихся жить вместе и в согласии людей.
      И тем не менее, мы любили друг друга. Странно, нам действительно было дано умение любить и ненавидеть одновременно, не знаю, как такое возможно, и вовсе не желал бы знать, не коснись эта чувственная несовместность самого меня. Каких только нежных и ласковых слов не говорили мы друг другу в припадках (а иначе не назовешь) любовных страстей, а когда же шквал нежностей проходил стороной, с той же силой обрушивали на собеседника ураганные волны ненависти и презрения. И в этом состояла наша жизнь. Без горячечной любви и яростных скандалов вспомнить ее я не могу. Как что-то неотделимое, они переплетались между собой, дополняя и продолжая один другое. Сцены любви могли быть сценами ненависти, а жаркая ссора внезапно завершалась объятиями и страстными поцелуями.
      Может, мыслил я, это и есть любовь, а ненависть - лишь одна из ее проявлений? Не знаю ответа на этот вопрос, да и не хочу отвечать теперь на него. Хотя бы потому, что уже слишком поздно.
      Я убил ее.
      Потому что слишком сильно любил. И еще по одной, куда менее заметной причине.
      Варвара потеряла ребенка. Нет, я лгу, она уничтожила его, сделав аборт тогда, когда врачи уже пытались отговорить ее от рискованного шага.
      Нет, не та причина. В другом, где-то в стороне от всех происходящих событий. Далеко в стороне.
      На самом деле ребенок был только повод - жалкий и неубедительный. Никогда она не хотела его, но каждый использовал случившееся в своих интересах. Своеобразный джокер в розыгрыше споров.
      Просто в тот день я вернулся с работы - поездки на конференцию - в хорошем настроении и пригласил жену проехаться куда-нибудь подальше от Москвы. Просто так, потому что погода была великолепная.
      Она тут же согласилась. Накинув пальто, Варвара поспешила со мной вниз, к машине. Эту сцену и последующие за ней я могу рассказать со всеми подробностями, каждое двадцать второе число месяца они возвращаются ко мне.
      По дороге, уже за городом, она хотела заняться любовью. Не знаю, что на нее нашло. Я... не то, чтобы я отказался, просто.... короче вышла ссора, одна из тех сцен бурной ярости, которая неизбежно охватывала нас.
      Моим основным аргументом было то, что я управлял машиной и не мог сразу вот так все бросить и потом, надо же съехать с трассы в какое-то укромное местечко и...
      Я воспользовался предоставленной мне возможностью сполна...
      - Ну, я жду, - напомнила о себе Анна. Я вздрогнул, нехотя оторвавшись от пришедших воспоминаний и посмотрел на нее.
      - Даже не знаю, что сказать, - пробормотал я, все еще испытывая на себе действие Варвары.
      - Что? Да или нет. Этого вполне будет достаточно.
      Но я успел собраться и покачал головой.
      - Сегодня не могу.
      - Завел другую, с которой поспокойнее, - это не вопрос, скорее утверждение, не требующее с моей стороны аргументов. Без злобы, простая констатация факта.
      Объяснить или нет? Скорее, поймет или нет?
      - У меня никого, уверяю тебя. Дело совсем в другом.
      - Забыл меня? Вызываю комплекс неполноценности?.. Извини, Илья, но все у нас в прошлом, в самом деле, и я совсем не та, и ты совсем не тот. Просто мне захотелось на минутку вспомнить, что мы иначе представляли себе друг друга. Может, все же найдешь возможность?
      - Дай сказать. Завтра, если ты не против. Сегодня... - я молчал мучительно долго, не зная, как высказать изводившее меня наваждение, день, когда Варвара...
      - Не в состоянии забыть, да? - холодно произнесла она. Лицо Анны превратилось в каменную маску. - Епитимью на себя наложил на веки вечные? Мало показалось, а больше получить не от кого?
      Она резко развернулась и зашагала к улице. Я, точно пригвожденный к месту, остался стоять у фонтана.
      - Завтра, - невольно вырвалось у меня. Не знаю, услышала ли Анна мой голос, не оглянувшись, она подошла к тротуару.
      Одного взмаха руки оказалось достаточно. Ехавшая в левом ряду машина, резко, так что взвизгнули тормоза свернула к ней и остановилась подле. Анна проворно нырнула на заднее сиденье, но дверь не закрыла.
      - Я буду дома, - крикнула она, изменившимся сдавленным голосом. Адрес и телефон у тебя есть.
      Дверь хлопнула, автомобиль сорвался с места и полетел по улице. Я остался один.
      Один!
      Беспомощно оглянувшись по сторонам, я увидел лишь двух каменных собеседников: Островского и Маркса, задумчиво разглядывающих меня с разных сторон площади.
      В метро.
      Нет, пустынные коридоры меня пугают; утром я довольно набегался в них в неизменном сопровождении Варвары. Лучше на Красную площадь, да, там всегда народ: туристы и любители пошататься по центру первопрестольной.
      Пока я перебегал улицу, краем глаза заметил медленно движущийся от гостиницы "Москва" троллейбус.
      Тоже выход. Я подождал, пока он подберется к остановке, и рванул в его чрево. Человек десять не меньше. Что ж, и то хорошо; значит, будем путешествовать вокруг Кремля и его окрестностей. Если только не сойдут на Лубянке. Все.
      Мысль подкралась слишком поздно, двери хлопнули, выход был перекрыт. Троллейбус медленно тронулся, сотрясаясь на ухабах мостовой, точно страдающий болезнью Паркинсона, двинулся в дальний объезд Китай-города.
      Повезло. Человек шесть сошло, в салон вошли еще трое, рассредоточиваясь в обеих секциях. Те, что вышли у метро, мгновенно растворились среди закрытых палаток и ларьков, нырнули в переход. На улице не осталось ни души, только здесь в металлическом нутре троллейбуса сидело несколько представителей самого странного в истории существовании Земли существа.
      Слишком не торопясь, троллейбус спустился по Новой площади, остановился у перекрестка, напротив турагенств. (Осталось три человека, не считая меня. Все сидят в передней части салона) и подождав немного, двинулся по набережной, так же утомительно неспешно.
      "Милый, я по тебе так соскучилась..".
      Снова она.
      Я вхожу в квартиру, обставленную просто и со вкусом. Когда она остается дома одна, то любит все менять, подгоняя под сегодняшнее настроение, двигать столы и стулья, менять местами диваны и горки, секретеры и тумбы. На этот раз она отодвинула стол от окна в гостиной и куда-то убрала все цветы. В спальне вроде все на месте.
      "Думала, что твоя конференция кончится раньше".
      Троллейбус ползет по набережной вдоль стены Кремля. Облетевшие деревья, уходя корнями в пожухшую траву, придают ей вид заброшенной когда-то очень давно. Обвалившаяся местами кладка, кое-как и кое-где заделанная, всюду мох, деревце, выросшее в одной из бойниц. Как оно умудрилось выжить там?
      "Отличная идея милый. Сейчас соберусь. Я почти готова, вот только сполосну чашки. А ты не раздевайся пока, я быстро. Впрочем, кое-что можешь пока снять, ты же знаешь нас, женщин". Она смеется, демонстрируя ровные белые зубы.
      Троллейбус неожиданно резко встал, перетряхнув пассажиров. Мотор замолчал, наступила тишина. Ни звука. Только далекий плеск воды, едва слышный, лениво стучащийся в каменную мостовую, воды Москвы-реки.
      Хлопнула дверь, мы спускаемся и садимся в "Жигули". Варвара обнимает, целует меня, и машина трогается с места.
      "Милый, включи радио. Так скучно".
      С шелестом и скрипом двери закрылись, водитель вернулся на свое место, направив неожиданно оторвавшийся троллей на провод. Свет в салоне вспыхнул с новой силой. Загудел мотор, машина дернулась несколько раз и поехала. Еле слышный вздох облегчения.
      Дорога бежит вдаль, разматываясь вперед черной лентой, все время обгоняя автомобиль на полшага. Мимо проносится деревушка, с маленькими огородиками, прилепившимися друг к другу избенками, колхозное поле, прибившиеся в друг к другу коттеджи, дачные товарищества и непочатые человеком лесные массивы. Последних заметно меньше. Я сворачиваю к мойке.
      "Мне тоже хочется научиться водить. Ты мне никогда не учил этому, хотя я тебя, кажется, никогда и не просила. Это так приятно: чувствовать мощность, закованную в двигатель, прирученную послушную человеку. И управлять ею. Ты меня научишь когда-нибудь? Нет, не сейчас, пока я наслаждаюсь дорогой и в качестве пассажира".
      Снова поворот. В свете окон виднеются деревья Александровского сада. На выезде из Кремля какой-то гаишник беседует с водителем дорогой иномарки. Тот растерянно разводит руками, пытаясь что-то объяснить. Новый поворот и сценка исчезает.
      "Милый, я так хочу тебя; давай займемся любовью. Прямо здесь, сейчас. Останови машину".
      Троллейбус останавливается на светофоре. Долго стоит, наконец дергается и едет.
      "Я так долго тебя не видела, со вчерашнего, нет, позавчерашнего дня. Ты совсем не хочешь меня. Почему? Ты всегда хотел, когда я тебе предлагала".
      Все. Свернув на Воздвиженку, машина остановилась. Я быстро выскочил наружу, следуя за немолодым мужчиной с дипломатом. Он торопливо скрывается в метро, спешит домой. Его там ждут, а меня нет. До полуночи мне торопиться некуда. Осталось совсем немного.
      Тусклый свет электрического подземелья бьет в глаза. Я торопливо промигиваю глаза, осматриваю вестибюль, нахожу линию контроля и спешу к ней. Машу "единым" перед носом задремавшей бабульки, та не обращает на меня ровным счетом никакого внимания. Спускаясь вниз, следую за своим случайным попутчиком.
      Какая жалость, он идет вовсе не туда, куда мне нужно. Спешит на станцию "Александровский сад". Ладно, может статься, найду другого попутчика. Или решусь и пробегу сам, благо расстояние для краткой пробежки здесь невелико.
      Поезд подходит к другой платформе. Я спешу следом по мостику за мужчиной с черным дипломатом, он и я торопимся изо всех сил. Расстояние невелико, он заскакивает в захлопывающиеся двери, я - нет. Приняв мужчину в себя, поезд уходит в тоннель, оставляя меня наедине с собственными кошмарами.
      Совсем одного на платформе.
      Я беспомощно оглядываюсь. Огни ушедшего поезда, мигнув пару раз на прощание, исчезают в черном зеве тоннеля, освещаемого редкими далекими огнями.
      Варвара снова приходит за мной! Я чувствую ее присутствие со всех сторон.
      И пускаюсь бежать.
      Вниз, с грохотом по ступенькам, по пустым залитым мертвенным светом коридорам, холодным безжизненным, откровенно враждебным.
      Наверх, вниз, в сторону. И дальше, дальше, прочь, скорее, как можно скорее. Ноги не слушаются, тело становится инертным, я уже не бегу, я иду, я едва передвигаю враз ставшие непослушными ноги. Но внутри себя я преодолеваю огромные расстояния за краткие миги застывающего времени. Пока оно еще не затормозилось, не истаяло, не распалось...
      Новый поворот, развилка. Наверх, по узким длинным, бесконечным ступенькам. И еще один коридор и еще. Преодолеваю и его, и передо мною вновь предстает задача выбирать из двух, я делаю выбор, неизвестно, верный ли, и бегу в новый коридор и новая развилка предстает предо мной...
      Свет тускнеет, меркнет, исчезает. С ним растворяется и беспрерывный шум в метро: стук колес, шорох сотен ног, голоса, мелодии, исполняемые подходящими и уходящими поездами... Все исчезает в бескрайних коридорах, переходах, лестничных маршах, пустых, совершенно пустых. Замерших в ожидании.
      "Милый, ну почему же ты не хочешь?.. У тебя что, есть другая, да?... Так есть или нет, ответь же наконец! Я жду... Не хватает мужества признаться, да?"
      Ее.
      Коридор ушел в бесконечность. Минуту спустя следует ждать появления. Я резко разворачиваюсь. Кажется, где-то вдали видны ступеньки. Сейчас уже не разберешь, наверх или вниз, просто самые обыкновенные ступеньки.
      И я пытаюсь, нет, уже не бежать, просто дойти до них. Хотя бы дойти...
      "Я знаю, что ты не завел никого себе на стороне. Я прекрасно это понимаю, тебе просто вполне достаточно ненавидеть меня одну".
      Лицо Варвары вырисовывается прямо передо мной. Гневные глаза, дрожащие в ярости губы, побелевшие щеки. И забытым ветром, которого нет, спутанные волосы. Мертвая, а все же живая.
      "Ты никогда не любил меня, только мучил. И себя тоже. Ну почему не сделать женщине приятное? Мы же прожили с тобой пять лет, должны же были, наконец, научиться терпению друг к другу, уважать друг друга... Ты эгоист, ты всегда думал только о себе, я это давно уже поняла. Я для тебя не более чем привлекательная игрушка: увидел, использовал и не знаешь что делать дальше. Даже ребенок, ты и его"...
      Мертвая.
      Где-то вдали виднеется далекая фигурка из камня, маленькая едва видная, той другой, той, что была до Варвары. Я далеко проник, туда, когда еще не сформировалась вселенная, когда не было ни звезд ни их планет. Ничего не было, пустой космос, обнаженный космос. Ничего, кроме нее, той, Анны.
      Мертвая.
      Кажется еще не все потеряно. Я обнаруживаю себя лежащим на холодном скользком полу. Видение тотчас же исчезает, но остается, с избытком, во мне, в самой сердцевине меня. Так, откуда ей так просто выбраться снова.
      - Я убил тебя! - это не крик, только шепот. Жалкий едва слышный. Тут же рвется в уши ответ. Я жду его, жду, те последние мгновения, жду, непрерывно, жадно, нескрываемо.
      "Что ты делаешь? Следи за дорогой!"
      - Я убил тебя! - чуть громче, чуть сильнее.
      "Куда ты сворачиваешь?.. Руль... Нет, нет!
      - Тебя нет и больше не будет. Я ненавижу тебя, сколько бы ты не пыталась преследовать меня, я ненавижу, слышишь, ты, ненавижу!
      "Тормози!" истошный крик оглушает меня. Все еще вцепившись мертвой хваткой в ненужную уже коробку передач, она что-то кричит еще, ее голос срывается в хрип; машина на полной скорости, бухая о складки холма, летит под откос, переворачивается, вертится в воздухе, разрываясь от ударов на куски. В салоне мертвая тишина, тишина понимания. Я готов умереть, она готова умереть, но ни она ни я не хотим, чтобы выжил кто-то иной из нас. Только вместе. Любовь и ненависть.
      Невыносимая боль. И раскрытый пред нами лик бездны, куда мы так торопимся, так спешим.
      Нечаянная радость от полета в никуда, и ненавистная боль, оттого, что я не весь тут, в машине, я не совсем тут, я же обещал...
      Потому что есть, осталась Анна. Я видел ее, я простил все, ради нее, я готов ждать еще и еще ради новой нечаянной встречи. Как раньше. Я снова хочу увидеть ее услышать, и дальше, дальше...
      И еще потому, что мой ремень безопасности расстегнут. Я не пристегиваю его никогда, но Варвара, она боится и потому всегда, обязательно...
      - Я успел выбраться, вырваться от тебя. А ты не сумела меня удержать там, тогда.
      Наглухо прищелкнутая ремнем к креслу. На пороге того, что хотела, жаждала, желала разделить, но не смогла. И оттого бешеный взгляд и перекошенный рот, из которого не износится ни звука.
      - А мне удалось спастись! Потому что я хочу жить. Но без тебя, слышишь, без тебя. Да, да, с другой! С той!
      "Я хочу тебя".
      Эхо, голубые глаза, с бешеной скоростью слетающий вниз, с полотна, автомобиль. Тряска на неровной почве, проносящиеся мимо деревца и груда камней, песка, металла. Свалка, стремительно надвигающаяся, неумолимая, жаждущая...
      "Ремень, проклятый"...
      Последние ее слова.
      - Сейчас ты умрешь. Одна. Без меня. А я буду жить. Долго, спокойно, счастливо жить. С другой. С Анной.
      Чей-то отблеск, какого-то далекого разговора.
      "С этой потаскухой. Она бросит тебя, милый, в любой момент бросит и уйдет к другому, более перспективному. Разве так не было уже. И будет, ты сам знаешь, ты сомневаешься, но знаешь... Оставь ее ведь у тебя есть еще я. Милый, неужели ты думаешь, что я тебя когда-нибудь оставлю. Неужели ты можешь сомневаться в этом?".
      Нет, я не могу сомневаться в этом. Даже умерев несколько лет назад каждое двадцать второе число каждого месяца она упорно оживает во мне, приглашая в свой рай, за собой, туда, в пропасть. И мне приходится цепляться за лица знакомых и незнакомых людей, чтобы бежать ее, чтобы не состоялась сызнова эта встреча.
      Груда камней и металла неумолимо надвигается, сейчас в ней сосредоточено время всего сущего. И автомобиль стремительно летит в мазохистском желании уничтожить себя и нас, сидящих в нем.
      Варвара одной рукой пытается справиться с ремнем, другой она вцепилась в меня. А я рву изо всех сил, что остались, неподдающуюся дверь автомобиля. Путь к возвращению. Путь обратно.
      Она перестала бороться за себя, она теперь борется за меня, вернее со мной, пытаясь остановить помешать бегству.. Немного надо, всего несколько секунд. Тогда я буду ее навеки, до тех пор, пока не умрет в страшных мучениях агонизирующее, пораженное энтропией время.
      Но агония времени сейчас работает на меня. Злокачественная опухоль, в которой двигается автомобиль, все больше и больше замедляет его ток. Секунды растягиваются как резина, которая порвется в любое мгновение. И сокрушит все вокруг. Я уже чувствую как они названивают - струны времени и от напряжения становясь прочными как сталь и хрупкими как стекло. Варвара всегда приносила с собой боль, она не может иначе, но теперь ее боль не трогает меня, лишь заставляет действовать решительнее.
      Непослушные руки рвут ручку двери. До упора на себя.
      Щелчок. И трещина, расползающаяся в разные стороны - дверь открывается. Сквозь нее виден резаный пейзаж, точно небрежно нарисованный акварелью на бумаге. Неясные деревца, чахлые кустики - о, сколь прекрасней они мертвых механизмов, собранных внизу, не то людьми не то дождями и ветром.
      Резкий рывок - пиджак рвется на части, ее пальцы соскальзывают, она медленно валится на освободившееся сиденье водителя Секунды растянуты до предела, звон их струн уходит в неслышимый человеческим ухом диапазон, и оттого все сокрушительнее бьют по барабанным перепонкам, по нервам, по сокращенному до предела ритму биения сердца.
      Неловкий кувырок, и я вываливаюсь наружу. И тут же выпадаю из опухоли времени. Звуки свет, движения становятся все быстрее, во много раз кино жизни возвращается на свой привычный ритм воспроизведения.
      И автомобиль с Варварой летит по идеальной прямой прочь, все быстрее, быстрее...
      С хрустом, грохотом, лязгом и скрежетом врезается, переворачиваясь и сокрушаясь, в каменные валы.
      И тишина. Прерываемая какой-то мелодией, странно мне кажется, она происходит из чрева изуродованной до неузнаваемости машины.
      Чудовищный силы взрыв как яростный крик оглушает меня, валит с ног, забрасывает, землей, песком, прошлогодними листьями. И замолкает на самой высокой ноте, языки пламени неслышно лижут плавящийся корпус.
      А перед лицом, под щекою асфальт. Затертый, выщербленный, истоптанный тысячами ног, прошедших по нему. В поле зрения какая-то шелуха, смятые обертки от конфет, семечки, прилипшие намертво к полу плевки жевательной резинки. Приподнимаю голову, вижу желтоватую кафельную плитку, которой оклеена стена, потрескавшуюся, местами выщербленную.
      В памяти всплывает голос. И осторожное прикосновение к плечу чьей-то незнакомой руки, участливое, боязливое. Слова непонятны, в них что-то говорится обо мне, я уверен.
      Прикладываю усилие, чтобы попытаться оторваться от пола. Меня пытаются перевернуть на спину все так же бережно, что и раньше.
      Я начинаю различать слова:
      - Вам плохо? Пожалуйста, постарайтесь ответить. Слышите меня?
      Тело слушается моих приказов. Плохо но слушается. Голос. Сейчас я пожалуй рискну им воспользоваться. Посмотрим, что выйдет.
      - Порядок, - чуть слышно. Но понятно, во всяком случае, - сейчас встану.
      - Не надо, лежите. Я врача вызову. Здесь недалеко есть медпункт.
      С большим трудом мне удалось перекатиться на бок. Надо мной склонился молодой милиционер. Свою дубинку и автомат он отложил в сторону, чтобы не мешали, и сосредоточенно, как учили, щупает мой пульс.
      - Все в порядке, - повторяю я теперь отчетливее и громче. - Помогите мне подняться.
      Паренек подхватил меня и едва я успел очухаться, как оказался стоящим на ногах. Колени дрогнули, но меня прижали к стене, и я не упал.
      - Что-то с сердцем? - участливо спросил он. - Таблетки у вас при себе?
      - Нет... Это случается... Иногда...
      Неожиданно отчаянная мысль винтом вкручивается в мой мозг. Я склоняю голову и, пытаясь удержать равновесие, смотрю на свои пустые запястья. Часов на них нет. Должно быть забыл дома, бывает...
      - Который час? - спрашиваю я у патрульного.
      Он смотрит на свой массивный хронометр, особенно выделяющийся на худом жилистом запястье руки.
      - Двадцать три сорок. Без двадцати полночь.
      Варвара ушла.
      Колени мои подогнулись и я без сил падаю на пол. Паренек всполошился.
      - Подождите здесь, - попросил он вскакивая, - а я сейчас. Только за врачом слетаю. Вам должно быть, совсем худо.
      Против воли на лице появляется улыбка. Я смеюсь, я хохочу, я не в силах остановиться.
      - Нет, - сквозь смех с трудом пробиваются теперь уже неважные слова, их никто не слышит кроме меня, - мне очень хорошо. Мне просто замечательно.
      сер.-кон. III 97