- Интернет, может, и лес темный, но ума у него заподозрить кого-то из нас хватит.
      - Улик нет.
      - Стопроцентно?
      - Вообще, абсолютно никаких.
      Павел покачал головой.
      - Это плохо. Улики нужны.
      - А, вы в этом смысле, - молодой человек усмехнулся. - В этом смысле есть.
      - На кого?
      - На группу Филимонова.
      Павел хмыкнул, не то удовлетворенный услышанным, не то раздраженный, этой его реакции Антон не понял. И потому поспешил добавить, как бы в оправдание своим действиям:
      - Вагит Тимурович вполне искренне считал три года назад, что именно из отдела перспективного планирования пришла весточка тем наемникам, что разворотили его "мерин" в назидание за отказ...
      - Я помню эту историю, незачем мне ее пересказывать, - раздраженно произнес Павел. - Выяснилось же в итоге, что это ребята Османова что-то недополучили. Помнишь, наверное, такого.
      - Помню, - охотно согласился Антон, - он сейчас где-то в провинции обитает, даже не в Спасопрокопьевске, как раньше.
      - Обитал, - неохотно уточнил Павел, с каким-то холодком в голосе. - В прошлом году попал в аварию, где-то там, в области. Спасти не удалось.
      Антон помолчал немного, затем продолжил тем же тоном:
      - А тогда еще был "под крылом самолета", великие идеи продвигал среди местного населения. Большого человека в госдепы продвигал, большой куш слупил с него и со своего шефа за работу. И незачем так на меня смотреть, я Османовым непосредственно занимался, лучше сказать, связями с Османовым. В качестве финансового директора... этой группировки в Москве.
      Произнеся эти слова, он с интересом взглянул на своего подчиненного. Впрочем, по лицу последнего прочесть ничего было нельзя, Антон никак не отреагировал на неожиданное откровение начальства, а если и отреагировал, то подавать вида не решил.
      Павлу еще раз вспомнилось, что подчиненные называют его "наследником", как-никак родственных связей с племянником Караев не скрывал с того момента как устроил молодого человека к себе на работу и принялся объяснять ему с азов устройство вещей и ход событий. Откровенно испытывал на прочность и устраивал проверки деятельности в самые неподходящие моменты, спартанскими приемами давая возможность Павлу обеспечить себе нужный для успешного продвижения - уже в недалеком будущем, когда он станет представлять собой самостоятельную единицу - необходимый запас плавучести в бурных водах нарождающихся деловых отношений.
      Не исключено, ядовито подумал Павел, что уроки Караева все же пошли ему на пользу. Если дело, которым он занимается последние недели и дни, все же выгорит, можно будет с уверенностью говорить, что ученик оказался не так плох, как предполагал поначалу учитель. И перещеголял его в применении невысказанного, но каждодневно практикуемого правила: Homo homini lupus est. Что же до исключений из этого правила, на которые так упирал Караев, то... впрочем, пока говорить об этом рановато.
      Кстати, как там волк на чеченском? Кажется, борз.
      - Ладно, пускай будет Филимонов, - согласился он. - Мне не жалко. Как намек пока сгодится.
      - Вполне ведь можно допустить, что из его группы тогда вычистили не всех, - поспешил добавить Антон. - Сами понимаете, всякое бывает.
      - Я понял, допустить можно и это. Когда подчистка проведенных банковских операций и моих счетов будет полностью завершена?
      - Она уже завершена, Павел Сергеевич. Следов нет, можете убедиться сами. Если угодно, Ряшитов принесет вам распечатки или же сам...
      - После. Все после. Сейчас я займусь бумагами.
      Молодой человек тут же посчитал свое присутствие излишним и поспешил откланяться.
      - Да и последнее, - голос Павла остановил его на выходе. Антон торопливо запер распахнутую дверь и обернулся. - Днем я буду на заседании, скорее всего, порядком задержусь. Так что меня не ждите. А Ряшитов пускай не выезжает из офиса до вечера, он мне еще может понадобиться.
      - Само собой, он тогда с распечатками...
      Павел махнул рукой, и молодой человек немедленно исчез за закрытой дверью. Жест этот был точной копией караевского, подсмотренный им давным-давно, и по этой причине первоисточник эффектного движения руки уже забылся Павлом совершенно.
      Убедившись, что остался один, Павел вынул из верхнего ящика стола несколько бумаг, положил их в принесенную Антоном папку, старательно смешивая влагаемые листы с уже имеющимися, поднялся и вышел из-за стола.
      В приемной он счел необходимым напомнить нелюбопытной секретарше о заседании, на котором намерен присутствовать. Все входящие запросы на его имя пускай ждут лучших времен.
      После чего он вышел в коридор, оставив дверь приоткрытой.
      Кофе был выпит, и разговор из делового постепенно превращался в диалог двух неплохо знакомых прежде по бизнесу людей, стремящихся узнать друг друга еще и в обыденной обстановке. К этому вполне располагала непринужденная, почти интимная обстановка в диванной комнате усадьбы. Все дела были завершены, оставалось только дождаться, когда Вероника закончит внесение незначительных, поправок в исходный текст, после чего Алексею и Вагиту Тимуровичу Караеву, нынешнему хозяину усадьбы, оставалось совершить последний акт, ради которого обе высокие договаривающиеся стороны и собрались здесь, акт ритуальный и оттого особенно значимый. Необходимо было проставить подписи под договором купли-продажи особняка. После чего усадьба и все имущество, находившееся в ней, переходило в собственность мужа Серафимы.
      Они оба не спешили и, коротая время, неспешно беседовали. Говорил, в основном, Вагит Тимурович, Алексей большею частью молчал и слушал пространные истории хозяина усадьбы, который через несколько минут перестанет таковым быть, превратившись в гостя, враз поменявшись с ним местами.
      Диванная комната располагала именно к такого рода беседам -длительным и ни к чему не обязывающим. Сама обстановка ее - массивная, основательная мебель в викторианском стиле, высокие кресла с накрахмаленными подголовниками, низкие столики с ажурной резьбой, ковры на стенах и картины XIX века, - казалось, создавалась именно для чего-то подобного. Усевшись в кресло, предложенное любезно хозяином дома, как раз напротив окон выполненных в итальянском стиле, прикрытых тонкими газовыми занавесями, Алексей с удовольствием дал время для неги своему телу, застывшему на сиденьи автомобиля во время пути в Икшу. Вагит Тимурович, тем временем, послал одного из своих сателлитов за кофейными принадлежностями, после чего священнодействовал уже в присутствии своего партнера, приготовляя божественный напиток из зерен сорта Арабика, марки "Эфиопия харрар", выращенных на родине кофе, на плантации со всех сторон обсаженной апельсиновыми садами. Когда апельсиновые деревья зацветали, как раз наступало время сбора урожая кофейных зерен.
      Алексей слушал его и не слушал. Примерно так же прошли и сами переговоры, их заключительный этап. Высокие договаривающиеся стороны лишь делали комментарии - долгие и приправленные экзотическими сравнениями из восточной литературы или короткие и не слишком внимательные с другой. Большего добились лишь поверенные, которые ныне спустились в гостиную залу первого этажа, дабы не мешать беседе высоких договаривающихся сторон. Когда придет время, они поднимутся в диванную и засвидетельствуют подписанное соглашение.
      Во время последних диспутов им пришлось несколько раз созваниваться с антикварными салонами, уточняя по каталогам стоимость той или иной вещи. Все же главное в усадьбе был не ее метраж или удаленность от столицы, а наполнение.
      Алексея не раз водили по ее комнатам, подобное хождение напоминало ему прогулки по музею. Вагит Тимурович был большим знатоком и ценителем раритетов прошлого. Только нынешние, не слишком благоприятные обстоятельства понудили его предпринять шаги по частичной распродаже своей отменной коллекции диковин, часть которой и находилась в продаваемой усадьбе. Какая именно, Алексей не имел понятия, а владелец усадьбы не торопился раскрывать размеры своих приобретений. Но и эта часть впечатлила его изрядно.
      Скажем, в той самой диванной комнате, в которой завершался процесс передачи прав на имущество, наиболее ценными экспонатами были исфаханские ковры ручной работы начала восемнадцатого века в количестве трех единиц, развешенные против окон. Помимо них - и антикварной, но вполне добротной мебели, которая прослужит без малого еще столетие, - в комнате находились так же полотна Гейнсборо, развешенные подле обоих выходов из диванной (комната была проходной), и изображавшие помещичьи дома. Тот, что находился по левую руку от Алексея, был залит солнцем, а по правую - подвергался натиску бури.
      Что же до мелких безделушек, коими были уставлены викторианские и псевдовикторианские предметы интерьера, произведены они были на фабрике Гарднера в Москве, или Кузнецова в Твери, о чем свидетельствовали надпись на каждом слонике или чашечке в горке или на шкафчиках.
      И таковым же образом каждая комната немаленькой, в шестьсот с лишком квадратных метров усадьбы, имела в своем убранстве немало жемчужин прошлых веков, бриллиантами которой являлись два пасхальных яйца Фаберже, изготовленных для государя императора, а еще ломберный столик, Людовика Четырнадцатого, инкрустированный медвяным янтарем.
      Если сравнивать стоимость усадьбы и коллекции, что была размещена в ней, то соотношение меж ними было примерно один к трем, и не в пользу недвижимости.
      Алексей понимал, что ни для себя, ни для Симы, никогда не купил бы подобную роскошь, довольствуясь обычной новостройкой из кирпича, выполненную по его заказу, и в месте, находящемся много ближе к столице. Если бы не было двух обстоятельств, все и решивших. Во-первых, семья Серафимы. Отец и мать его жены были на короткой ноге с Вагитом Тимуровичем, - благодаря этому обстоятельству он и сошелся с Караевым, - а посему посчитали обязанными помочь знакомцу в нелегкое время. Еще, они искренне считали себя ценителями прекрасного и просто не могли пропустить предложение Караева, пускай и вызванное столь неприятным обстоятельством, как замаячившее банкротство; если б не оно, едва ли Вагит Тимурович согласился расстаться с частью своих сбережений. У отца Серафимы, Андрея Георгиевича, имелись определенные виды на некоторые экспонаты коллекции, теперь он мог утешить себя их приобретением.
      А в качестве приобретающей стороны был выдвинут сам Алексей. Последнего это изрядно смущало, особенно то, что в переговорах он играет лишь роль посредника. Мог бы привыкнуть, конечно, Алексей не раз выполнял подобные функции, собственно, и начал свою работу с семьей Серафимы как посредник. Мог бы, да что-то не давало. Может быть, воспоминание о том, что некогда был сам себе голова. Сам решал, что брать, а от чего отказаться.
      Как в данном случае. Когда Вагит Тимурович заговорил о том, что же он хочет из коллекции оставить при себе, Алексею пришлось срочно связываться по телефону с Андреем Георгиевичем. А после и вовсе передавать трубку Караеву, для уточнения деталей. Вагит Тимурович проявил неуступчивость кое в чем, но все же был вынужден согласиться на предложенные условия. Которые ему передавал уже сам Алексей.
      Караев оставил себе большею частью картины, не те, что висели в диванной, другие: полотна Маковского, Ренуара, Сислея, Коро, Васнецова, Васильева, всего четырнадцать холстов из сорока семи, находившихся в усадьбе. Редкая картина из них, стоила дешевле ста тысяч фунтов, - Вагит Тимурович по обыкновению приобретал картины на Сотби, и потому исчислял их стоимость в английской валюте.
      - Часть картин я прямо сегодня возьму с собой, - как бы между прочим заметил Вагит Тимурович. - Того Бердслея, что висит в соседнем коридоре, Маковского и Репина из гостиной.
      Алексей кивнул.
      - Конечно, как вам будет удобно.
      - Остальное в другой раз. Вам придется разобраться со сменой экспозиции. Развесите на свой вкус.
      - С этого начну, - Алексей подумал, что делами интерьера немедленно займется Серафима, оттеснив его на второй план, и заранее уже стал прикидывать, что же именно она поменяет в этой комнате. Наверное, уберет ковры.
      Вагит Тимурович добродушно расхохотался.
      - Я так и думал. Интересно, чем же кончите.
      - Ну, до капитального ремонта дело не дойдет.
      - И на том спасибо. Дому всего пять лет, кое-где еще стройкой пахнет. Вот гараж я в том году собирался расширить, да некстати кризис.... Видели, чем кончилось, машины у ворот, смеху подобно. А что до смежной с гаражом подсобки...
      - Я планировал разместить там бильярд, - вставил Алексей.
      Хозяин вздохнул и нагнулся к собеседнику.
      - Признаться, я по молодости лет тоже заядлым любителем погонять шары был. Сейчас отвык вот, возраст не тот или просто увлечение прошло, не знаю, но между нами говоря, в ваши годы еще кучу денег просаживал. А начал еще лет с двадцати, сразу после института. И ведь что интересно, все с мастерами старался играть, хотя и раздевали они меня догола за два удара. Еще и кий не научился в руках держать правильно, а лез. Но, сами понимаете, им-то утереть нос куда приятней, чем обычному любителю.
      - И утирали? - полюбопытствовал Алексей.
      - Приходилось. Не часто, но все же. Зато память какая.
      - Само собой. Я, правда, такой привязанности не имею, в "пирамиду" играю более для разрядки, чем для азарта.
      - Тоже понятно, - Вагит Тимурович кивнул. - Перекинуться иной раз совсем неплохо. А я перестал с тех пор, как перешел во Внешэкономбанк. Совсем другой мир, другие люди и игры, все больше теннис и боулинг. Не представляю, что можно найти в бросании шаров в кегли.
      Алексей поддакнул, более для поддержания духа разговора, нежели из соображений согласия; все же в боулинг он играл вполне сносно.
      - Когда я работал в секретариате Внешэкономбанка, первое время пару за пирамидой мне составлял тогдашний министр иностранных дел Бессмертный. Сейчас неплохо устроился. Какая-то консультационная фирма, ныне принято говорить, консалтинговая. Варварское, какое-то слово.
      - Обычно министры так и поступают.
      - Да, - Вагит Тимурович почесал легонько переносицу указательным пальцем. - Он мне здорово помог с банком, как это принято говорить, после революции девяносто первого. Связи в то время были на первом месте.
      Вагит Тимурович имел в виду коммерческий банк "Анатолия", основателем которого и бессменным генеральным директором на протяжении всех восьми лет его существования он и являлся. Алексею пришла в голову язвительная мысль, а не спросить ли у Караева, что он подразумевал под "связями", не те ли активы и пассивы правящей прежде партии, которые много лет как бесследно исчезли и о которых и поныне слагаются легенды и предания.
      История "Анатолии" вообще была полна тайн и загадок, во многом из-за своего руководителя. Вагит Тимурович пришел в новый российский бизнес, хотя и тертым калачом и обладателем замечательных организаторских способностей, полученных во Внешэкономбанке, но слишком уж малозаметной фигурой, не имевшей никаких связей с власть предержащими. Тем не менее, его взлет впечатлял. Еще совсем недавно имя банка и его владельца было на слуху у подавляющего числа простых смертных, что ж говорить о тех, кто правил бал в этой стране. И все это за какие-то лет пять-шесть. Буквально из ничего.
      Алексей хмыкнул. История появления на Олимпе власти Караева оставалось для многих белым пятном. Для такого стремительного взлета необходимы были исключительные условия. Нужен огромный, в сотни миллионов еще не успевших обесцениться инфляцией рублей, стартовый капитал для разгона. Нужны связи из высшего эшелона власти, на основе которых можно было бы вести начальную подготовку, предваряющую столь серьезное и крупномасштабное дело. Необходим сработанный коллектив единомышленников, состоящий из людей, хорошо знающих свое дело, и без промедления готовый выступить крупными силами в заданном направлении. Необходима благоприятная атмосфера в тех кругах, куда двинулись его капиталы.... Да много чего было нужно.
      А что было на самом деле, что имелось у Вагита Тимуровича, в те годы известно только самому Вагиту Тимуровичу. И тем людям, что сошли со сцены, по своей или чужой воле.
      И все же, банк "Анатолия" взлетел стремительно, завоевал рынок почти мгновенно и без сопротивления малочисленных конкурентов. И довольно долго оставался вне их досягаемости, один на неприступной, хорошо охраняемой, высоте.
      Что же привело "Анатолию" к нынешнему своему положению, сказать так же сложно, как и пытаться выяснить причины ее взлета. Может быть, нарочитое неучастие капиталов Караева в президентской гонке девяносто шестого. Может, кризис девяносто восьмого ударил по его успеху куда сильнее, чем казалось со стороны. А, может быть, что-то внутреннее, какой-то междусобойчик в руководстве банка. Чьи-то необоснованные претензии и закулисные партии, чья-то игра на сторону, кто знает.
      Интересно, что скажет обо всем этом сам Караев, так легко и непринужденно, словно речь шла о чужой биографии, рассказывающий о взлетах и падениях собственной карьеры, но никогда не намекающий на первопричины этих взлетов и падений? Или все же предпочтет отмолчаться, перевести разговор на безопасную тему. Не потому что скрытен характером или прирожден оставаться молчуном, напротив. Дело даже не в профессии, скорее, в том, когда и как эта работа пришла к нему.
      Или с кем пришла. Алексею только сейчас пришло в голову, что Караев мог быть не один и в своих действиях руководствоваться не только собственным мнением, но и чьими-то настойчивыми желаниями. Мог просто подвергаться давлению, особенно в последнее время. Тем более что прецедент уже имелся: на Караева совсем недавно дважды - и оба раза, по счастью, неудачно, - покушались лица, так и оставшиеся неизвестными. Можно предположить, что они есть следствие того самого давления, что ранее оказывалось на Караева в более мягкой форме.
      Впрочем, все это только его домыслы. Никогда ведь не скажешь, о чем он думает сейчас. Алексей, сколько не присматривался, искоса ли или в открытую к Караеву, так и не мог ни разу определить ход его мыслей. Вот, к примеру, сейчас, когда разговор меж ними шел о полотнах Гейнсборо, что на самом деле, какие мыслительные процессы происходят под его черепной коробкой? наверняка ведь отличные от темы их неспешной беседы. Алексей не знал, почему он так уверен в этом, что-то, неведомо что, подсказывало ему думать именно так, будто за каждой мыслью Вагита Тимуровича скрывается другая, невысказанная вслух.
      Сейчас лицо Караева, прорезанное сетью мелких морщин, обрамленное благородной сединой волос, было внешне спокойно, даже безмятежно, ничто в нем не выдавало истинных его чувств, ни по отношению к Алексею, ни в отношении проводимой сделки. А они наверняка имелись, эти чувства, и довольно нелицеприятные. Вагит Тимурович не привык иметь дела с посредниками, но семья Серафимы решила сделать именно так, настоять на участии Алексея, возможно, в отместку за непроданные полотна, возможно, по иной, сходной причине. Алексей от неподобающей ему роли и сам чувствовал себя не в своей тарелке еще и опоздал и на машину, и на встречу, заставив хозяина дома потратить время в неприятной компании с собственными мыслями, натыкающимися на тему предстоящей сделки.
      Хотя, наверное, он уже смирился. И с условиями договора, и с присутствием Алексея, а не самого Андрея Георгиевича, и с уходом из собственности особняка в Икше. Как пришлось совсем недавно смириться, с постепенным развалом банковской империи, вытеснением ее с занимаемых прежде неохватных позиций, закрытием филиалов, отторжением подвластных структур, сокращением доходов и урезанием расходной части....
      Конечно, его оставшегося состояния хватит, чтобы жить, ни в чем себе не отказывая, до конца дней своих. И оставить в качестве наследства кругленькую сумму, до которой найдется немало охотников. Денег никогда не бывает много, говорят иначе только те, кто не имеет их, больших денег. Заработанный неважно как и на чем миллион тянет к себе другой, тот третий, и так далее, по нарастающей. Этот процесс может приостановиться на время, может пойти медленнее, быстрее, неважно, но, прекратиться, замереть совсем.... Нет, это будет означать только одно - банкротство.
      Например, такое, какое настигло и терзает, иначе не назовешь, Караева. Алексей всегда сравнивал процесс краха или с болезнью или с голодным зверем, сорвавшимся с цепи. Скорее первое, ведь иной раз человек начинает терять веру в себя, в свое предназначение, связанное с капиталооборотом, в котором он принимает живейшее участие, в том, что он может больше, чем имеет сейчас. Но того хуже, потеряй он веру в могущество денег, кои есть априорная мера всех вещей и мер.
      Впрочем, причина не важна, важен итог, - человек заражается инфантилизмом, начинает думать о чем-то, что волновало его прежде, до того момента, когда он обрел нового идола, погружается в воспоминания, вспоминает о совести и морали, становится фаталистом. И тогда он конченый человек.
      Конченый для бизнеса, поспешил поправить себя Алексей. Хотя... что он без привычного себе дела... что он может найти взамен привычной меры, какая иная вера придется ему ко двору? Выпав из привычного круга, особенно, коли долго находился в нем, он вряд ли сможет перестроиться так, чтобы получать удовольствие от чего-то другого: религии, семьи, дома в деревне, воспитания детей.... Как и вряд ли сможет вернуться назад. Не вера, так форма уже не та, а условия стали еще жестче.
      Да, форма. Может, в ней все дело. Прошло время, почти десятилетие минуло с той поры, когда либеральная идеология протоптала себе хоженую дорогу в Россию. За это время сменились правительства, стали иными условия работы в новой экономике, стали иными люди, даже язык уже не похож на тот, коим пользовались в прежней империи.
      И - время Караева вышло как бы само собой. Он уже не стал успевать, перестал верно реагировать, где-то по привычке отвлекался на старое, не стоившее нынче ни гроша, где-то не принимал что-то новое, что уже вошло в быт и прочно закрепилось в нем. Отдавал предпочтение одному, забывая про другое, доверял по старой памяти тем, кто так же перестал верно оценивать происходящее.... Да мало ли что.
      Пришли новые люди, которым нужно место под солнцем, которые более агрессивны, более напористы и куда дальновиднее старых чудаков, о коих уже ходят не слишком приятные анекдоты и остроумные легенды из личной жизни. О новых же людях, пробивающихся на смену тем, кого в силу привычки зовут еще новыми русскими, пока не сформировалось ничего из этого, ни времени, ни поводов пока не было. Да и будет ли сформировано? - может, да, но, скорее всего, обойдется без этого. Этот класс едва ли даст повода без нужды судачить о себе. Не то время, не те нравы. Да и люди, пришедшие на смену, уж слишком отличаются от тех, кто был прежде, слишком похожи на тех, кто делает тоже в других, странах. Что нового можно придумать о них, какую деталь для анекдота выбрать?
      Он затруднялся сказать сам. Алексей не раз думал на эту тему, перебирал немало, но всякий раз спотыкался и отступал. Наверное, действительно, не пришло еще время. Но он не мог не признавать, что гордится своей принадлежностью к новым людям, к новой формации, новым хозяевам земли русской.
      Может быть, в данный момент, в этой комнате, это единственный его козырь против Вагита Тимуровича.
      - Вы согласны со мной? - он вздрогнул. Занятый своими мыслями, Алексей начисто забыл о беседе с Караевым. Он неопределенно хмыкнул в ответ.
      - Сомневаетесь? - Вагит Тимурович истолковал его покашливание по-своему. - Напрасно. Видите ли, опыт приходит с годами, это непреложная истина, но каждому, видимо, следует оценить ее на собственном горьком опыте. Иной раз просто необходимо относиться к людям с известной долей скепсиса, особенно, если речь идет о противоположном поле, и ежели вы влюблены в него без оглядки. И неважно, сколько у вас, у нее денег, важно другое - понять, что именно у вашей возлюбленной на уме.
      Алексей, поняв, наконец, куда клонит Вагит Тимурович, попытался было протестовать, но не успел.
      - Да, ваша жена и без того богата, но едва ли это может быть серьезным аргументом в ее пользу. Вы человек респектабельный и без ее семьи, были им до брака и являетесь, естественно, и ныне.
      - Совершенно незачем говорить это о Серафиме, - холодно заметил Алексей. - Не думаю, что вы хорошо ее знаете, и в отличие от меня, не можете судить о ней с уверенностью.
      - Вы романтик, раз верите в любовь до гроба, - Вагит Тимурович вздохнул. - Чаще всего бывает как раз наоборот, до гроба люди помнят о чужих недостатках и потерянных годах. И семейные узы являются катализатором взаимной неприязни. Никогда нельзя с уверенностью сказать, что будет с вашим - да, с вашим, Алексей, - браком по прошествии достаточного количества лет. Сейчас вы любите ее, завтра - через десять лет, если хотите, - готовы на все, лишь бы не видеть и не слышать ее больше. И хотите уйти. А тут выясняется, что это себе дороже. Более того, что большая часть этого "себе дороже" была попросту спланирована брачующейся стороной. Я говорю о разделе имущества, вашего, обыкновенно, как-то уж слишком неожиданно попавшего под разряд совместно нажитого.
      - Вы на брачный контракт намекаете? - тускло поинтересовался Алексей. - Но в своих чувствах по отношению к ней я уверен, в ее так же не сомневаюсь. Разговоры о бумагах, в чем-то и как-то обязывающих друг друга, на мой взгляд, попросту излишни, особенно в нашей ситуации.
      - А вы, я так понимаю, эту деталь в ходе приготовлений к брачной ночи опустили.
      - Разумеется, я... - Алексей не договорил, его прервала короткая фраза Вероники, которую он так и не разобрал. Ее слова заглушило тарахтение принтера, встроенного в мини-компьютер, и начавшего выдавать исправленные и дополненные листы контракта.
      - Сейчас все будет готово. Надеюсь, вы недолго ждали, - быстро произнесла она, поглядывая в сторону Караева. Поневоле тот улыбнулся.
      - В допустимых пределах, сударыня, - и повернулся к поднявшемуся Алексею. - Вижу, над этим вы даже не задумывались.
      - Конечно, нет. Равно как и моя половина, - сказать так о Симе ему показалось просто необходимым. - Уверяю вас, Вагит Тимурович, вы ее плохо знаете, коли все время намекаете на какие-то возможные претензии с ее стороны ко мне.
      - Я хорошо знаю ее семью, - парировал Вагит Тимурович, но вдаваться в подробности не стал, вполне справедливо полагая, что его собеседнику тема будет неприятна.
      Он был прав. При упоминании Серафиминой семьи, Алексей невольно вздрогнул и подошел к окну. Оттуда уже спокойным голосом произнес:
      - Выходит, вы им тоже не доверяете.
      Вагит Тимурович пожал плечами.
      - Скорее да, чем нет. Впрочем, тут у нас своя бухгалтерия, к вам она не имеет никакого касательства. И забудьте мои слова, если они вам показались неприятны. Сочтите за обыкновенное стариковское брюзжание.
      - О вас так не скажешь, - это снова влезла Вероника, с улыбкой, не сходившей с уст, глядя на словесную перепалку собеседников. - Скорее, напротив.
      Вагит Тимурович ничего не ответил на слова секретарши. Он смотрел на Алексея, который, поставив пустую кофейную чашку на верхнюю полочку полупустой жардиньерки, выглянул наружу. Смотрел внимательно, точно пытаясь что-то найти в молодом человеке, ранее им не замечаемое.
      Высокое итальянское окно, начинавшееся едва не от самого пола, находилось на фасаде дома, так что Алексей видел порядком запущенный альпийский парк, через который проходил к дому, саму дорожку, ведущую к ремонтируемому гаражу, и, разумеется, машину своей компании. Которая и привезла его в дом, с минуты на минуту становящейся непреложно его собственностью.
      Он с ленцою во взгляде рассматривал открывающийся его взору вид из окна, так что лишь по прошествии минуты или больше заметил некую странность. Одной из машин, того "сааба", что стоял на противоположной стороне улицы, и которого он записал на имя Караева, уже не было. Его место только сейчас занимал массивный внедорожник, черный "джип" примелькавшейся модели "Гранд Чероки", черный совершенно, с непрозрачными от тонировки стеклами и одной лишь золотистой полосой вдоль корпуса на уровне радиатора.
      Внедорожник лениво парковался, видно, водитель его никуда не спешил. Алексей внимательно следил за его уверенными движениям, и продолжил следить, если б не голос Вероники, заставивший его вздрогнуть от неожиданности:
      - Сударь, будьте любезны, пожалуйте на подпись.
      Соня вышла, оставив Серафиму наедине с отражением в зеркале. Она встала, покружила немного по комнате, недовольно поглядывая по сторонам, и подошла к окну. Сад перед домом потемнел, на небо набежали тучи, вполне возможно, что снова может пойти снег.
      Кровать по-прежнему оставалась неприбранной. Серафима села на краешек, автоматически расправляя измятую простынь и, вспомнив недавнее представление, что она устроила Алексею, поморщилась и отвернулась к окну. Теперь выяснилось, что оно было совершенно незачем. Ну, только что стороны получили удовольствие, одна из сторон, если быть точной, и разошлись по делам.
      Впрочем, напомнила она себе, подобное случалось довольно редко, особенно в последнее время. И Леша был занят и оттого возвращался домой совершенно измотанным, да и она... скажем так, предпочитала уединение.
      Сколько времени это продолжалось? - неделю? больше? Она не хотела вспоминать, сейчас это было ни к чему, напротив, лишь повредило бы ей. Ее теперешней готовности действовать, предпринимать шаги, которые всегда давались с таким трудом, каждый шаг вязок, точно в киселе. После она чувствовала себя измотанной, негодной ни на что. Тем более, на это, на его просьбы, его прихоти, мужские потребности. Не все ли равно чьи, его или другого. Те и другие одинаково утомляют, она никогда и ни с кем не чувствовала себя спокойной и умиротворенной. Как тот же Леша после... сегодня утром. Отчего-то он мог позволить себе отдохнуть и расслабиться, мгновенно выключиться из бешеного ритма жизни, в котором находился с десяток последних лет, получить удовольствие от жизни именно тем способом, что жизнь предлагала ему сама, и снова в бой.
      А она? - почему не получалось у нее?
      Серафима снова села к зеркалу. Вгляделась пристально в свое отражение.
      "Переживаешь?", спросило ее отражение в зеркале.