Берендеев Кирилл
      90х60х90
      По ночам все комнаты черны,
      Каждый голос темен. По ночам
      Все красавицы земной страны
      Одинаково - невинно - неверны.
      И ведут друг с другом разговоры
      По ночам красавицы и воры.
      Мимо дома своего пройдешь
      И не тот уж дом твой по ночам!
      И сосед твой - странно-непохож,
      И за каждою спиною - нож.
      И шатаются в бессильном гневе
      Черные огромные деревья.
      Ох, узка подземная кровать
      По ночам, по черным, по ночам!
      Ох, боюсь, что буду я вставать,
      И шептать, и в губы целовать...
      - Помолитесь, дорогие дети,
      За меня в час первый и в час третий.
      М. Цветаева
      перед началом
      Автомобиль остановился у обочины. Некоторое время люди, находившиеся в нем, просто сидели, лишь по прошествии минуты, задняя дверь со стороны водителя распахнулась. Человек среднего возраста проворно выбрался на неширокую асфальтированную дорогу, ведущую в сторону пансионата, чей панельный блок виднелся сквозь заросли голых березок. Он огляделся, точно не доверяя тому, что видел сквозь тонированные стекла машины.
      Дорога в этот час была пустынна, но, едва пассажир вылез, мимо них, вывернув из-за поворота, проехала на порядочной скорости легковушка. Шум мотора замер вдали, установилась необычайная тишина. В городе о такой приходится только мечтать.
      Лесок, у которого остановился автомобиль, был также безлюден. Вдали, сквозь промокшие от недавнего дождя деревья, виднелись потемневшие груды снега, кое-где он еще не успел сойти. Видеть плавкие, покрытые хвоей и лежалыми прошлогодними листьями сугробы в середине апреля было весьма непривычно; некоторое время вылезший из машины человек смотрел в глубь леска, потом нехотя оторвался от заворожившего его зрелища и, нагнувшись к салону машины, кивнул сидевшим.
      В автомобиле разместилось пятеро людей, четверо из них были одеты как на подбор в одинаковые темные костюмы, фасоном не отличающиеся друг от друга. Сидевший же на заднем сиденьи человек, немногим моложе прочих спутников, серьезно от них отличался. Хотя бы тем, что находился в настоящий момент без сознания.
      Кроме того, висок его рассекал неширокий шрам. Кровь, выступившая из кожи, уже запеклась темною коркой, образовав неширокую борозду длиною около вершка, которая резко выделялась на фоне поблекшего, обескровленного лица. Не выветрившийся до конца сладковатый запах хлороформа, витавшей в салоне машины, подтверждал предположение, что виной нынешней бездвижности молодого человека не только и не столько запекшийся шрам.
      Двое людей в одинаковых костюмах привели молодого человека в чувство. Тут же обнаружилось, что помимо прочего, он еще был скован наручниками. Когда его стали выволакивать из машины, он попытался было сопротивляться, однако, скорее для проформы, нежели по другим причинам.
      Еще раз оглянувшись, выбравшиеся из машины, поволокли молодого человека в лесок. Почва была прокисшей от стаявшего снега и недавнего дождика, и хлюпала под ногами, так что идти приходилось осторожно, старательно выбирая место для каждого следующего шага.
      Когда все трое удалились от машины метров на десять и добрались до первого сугроба, из автомобиля вылез водитель. Он тут же наклонился обратно в салон, услышав голос единственного оставшегося пассажира, усталый голос, отдающий последние распоряжения. И выпрямился снова.
      Увидев, что на него смотрят, он кивнул отошедшей троице. Один из спутников поднял руку к затылку молодого человека.
      Послышался негромкий хлопок.
      Молодой человек постоял еще мгновение неподвижно, пытаясь сохранить хрупкое равновесие, но покачнулся вперед и упал лицом вниз, даже не подняв для защиты руки. Лоб его угодил как раз в край сугроба, невдалеке от которого стояли все трое. На затылке стало медленно расплываться пятно крови, размером с пятикопеечную монету, секунда - и темная струйка потекла вниз по волосам к враз побагровевшему плавкому снегу.
      Стрелявший убрал пистолет, с глушителем обратно в кобуру под мышкой, развернулся и коротко махнул рукой. Затем, склонившись над молодым человеком, осторожно потрогал пульс, после же снял с его запястьев наручники, положив их в карман брюк. И, сопровождаемый спутником, стал выбираться обратно на дорогу.
      Пока они добирались, единственный пассажир машины вынул из внутреннего кармана пиджака трубку сотового телефона, быстро набрал номер и теперь ожидал соединения. Ждать пришлось недолго.
      - Процесс завершен полностью, - произнес он в трубку спокойным размеренным голосом, каким обычно говорят о вещах обыденных, успевших войти в привычку и не вызывать ответной реакции. - Он оставлен у Катуара, на проселочной дороге, невдалеке от пансионата. Обнаружить могут к концу дня, едва ли раньше. Вы можете располагать собой до шести десяти. Наш общий знакомый будет ждать вас в это время у дверей вашей конторы для окончательного расчета.
      Ответная торопливая речь в трубке внезапно прервалась. Пассажир попросту выключил телефон, не став дослушивать ответ до конца. К этому времени все, кто выходил сопровождать молодого человека, уже находились в машине. Оглянувшись, он медленно произнес:
      - Думаю, нам можно не спешить.
      На что получил немедленное согласие сидевших позади. Водитель вырулил с обочины, и медленно развернулся на узкой трассе, стараясь не испачкать новенький автомобиль в придорожной грязи.
      Через десять минут по этой дороге, но противоположном направлении, в сторону станции, проследовал автобус. В том месте дорогу недавно заасфальтировали, поэтому водитель прибавил скорость и немного отвлекся от созерцания ненадолго исчезнувших из-под колес колдобин. Взор его был прикован к следующей остановке, она вот-вот должна была появиться за поворотом.
      - Тебе пора.
      - У? - он ткнулся лицом в шею Серафимы, поцеловал нежно пахнущие волосы. Но она отстранилась.
      - Я серьезно. Посмотри на часы.
      - Не хочу.
      - Леш, ну ты же опоздаешь, в самом деле.
      - Подождут. Шеф обязан опаздывать, иначе подчиненные обнаглеют.
      - Уже без четверти двенадцать. Сейчас машина приедет.
      Алексей поднял голову. Солнце за окном уже ушло из комнаты, освещая лишь широкий подоконник и стоящие на нем горшки с кактусами. Время пролетело незаметно, когда он в предыдущий раз смотрел на окно, тюлевые занавеси наполовину были залиты солнечными лучами, сноп света спускался к кровати, стоявшей в метре от окна, и в нем в ритме регтайма танцевало бесчисленное множество пылинок. Он вздохнул и потянулся:
      - Сима, ты невозможна.
      Она выскользнула из его объятий и пружинисто, точно разбуженная кошка, поднялась, по-прежнему обнаженная. Обернулась, поглядывая на мужа, подошла к окну, смахивая с лица растрепавшиеся волосы; ее гордость.
      Алексей принужденно наблюдал за ней, за тем, как Серафима тянется к халату, как одевает его, медленно, нарочито лениво, томными движениями, как затягивает поясок, завязывает его бантиком: потянет и снова остановится. Халатик не скрывал ее очарования, напротив, скорее, подчеркивал томную грацию, небрежный шик, доставшейся ей с генами от какой-нибудь исчезнувшей в далеком прошлом обольстительной танцовщицы. И конечно, бесподобную фигуру, некогда так пленившую Алексея и волновавшую его и по прошествии пяти лет с начала брака.
      Серафима подбежала к двери, полы халатика едва прикрывали ее колени. Обернулась с порога.
      - Собирайся, хватит нежиться. Я буду ждать тебя к обеду. Не задерживайся и не позволяй своей секретарше так откровенно тебя разглядывать. И помни, ваше общее прошлое, на которое ты так усиленно напираешь - не оправдание.
      Он улыбнулся.
      - Но я...
      - Вставай, - как раз в этот момент с улицы донесся шум подъезжавшего автомобиля. - Ну вот, за тобой уже прибыли.
      Серафима грациозно махнула рукой, точно изображая какую-то фигуру танца, и скрылась в душе, не потрудившись даже прикрыть за собою дверь. С того места, где находилась кровать, было отчетливо слышно, как она задвинула занавесь и открыла оба крана, что-то напевая под нос.
      Тишина с улицы была нарушена призывными гудками: раз-два-три - пауза и еще раз. Что-то вроде условного сигнала. Услышав его, Антон усмехнулся: значит, за рулем Вероника, та самая девица, о видах которой на него, единственного, Сима поминала несколько мгновений назад. Молоденькая двадцатидвухлетняя девушка с вечно голодным взглядом, невысокая, тонкая и хрупкая как тростинка, узкие бедра, едва наметившиеся груди. Ей ее возраста дать непросто, Вероника выглядит совершенно как подросток. И голосок у нее точно не оформился, тонкий, хрупкий, как и его обладательница, едва слышный; по телефону разговаривать невозможно, связь с ней, как через межгород. И одевается точно специально для того, чтобы эту свою озорную мальчиковость фигуры лишний раз подчеркнуть. Носит сплошь все облегающее и обтягивающее: тонкие водолазки, кофточки, неизменные лосины, да и ведет себя соответственно: раскованно, если не сказать, нахально, во всякой компании, какая окажет честь принимать Веронику, норовит этак по-особенному подать себя.
      Да, впечатление определенного рода произвести она умеет. Хотя бы и на него самого. Да и Сима, конечно, приметила это, непонятно только взревновала она его или же просто решила посмеяться....
      Вспомнив слова супруги, Алексей усмехнулся. Но тут же взглянул на часы, висевшие напротив кровати, будто в назидание проводящим в ней неурочное время, и принялся быстро одеваться.
      Натянув рубашку и повязав галстук, он подбежал к окну. "Вольво" стоял напротив входа, сквозь слегка тонированное в легкой дымке лобовое стекло из окна второго этажа, откуда он смотрел, виднелись лежащие на руле тонкие руки, Вероники и рукава синего костюма Германа, его поверенного в делах. Рукава эти нервно двигались, Мельникову вечно не сиделось на месте, вот и сейчас, он, должно быть, сам не отдавая отчета в своих действиях, поигрывал замками "дипломата", потирая блестящий позолоченный металл и пощелкивая по запорам ногтями. Хотя причин для волнения не было никаких, Мельников все равно нашел бы причину для треволнений. Особенно это касалось дел, связанных с подписанием разного рода документов, что ложились в основу долговременного сотрудничества, тут уж педантизм и дотошность, скорее даже въедливость Мельникова не знала границ. Собственно, поэтому Алексей и держал его у себя в штате, - на компетенцию, на профессиональную выдержку этого человека можно было положиться в любом случае.
      Алексей высунулся из окна, холодный не по-весеннему воздух проник в легкие. Он закашлялся от неожиданности, помахал рукой сидящим в машине, крикнул: - Спускаюсь! - и быстро захлопнул створку окна.
      Вероника нагнулась к рулю, показались ее рыжие из-за тонировки волосы, худенькое личико некормленой мученицы с Соловков, глубокие глаза, тонкая сеточка голубых вен под нижними ресницами, веснушки, вновь появившиеся с приходом тепла, тщательно припудренные, но все равно заметные. Конечно, с такого расстояния - метров семь-восемь - он не мог всего этого увидеть, просто представил до мельчайших подробностей знакомые черты ее лица, представил невольно, почти машинально, едва отворотившись от окна. И поспешил с одеванием, готовясь к отъезду.
      Он явственно представлял себе, как в это минуту Герман снова смотрит на часы и тихо произносит про себя: "надо бы поторапливаться", на что Вероника, со свойственной ей легкостью отвечает: "он у нас как всегда" и улыбается безмятежно искрящейся улыбкой, так ей идущей. Мельников, вероятнее всего, снимает очки и в тысячный раз за день протирает их замшевым платочком, что лежит у него в левом внутреннем кармане пиджака, рядом с очечным футляром. Заканчивает с одним стеклом и так же неторопливо, более всего для успокоения собственных нервов - "потому как с молодежью вообще трудно работать", - протирает в четыре движения второе, а затем водружает легкую оправу, обратно на нос. Ему сорок семь, он разведен, и оттого, наверное, что одинок и бездетен, - до невозможности погружен в работу. Насчет своей поседевшей шевелюры он шутит - и такое с ним случается, - раз уж поседел, так не облысею, тонко намекая на своего шефа, который к тридцати двум уже обладает серьезными залысинами, с намерениями оставить на голове лишь легкий пушок волос.
      Через три минуты Алексею осталось лишь выбрать ботинки - "Мейсон" или "Маркс" - и натянуть пальто. Да, часы чуть не оставил на столе, вот что значит спешка, как-никак, "главная деталь" костюма делового человека. Конечно, время ему будет спросить у кого, Герман никогда ничего не забывает, вот вам еще одно его достоинство, да и Вероника, справедливо полагая, что хорошенькие часики являются обязательным украшением хорошенькой женщины, непременно балует свою руку "Лонжином" в золотой оправе. Но интересоваться, который час, у кого-то из своего окружения, да еще на виду - такой моветон компаньоны ему не простят. Алексей схватил "Брегет" со стола, едва не уронив в спешке на пол, и на ходу стал застегивать ремешок.
      Шипение воды в ванной не прекращалось, - Сима твердо решила дождаться его ухода. Тогда он решил на прощание заскочить к ней сам.
      Серафима неподвижно стояла в душе, внимательно разглядывая себя: одна из стенок была зеркальной, сделанная специально по ее заказу. Одна рука неторопливо прогуливалась по груди и животу, точно вымеряя их, другая замерла неподвижно у плеча, ей Сима придерживала волосы, не желая их мочить. На лице сосредоточенное, задумчивое выражение. Ищет возможные недостатки и решает, как быть, если все же найдет.
      Алексея она не слышала, полностью поглощенная собой. Этим он и воспользовался. Аккуратно обхватил ее занавеской, чтобы не намокнуть Серафима вскрикнула от неожиданности и едва не упала в его объятия, - и торопливо поцеловал в губы. И тут же отскочил, боясь быть облитым в отместку за неожиданность.
      - Сумасшедший, - донеслось из занавески. - Промокнешь сейчас же, если уже не промок. Ты в пальто?
      - Уже одеваю. Все, я побежал.
      - Не задерживайся. И... - Серафима неожиданно замолчала на полуслове.
      - Не задержусь, - Алексей хлопнул по занавеске, из которой его супруга не спешила выпутаться, и заспешил к лестнице на первый этаж. Вслед ему донеслось убежденное:
      - Точно сумасшедший.
      Затем вода стихла. Уже спускаясь, он услышал:
      - И не забудь взять Ивана.
      Точно зонтик или бумажник. Это Серафима напомнила о его телохранителе.
      Ничего не поделаешь, воспитание. Супруга ему досталась из высших слоев общества, что тогдашнего, что теперешнего, так что издержки воспитания ему, как уроженцу семьи совслужей, были более чем очевидны. Как очевидно было и то, что заложенные несколькими поколениями, - а у нее еще в старое время родители поминали предков дворянского сословия - "сливок общества" методы общения и обращения неискоренимы в принципе. В особенности чисто интуитивное умение делить на "господ" и "людей", а среди первых отличать тех выскочек, "лавочников", кто только недавно выбрался из грязи в князи и теперь норовит сравняться с теми, за кем почетное звание людей из высшего света закреплено автоматически.
      К числу этих "лавочников" Алексей с полным правом мог отнести и себя. Правда, он старался называть себя иначе, а именно: self-made men, так куда эффектнее и не столь вызывающе откровенно. Тем более что именно с лавок, с торговли барахлом, ширпотребом и началось его восхождение. Это уже потом, в качестве главного приза, он получил одобрение своей кандидатуры, как нового члена семьи Серафимы, которая решилась признать в нем "своего" и отдать единственную дочь этому выскочке.
      А он добился даже большего - участия их капиталов в его новых предприятиях, столь велик оказался кредит доверия, что был выдан ему шесть лет назад. И теперь, с этими капиталами, мог хоть ненадолго почувствовать себя равным тем, кто был на этой ступени изначально, с самого рождения. Не просто перенимать манеры своей супруги, которые порой считал нелепыми, порой архаичными, но и порой на подсознательном уровне чувствовать саму необходимость их безукоризненного выполнения и следования всем установленным традициям, которые, практически стершись за последнее время, все же упорно продолжали жить и находить своих последователей. В основном, в новом поколении, пришедшем на смену тем ниспровергателям, что хозяйничали в стране в период "первоначального накопления капитала". Поколению, которое он мог не без особой гордости, назвать своим.
      Алексей спустился по лестнице, сунул ноги в первые увиденные им ботинки, кажется, мейсоновские, схватил с вешалки пальто, и, хлопнув дверью, выбежал на улицу.
      Сима могла бы и не беспокоиться: Иван, точно привидение, сидел на заднем сиденьи "вольво" и тихо улыбался. Видимо, растерянному виду Алексея, никак не ожидавшего его увидеть и несколько остолбеневшего.
      - Всем доброе утро, - Алексей сперва пожал руку Герману, ни с того, ни с чего пересевшему на заднее сиденье, к телохранителю, затем Ивану. Телохранитель всегда подавал ладонь нерешительно, точно боясь, что протянутая ему рука внезапно исчезнет, а его попытка рукопожатия окажется лишь поводом для острот начальства. Потому и, поздоровавшись, старался быстро убрать руку, будто показав непристойный жест. - Прошу прощения за небольшую задержку, - и добавил:
      - Холодновато сегодня все же. Градусов пять не больше. Как будто и не апрель.
      Вероника пожала плечами, Герман, однако, решился объяснить случившуюся перемену им своей диспозиции и негромко произнес:
      - Мы немного опаздываем, застряли минут пятнадцать в пробке. По всей видимости, придется наверстывать.
      В том смысле, что Мельников не может сидеть на переднем сиденьи во время езды на скорости за шестьдесят: не то какая-то фобия, не то просто слабый желудок. Алексей ни разу не решился выяснить, что именно.
      Пока Алексей усаживался на сиденье, машина начала разворачиваться на гаревой дорожке в сторону автоматических въездных ворот. Те стали вальяжно расходиться в стороны, выпуская беспокойную машину. Вероника едва не поцарапала левое крыло, когда проскакивала в расширяющийся створ, точно вела "Арго" меж Симплегад.
      Уже через сорок секунд в ход была пущена пятая передача, скорость возросла до ста километров, а затем и перевалила за первую трехзначную отметку. Благо, свободное от машин шоссе позволяло выжимать из машины всю, заложенную в нее инженерами крупнейшей шведской компании, мощь.
      Алексей отвлекся от созерцания рук Вероники, стремительно меняющих курс машины и продолжающих увеличивать и без того немаленькую скорость. Обернувшись, он спросил:
      - Как же ты угадал со временем?
      Иван не успел ответить.
      - Это я ему позвонила, - донесся тонкий голосок.
      - Зачем?
      Вероника пожала плечами:
      - Разве я сделала что-то не так?
      - Да нет, почему же. Вот только, зачем мне сегодня нужна охрана, я не представляю.
      - Никогда не помешает. Как я понимаю, телохранитель, во-первых, придает уверенности охраняемому, а, во-вторых, повышает значимость последнего в глазах того, с кем ему предстоит вести переговоры.
      - Ты лучше на дорогу смотри, а не на меня, - хотя, по большому счету, ему было приятно именно последнее.
      Вероника фыркнула.
      - Я так и делаю, - и тут же подрезала самосвал.
      Сзади послышался протяжный скрип тормозов тяжелой неповоротливой машины, запоздалый гудок. Иван досадливо хлопнул себя по лбу:
      - Лучше бы я сел за руль.
      Алексей хохотнул, чувствуя в себе какой-то детский восторг, разом охвативший его, не то от быстрой езды, не то от приятной компании, которую справедливо считал "своей".
      - Я так и думал. Но она все равно быстрее водит, так что не обессудь.
      - Вероника, за сколько времени вы сумеете добраться? - Мельников спрашивал, не отрывая взгляда от серого в крапинку потолка машины.
      - От силы полчаса, Герман Романович, мы сейчас на МКАД выберемся, она хлопнула себя по карману куртки и обернулась назад. - У кого-нибудь сигареты найдутся?
      Алексея она оставила про запас. Хотя наверняка знала, что позади нее сидят убежденные противники "легкого наркотика".
      Ее шеф пожал плечами и полез в карман.
      - Послал же мне Господь курящую секретаршу. Ника, ты вводишь меня во искушение.
      Однако же в кармане ничего не обнаружилось. Всю дорогу его не покидала уверенность в том, что он что-то забыл, и вот теперь стало понятно, что именно.
      - Ладно, тогда я на секундочку, раз уж у нас так неудачно сложилось.
      Визжа тормозами, машина остановилась у коммерческой палатки, хлопнула дверь, послышалось ритмичное "цок-цок" каблучков. Вероника выскочила из "вольво", несмотря на всеобщие протесты и побежала к ларьку, на ходу вытаскивая кошелек.
      В салоне воцарилось молчание, тем более ощутимое, что за мгновение до этого, разговор достиг своего апогея. Мельников беспокойно выглянул в окно, его пальцы зажили собственной жизнью, вновь отстукивая быструю мелодию на крышке "дипломата". Иван откинулся на сиденье и опустил стекло, выкидывая какой-то мусор из кармана. Сам Алексей нервно зевнул, стараясь сдержать себя и не смотреть в боковое стекло, туда, где Вероника торопливо расплачивалась за купленные пачки. Спустя несколько секунд снова послышалось "цок-цок", дверь открылась. Алексей увидел пушистые темно-серые лосины и, до уровня груди, светлый свитерок под яркой трехцветной курткой олимпийской сборной России. Через мгновение Вероника нагнулась, одновременно протягивая Алексею пачку "Сити", ее худенькое личико озорно улыбалось совершенной операции. Она села на сиденье, стремительно заводя машину и, выруливая на проезжую часть к недовольству тех, кто вынужден был тормозить, уступая дорогу новому ездоку.
      - Соскучиться, я надеюсь, не успели? Алексей, эта марка тебе подойдет, а то "Данхилла" не было? - ответить он не успел, последовала новая фраза: И помоги, пожалуйста, снять куртку, а то я совсем запарилась.
      И это при том, что скорость движения "вольво" стремительно подбиралась к сотне.
      Серафима еще только сушила волосы, когда зазвонил телефон. К этому времени солнце окончательно покинуло спальню, комната сделалась обыденно тусклой, точно разом утратила все прежние краски утра.
      Бросив фен на так и не убранную кровать, она недовольно тряхнула волосами, заранее предчувствуя имя звонившего и те слова, с которыми он в первую очередь обратится к ней. Не то, что этот человек был ей неприятен, может даже, напротив, но намечаемый разговор не оставлял иной возможности, кроме как обмен резкими фразами, особенно с того конца провода. Сняв трубку с аппарата, выполненного в традициях начала века, с давно позабытым дисковым набором, и потому не слишком привечаемого, она убедилась в том, что не обманулась в дурных предчувствиях.
      - Слушаю.
      - Это Павел. Сима, Алексей здесь, попроси его подойти на минуточку.
      Молчание продлилось секунд пять. Серафима побарабанила пальцами по столешнице, исполнив некий мотивчик и глубоко вздохнула, прежде чем ответить.
      - Он уехал только что. Минут десять назад, не больше.
      - Куда, в Икшу? - он мог бы и не уточнять, расписание Алексея ему было известно, как и Серафиме.
      - Да.
      Павел не услышал, почувствовал ее ответ.
      - Ах ты, черт! - ее собеседник позволил себе ругнуться и стукнуть кулаком по чему-то твердому, должно быть, крышке стола, так что в трубке задребезжало. Резкий звук заставил Серафиму вздрогнуть всем телом и непроизвольно сжаться. - Ты же сама уверяла меня, что он не будет спешить, поедет через час, никак не раньше.
      Она снова молчала. Павел не выдержал.
      - Так, да?
      - Да, прости, я здесь не при чем. Он сорвался ни с того, ни с чего, начал собираться.... Машина пришла раньше времени или у него снова что-то в записях перепутано. Ты же знаешь, Паш, у Алексея в голове ничего не держится, - она говорила быстро, глотая слова, едва не первое попавшееся, что приходило ей в голову. Говорила и нервно крутила телефонный шнур свободной рукой. Только имя мужа выговорилось с некоторым трудом. Она никогда не называла супруга полным именем, как Павел, только сейчас, в угоду ему, Серафима произнесла именно "Алексей".
      - Знаю, - неохотно выговорил он.
      - Ну, а когда пришла машина, он подхватился и полетел. Я даже не успела...
      - Кто с ним был?
      - Как я и говорила: поверенный, Мельников, ты его помнишь, Алексей, она снова испытала неудобство, - при тебе его пригласил. Ну и секретарша, конечно.
      - Стандартный набор, - произнес Павел и как-то неожиданно замолчал.
      Пауза продлилась довольно долго.
      - Паш, а это серьезно? - в трубке что-то щелкнуло. Серафима испуганно отпустила шнур.
      - Не знаю, - довольно резко отозвался он. - Пока не знаю, - и тут же добавил. - Может, ты подъедешь, пока я буду эти дела делать?
      - Я? - что-то внутри у нее похолодело от этой неожиданной, но вполне предсказуемой просьбы. Новое предчувствие? - она не знала верного ответа, пока не знала. - Нет, я.... Но зачем?... Подожди, Паш, а договор, с ним-то что?
      Недовольство на том конце провода не обозначенное словами, она почувствовала буквально кожей. Павел негромко кашлянул и пробормотал:
      - Посмотрим, посмотрим. Как получится. Теперь, как ты сама понимаешь, я не могу быть настолько уверен. Тем более, что с другой стороной мне давно уже не приходилось общаться тет-а-тет, я же говорил тебе. Так что...
      В этот момент связь прервалась. Не то Павел сам дал отбой, не то что-то случилось с линией. Серафима медленно вернула поблескивающую золотом трубку на рычаги, - телефон тренькнул в ответ, - и повернулась к кровати. Взяв в руки фен, и так и не включив, с минуту, если не больше, просто стояла недвижно, разглядывая его со всех сторон. Ей на какое-то мгновение показалось, что она сжимает в пальцах рукоять тяжелого пистолета, непонятно зачем; странное это ощущение продлилось совсем недолго исчезнув так же неожиданно, как и появилось.
      Некоторое время Серафима еще прислушивалась, не зазвонит ли телефон. Но звонка не было. Тогда она сама подошла к телефону, набрала номер, торопливо тыкая пальцами с длинными ногтями в круглые отверстия диска, по привычке пытаясь, всякий раз нажать, а не крутить.
      - Павел, может, ты сам подъедешь? Ну, хоть на полчасика, - почти умоляюще произнесла она и тут же одернула себя. После паузы добавила: - А то я начинаю нервничать.
      На том конце линии помолчали недолго.
      - Сейчас не получится. Никак. Извини.
      - Тогда, может, завтра. Скажем, ближе к вечеру, если тебе удобно.
      - Не знаю. Не могу сказать. Ты сейчас мне задачу поставила, не приведи Господи. Я просто сбит с толку, даже не знаю, как мне вообще за дело взяться, с какой стороны.
      - Но я же говорила тебе, - торопливо начала она снова, подозревая, что именно от произнесенных теперь слов зависят дальнейшие действия собеседника. - Я ни сном, ни духом. Алексей сам до последней минуты не подозревал, вел себя как обычно, никуда не спешил. И тут на тебе, приехали... - Серафима помолчала, но, не слыша реакции Павла, продолжила: Ты же знаешь, я ведь сама предупредила тебя, если будут какие изменения, сообщу в первую очередь. Зная Алексея...
      - Могла бы сразу позвонить, - наконец произнес он, немного спокойнее.
      - Ты просто меня опередил. Я собиралась, но не могла же я сразу...
      - Ладно, я понял. Понял. Подумаю, можно ли что теперь сделать. Потому как...
      Она его перебила:
      - Пожалуйста, попробуй, - Серафима хотела что-то добавить, но так и не решилась произнести вслух, а потому просто повторила: - Пожалуйста.
      И замолчала, вслушиваясь в тишину, установившуюся на том конце трубки. Ей и хотелось, и не хотелось, чтобы он приехал. Потому как, если приедет, значит, дела пошли столь неудачно, что все откладывается до следующего раза. А она еще сама не могла понять, нужен ли ей этот следующий раз, или уж лучше все пускай решается именно сегодня.
      Голос, наконец, отозвался. И отдавал холодным позвякиванием металла.
      - Хочу тебе напомнить, что это уже второй раз. Второй. Мне кажется, ты чего-то и в этот раз не договариваешь.
      - Но я...
      - В прошлый раз было то же самое.
      - Нет, в прошлый раз я сама тебя предупредила. Ты просто не успел выехать. Если бы ты сразу выехал, как я сказала, тогда бы у тебя все получилось, - пробормотала она, вслушиваясь в нетерпеливые нотки собеседника.
      - У нас, - поправил он. - Не так здорово действовать, когда дело в минутах. Ты их мне не дала, - но он уже остыл. И добавил спокойно: - Я сейчас звонил Алексею, он что, не захватил свой сотовый?
      - Захватил, - внезапно Серафима почувствовала озноб. Но не холодный, а какой-то теплый, почти приятный. И добавила: - Точно. Может, ты все же приедешь?
      - Значит, забыл зарядить. Или выключил, - Павел ее не слушал. - Может, и так. Счастливые часов не наблюдают.
      На этом связь снова прервалась.
      Положив телефон на базу, Павел, поджав губы, с полминуты просто сидел за столом, смотря сквозь стекло в окна соседнего дома. Ничего примечательного видно не было, большая часть из них была либо закрыта от солнца жалюзями, либо тонирована, узнать, что же происходит внутри, ему было не суждено. Да и едва ли интересно, обычный конторский дом, копия того, в котором находился он сам.
      Он с трудом заставил себя оторвать взгляд от ничем не примечательного зрелища, вернуться в кабинет. К насущным проблемам, которые только еще предстояло решить, чем быстрее, тем лучше. И сегодня, промедление принесет лишь новую порцию неприятностей.
      Павел машинально вынул из лежащей перед ним пачки сигарету, не глядя, выдвинул ящик стола, в котором должна была лежать его зажигалка. Что-то глухо стукнуло о борт - он слишком резко выдвинул ящик - глухо и тяжело, от неожиданного этого звука он вздрогнул и опустил взгляд.
      В ящике лежал пистолет. Черный, поблескивающий вороненой сталью "Вальтер", ствол которого был направлен, через деревянный борт ящика, ему в живот. Он осторожно вынул пистолет, неловко взяв его в руку, оказалось, что он много легче, чем полагал его внешний вид.
      И куда безопаснее. Обычная зажигалка, подаренная на его день рождения, две недели назад, подчиненными, точно нарочно предложившими ему этот подарок в качестве основного, наряду со стандартной бутылью гжельской водки и золотыми запонками.