Берендеев Кирилл
      Ангел, собирающий автографы
      Она рассматривала меня уже вторую остановку. Этот настойчивый неотрывный взгляд темных широко расставленных глаз не давал мне ни минуты покоя. Чтобы избежать его, я читал затверженную наизусть рекламу на стенах, изучал пол, собственные ботинки и сложенные на коленях руки, снова ботинки, пол, сапожки на высоком каблуке, заправленные в них узкие черные брюки, распахнутую китайскую пуховку зеленого цвета с надписью "North pole", под которой виднелся серый вязаный свитер, ворот, завернутый на горле, тонкие, ярко накрашенные губы, узкий нос с наколотым над левой ноздрей золотистым цветочком - и снова этот пронзительный взгляд. Я в который раз принимался разглядывать объявления, пол, спокойно лежащие на коленях руки, большие пальцы которых были опоясаны двумя тонкими серебряными колечками, точно такие же, но в единственном экземпляре, были и на мизинцах. Взгляд тянул меня неумолимо, но смотреть в эти темные испытующие глаза я не мог совершенно.
      На вид ей было не больше пятнадцати-шестнадцати. Тонкая легкая девчушка с нежным лицом, губы сами собой складываются в едва уловимую улыбку. Рядом с ней, прижатая к левому боку, стояла сумочка черной кожи с золотой Медузой Горгоной на пряжке, наверное, все же подделка под знаменитый дом. Девушка изредка поправляла прядь густых черных волос, ниспадавших на лицо, отбрасывала назад, на коротко стриженый затылок; через пару минут та же операция повторялась. Каждый раз, когда девчушка прикасалась к волосам, рукав пуховки соскальзывал, обнажая тонкую кисть, выступающую шишечку кости на тыльной стороне запястья и опоясывающий его золотой браслет. Этот ее жест, открывающий на мгновение острое ушко и сережку в виде колечка с прицепленным к нему равносторонним крестиком, укалывал меня холодной иголкой в сердце. В нем, как и в самой девчушке, не было и намека на томный шарм юной женщины, играющей свою изысканную роль, нет, что-то обыденно простое и в тоже время столь интимное, что никому иному и не дано будет это увидеть, только мне, сидящему напротив нее, в полупустом вагоне. Рядом с нами никого не было, и розовую раковину ее ушка видел лишь я один. В те короткие мгновения, когда осмеливался поднять глаза и встретиться с ней взглядом.
      Красивой она не была. Наверное, слишком широко расставленные большущие карие глаза, опушенные бахромой ресниц и при этом тонкие бледные невыразительные губы, сложившиеся в едва заметную улыбку, не позволяли мне назвать ее про себя даже симпатичной; слишком уж непривычным было ее лицо. К ней подходило иное определение - стильная; разумеется, в своем кругу таких же, как и она, подростков, предпочитающих именно это направление в моде, поведении, культуре общения, хоте о последнем я не мог сказать ничего: девушка не вымолвила и половины слова с того момента, как столкнулась со мной на платформе станции метро "Баррикадная" и села напротив и принялась разглядывать меня.
      Я не представлял, куда она направляется, и будет ли смотреть на меня так до самой "Сходненской", где я выходил. Или выйдет со мной.
      И хотел бы я знать, что она выискала во мне такого, отчего не может никак оторвать испытующего взгляда. Еще на станции я оглядел себя, насколько возможно, но никакой неряшливости в одежде не обнаружил. Вроде все на месте.
      Может, она все же скажет? Или мне стоит выйти на следующей, "Полежаевской" раз уж "Беговую" я пропустил, собираясь но, так и не успев выйти в самый последний момент, когда усталый голос предупреждает пассажиров: "осторожно, двери закрываются". А если успеет выйти за мной, спросить уже на платформе, что ей от меня надо.
      Однако, девушка опередила мои намерения, точно по лицу прочитав выстроившиеся в голове планы. Едва поезд унесся в тоннель, и свет станции погас, она быстро оглянулась и одним шагом преодолев разделяющее нас расстояние, подсела ко мне. Я почувствовал запах духов, коими девчушка без зазрения совести злоупотребляла. Повернувшись ко мне, девушка тихо, я едва расслышал, спросила:
      - Простите, вы случайно не Марк Павловский?.. Марк Анатольевич, поправилась она.
      Ах, вот оно что. Смешно, конечно, но это первый раз. Когда меня узнали на улице. В метро, не суть важно. Хотя фотографии меня молодого, меня в расцвете сил, меня стареющего появлялись с завидной периодичностью в журналах, на обложках книг, в газетах, чаше всего во время вручении премий мною или мне, последний раз был удостоен "Бронзовой улиткой" пять лет назад. И, тем не менее, впервые.
      Я кивнул, глядя как напряжение, пульсирующее в ее глазах спадает и в них становится безбоязненно взглянуть. Теперь я был даже благодарен за это разглядывание, за то, что она решилась еще на платформе станции "Баррикадная" и все же собралась с духом и подсела ко мне и задала мучивший вопрос двумя остановками спустя.
      Наверное, на лице моем отобразилась улыбка человека, победившего в марафоне, забеге, о достижении результатов в котором, я мечтал еще тридцать лет назад, едва первый мой снимок украсил номер журнала "Знание-сила".
      - Знаете, я вас сразу узнала, как увидела. Только не решалась подойти, - призналась девчушка. И тут же спохватилась. - Ничего, если я у вас попрошу автограф?
      Кажется, я покраснел и прошептал так же тихо, как и моя собеседница, заветное:
      - Ничего. У тебя ручка найдется?
      Она поставила сумочку с медузой на колени и заглянула внутрь. Нашелся "Паркер", правда, шариковый, из копеечной серии, но все же "Паркер".
      - Знаете, у меня даже ваша книга с собой имеется. Я по дороге ее хотела прочесть, а как вас увидела... - спустя мгновение появилась и книга: мягкая брошюрка толщиной в палец с перекошенной рожей безумно испуганного человека, сжимающего окровавленный кинжал в правой руке; за его спиной виднелось монолитное здание, утыкавшееся в звездную ночь. Посеребренными буквами поверх картинки шла моя фамилия, внизу название романа "Город среди песков".
      Книжицу эту я видел впервые в жизни, и потому предположил, что это и есть то самое пиратское издание моего романа о человеке, попавшем в город своего детства и пытавшемся на протяжении десяти авторских листов уяснить свое место в старом-новом мире, что выпустило в свет полтора года назад некое Уфимское издательство. Я тогда даже судиться по этому поводу не стал: пускай, не уведомив автора и не выплатив ему причитающееся, печатают, чем не печатают вообще. Все же с того достопамятного тома, что был награжден "Бронзовой улиткой" пять лет назад, у меня так ничего и не вышло, три-четыре полузабытые журнальные публикации не в счет. Хоть так вспомнят, несмотря на жуткую обложку, ни коим боком не относящуюся к содержанию романа, и отвратительное качество бумаги.
      Протянутая мне книжка и ручка дали повод узнать имя любопытствующей девушки, Оксана, очень симпатичное, и, по моему разумению, которое я, не сдержавшись, высказал тотчас же, очень ей идущее. Девчушка образованно улыбнулась, с интересом поглядывая на зависшую над шмуцтитулом ручку. Минуту я обдумывал посвящение, затем попытался его записать - тщетно.
      "Паркер" расписываться не желал, с собой у меня ничего пишущего не было. Девчушка тут же сказала, что купит ручку в переходе, спросила, где я выхожу. Чтобы мне не делать из-за ее настойчивости крюк. Оказалось, что нам обоим ехать до Сходни, узнав это, Оксана принялась хвалить мое творчество.
      Оказалось, меня она знает довольно давно, "уж лет пять точно", чему я, естественно, не поверил. Натолкнулась на меня случайно, разбирая старые журналы, в одном из них прочитала мой рассказ, в семидесятых меня весьма охотно печатали, затем натолкнулась на еще один. Нашла сборник "Фантастика" за тысячу девятьсот затертый год с моей персоной, потом вспомнила о подаренной в свое время на пятнадцатилетие книжице; приятно, что именно меня подарили ей родители посчитавшие, что чтение моих опусов необходимо в той или иной мере для их дочери.
      Она сказала что "Город среди песков", это прям про нее, что она прочитала его от кроки до корки за один присест и чем дальше читала, тем больше нравилось. И по прочтении романа захотела напрямую, если представится возможность, познакомиться с автором. А про роман "Камень, катящийся по склону холма", Оксана сказала мне, что никакой фантастикой - и на этом слове было сделано ударение - она его не считает, хоть в нем и происходят перемещения во времени в начало нашего века, в предгрозовую пору русской революции (понять и по возможности, предотвратить эту "первую волну" и пытается главный герой), а про любовь этого самого героя к некой эсерке-бомбистке, собиравшейся взорвать великого князя, любовь мучительную для обеих и невыносимо печальную, ведь даже ее, эту девушку от не смог спасти от неумолимых жерновов истории; прочитав книгу, Оксана плакала.
      Пожалуй, это была лучшая рецензия из всех, что я слышал о себе при прошлой власти и при нынешней. Я смотрел на нее точно таким же взглядом, каким Оксана созерцала меня, высказывая накопившиеся в ней суждения; странная, должно быть, картина - позабытый писатель и единственный его читатель с удивлением и некоторой долей восхищения глядят друг другу в очи.
      Собственно, вся идиллия закончилась быстро, динамик прохрипел свое "осторожно, двери закрываются, следующая станция "Планерная", Оксана спохватилась, подскочив с дерматинового диванчика, я среагировал, наверное, не самым лучшим, но самым эффективным в данном случае образом - попросту выпихнул ее из вагона вместе с собой; мы проскочили в захлопывающиеся двери и оказались на платформе. Поезд ушел уже без нас.
      Только спустя добрых полминуты я заметил, что по-прежнему прижимаю к себе Оксану, да и сама девушка не торопится высвобождаться из моих объятий. Я снова ощутил запах девичьих духов, исходивших от ее черных как смоль волос, заметил две маленькие оспинки на лбу, когда Оксана хмурилась, они пропадали в появлявшихся на их месте морщинках.
      - Успели, - прошептала она, дыша в мое ухо и не двигаясь и на сантиметр. Я кивнул, все так же продолжая стоять неподвижно, боясь, что как только она отойдет - запах исчезнет. Исчезнет и тепло, ощущаемое через пальто тепло ее рук и....
      Я нашел в себе силы одернуть себя и отстраниться. Тем не менее, Оксана взяла меня под руку, Господи, да ведь я сам ей это предложил, когда мы направились к выходу на бульвар Яна Райниса. Оксана была лишь на пару сантиметров ниже меня, подходя к лестнице, подходя к лестнице, ведущей на улицу, я полуобернулся к ней, вновь ощутив ставший уже знакомым запах, в то же мгновение она повернула голову ко мне, взгляды встретились, и она улыбнулась.
      Около закрытого киоска канцтоваров выяснилось, что она живет на Братцевской улице, до дома ей пилить и пилить на трамвае и к тому же рядом МКАД, а вам далеко? Я кивнул в сторону невыразительных пятиэтажек.
      - Вторая "хрущевка" справа.
      - Надо же, как вам повезло, - она говорила совершенно искренне. - А мне еще трамвая ждать.
      - Я бы так не сказал. Тем более что наши дома все равно скоро под снос пойдут, переберусь куда-нибудь в Митино или в Куркино, так что....
      - Ой, мой трамвай! - Оксана оглянулась и вздрогнула всем телом, заметив тайно подкравшийся в сумерках к остановке транспорт.
      - Не успеешь, - прежде чем спохватиться, произнес я. Она подняла глаза и почти тотчас же кивнула.
      - Да... не успею.
      Трамвай ждал ее, но не дождался и уехал. Оксана и шагу не сделала к остановке.
      - А вы сейчас что-нибудь пишите? - спросила она, поглядывая в сторону серого пятиэтажного здания укрытого за деревьями, в перерывах между выглядыванием следующего трамвая.
      Я кивнул и ответил, хотел кратко, но не получилось. Бог его знает, сколько времени я не делился замыслами ни с кем, кроме музы. Да и та последнее время, не баловала меня своими визитами.
      Оксана слушала с заметным удовольствием, но и с некоторым напряжением тоже, она торопилась задать новый вопрос.
      - И уже практически готово? Надо же. А кто ваш первый читатель? В смысле: семья или друзья.
      Я пожал плечами, почему бы не сказать правду; собственно, что тут удивительного в моем ответе, что зазорного в ее интересе к окружению моей персоны, в том вопросе, что непременно последует за этим. Лучше сказать правду, пусть идет, как идет, своим чередом. Я оглянулся, вдали показались огни нового трамвая. Оксана начала нервничать, стараясь не смотреть ни в сторону "хрущевок", ни на приближающуюся сцепку вагонов.
      - Издатель, наверное, - неловко вымолвил я, рассчитывая обратить все в банальную шутку, но трамвай приближался, и Оксана спешила. Об ушедшей десять лет назад жене и "воскресном" сыне, приезжавшего ко мне как-то в прошлом году - совсем вырос и стал совершенно самостоятельный, не узнать она не узнает уже, потому как спешит и не спросит, а я не отвечу.
      - А как же, - она сдвинула брови и туту же добавила, бросив быстрый взгляд за мою спину на пути. - Как же.... Вы что же, один?
      Я и мои тараканы. Нет, шутки не для нее, ей же совсем некогда.
      - Да, - просто ответил я.
      - Давно? Надо же, я и предположить не могла.... - ответа она не ждала. - Так обидно, - и, не трогаясь с места, добавила. - Мой трамвай.
      - Опять не успеешь? - напрасно спросил, потому, как тотчас же получил в ответ:
      - Наверное, - она посмотрела на меня, отвернувшись от подъехавших вагончиков.
      Конечно, она напрашивалась. И, не зная, как лучше, молчала, переминаясь с ноги на ногу и умоляюще смотрела на меня. А я сам, десятки раз описывавший встречи и расставания, не знал и ли боялся произнести хоть слово. Только вдыхал теплый аромат ее дешевых духов.
      - Я смотрю, ты никуда не спешишь, - вырвал из себя я, как только трамвай отправился в путь по бульвару Яна Райниса.
      - Мне рано... наверное. Да и... который сейчас час? Да, еще рано. Дома никого нет.
      Она нашла выход, я... я снова молчал и строил фразы. Строительство фраз вошло в привычку, как курение, как... как пристрастие к ручке и бумаге, к старенькой пишущей машинке. Наверное. Я молчал потому, то никогда не умел писать быстро, не был графоманом; те десять листов "Города среди песков" я писал и переписывал без малого три года.
      Мне отчего-то захотелось спросить, почему у нее никого нет дома, куда отлучились родители - дурацкое любопытство; я и сейчас проигрывал в уме варианты ее ответа, будто пытался вытянуть из ситуации базовую идею для будущего произведения. Ну и что же вместо этого, я не спросил, но тут же сделал широкий жест; Оксана спросила, удобно ли это. И, встретившись со мной взглядом, рассмеялась, точно заранее знала мои возражения на счет удобно-неудобно. Она взяла меня под руку, мы пересекли трамвайные пути и направились ко второй от улицы Героев-панфиловцев "хрущевке", первый подъезд, последний этаж.
      Однокомнатная квартира без прихожей с крохотной кухней, вся забитая книгами - первое и вполне ожидаемое впечатление, невозможно, чтобы квартира была велика, и чтобы в ней недоставало книг. Ей можно было и не оглядывать ее всю.
      Она и не оглядывала.
      В крохотном коридорчике, ведущем от входной двери в кухню (направо санузел, налево комната), можно было стоять только тесно прижавшись; едва я снял пальто и расшнуровал ботинки как Оксана, торопливо прижалась ко мне и поцеловала. Поцелуй вышел неумелым, она не отстранилась, она ждала моей реакции.
      Запах духов, усилившийся в тесном коридорчике до невозможного, сводил с ума. Я почувствовал ее теплые нежные губы, коснувшиеся моих потрескавшихся с холода губ. Не ответить невозможно было, я почувствовал, как Оксана пытается стянуть на пол пиджак, но в крохотном коридорчике сделать это оказалось ей не по силам.
      - Давайте, - хрипло, но все так же тихо проговорила она. С вешалки упал ее пуховик, посыпались еще какие-то вещи. Я попытался ответить ей глупой шуткой, каковая буквально застряла во мне, отказавшись выходить.
      Оксана стремительно стянула узкий серый свитер, под ним обнажилась белая маечка, медленно ползшая вверх; у меня перехватило дыхание. Сердце застучало со скоростью отбойного молотка, и я принялся помогать ей.
      Она вспомнила, что здесь не место и потащила меня в комнату, заставленную книжными полками. Ее объятия не разжимались, полуобнаженное обжигающее тело по-прежнему прижималось к моему. Пожалуй, я... нет, никаких чувств, никаких эмоций, можно сказать, прострация, где все действия сведены до уровня инстинктивных, а движения по определению механичны и очевидны. Какие-то секунды билась мысль, готовая вырваться: прошло уже десять лет с того раза, больше, это же одна из причин, переполнивших чашу терпения супруги, я так и не сподобился ей все объяснить, да мы и не пытались друг друга выслушать ни разу; а сейчас, помнится, она ждет третьего....
      Мысль оборвалась, сознание остановилось, картинки стерлись из памяти.
      Это потом я вздохнул, и перевел дыхание, и разжал стиснутые зубы. То ли несколько минут, то ли мгновение спустя. По прошествии еще какого-то времени, я обнаружил свое положение в пространстве и немедленно перекатился на спину. И кожей обнаружил на себе расстегнутую рубашку, левую ногу, просунутую в брючину и смятые трусы в горошек.
      - Ты тяжелый, - произнесла она, вздыхая и садясь на кровати.
      Я хотел было извиниться, но не смог. Она легко коснулась ладошками сосков и стянула скатавшуюся у горла маечку с пиктограммой улыбающегося лица и подписью "my friend". Гранатовые горошины просвечивали сквозь тонкую ткань. Она посидела еще немного и легко поднялась и подошла к книжному шкафу, как делает обыкновенно гость, впервые попавший в дом нового знакомого и желающий таким нехитрым образом узнать его получше.
      - Марк Анатольевич, - ее обращение заставило меня вздрогнуть. - А ваши книги где?
      Она стояла ко мне спиной, тонкая маечка едва прикрывала верх ягодиц, собираясь в складки при каждом движении.
      Я приподнялся на локте, вспомнил, что она не то стонала, не то кричала. И, чувствуя законную мужскую гордость первопроходца, расправил кремовое одеяло, покрывавшее кровать... нет, никаких пятен.
      Оксана повернулась ко мне; взгляд мой невольно сфокусировался в пяти сантиметрах ниже обреза ее маечки.
      - Ну что вы, Марк Анатольевич, - она догадалась.
      На мгновение, я, кажется, впал в транс, буквально загипнотизированный увиденным, пока крохотный ее шажок не разрушил нарождавшиеся чары. - А это ваша рукопись?
      Она подошла к письменному столу, стоявшему напротив окна. Моя библиотека была ей неинтересна, имена Камю, Сартра, Бахман, Мережковского ей ничего не говорили. Двигаясь вдоль полок с классиками, она бросила взгляд на листы, лежавшие на краешке стола, подошла и перелистала несколько страниц.
      - "Автограф ангела", - прочла она, - Интересно. О чем эта повесть? И, да, кстати, вы же обещали....
      Теперь Оксана отправилась в коридорчик на поиски сумочки с медузой. Я натянул брюки и, почувствовал себя немного увереннее.
      Подошел к аптечке, и пока она не видела, положил под язык таблетку валидола.
      Послание, что я сочинил в вагоне метро, напрочь выветрилось из головы, за прошедшее время возникли новые, куда более рискованные ассоциации. Взяв ручку со стола, я вписал их на шмуцтитул "Города среди песков" и размашисто расписался под сегодняшней датой. Поблагодарив, Оксана буквально выдернула у меня из рук книжицу и убрала ее обратно.
      Освоившись окончательно, но, все так же продолжая обращаться ко мне на "вы" и по имени-отчеству, Оксана отправилась в душ; вволю намывшись, она одолжила мой халат и устроилась с ногами в кресле, зажатым меж платяным и книжными шкафам, как раз напротив кровати. Она с интересом разглядывала комнату и меня, рассказывающего ей по ее просьбе о только что законченной повести, писателя в обыденном окружении. Потом я позвал ее на кухню пить чай. От ужина Оксана отказалась, есть в ее присутствии было не очень удобно. Но девушка настояла. И продолжала с интересом наблюдать за мной.
      Когда я поел и выпил с ней чаю и закончил прерванный рассказ, она спросила:
      - Еще будете? - демонстративно раздвинув полы халата. Поскольку я не ответил, а за меня ответило мое лицо, она пожала плечами и, промолвив "как хотите", прошла в ванную. Возвращаясь с кухни, я заглянул в полуоткрытую дверь: Оксана красила ногти и при этом мурлыкала себе что-то под нос.
      Когда она вернулась в комнату, то прямиком подошла к столу, вновь полистав рукопись "Автографа", вновь оглядела полки, нашла среди классиков знакомое имя, просмотрела книги и заметила, что у нее "почти все из вашего есть".
      - Жаль, мало у вас книг, Марк Анатольевич, - заметила в завершении осмотра Оксана. - Очень жаль.
      - Быстро писать не умею, - не знаю, зачем я начал оправдываться. Да и потом... с этой будет на одну больше. К тому же у меня в загашнике несколько рассказов есть, правда у издателей до них руки не доходили.
      Зачем-то подняв крышку стола, я вытащил оттуда полукилограммовую пачку давно уже отпечатанных рукописей толщиной в добрый вершок: дюжины две рассказов, написанных за последний десяток лет и по той или иной причине отклоненных издательствами и редакторами журналов. Оксана просмотрела и эту папку с тем же сдержанным интересом. Не знаю, что я хотел сказать, продемонстрировав ей свои поражения.
      - Пишите вы интересно, - сказала она, откладывая в сторону листы, - но не современно. Хотя мне нравится, - поспешно добавила она.
      - В этом вся и проблема.
      - Классиком вы так и не стали. А сборники сейчас печатают только у классиков.
      - У меня еще все впереди, - отшутился я, на что она, покачав головой, пробурчала "не знаю, не знаю" и тут же осеклась.
      Мы посмотрели друг на друга. Оксана отвела взгляд первой и, сказав "давайте хоть посуду вымою", скрылась в кухне, оставив меня наедине с ее выводами.
      Я услышал, как зашипела на кухне вода. Оксана замурлыкала уже знакомую мне песенку, громко стуча тарелками и чашками. А я, постояв с минуту в полной неподвижности, повернулся было к столу и тут только обратил внимание на позабытую гостей сумочку с медузой на замке, словно нарочно раскрытую, небрежно лежавшую на кресле.
      Кажется, минуту назад ее не было. Или я попросту запамятовал? Все тот же чертик, которого мне врачи советовали опасаться, дабы излишне не обременять свою гипертоническую жизнь, погнал меня к столу.
      Я заглянул внутрь. Пиратская книжка лежала на самом виду, сверху, так что уголок высовывался наружу. Я вынул ее, под ней оказалась коробка тампонов, ключи, множество аксессуаров для наведения порядка на лице, баллончик с дезодорантом, пачка таблеток, я достал их, прочел название: "Нон-овлон", способ применения.... Немецкий контрацептив; я положил початую конволюту на место и, чтобы унять невольную дрожь, вынул книгу с собственной дарственной надписью. Взглянул на обратную сторону, на которой, как это принято во всех современных изданиях, давалась краткая аннотация к книге. Там помещался мой снимок изрядной давности и небольшая, в несколько строк, биография.... Все на месте.
      Кроме одного. Я уже было раскрыл книгу, дабы поинтересоваться содержанием, как до меня дошла вся нелепица увиденного на обложке. После моего имени, Павловский Марк Анатольевич, стояло две даты. Две!
      Я впился глазами в обложку. Год моего рождения, случившийся пятьдесят шесть лет назад и... нынешний год. Нынешний? Не может быть!
      "Известный писатель-фантаст, чьи произведения"....
      книга выпала у меня из рук и громко шлепнулась на пол.
      Шум воды разом стих, послышались шаги. Оксана вышла в комнату и изумленно взглянула на меня, затем на лежащую на полу книжку.
      Я хотел что-то произнести, но слова не шли из горла. Оксана подняла книгу, взглянула на шмуцтитул, точно удостоверяясь, что именно в ней я написал дарственную. И положила в сумочку.
      - Зря вы это сделали, Марк Анатольевич - без выражения сказала она, защелкивая замок. Затем сняла халат и стала одеваться.
      Несколько минут я бездумно смотрел за ее плавными размеренными движениями. Когда она стала надевать свитер, я смог, наконец, вымолвить:
      - Когда? - в вырвавшемся на волю хрипе я с трудом узнал свой голос.
      Она не ответила и продолжала спокойно одеваться.
      - Ты слышишь, когда?
      Я сумел преодолеть разделявшие нас два шага пространства; кажется, на эту простую операцию ушло не меньше минуты. Схватил ее за плечи, развернул к себе.
      - Ты знаешь, знаешь?
      Она смерила меня холодным взглядом и кивнула.
      - Разумеется.
      Не знаю, сколько длилась пауза. Я не отпускал ее, пытаясь задать следующий вопрос, Оксана и не пыталась вырваться.
      - Так когда... когда и как, главное, как?
      - Иначе я бы сегодня с вами не встретилась, - закончила она свою фразу. - Пустите, мне надо идти.
      Ее ледяное спокойствие лишало меня остатков сил. Я несколько раз встряхнул ее, чувствуя, как дрожат руки, и дрожь эта передавалась и ей, смоляной локон то закрывал лицо, то отбрасывался назад с каждым движением головы.
      - Говори, говори немедленно. Слышишь, говори же!
      Оксана молчала. Я продолжал трясти ее, выкрикивая бессвязные ругательства, набор площадной брани, давая ей самые чудовищные, самые похабные определения. Но она продолжала молчать, стиснув зубы, только локон порывисто опускался на лицо и снова взлетал на затылок.
      Я выдохся, высвободив руку, залепил ей одну, другую звонкие пощечины; щеки ее багряно вспыхнули, но она даже не поморщилась.
      Я упал перед ней на колени, вцепившись в талию, прижимаясь к животу, торопливо и жарко зашептал слова прощения, чувствуя, как бессильные слезы текут по лицу.
      - Милая моя, хорошая, девочка моя, прости старого дурака. Я сам не соображаю, что делаю, прости, пожалуйста, очень тебя прошу, прости и скажи мне, это же так просто, ну, пожалуйста, что тебе стоит....
      Она не шевелилась. Говорить более я был не в силах, руки мои беспомощно пытаясь удержаться, медленно сползли, голова ткнулась в колени. Я молча плакал.
      Наконец, Оксана произнесла:
      - Мне пора идти.
      И высвободилась из жалких объятий.
      Не поддерживаемый ничем и никем, я упал на пол. Кулаки беспомощно стукнулись в ковер. Я слышал, как она раза два прошла мимо меня, увидел ее тонкие ноги в черных носочках.
      Я снова хотел просить, умолять ее, но понимал что это уже совершенно бесполезно. Оксана стояла у стола, я слышал скрип половиц под ее ногами и не мог повернуть голову, что бы узнать, что же еще готовит мне моя гостья.
      Я закрыл глаза. Да, Марк Павловский, всю жизнь писавший о времени, о способах перемещения в нем, о возможностях тех, кто владеет этим даром, искусством, возможностью, теперь ты сам понял, что же это такое, на своей собственной шкуре. И ничего не надо мучительно придумывать, пытаясь создать иллюзию хоть в чем-то сходную с реальностью. Когда, наконец, в действительности, время обернуло вокруг тебя петлю, ты закричал от боли. И от унижения, как твои герои, которым повернуть вспять, изменить хоть что-то в мире ты попросту не дал. Не решился. А она?
      Тебе осталось полтора месяца максимум. Простая арифметика, ничего не попишешь. Примерное время, в течение которого может случиться все, что угодно. И никаких иных условий, ничего определенного; от сегодняшней даты и до тридцать первого декабря времени, уходящего с каждым вздохом....
      Оксана снова прошла мимо меня, я заметил в руке ее папку с моими неопубликованными рукописями. "Автограф ангела" она так же положила внутрь папки.
      Я слабо закричал, не знаю, услышала ли она меня, услышал ли меня хоть кто-то. Не обернувшись, Оксана прошла в коридорчик.
      Я закрыл глаза. Видеть ее отсюда я уже не мог.
      Некоторое время стояла тишина, я слышал только неумолчный шум крови в ушах, толчки сердца, от которых сотрясалось все тело. Наконец, вжикнула молния пуховки, щелкнул открываемый замок. До моих ушей донесся ее голос:
      - Прощайте, Марк Анатольевич, - и хлопанье закрываемой на "собачку" двери. Затем стук башмачков, спускающихся по лестнице.
      Хлопанье двери в подъезде я уже не услышал.
      22-27.1.00