С теоретической точки зрения, рассуждения мисс Деви мало интересовали Хильера, хотя он, разумеется, вида не подавал. Равно как не желал немедленно предлагать ей себя для их практического воплощения. К чему торопиться, впереди еще вся ночь! Плита включена—пусть цесарка доходит в духовке.

— Не сомневаюсь,—сказал Хильер,—что такую женщину, как вы, много раз желали в надежде встретить ответное желание. И, думаю, во многих странах.

— В одних странах чаще, в других реже. Однако у меня не так много времени на светские развлечения.

— Мистер Теодореску перегружает вас работой?

— Он, как он отвратительно сфальшивил!—Мисс Деви сделала очаровательную гримасу.—Саксофонист, должно быть, пьян. Что вы спросили? Ах, да, конечно, я очень занята.

У двери в дальнем конце танцплощадки Хильер увидел Риста. Тот, покуривая, наблюдал за танцующими. На Ристе была рубашка и вечерний галстук-бабочка в горошек. Заметив Хильера, он приветливо, но сохраняя достоинство, помахал рукой и разинул рот, чтобы выразить свою беззубую радость.

— Наверное, печатаете?—поинтересовался Хильер.—Я, кстати, сейчас разрабатываю дешевую портативную электрическую машинку. Ее можно носить с собой и подключать к обычной розетке.

— Танцуя со мной под звездами Адриатики, вы считаете необходимым говорить о пишущих машинках?

— Мир един. В нем всё: и Бог, и пишущие машинки, и пьяный саксофонист. А чем занимается мистер Теодореску? Ведь и он—часть этого мира.

— Он называет себя entrepot[72] промышленной информации. Он ее покупает и продает.

— И всегда получает наличными?

Оставив этот вопрос без ответа, мисс Деви сказала:

— Если вы пытаетесь выяснить, связывают ли меня с мистером Теодореску личные отношения, то могу сразу ответить: нет. Если же вы хотите, чтобы я использовала свое личное влияние на мистера Теодореску, с тем чтобы он простил вам долг, то могу снова сказать: нет. Играть с ним в азартные игры бессмысленно: мистер Теодореску всегда выигрывает.

— А если я, предположим, откажусь платить?

— Это было бы крайне неразумно. С вами может произойти несчастный случай. Мистер Теодореску обладает огромной властью.

— Вы хотите сказать, что он способен на оскорбление действием? В таком случае, я сделаю это первым. Дерусь я, слава Богу, неплохо. Я полагаю, джентльмен обязан принять чек от другого джентльмена. Но мистер Теодореску требует наличными и даже способен подстроить мне несчастный случай. Не думаю, что после этого мистера Теодореску можно назвать джентльменом.

— Не советую говорить такое при нем.

— Я с удовольствием скажу ему это прямо в лицо. Где он? Разлегся, наверное, на койке у себя в номере—небось в люксе.

— Ошибаетесь, мистер Теодореску сейчас в радиорубке. Отправляет какие-то телеграммы. Что бы он ни выпил, что бы ни съел, ему никогда не бывает плохо. Более сильного мужчины я, пожалуй, не встречала.

— Простите,—извинился Хильер перед соседней парой, в которую он едва не врезался, и продолжил, обращаясь к мисс «танцующей Деви»[73],—однако он недостаточно силен, чтобы пробудить в вашей душе ответное желание.

— Что-то вы заговорили высоким слогом. Мистера Теодореску интересуют сексуальные отношения иного рода. Он утверждает, что исчерпал возможности женщин.

— Если я вас правильно понял, нашему не по годам смышленому Уолтерсу следует опасаться.

— Мистер Теодореску невероятно разборчив. Разборчив во всем.

— Зато я, хотя и не всеяден, не столь разборчив.

— Что вы хотите сказать?—Не дав ему ответить, она внимательно посмотрела на Хильера своими кошачьими глазами и сказала:—Мне кажется, вы зачем-то стремитесь казаться уродливее, чем есть на самом деле. Я почти уверена, что в действительности вы выглядите совершенно иначе. Что-то здесь не так. Маленький наглец утверждал, что вы ничего не смыслите в пишущих машинках. Минуту назад вы довольно неуклюже пытались перевести разговор на машинки, словно желая убедить себя самого, что имеете к ним отношение. Зачем вы здесь? Кто вы?

В ответ Джаггер исполнил импровизацию на мотив арии Мими из первого акта «Богемы»:

— Меня зовут Себастьян Джаггер. Я специалист по пишущим машинкам.

Его импровизация почти естественно вписалась в фокстрот. Пианист, который, похоже, был пьян не меньше, чем лидер ансамбля, выписывал нечто атональное и алеаторическое[74], в то время как бас и ударник пытались убедить танцующих, что музыканты по-прежнему исполняют фокстрот.

— У меня заказ от «Оливетти». Сейчас я в отпуске, а потом на некоторое время возвращусь в Англию.

— Я хотела бы разоблачить вас, понять, кто вы на самом деле.

В глазах мисс Деви сверкнула сладостная угроза.

— Мы могли бы разоблачиться вместе,—галантно предложил Хильер.

Музыканты (за исключением пианиста) вдруг прекратили играть. На эстраде появился пышущий здоровьем, несмотря на тучность, седой человек в смокинге с высоким жестким воротником.

— Друзья мои,—провозгласил он профессионально поставленным голосом. Пианист отозвался речитативным аккомпанементом, но на него сразу шикнули. «Друзья» все еще прижимались друг к другу, словно участвовали в языческом празднике любви. — Нас попросили, чтобы мы, если можно, сегодня больше не танцевали. Большинство из вас знает, что один из пассажиров находится сейчас в лазарете. И, разумеется, там слышно, как мы веселимся. Боюсь, что положение его критическое. Думаю, нам следует проявить понимание и участие и закончить сегодняшний вечер в тишине, возможно, даже в медитации. Благодарю за внимание.

Под жидкие аплодисменты он спустился с эстрады. Руководитель ансамбля с воодушевлением поддержал его:

— Эй, ребята, вам все ясно? Быстренько по домам и чтоб по дороге не баловаться!

— Мне кажется,—сказала мисс Деви, левая рука которой по-прежнему покоилась на плече Хильера,—что вы позволяете себе дерзости.

— А мне кажется, что вы придаете слишком большое значение условностям. Вас восхищает разборчивость, вас возмущает дерзость. Что ж, неразборчивый Бог имел дерзость создать меня таким, каков я есть. Так узнайте же на досуге, что у него получилось. Вы, кажется, говорили что-то о разоблачении?

— На сей раз я не забуду запереть дверь в каюту.

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

Хильер почувствовал голодную резь в животе. Рука мисс Деви все еще лежала на его плече. Он осторожно опустил ее.

— Серебряное колечко в носу,—Хильер потянул за колечко, и мисс Деви слегка отпрянула,—непременно оставьте. На остальных предметах туалета я не настаиваю, но колечко пусть будет.

Мисс Деви высоко вскинула голову, словно собиралась водрузить на нее кувшин с водой, сделала неопределенный, но, в общем, неодобрительный жест и с арийским достоинством прошествовала сквозь расходившуюся толпу.

Рист по-прежнему стоял у двери. Рядом с ним находился его неизменный напарник, худощавый, смуглый человек средних лет с довольно неприветливой наружностью. Одет он был так же, как и в обеденном зале.

— Ну что, дело движется?—спросил Рист, а его напарник снова сказал: «Спасибочки за пиво»,—и заговорщически посмотрел на Хильера.

— Принесите мне в каюту поесть,—сказал Хильер.

— Это его дело,—напарник кивнул на Риста,—не для красоты же он тут стоит.

— Все разумные желания пассажира должны выполняться по первому требованию,—важно изрек Рист.—Что вы предпочитаете, сэр?

— Ракообразных, если вам известно это слово. Без гарнира, но не забудьте красный перец. И ледяное шампанское.

— Понятно, сэр. Кстати, если еще не выяснили, номер интересующей вас каюты —пятьдесят восемь. Разрази меня гром!—старомодно воскликнул Рист,—живут же люди!

Хотя час был поздним и светильники в коридоре горели вполнакала, Хильер не сомневался, что добраться до заветной каюты незамеченным ему не удастся. Из-за дверей доносился храп такой силы, что трудно было поверить в его естественное происхождение; того и гляди распахнется какая-нибудь дверь, и из отдыхающих от протезов рта или из-под бигуди на Хильера обрушится поток негодования. Словно в подтверждение его опасений в конце коридора показался Рист. «Удачи, сэр»,—пожелал он Хильеру, как будто тот находился на крикетном поле и собирался ввести мяч в игру. А вот и маленький мистер Уолтерс в парчовом китайском халате с драконами—вышагивает нервно, как будущий молодой отец возле роженицы, попыхивает «Балканским собранием» в мундштуке «Данхилл». Вспомнив об отце Алана, Хильер участливо спросил, есть ли какие-то новости.

Несмотря на желание Алана казаться взрослым, выглядел он зареванным ребенком.

— Какие могут быть новости? Пожинает то, что посеял. Он же знал, что заработает артериосклероз.

В его ответе Хильеру послышался отзвук жестокой философии мисс Деви.

— Нельзя обвинять человека в том, что у него больные артерии,—сказал Хильер.—Одному везет, другому нет.

— Что станет со мной и Кларой, если он умрет?

— С Кларой?

— Да, с сестрой. О себе-то эта сука, как всегда, позаботится. Отец считает себя самым умным. Я ведь предупреждал его, чтоб не женился на ней. Жили мы себе втроем, и все было чудесно. А теперь она все заграбастает. Я-то знаю, как она нас ненавидит. Не представляю, что с нами будет.

В ответ раздался храп.

— Наука сегодня творит чудеса,—пролепетал Хильер.—Увидишь, через пару дней он будет совершенно здоров.

— Что вы в этом понимаете? В чем вы вообще понимаете? Только и умеете, что шпионить по коридорам. Если он умрет, я ее укокошу. Или вы ее укокошите, раз вы шпион, а я вам заплачу.

— Прекрати болтать глупости,—громко сказал Хильер.

За дверью соседней каюты начали шикать. Как Хильер и подозревал, спали далеко не все.

— Мы продолжим наш разговор утром. Уверен, что к утру все образуется. Засияет солнышко, и все забудется, как страшный сон, А теперь марш в кровать.

Алан взглянул на Хильера, который был в халате на голое тело.

— Снова в душ… Второй раз за полдня.—(Слава Богу, в мальчике еще сохранились остатки невинности!)—Хоть вы и шпион, но очень чистоплотный.

— Слушай, давай покончим с этим раз и навсегда. Я не шпион. Ты понял? Действительно, они существуют, я даже видел пару настоящих шпионов, но я не из их числа. Какой из меня шпион, если ты меня сразу раскусил? Ведь для шпиона главное — это не выглядеть шпионом. Ясно тебе?

— А спорим, что у вас есть пистолет?

— А спорим, что и у тебя есть. У тебя, похоже, все есть.

Алан отрицательно покачал головой.

— Слишком молод, чтобы иметь оружие. Это моя главная беда: что бы мне ни захотелось, всегда оказывается, что я слишком молод. Например, слишком молод, чтобы оспорить завещание.

— И слишком молод, чтобы не спать в такое время. Ступай в кровать. Можешь принять пару таблеток снотворного, не сомневаюсь, что и оно у тебя найдется.

— А вы мне начинаете нравиться. У вас есть дети?

— Нет. Ни детей, ни жены.

— Одинокий волк. Кот, который гуляет сам по себе. Жаль только, что вы со мной юлите, все равно ведь выведу на чистую воду. Все равно разоблачу и узнаю, кто вы на самом деле.

Еще одна мисс Деви!

— Ладно, только завтра,—сказал Хильер.—Завтра все будет по-другому. Где твоя каюта?

— Вон та. Заходите, пропустим стаканчик перед сном.

— Спасибо, но у меня неотложные дела. Хильер согнулся, словно у него внезапно кольнуло в животе.

— Это все обжираловка,—сказал Алан.—Я видел, как вы начинали, и знаю, чем все кончилось. Не доверяйте этому человеку,—прошептал Алан.—Он иностранец, хотя, наверное, считает, что cвоим шикарным произношением сумел сбить меня с толку. Ладно, идите,—Произнес он вдруг официальным тоном и направился к себе в каюту.

Рист тоже куда-то исчез, и Хильер поспешил к каюте пятьдесят восемь. Как он и предвидел, дверь была не заперта. Он постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. Мисс Деви — он и это предвидел—сказала:

— Опаздываете.

— Не по своей вине,—казал Хильер не в силах перевести дыхание: мисс Деви лежала совершенно обнаженная, за исключением, разумеется, серебряного колечка в носу.—Ничего не мог поделать.

Ее распущенные волосы струились до колен. Обворожительное, смуглое, словно хорошо пропеченное тело чуть отсвечивало матовым глянцем; смолянистый курчавый кустик казался дерзкой пародией на ее восхитительные волосы; грудь, несмотря на внушительные размеры, не свисала, а стояла твердо, словно отлитая из какого-то божественного каучука; соски уже набухли. Она протянула руки—два золотых меча—к Хильеру. Он скинул Шлепанцы. Халат скользнул на пол.

— Где выключается свет?—спросил он, тяжело дыша.

— Не надо. Я хочу видеть. Хильер приступил.

— Araikkul va[75],—прошептала она.

Тамильский? Дравидская группа[76]. Значит, с юга, не арийка и, возможно, искусству любви обучалась не по грубой «Кама Сутре»[77], а по малоизвестному трактату «Pokam»[78], название которого врезалось когда-то Хильеру в память по причине непристойных ассоциаций.

За этим последовало нечто утонченно-изысканное, граничащее с агонией, давно забытое. Она воспламенила его нежным «объятием павлина», которое перешло в «мадакадам», «потти» и «пуданей». Хильер стал терять ощущение времени и, чувствуя, что сейчас взлетит, кивнул самому себе: «Прощай, Хильер». Чей-то голос, режущий, как свет, стал задавать нелепые вопросы, но на каждый из них Хильер мог ответить День Воздвижения Креста Господня[79]? 14 сентября. Год публикации «Ипатии»[80]? 1853. Конверт Малреди[81]; «Моральная философия» Дони[82]; «Кеннингтон Оувал»[83], разбита в 1845; «Лотта в Веймаре», «Анна на шее», Анна на рельсах; имя привратника претория Понтия Пилата — Картафил[84], «Вечный жид». Коронация Елизаветы? Ноябрь 1558. Еще тянуло вниз, еще оставались дела на земле, еще не выполнено было задание, но Хильер взлетал все выше и выше, в запредельные сферы, откуда доносился голос. Он увидел тянущиеся к себе губы, они раскрылись, словно собираясь его всосать. «Первая—пятая, пятая—восьмая»,—шепнул чей-то беспечный голос, но Хильер криком заглушил его. А губы втягивали все глубже, ласкали все яростней, пока, наконец, из него не брызнул желанный, долгожданный сок. Mani[85]—он не забыл, как это называется. Хильер истекал mani, оно вливалось потоком в сосуд, трепетавший, как живое существо. Потом сосуд запечатали горячим сургучом. Хильер превратился в человека по имени Джонробертджеймсунльям (флейта Бёма[86] запела над Помпеями, Спалато, Кенвудом, Остерли[87]) Бидбеллблэр, и ему приказали: «Отдать швартовы!» Но вплыть в эту узкую, сладостную пещеру означает потопить все корабли мира: «Алабаму», Ковчег, «Бигль», «Беллерофон», «Баунти», «Катти Сарк», «Дредноут», «Индивор», «Эребус», «Фрам», «Гоулден хайнд», «Грейт Гарри», «Грейт истерн», «Марию Селесту», «Мейфлауэр», «Ривендж», «Скидбладнир», «Виктори»[88]. Но не останется и клочка земли, на который не упадет его семя: из пещеры под землю уходили миллиарды каналов, они просвечивали сквозь толщу, напоминая кровеносную систему человека из учебника анатомии. А mani все прибывало, и вот уже потоки слились в единый обжигающий океан, и военные корабли, поскрипывая мачтами, приветствовали друг друга. Раскаленная добела тридцатиметровая башня, возвышавшаяся из его чресел, обвалилась, наконец, миллионами кирпичей. Он избавился от гнетущей ноши. «Уриил, Рафаил, Рагуил, Михаил, Сариил, Гавриил, Иеремнил!»[89]—провозгласил величественный голос, всемерно слитый, но распадающийся на семь разных голосов. Но—о, чудо!—сосуд вдруг вновь стал наполняться из каких-то неведомых источников.

«Madu, madu!»[90],—кричала она. Вот оно, неистовство юга! Она вдруг стала магическим образом разбухать, превращаясь в необъятную Праматерь; громадная грудь уже не умещалась в его руках, но короткие пальцы вдруг тоже стали расти! Соски буравами вгрызались в ладони! Затихавший было костер снова вспыхнул—это жаром полыхнуло из благословенного адова пекла, что располагалось (прав был Данте!) в самом центре земли. Его зажало в расщелине меж громадных холмов. Он двигался медленно, затем все быстрее и вдруг услышал, как заголосили бакланы, олуши, выпи, ибисы, розовые цапли, фламинго, краксы, куропатки, погоныши, лысухи, бухарские голуби, дрофы, ржанки, шилоноски, сорочаи, кроншнепы, иволги, клесты, зяблики, сорокопуты, веретенники, каменки, варакушки. Клекот птиц превратился в клекот крови, каюта взмыла в воздух, но в стратосфере сорвало потолок, и они оказались на воле. Он сидел на ней верхом, держась что есть силы, чтобы не упасть, но послышалась сладкозвучная кантилена, и, когда он уже смирился с тем, что они сейчас пойдут ко дну, она сжалась до прежних размеров, и бушующий, гонимый бурей поток волос наконец угомонился.

Но и это было не все. Начался последний пароксизм, правда, ощущение времени и пространства уже не исчезало, проступила реальность: тавро на левом плече, нежная шелковистость кожи, пот, склеивший два тела. Каждый старался проникнуть в jaghana[91] другого, чтобы внутренности обоих сплелись в единый извивающийся змеиный клубок. Здесь природа должна была бы позволить полное взаимопроникновение, слияние линги и йони[92]. «А теперь—боль», — сказала она и впилась в спину Хильера ногтями, словно в попытке пригвоздить его к себе. Почувствовав, что он слабеет, она отлепилась: змеиный клубок распутался, змеи заползли обратно, каждая—в свое лоснящееся логово, захлопнувшееся за ней, словно дверь на невидимых петлях. Шлепок по шее Хильера, шлепок по груди—такой, что волосы стали дыбом,—и она перешла к «полумесяцу», затем «тигриный коготь», «павлинья нога», «прыжок зайца», «лист голубого лотоса». Затем, взяв на себя роль мужчины, она заставила Хильера испытать столь острую и сладостную боль в промежности, что он едва не лишился чувств; еще немного, и она пробурит его насквозь. Она села верхом, и он вошел, но казалось, что вошла в него она. Хильеру почудилось, что его вот-вот приподнимут над простыней за горящие, оттянутые соски. В ответ он вонзил собранные в щепотку пальцы в пламя, бушевавшее в темной пещере, и, погружаясь все глубже, вскоре достиг ее предела. С ловкостью гимнаста он вернул ее в исходное положение и, заржав табуном диких лошадей, задрожав, словно тело—все, кроме вонзенного кинжала—превращалось в протоплазму, сделал последний неистовый выпад и стал изливаться огненной лавой. Она ответила воплем пылающего города. Стонущий, выжатый до капли вампирами, Хильер застыл на ней. Закружились галактики, пронзительно вскрикнула и стихла история, тело начало обретать чувствительность, появились знакомые желания. Он вышел из нее, как из моря—по соленому телу катились капли. Хильер потянулся за халатом, но она схватила его раньше и набросила на себя. Улыбнулась, но не нежно, а злобно (он даже удивленно скривился) и крикнула:

— Войдите!

И он вошел—по-прежнему в вечернем костюме, огромный, лысый, улыбающийся; мистер Теодореску

— О, вот этому знаку я верю,—пробасил орган.—Такое не подделаешь.

Слишком поздно было пытаться скрыть букву «S», пылавшую на влажном обнаженном теле.

— Мистер Хильер!—сияя провозгласил Теодореску. — Я подозревал, что это мистер Хильер. Теперь я в этом уверен.

— Да,—сказал Теодореску,—теперь я в этом уверен. В руке он сжимал трость с грушеобразным набалдашником.

— Конечно, вы, мисс Деви, узнали об этом раньше меня,—продолжил Теодореску.—Знак «S» говорит сам за себя. Работа безжалостных подручных Соскиса. Внешность Хильера пока еще скрыта, но змейка эта снует по всей Европе и показывается только вашим врагам-потрошителям—впрочем, ребята эти, мистер Хильер, получили в детстве прекрасное воспитание—или женщинам со столь многообразными талантами, как у нашей мисс Деви.

— Конечно, глупо было скрывать свое подлинное имя,—сказал Хильер.—Слушайте, я себя чувствую, как на приеме у врача. Позвольте я что-нибудь надену.

— Нет,—сказал Теодореску.

Халат Хильера был по-прежнему на мисс Деви, к тому же она так и не встала с постели, и он не мог обернуться простыней или одеялом. Хильер уселся на единственный стул, стоявший возле иллюминатора. Слева от него была тумбочка. Внутри, наверное, лежала одежда. Даже сейчас одна лишь мысль, что он может надеть трусики или сари мисс Деви, вызвала физическую реакцию, которую ему пришлось прикрыть ладонями. Между тем в одном из ящиков может быть и пистолет. Он рискнул дернуть ручку одного из них, но тот оказался запертым.

— Мистер Хильер, лучше будет, если вы останетесь, как говорится, in puris naturalibus[93]. Дайте посмотреть, какой же вы есть на самом деле. Боже, Боже, как изувечено ваше тело на полях военных и любовных сражений. Но меня интересует лицо. Под щеками, наверное, парафиновые подкладки; а презрительно опущенные уголки рта это, должно быть, обыкновенные накладные швы. Усы настоящие? Почему так блестят глаза? Ладно, у нас не так много времени на разговор. Итак, начнем.

— Прежде всего,—сказал обнаженный Хильер,—скажите мне, кто вы.

— Я действую под своим настоящим именем,—проговорил Теодореску, прислонившись к шкафу.—Я сохраняю абсолютный нейтралитет, и ни одна страна—ни большая, ни малая—мне не платит. Я собираю информацию и продаю ее тому, кто предложит самую большую—точнее, просто большую—цену. Покупателей, непосредственно связанных со мной, только двое, и обычно мы встречаемся в Лозанне. Они торгуются, исходя из сумм, отпущенных их организациями. Это довольно доходный бизнес и сравнительно безопасный. Иногда я совершаю целевую продажу, не прибегая к торгам. Такие вот дела. Мисс Деви, не могли бы вы одеться? Мы, как подобает джентльменам, отвернемся. Затем сходите, пожалуйста, в радиорубку и отправьте телеграмму. Содержание вы знаете.

— А я—нет,—сказал Хильер.—Но подозреваю, что речь пойдет обо мне?

Мисс Деви встала, сгребла простыни и одеяло и бросила бело-бурый ком между Теодореску и дверью—так, чтобы Хильер не мог до него дотянуться. Теодореску грациозно посторонился, пропуская мисс Деви к шкафу, где лежала одежда. Она выбрала черные брюки с белым джемпером. Хильер, по причине наготы не причислявшим себя к джентльменам, заинтересованно следил за ее действиями. Не снимая халата, она натянула брюки. Затем скинула халат (Хильер тоскливо вздохнул, вспоминая о только что разделенной страсти), швырнула его в валявшуюся на полу кучу и надела свитер. Распущенные волосы остались под свитером, она их вытащила—с долгим электрическим потрескиванием. Хильеру дышалось все тяжелее. Теодореску по-прежнему благовоспитанно устремлял взор в иллюминатор, в адриатическую тьму. Мисс Деви безадресно улыбнулась, надела босоножки и молча вышла. Теодореску грузно опустился на койку.

— Думаю, вы догадываетесь о содержании телеграммы. Если мои осведомители в Триесте не ошиблись, это ваше последнее задание. В чем оно состоит, я не знаю, да и не слишком стремлюсь узнать. Но в Ярылыке вы на берег не сойдете. Мисс Деви сообщит береговым службам, используя доступный их разумению шифр, о вашем пребывании на борту. Так что в порту вас будут ждать. Поверьте, я ничего не хочу на этом заработать, поскольку вы, разумеется, на берег не сойдете. Они будут поджидать мистера Джаггера или любого другого джентльмена, за которого вы попытаетесь себя выдать, но никого, похожего на вас, не обнаружат. Конечно, в поисках предательского клейма они могут счесть необходимым раздеть нескольких пассажиров. Те, кого разденут—а много их не будет, ведь большинство наших compagnons de voyage[94] старые и толстые,—даже не станут возражать: по возвращении домой будет что рассказать за бренди и сигарой о приключениях в бесчеловечном полицейском государстве. Предпочтя остаться на борту, вы, конечно, тоже подвергнетесь определенной, хотя и небольшой, опасности. Вам прекрасно известно упорство, с которым эти славные ребята преследуют свою жертву. Некоторые из них, разумеется, в целях углубления международного взаимопонимания, могут подняться на корабль. Ярылык—это кисло-сладкая подлива ко всему нашему гастрономическому круизу. Для них британские продукты, британское виски и несколько сувениров из судового киоска — достаточная причина, чтобы позволять нашим судам пользоваться их черноморскими портами. Так что, мистер Хильер, вас будут искать и на корабле. Возможно, у них даже будет ордер на арест по сфабрикованному обвинению. И капитан не захочет поднимать лишнего шума.

— Однако вы разговорчивы,—сказал Хильер.

— Ну, вот видите!—радостно проговорил Теодореску.—Теперь самое время перейти к главному. Завтра за мной и мисс Деви прилетит вертолет. Мы собираемся поплавать на яхте у острова Закинф. И мы бы очень хотели, чтобы вы разделили нашу компанию.

— Где вы собираетесь остановиться?

— Штаб-квартиры у моей фирмы не имеется. Но мы могли бы прекрасно провести время втроем на моей небольшой вилле возле Амальяса.

— После чего меня, разумеется, продадут.

— Продадут? Продадут?! Будь у меня такое желание, я бы мог продать вас хоть сейчас. Нет, мистер Хильер, я торгую только информацией. И у вас ее должно быть в избытке. Мы сможем не спеша потолковать о том, что вам известно. А затем, получив хорошее вознаграждение, отправитесь куда душе угодно. Что скажете?

— Нет.

— Так я и думал,—сказал Теодореску, вздыхая.—Жаль. Мисс Деви, как вам известно, обучена искусству дарить весьма изощренные наслаждения. Точнее, вам это еще не известно. То, что вы испытали, было только прелюдией. Лично меня женщины не интересуют—предпочитаю свеженьких греческих пастушков,—однако многие из тех, к чьим гедонистическим пристрастиям иного рода я отношусь с уважением, уверяли меня в совершенно выдающихся качествах мисс Деви. Подумайте, мистер Хильер. Вы оставляете свою небезопасную шпионскую деятельность. Что вас ждет впереди? Жалкая пенсия и никакого выходного пособия.

— Если я выполню это задание, мне обещано крупное вознаграждение.

— Если, мистер Хильер, если… Вам ведь известно, что вы его не выполните. Скоро у вас не останется сомнений и относительно «если». Я предлагаю вам деньги, а мисс Деви—себя. Как вы на это смотрите? Уверяю вас, что я вознаграждаю не менее щедро, чем мисс Деви.

— Мне будет легче думать, если вы позволите мне одеться.

— Я рад. Начало положено. Видите, вы уже согласны подумать.

— Нет, ваше предложение я уже обдумал: я никуда не поеду.

— Как угодно,—сказал Теодореску.—Я признаю свободу воли. Я ненавижу принуждение. Разумеется, стимулирование вознаграждением—это нечто совсем другое. Что ж, есть кое-какие вещи, которые я хотел бы узнать немедленно. И я хорошо заплачу. В доказательство своей щедрости начинаю с того, что прощаю вам поражение в «дуэли желудков».—Он рассмеялся.—Можете не платить мне тысячу фунтов.

— Спасибо,—сказал Хильер.

Довольный, словно не он, а Хильер сделал ему одолжение, Теодореску достал из внутреннего кармана сигарочницу, позаботившись, чтобы при этом из-за пазухи выглянули пухлые пачки долларов.

— Стодолларовые купюры, мистер Хильер, «сотенки». Угощайтесь сигарой.

Он раскрыл сигарочницу, в которой оказались толстые «Ромео и Джульетта». Хильер сигару взял—ему до смерти хотелось курить. Теодореску добыл огонь из золотого «Ронсона». Оба затянулись. Дамские ароматы каюты мисс Деви растворились в атмосфере мужского клуба. Теодореску задумчиво спросил:

— Среди прочих наслаждений, которые, как мне кажется, вы испытали с мисс Деви, помните ли вы то восхитительное до боли ощущение, будто острый, как игла, коготь вонзается в самую интимную часть вашего существа?

— Откуда вы знаете?

— Оно было вызвано искусственно: укол замедленного, но чрезвычайно сильного действия. Вам ввели «веллоцет В», разработанный доктором Победоносцевым из Юзова. Примерно через пятнадцать минут вы с предельной откровенностью ответите на любой мой вопрос. Мистер Хильер, пожалуйста, прислушайтесь к моим словам, поверьте мне, а потом уже, если сочтете необходим, говорите, что я все это выдумал. В отличие от других препаратов такого рода «веллоцет В» не погружает человека в сон, во время которого ему задают вопросы. Напротив, вы сохраните совершенную ясность рассудка, но впадете в столь сильную эйфорию, что сокрытие правды покажется вам недостойным топ долгой, нежной дружбы, которая, как вам будет казаться, связывает нас обоих. Мне остается только ждать.

— Сволочь!—воскликнул Хильер и попытался встать со стула, но Теодореску немедленно ударил его тростью по glans penis[95].

Хильер попробовал дотянуться до Теодореску, но тот, с наслаждением попыхивая сигарой, ловко парировал нападение тростью. Хильер оставил свои попытки и, постанывая, сгибаясь пополам, пытался превозмочь мучительную боль.

— Я разделяю ваше уважение к свободе воли и потому хотел бы, чтобы вы ответили на мои вопросы добровольно. Первый вопрос оценивается в пять тысяч долларов. Похоже на глупые телевикторины, правда? Заметьте, мистер Хильер, что я могу вообще не платить вам. Но я лишил вас возможности получить вознаграждение и считаю своим долгом компенсировать его.

— Ни слова не скажу, сволочь!

— Скажете, скажете, в этом я определенно уверен, но не лучше ли отвечать по собственной воле, отдавая себе отчет в своих действиях, чем выдавать информацию, будучи одурманенным этим дурацким препаратом?