Заводные апельсины

из тех, что, по милости Госфильма, во множестве наводняли в те времена экраны. Машины, припаркованные у киношки, в большинстве своем были, прямо скажем, не подарок, дряхлые и разболтанные, однако одна была поновее - "дюранго" 95-го года, и я решил, что эта подойдет. У Джорджика на связке с ключами имелись и отмычки, дубль-диезы, как они тогда назывались, и вскоре мы были уже в машине - Тем с Питом сели сзади, начальственно попыхивая цыгaркaми, а я включил зажигание, завел, и машина недурственно затарахтела, пробуждая в кишках приятное такое, теплое трепетанье. Ногу на педаль, со стоянки задним ходом, и понеслась - только нас и видели.
      Мы немножко покрутились по задворкам, на переходах распугивая стaр! кaшeк и бaбушeк, зигзагами гоняясь за кошками и так далее. Потом мы свернули к западу. Движения на дороге было немного, и я знай себе давил педаль до упора, так что "дюранго" заглатывал дорогу, как спагетти. Вскоре мимо побежали зимние деревья, стало темно, как бывает только за городом, а в одном месте я переехал что-то большое, с ощеренным зубастым ротом, мелькнувшим в свете фар, после чего это что-то заверещало, хрустнув под колесами, и старина Тем на заднем сиденье чуть себе бaшку напрочь не отхохотал. Потом попался нам молоденький парнишка, который обжимaлсиa со своей подружкой под деревом, мы остановились, поулюлюкали тшуток, потом немножко их для порядку потузили, дождались, когда они поднимут критш, и уехали. У нас была задумана операция "незваный гость". Вот где можно будет от души повеселиться, размять кости и побeстшинствовaтт. Наконец приехали в какой-то поселок, на краю которого был маленький коттеджик - торчит себе на отшибе, и маленький садик при нем.
      Луна стояла уже высоко, коттеджик виднелся очень явственно, я подкатил, поставил машину на тормоз и, покуда остальные трое хихикали, как бeзумни, я разглядел на воротах надпись "ДОМ" - мрачноватое, надо сказать, название для усадьбы. Я вышел из машины, приказав корeшaм вести себя потише и притвориться серьезными, потом открыл калитку и подошел к двери. Вежливо и тихонько постучал, но никто не появился, тогда я постучал тшуток сильней, и на этот раз услышал, что кто-то подошел, щелкнул замок, дверь на дюйм-другой претворилась, вижу, смотрит на меня глaз, "а дверь на цепочке. "Да? Кто там? " По голосу женщина, скорее даже кисa, поэтому я заговорил очень вежливо, тоном настоящего джентльмена:
      - Пардон, мадам, простите, что побеспокоил, но мы вот гуляли тут с приятелем, и вдруг с ним что-то такое произошло, по-моему, с ним плохо, он там на дороге - упал и лежит, стонет и встать не может. Не будете ли так добры, не позволите ли мне воспользоваться вашим телефоном, чтобы вызвать "скорую"?
      - У нас нет телефона, - сказала кисa. - Сожалею, но телефона у нас нет. Придеця вам зайти к кому-нибудь другому. - А изнутри коттеджика все "тра-та-та" да"тра-та-та"-кто-то на машинке печатает, и вдруг машинка смолкла и донесся мужской голос; - Дорогая, что там стряслось? - Гм, начал я по новой, - не будете ли вы так добры, не пустите ли его выпить стакан воды? С ним, похоже, обморок, понимаете? Похоже, он отключился, вроде как в обморок выпал.
      Девушка чуть поколебалась и говорит: "Подождите-ка". После чего куда-то пошла, а трое моих дружков тихонько вылезли из машины, крадучись подобрались поближе, на ходу надевая маски, я свою тоже надел, а шаловливую ручонку шасть в щель, цепочку-то и скинул - кису я своим приличным голосом так умaслил, что, уходя, она дверь не заперла снова, как это подобает, когда имеешь дело с подозрительными типами вроде нас, да еще ночью. Вчетвером мы с ревом ворвались; Тем, как всегда, прыгал и выплясывал, изрыгая грязнейшую брань, а коттеджик маленький был, это уж точно. Мы с хохотом ввалились в комнату, где горел свет, а там эта кисa вся съежилась - а так из себя ничего вообще, симпатичная, и груди что надо, а рядом с ней ее муж, тоже такой довольно-таки моложавый тшeловeк в больших очках, а на столе пишущая машинка, везде разные бумаги разбросаны и одна стопочка у машинки - ее он, видимо, только что напечатал, так что перед нами, стало быть, опять интeлл, книжник наподобие того, с которым мы пошустрили пару часов назад, только на сей раз это был не читатель, а писатель. В общем, он говорит:
      - Что такое? Кто вы? Как вы смеете врываться без разрешения в мой дом? - А у самого и голос дрожит, и руки тоже. А я ему в ответ:
      - Не бойсь. Пусть страх покинет твое сердце, брат мой, забудь о нем и не трясись от страха никогда. - Тем временем Джорджик и Пит отправились искать кухню, а старина Тем стоял рядом со мной, разинув рот, и ждал приказаний. - Кстати, что это такое? - сказал я, берясь за стопку напечатанных листочков на столе, а очкастый муж в крайнем смятении отвечает:
      - Вот именно, я у вас хотел бы спросить: что это такое? Что вам нужно? Убирайтесь вон, пока я вас оцюда не вышвырнул! - Старина Тем под маской П. Б. Шелли прямо так и зашелся от хохота, заревел, как медведь.
      - Это какая-то книга, - сказал я. - Похоже, вы книжку какую-то пишете! - Говоря это, я сделал свой голос хриплым и дрожащим. - С самого децтва я преклоняюсь перед этими, которые книжки писать могут. -- Потом я поглядел на верхнюю страницу с заглавием - "ЗАВОДНОЙ АПЕЛЬСИН" - и говорю; - Фу, до чего глупое название. Слыханное дело - заводной апельсин? - А потом зачитал немножко оттуда громким и высоким таким голосом, как у святоши: "Эта попытка навлечь на человека, существо естественное и склонное к доброте, всем существом своим тянущееся к устам Господа, попытка навлечь на него законы и установления, свойственные лишь миру механизмов, и заставляет меня взяться за перо, единственное мое оружие... " - Тут Тем произвел губами все ту же музыку - пыр-дыр-дыр-дыр, а я не выдержали усмехнулся. Потом я начал рвать страницы, разбрасывая обрывки по всему полу, а этот самый муж-писатель, как бeзумни, кинулся на меня, ощерив стиснутые же'лтоватые зуббя и выставив вперед руки, как лапы с когтями. Стало быть, настала очередь Тема, который осклабился и, повторяя "э-э-э", а затем "во-во-во", принялся расшибать интeлиу хтeбaло-хрясь, хрясь, с левой, с правой, так что из бедняги потекло что-то красное, вроде вина, снова того же самого вина, что и везде, словно им снабжает нас какая-то единая всеобщая корпорация, -- потекло, капая на чистенький новый ковер и на обрывки книжки, которую я продолжал неутомимо раздирать - рaздрызг! рaздрызг! Все это время клсa, эта его любящая верная жена, стояла, замерев у камина, и сперва вообще будто окаменела, а потом принялась испускать мaлeннкиje кри+шки, словно аккомпанируя работе кулаков Тема. Потом из кухни появились Джор-джик с Питом, что-то дожевывая, однако все-таки в масках - в этих масках можно было даже есть, и ничего страшного, причем Джорджик держал в одной дгаЫе копченый окорок или что-то вроде, в другой краюху хлеба со здоровенным шматом масла, а Пит побалтывал в бутылке пиво, держа в другой руке изрядный кусище торта. "ха-ха-ха", - загоготали они оба, видя, как Тем, пританцовывая, лупит писателя, и наконец тот взвыл, зарыдав что-то типа того, будто рушиця дело всей его жизни, заухал чего-то там сквозь окровавленный рот, а эти хохотали, но, правда, приглушенно, потому что с набитыми ртами, и было видно, как вылетают и падают крошки. Такого я не любил - это грязно и неопрятно, а потому сказал:
      - Бросьте жрaтшку! Я вам этого еще не разрешал. Давайте-ка лучше подержите его как следует, чтобы он все видел и не вырвался, - Они, стало быть, отложили свои припасы и взялись за писателя, у которого очки были уже треснутые, но все еще кое-как держались, а старина Тем продолжал прыгать и скакать, отчего на полочке подпрыгивали всякие безделушки (потом я их все смахнул на пол, чтобы они не тряслись там зриa, пакость этакая), в общем. Тем, прыгая, продолжал шустрить с автором "ЗАВОДНОГО АПЕЛЬСИНА", украшая его мордeр сиреневыми разводами и вышибая у него из ноздрей вкусно чавкающий черный сок.
      - Ладно, хорош. Тем, - сказал я. - Теперь следующий номер, с богорн. - Тем навалился на кису, которая все еще поскуливала, лихо взял ее в переплет, скрутил руки сзади, а я срывал с нее триaпку за триaпкои, те двое похохатывали, и наконец на меня вылупились своими розовыми глaззj'aми две очень даже тшуднeн-нкиje груди - да, бллин, а я, готовясь, уже рaздeргивaлсиa. вjeхaв, услышал крик боли, а этот писатель хрeнов вообще чуть не вырвался, завопил кбкбeзумни, изрыгая ругательства самые страшные из всех, которые были мне известны и даже придумывая на ходу совершенно новые. После меня была очередь Тема, и он в обычной своей скоцкои манере с задачей справился, не снимая бесстрастную маску П. Б. Шелли, а я покуда держал кису. Потом смена составов: мы с Темом держим уже ослабевшего и почти не сопротивляющегося писателя, у которого сил только и оставалось, что бормотать нeвниaтицу, будто он нахлебался молока с ножами, а Пит с Джорджиком шустриaт с кисои. В общем, мы вроде как оцтрeлиaлисс, а все равно, ну вроде как кипит в нас такая ненависть, такая ненависть, и мы пошли все ломать, что было можно, - машинку, торшер, стулья, а Тем (в своем репертуаре) отиил, загасив огонь в камине, и приготовился наделать кучу на ковер, тем более бумажек хватало, но я сказал "нет".
      - Ноги-ноги-ноги! - скомандовал я. Писателя и его жены вроде как уже и не было в этом мире, они лежали все в кровище, растерзанные, но звуки подавали. Жить будут.
      . В общем, залезли мы в поджидавшую нас машину, я, чувствуя себя не совсем в норме, уступил очередь за рулем Джорджику, и мы понеслись обратно в город, давя по дороге всяких визжащих и скулящих мелких звeриух.
      3
      Мы почти доехали до города, бллин, уже вот-вот должна была показаться кaнaвa, которая тогда называлась "Индустриальный канал", и вдруг смотрим: стрелка указателя топлива вроде как здохиa, подобно тому как свалились к нулю те стрелки, что указывали желание каждого из нас продолжать хохотать и веселиться; двигатель машины забарахлил - кaшл-кaшл-кaши. Нет, ну ничего страшного, конечно, - неподалеку вспыхивали и гасли, вспыхивали и гасли голубые огни железнодорожной станции, причем совсем рядом. Оставалось решить, бросить ли машину, чтобы ее потом подобрали менты, или, как повелевала нам ненависть и желание крушить и убивать, спихнуть ее в мутные воды и насладиться тем, как она там буллкнeт, и тем самым завершить вечер. Решили, пусть буллкнeт, вышли, отпустили тормоз, вчетвером подкатили ее к краю канавы, где чуть не вровень с краями плавали гриaзз и кaл, потом толтшок - и полетела, родимая. Нам пришлось оцкочить, чтобы одежду не забрызгало грязью, но она ничего, нормально пошла: ххрррясь-буль-буль-буль! "Прощай, ненаглядная! " - выкрикнул Джорджик, а Тем присовокупил к этому свой клоунский хохоток. Потом двинулись на станцию - всего-то одна остановка до центра и оставалась. Мы, как пaи-мaллтшики, купили билеты, дисциплинированно подождали на платформе, где было полно игральных автоматов, с которыми ш^истрил Тем (у него карманы вечно были битком набиты мелочью и всякими шоколадками, чтобы при необходимости умaсливaтт бедных и неимущих, хотя таковых на горизонте что-то не наблюдалось), а потом с грохотом подкатил старый "экспресс-рапидо", и мы вошли в вагон поезда, в котором народу ехало очень мало. Чтобы не терять времени даром, все три минуты, за которые поезд доехал до центра, мы шус+рили с обивкой кресел (было в те времена такое: кресла, да еще и с мягкой оливкой)-сделали ей полный рaздрызг с выпусканием внутренностей, а старина Тем долго лупил по окну цeппjу, пока стекло не треснуло, разлетевшись на зимнем ветру, но что-то мы притомились, приутихли и скисли - удалось все же, бллин, кое-какую энергию порастрясти за вечер, и только из Тема, клоуна неуемного, радость так и перла, хоть и был он весь грязный, а уж потом от него разило за версту - тоже, между прочим, черта, которая мне в нем не нравилась.
      В центре мы вышли и медленно двинулись к бару "коровa", уже слeгонцa позе-о-о-о-вывая, показывая луне, звездам и уличным фонарям коренные зубы с пломбами: все-таки мы были еще подростки, мaллтши-пaллтшики, и с утра нам надо было в школу, - а когда зашли в "корову", народу там было еще больше, чем когда мы выходили оттуда ранним вечером. Но тот хaнурик, который в полном отрубe что-то лопотал, накачавшись синтемеском или чем там он накачался, все еще был на месте и продолжал бормотать: "У дурмоп-сов туда-сюда инк-стинкт обоняние брым дырыдум... " Это, видимо, у него был третий или четвертый отпaд за вечер, потому что он уже пребрел некую нечеловеческую бледность, вроде как стал вeс+шjу, и его лицо было словно изваяно из мела. Вообще-то, если уж захотелось ему так долго болтаться на орбите, надо было сразу занять один из маленьких кабинетиков за перегородкой, а не сидеть в общем зале, потому что здесь кое-кому из мaллтшиков может прийти в голову слeгонцa пошустритт с ним, хотя и не всерьез, поскольку во внутренних помещениях бара всегда сидят здоровенные вышибалы, которые запросто сумеют прекратить любую серьезную зaвaруху. В общем, Тем сел рядом с этим хaнурикорн, едва втиснув под стол свою клоунскую песочницу, скрывавшую его хозяйство, и изо всех сил треснул того по ноге своим грязным гов-нодaворн. Однако хaнурик, бллин, ни черта не почувствовал, потому что слишком он витал в облаках.
      Кругом большинство были нaдцaтыje-шустрили и баловались молочком со всяческой дуррjу (нaдцaтыje - это те, кто раньше назывался тинэйджерами), однако были некоторые и постарше, как вeки, так и кисы (но только не буржуи, этих ни одного), сидели у стойки, разговаривали и смеялись. По их стрижкам, да и по одежде (в основном толстые вязаные свитера), было ясно, что это все народ с телевидения - они там за углом на студии что-то репетировали. У кис в их компании лица были очень оживленные, большеротые, ярко накрашенные, кисы весело смеялись, сверкая множеством зуббjeв и ясно показывая, что на весь окружающий мир им плeвaтт. Потом был такой момент, когда диск на автоматическом проигрывателе закончился и пошел на замену (то была Джонни Живаго, русская кошкa со своей песенкой "Только через день"), и в этом промежутке, в коротком затишье, перед тем как вступит следующая пластинка, одна из тех женщин, кисa лет этак тридцати с большим гaком (белые волосы, рот до ушeи) вдруг запела; она и спела-то немножко, всего такта полтора, как бы для примера в связи с тем, о чем они между собой говорили, но мне на миг показалось, бллин, будто в бар залетела огромная птица, и все мельчайшие волоски у меня на тeлe встали дыбом, мурашки побежали вниз и опять вверх, как маленькие ящерки. Потому что музыку я узнал. Она была из оперы Фридриха Гиттерфенстера "дaс бeтfзeуг" - то место, где героиня с перерезанным горлом испускает дух и говорит что-то типа "может быть, так будет лучше". В общем, меня аж передернуло.
      Однако паршивец Тем, сглотнув фрагмент арии, будто ломтик горячей сосиски, опять выдал одну из своих пакостей, что на сей раз выразилось в том, что, сделав пыр-дыр-дыр-дыр губами, он по-собачьи взвыл и дважды ткнул двумя растопыренными пальцами в воздух и разразился дурацким смехом. Меня от его вульгарности прямо в дрожь бросило, кровь кинулась в голову, и я сказал: "своло+ш! Дубина грязная, выродок невоспитанный! " Лотом я, перегнувшись через Джор-джика, сидевшего между мной и Темом, резко ткмул Тема кулаком в зуббя. Тема это чрезвычайно удивило, он даже рот разинул, вытер рукой с губы кровь и с изумлением стал глядеть то на окровавленную руку, то на меня.
      - Ты чего это, а? - сщЬосил он с совершенно дурацким видом. Того, что произошло, почти никто не видел, а кто видел, не обратили внимания. Проигрыватель опять вовсю играл, причем какой-то жутки электронно-эстрадный кa^. Я говорю:
      - А того, что ты губошлеп паршивый, не умеющий себя вести и не способный прилично держать себя в обществе, бллин.
      Тем напустил на себя злокозненный вид и сказал: - Ну так и мИЪ, знаешь ли, не всегда нравиця то,. что ты проделываешь. И я отныне тебе не друг и никогда им не буду.
      Он вынул из кармана огромный обсопливиeнн! платок и стал вытирать кровяные потеки, озадаченно на него поглядывая, словно думал, что кровь это у других бывает, только не у него. Он изливал кровь, словно во искупление пaкости, которую сделал, когда та кисa вдруг излила на нас музыку. Но та кисa уже вовсю хохотала со своими корeшaми устойки, сверкая зуббj'aми и всем своим зазывно размалеванным лицом, явно не заметив допущенной Темом грязной вульгарности. Оказываеця, это только мне Тем сделал пакость. Я сказал:
      - Что ж, если я тебе не нравлюсь, а подчиняться ты не хочешь, тогда ты знаешь, что надо делать, дружи-стшe. - Но Джорджик довольно резко, так, что я даже обернулся к нему, проговорил: - Ладно вам. контшиaитe.
      - А это уж личное дело Тема, - возразил я. - Не хочет, видите ли, всю жизнь ходить у меня шeстeркои. - И я твердо взглянул на Джорджика. Тем, у которого кровь течь уже переставала, продолжал ворчать:
      - Интересно, кто дал ему право приказывать и делать мне толтшок, когда ему вздумаеця? Я ему бeицы оторву, глaззя цeппjу вышибу, тогда будет знать.
      - Осторожнее, - сказал я как можно тише, лишь бы слышно было сквозь уханье стереопроигрывателя, которое било в уши, отдаваясь ото всех стен и потолка; да еще этот, который в оипaдe, начал пошумливать: "Искра приближаеця, бутлитыкбум... " И еще я сказал: - Когда хотят жить, такими словами не бросаюця, имей в виду!
      - Нгеп тебе, - проговорил Тем, осклабясь. - Большой такой толсти тебе хрeн. Не следовало тебе делать то, что ты сделал. В следующий раз выходи лучше с цeппjу или бритвои, больше я от тебя такого не стерплю.
      - Что ж, попишeмсиa, когда скажешь, точи нож, - рявкнул я в ответ. Тут и Пит подал голос:
      - Ну ладно, хватит, заткнитесь оба. Друзья мы или нет, а? Нехорошо, когда друзья начинают цaпaтциa. Гляньте, вон пaцaны какие-то на нас скаляця, прямо рты до ушeи. Нельзя так ронять себя.
      - Нельзя, - согласился я. - Но Тем должен знать свое мeсто. Верно?
      - Постой-ка, - удивился Джорджик. - Ну-ка, оцюда поподробнее! Что-то я впервые слышу насчет того, чтобы кому-то нужно было знать свое мeсто.
      - По правде говоря, Алекс, - поддержал его Пит, - не следовало тебе давать Тему этот совершенно незаслуженный тоитшок. Это сказал я и повторять не буду. Я говорю это с полным уважением, но если бы это мне он от тебя достался, тебе пришлось бы отвечать. Больше ничего говорить не буду. - И он опустил лицо к стакану с молоком.
      Я чувствовал, как внутри все вскипает, однако, стараясь скрыть это, заговорил спокойно:
      - Кто-то должен быть во главе. Дисциплина необходима. Так или нет? Никто на это не сказал ни слова, даже не кивнул. Внутренне я вскипел еще больше и еще спокойнее стал внешне. - Признаться, - сказал я, - что-то я давненько уже руковожу вами. Верно? Так или нет? - Они все слегка покивали, довольно-таки нехотя. Тем отирал последние следы крови. Он теперь и заговорил:
      - Ладно, ладно, зaмнем. Тарабумбия, сижу на тумбе я. С устатку мы все, видать, немножко оборзeли. Больше не говорим об этом. - Меня удивило, даже, пожалуй, слегка испугало то, что Тем заговорил так мудро. А он продолжал: - Щас лучше всего в теплую кроватку, а потому айда по домам. Правильно? - Меня все это до крайности удивляло. Двое других согласно закивали, мол, правильно, правильно. Я говорю:
      - Про тот толтшок. Тем, ты пойми меня правильно. Это все музыка, понимаешь? Я становлюсь как бeзумни, когда какая-нибудь кисa поет, а ей мешают. Из-за этого и получилось.
      - Ладно, все, идем домой, маленькая спиaтшкa, - сказал Тем. Большим мальчикам надо много спать. Правильно? - "Правильно, правильно", закивали остальные двое. Я сказал;
      - Что ж, я думаю, это лучшее, что мы можем придумать. Тем нам правильную идею подкинул. Если не встретимся днем, бллин, что ж, тогда завтра в тот же час и в том же месте?
      - Конечно^-сказал Джорджик. - зaметaно. - Я, может быть, немного опоздаю, - предупредил Тем. - Но в том же месте, это ^ж точно. Может, только чуть позже. - Он все еще притрагивался время от времени к губе, хотя крови на ней уже не было. - И будем надеяться, что тут больше всякие кисы не будут упражняться в пении. - И он издал свой коронный, так знакомый нам всем клоунский ухающий хохоток: "Ух-ха-ха-ха". Я решил, что он настолько темный, что и обидеться как следует не способен.
      В общем, разошлись мы каждый в свою сторону, я шел и все время рыгал от холодной дури, которой наглотался. Бритву держал наготове на случай, если вдруг какие-нибудь дружки Биллибоя окажуця поблизости от моего подъезда, да, кстати, и другие бaнды, шaики и группы тоже время от времени набегали повоевать друг с дружкой. Жил я с мaрнои и пaпои в микрорайоне муниципальной застройки между Кингсли-авеню и шоссе Вильсонвей, в доме 18а. К двери подъезда я добрался без приключений, хотя пришлось-таки миновать какого-то мaллтшикa, который лежал в канаве, корчился и стонал, весь порезанный, и под фонарем видны были следы крови, будто это сама ночь, ро-шус+рив, напоследок расписалась в своих проделках. А еще совсем рядом с домом 18а я видел пару девчоночьих нижних, явно грубо сдернутых в пылу схватки. Короче, вхожу. Стены в коридоре еще при постройке были разрисованы картинами: тшeловeки и кисы при всех своих притшиндaлaх, очень подробно выписанных, с достоинством трудяця - кто у станка, кто еще как, причем - я повторяю совершенно безо всякой одежды на их местами очень даже выпукиух телах. Ну и, конечно же, кое-кто из мaллишиков, живущих в доме, на славу потрудился над ними, где карандашом, где шариковой ручкой приукрасив и дополнив упомянутые картины подрисованными к ним всякими торчащими штутшкaми, волоснеи и площадными словами, на манер комиксов якобы вырывающимися изо ртов этих вполне респектабельно трудящихся нагих вeков и жeнстшин. Я подошел к лифту, но нажимать кнопку, чтобы понять, работает ли он, не потребовалось, потому что лифту кто-то только что дал изриaдни тол+шок, даже двери выворотил в приступе какой-то поистине недюжинной силы, поэтому мне пришлось все десять этажей топать пешком. Пыхтя и ругаясь, я лез наверх, весьма утомленный физически, хотя голова работала четко. В тот вечер я страшно соскучился по настоящей музыке - может быть, из-за топ кисы в баре "коровa". Перед тем как на въезде в зону сна мне проштемпелюют паспорт и приподнимут полосатый шeст, мне хотелось еще успеть как следует ею насладиться.
      Своим ключом я отпер дверь квартиры 10-8., в маленькой передней меня встретила тишина, па и ма уже оба десятый сон видели, но перед сном мама оставила мне на столе ужин - пару ломтиков дрянной консервной ветчины и хлеб с маслом, а также стакан доброго старого холодного молока. О-хо-хо, молоко-молочишко, без ножей, без синтемеска и дренкрома! До чего же злокозненным будет всегда теперь казаться мне обычное безобидное молоко! Однако я выпил его и яростно все сожрaл - оказываеця, я был куда голоднее, чем самому казалось; из хлебницы достал фруктовый пирог и, отрывая от него куски, принялся запихивать их в свой ненасытный рот. Потом я почистил зубы и, цокая языком, чтобы добыть остатки жрaтшки из дыр в зуббях, поплелся в свою комнатУху, на ходу раздеваясь. Здесь была моя кровать и стереоустановка, гордость и отрада моей жизни, здесь хранились в шкафу мои диски, на стенах красовались плакаты и флаги, напоминавшие о жизни в исправительной школе, куда я попал одиннадцати лет, - да, бллин, - и на каждом какая-нибудь надпись, какая-нибудь памятная цифирь: "ЮГ-4"; "ГОЛУБАЯ ДИВИЗИЯ ГЛАВНОЙ ИСПРАВШКОЛЫ"; "ОТЛИЧНИКУ УЧЕБЫ". Портативные динамики моей установки расположены были по всей комнате: на стенах, на потолке, на полу, так что, слушая в постели музыку, я словно витал посреди оркестра. Первое, что мне в ту ночь придума-лось, это послушать новый концерт для скрипки с оркестром Джефри Плаутуса в исполнении Одиссеуса Чури-лоса с филармоническим оркестром штата Джорджия; я достал пластинку с полки, где они у меня аккуратно хранились, включил и подождал.
      Вот оно, бллин, вот где настоящий приход! Блаженство, истинное небесное блаженство. Обнаженный, я лежал поверх одеяла, заложив руки за голову, закрыв глаза, блаженно преткрыв рот, и слушал, как плывут божественные звуки. Само великолепие в них обретало плотт, становилось телесным и осязаемым. Золотые струи изливались из тромбонов под-кроватью; где-то за головой, трехструйные, искрились пламенные трубы; у двери рокотали ударные, прокатываясь прямо по мне, по всему нутру, и снова отдаляясь, треща, как игрушечный гром. О, чудо из чудес! И вот, как птица, вытканная из неземных, тончайших серебристых нитей, или как серебристое вино, льющееся из космической ракеты, вступила, отрицая всякую гравитацию, скрипка соло, сразу возвысившись над всеми другими струнными, которые будто шелковой сетью сплелись над моей кроватью. Потом ворвались флейта с гобоем, ввинтились, словно платиновые черви в сладчайшую изобильную плох из золота и серебра. Невероятнейшее наслаждение, бллин. Па и ма в своей спальне по соседству уже привыкли и отучились стучать мне в стенку, жалуясь на то, что у них называлось "шум". Я их хорошо вымуштровал. Сейчас они примут снотворное. А может, зная о моем пристрастии к музыкб по ночам, они его уже приняли. Слушая, я держал глaззя плотно закрытыми, чтобы не спугнуит наслаждение, которое было куда слаще всякого там Бога, рая, синтемеска и всего прочего, - такие меня при этом посещали видения. Я видел, как вeки и кисы, молодые и старые, валяюця на земле, моля о пощаде, а я в ответ лишь смеюсь всем ротом и куротшу сапогом их ли+сa. Вдоль стен - дeвотшки, растерзанные и плачущие, а я зaсaжи-вajу в одну, в другую, и, конечно же, когда музыка в первой части концерта взмыла к вершине высочайшей башни, я, как был, лежа на спине с закинутыми за голову руками и плотно прикрытыми глaззями, не выдержал и с криком "а-а-а-ах" выбрызнул из себя наслаждение. Потом прекрасная музыка, подступая все ближе, пошла плавно снижаться. После этого был чудный Моцарт, "Юпитер", и снова разные картины, лицa, которые я терзал и куротшил, а уже затем надумалось поставить напоследок, на самой границе сна, завершающий диск, что-нибудь мощное, старое и зaбоиноje, и я вынул И. С. Баха, "Бранденбургский концерт" для альта и велончели. Слушая его с наслаждением теперь совсем другого рода, я вновь увидел то название на листе, которому я сделал рaздрызг нынче вечером, уже, казалось, давным-давно, в коттеджике под названием "ДОМ". Что-то про заводной апельсин. Под звуки И. С. Баха я стал гораздо лучше понимaтт, что это название значит; коричневая, охряная роскошь аккордов старого мастера раскрыла мне глаза на то, что мне бы следовало их обоих толтшокнутт куда серьезней, разорвать их на части и растоптать в пыль на полу их же собственного дома.
      4
      Наутро я проснулся еле-еле - о-хо-хо, бллин, восемь часов уже! проснулся, чувствуя себя так, будто меня били, колотили и не давали опомниться; глaззя неодолимо слипались, и я решил в школу не ходить. Решил мaлeннко понежиться в постели-скажем, ча-сик-другой, потом с ленцой одеться, поплескавшись, быть может, сперва в ванне, поджарить себе тосты, послушать раде или почитать газету в полном своем оди нотшeствe. А уж потом, если возникнет такое мое желание, 4юсле большой перемены можно и в школу наведаться, глянуть, что там проходиaт в великом храме бессмысленного учения. Мне было слышно, как возиця, ворчит и шаркает в прихожей рарара, уходя работать на свой химзавод, а потом подала голос мама; очень вежливым тоном, который она усвоила с тех пор, как я стал большой и сильный, она напомнила:
      - Уже девятый час, сынок. Ты ведь не хочешь снова опаздывать? Я ей в ответ:
      - Что-то голова побаливает. Посплю тшуток - мо-мет, пройдет, а после полдника точно пойду, как штык. - Послышался ее вздох и тихий голос: Завтрак на плите. Мне самой уже идти надо. Что верно, то верно, особенно в связи с законом о том, чтобы каждый взрослый здоровый гражданин трудился на благо общества. Мама у меня работала в одном из так называемых госмагов, где она расставляла на полках консервированные супы, овощи и всякий прочий кaл. Короче, я слушал, как она звякнула кастрюлей, ставя ее в духовку газовой плиты, потом надевала туфли, снимала с вешалки за дверью пальто, и, снова вздохнув, она сказала: "Все, ухожу, сынок". Но тут я отплыл обратно в страну снов и выдрыхсиa, надо сказать, отменно, причем снился мне очень странный и явственный сон, почему-то про моего друга Джор-джика. Во сне он был гораздо старше, был очень строг, суров, говорил о дисциплине и послушании, требовал, чтобы все подчиненные ему мaллтшики беспрекословно повиновались приказам и отдавали честь, как в армии, а я стоял с остальными вместе в одном строю и отвечал "да, сэр" и "нет, сэр", а потом заметил, что уДжорджи-ка на плечах звезды и он вроде как генерал. Потом по его вызову появился бaлбeсинa Тем с хлыстом в руке, Тем тоже был какой-то старый и седой, у него даже несколько зуббjeв не хватало (я заметил это, когда он, увидев меня, усмехнулся), и тут Джорджик, мой старый друг Джорджик, сказал, указывая на меня: "У этого вeкa на одежде грязь и кaл", и это было правдой. Тогда я закричал: "Не бейте меня, брa+сы, пожалуйста, не бейте" и бросился бежать. Я бегал от них как-то кругами, Тем настигал, хохоча во всю глотку и щелкая своим хлыстом, удар которого прожигал меня каждый раз до нутра, и одновременно еще раздавался какой-то звон, словно электрического звонка - ззынь-зынь-зынь, - и этот звон тоже отдавался болью.
      Потом я внезапно проснулся, сердце в груди бухало, и, конечно же, действительно звонил звонок - дрррррр, это звонили в дверь. Я сделал вид, будто никого нет дома, но этот дррррр не унимался, а потом сквозь дверь донесся голос: "Давай-давай, вылазь, нечего, я знаю, что ты в кровати". Голос я сразу же узнал. Это был П. Р. Дельтоид (из мусоров, и притом дурeнн), он был назначен моим "наставником по перевоспитанию" - заезженный такой кaшкa, у которого таких, как я, было несколько сот. Я закричал "да-да-да", голосом как бы больным, вылез из кровати и привел себя в порядок. халатец у меня был - это, бллин, вaстшe! - натурального шелка и такими еще узорами изукрашен наподобие городских пейзажей. Сунул ноги в удобные войлочные тапочки, причесал роскошные кудри и тогда уже впустил П. Р. Дельтоида. Открыл дверь, и он вошел, весь какой-то потрепанный, походка шаркающая, на голове бесформенная шииaпa, плащ грязный.