Глава 6

В ЗАМКЕ

Эдгар повторял про себя: «Все это мне снится, только снится, скоро я проснусь, и все будет хорошо, а сейчас я просто вижу дурной сон, кошмар», — и вам его слова могут показаться весьма разумными, но дело в том, что, если вам снится, что вы видите сон, вам вполне может присниться, что вы проснулись, но просыпаетесь вы (во сне) просто в другом сне, который может оказаться гораздо хуже прежнего, если вы понимаете, что мне снится, то есть я хочу сказать, что мне хочется сказать. Говоря себе все эти слова, он смутно чувствовал, как его вели к сверкающему автомобилю (девяностой модели эстрильдис[112] — очень редкая и дорогая марка), за рулем которого сидел карлик в форменной одежде и кепке с длинным козырьком. Газетные фотографы принялись делать снимки, миссис Эхидна и ее сын любезно улыбались и позировали, а Эдгар попытался прокричать «Спасите!», но не смог произнести ни звука. Вокруг толпились все те же туристы, которых удерживал кордон из обаятельных полицейских, и щелкали и жужжали фотоаппаратами и кинокамерами.

— Все это для туристов, — пояснила миссис Эхидна. — Конечно, это очень скучно, но надо же как-то зарабатывать себе на жизнь.

Они сели в автомобиль — Зверь Рыкающий на переднее сиденье, рядом с шофером. Таким образом он мог разговаривать с Эдгаром, не оборачиваясь. Когда машина тронулась под приветственные крики толпы, он обратился к Эдгару:

— То лицо, что глядит на тебя и разговаривает с тобою, зовется Задним Лицом, а то, что смотрит вперед и иногда говорит с шофером, зовется Передним Лицом. Меня обычно называют ЗР. Все ясно? Отлично.

— Что, — спросил Эдгар испуганным прерывистым хриплым шепотом, — что вы со мной сделаете?

— О, ты не должен бояться, — отозвалась миссис Эхидна. — Все сбегают, и в газетах появляются об этом большие заголовки, что, как принято считать, тоже привлекает туристов. Когда я говорю «все сбегают», я, возможно, слегка преувеличиваю. ЗР и я искренне желаем предоставить тебе все возможности для побега, но могут возникнуть осложнения из-за моего отца, который исповедует принципы старой школы. Он не сторонник побегов, нет. Он сторонник поедания живьем, старый кровожадный людоед — надеюсь, он простит мне эти слова.

— Он в Эстотиленде[113], — сказало Заднее Лицо ЗР. — Он ни простит, ни не простит, потому что его сейчас здесь нет и он нас не слышит.

— Да, но он такой проворный, — вздохнула мать ЗР. — Только отвернешься — я, конечно, о себе, а не о тебе, — а он уже тут как тут.

Теперь Эдгар видел, что у нее не было даже одной ноги. Зато у нее был очень мощный хвост, мускулистый, как у кенгуру или удава (хотя удав целиком состоит из хвоста, не считая головы), и Эдгар вспомнил, что говорил ему матрос: от пояса и ниже она как большая змея. Вместо того чтобы испугаться еще больше, он почувствовал восхищение и жалость к женщине, которой приходится передвигаться, балансируя на кончике хвоста. Эдгар взглянул ей в лицо: милое лицо, большие круглые очки, серьги в форме мальтийских крестов, брошь с портретом ЗР, ее сына. Мир жесток, и чудищам приходится не легче, чем всем остальным. Эдгар спросил ее:

— А как зовут вашего отца и как он…

— Выглядит? — перебило Заднее Лицо ЗР. — Дедушка просто большой. Просто очень-очень-очень-очень большой. Можно даже сказать, великан.

Затем Переднее Лицо, которое Эдгар, конечно, не видел, обратилось к шоферу Альбериху[114]:

— Великан, правда, Альберих?

— Для таких, как я, все, считай, великаны, — ответил Альберих. — Но он довольно крупный, тут уж я спорить не стану.

И Заднее Лицо кивнуло Эдгару, как бы говоря, что Альберих сказал все очень правильно.

— А как его зовут? — переспросил Эдгар.

— Он часто меняет имя, — сказала миссис Эхидна. — В зависимости от того, о ком в новостях сообщается что-нибудь очень плохое. «Эхинококк поразил Никарагуа». Это что, а не кто, но, по-моему, отцу безразлично. Мистер Эхинококк. Он очень занятой человек. Многие несчастья — его рук дело.

— Что ж, будем надеяться, что он еще пробудет в Эстотиленде какое-то время, — сказало ЗЛ ЗР. — Ты бывал там? — непринужденно поинтересовалось оно у Эдгара. — Любопытно: нечто вроде русской Америки или американской России. Вообрази, что Америка превратилась в Россию, а Россия — в Америку, и ты получишь полное представление об этом месте.

Эдгар честно попытался представить требуемое, но вскоре решил, что лучше будет запоминать дорогу: они проезжали озера, вулканы, лес, пасущихся свиней, одинокую деревню, где делали вино из свеклы и артишоков. Долгой была дорога в…

— Вот и Замок, — сказало ЗЛ ЗР. — Подъезжаем к холму. Впечатляет, не правда ли? Содержать его, конечно, страшно дорого, но лорд-мэр и эдембургский муниципалитет помогают. Ведь это привлекает туристов. Их пускают сюда по выходным — за плату, разумеется, и по праздникам — в Арам[115], Этрурию и День рождения Тиля Уленшпигеля[116]. Мы показываем им очень немного, но они вполне довольны — только бы разрешали фотографировать. Люди, — сказало ЗЛ уныло, — довольствуются малым.

Замок выглядел как обычный старый дом, только большой и с башнями разной высоты, налепленными на крыше, как церковные свечи, зажженные в разное время и погашенные одновременно. Сходство со свечами усиливалось тонкими струйками дыма, поднимавшимися от башен — на самом деле они, должно быть, исходили из спрятанных труб. На макушках башен развевались флажки; также имелся ров с водой и шаткий подъемный мост. Они подъехали к мосту, и шофер Альберих прогудел несколько нот в свои три или четыре рожка. Мост, висевший на потертых канатах, опустился со страшным скрипом, и машина переехала через ров. Привратник встретил их низкими поклонами и широкой улыбкой из нескольких зубов. Он, похоже, приходился Альбериху родней и пустился с ним в разговоры.

— Как было в городе?

— Все в порядке. Новенький тут, сзади.

— Дождя, снега не было? Без экстравагантностей?

— Я тебе уже сто раз говорил, что там погода такая же, как здесь.

— В таком-то огромном городе? Быть того не может. Уж они-то могут себе позволить погоду получше.

— Я же тебе говорил, за погоду не платят.

— А я говорил, что не видать тебе приличной грозы как своих ушей, если хорошенько не раскошелишься. Одна только молния обойдется в небольшое состояние, даже без грома.

— Довольно, Болингброк[117], — устало сказал ЗР. — Альберих, поехали.

— Надо же ему объяснить, сэр. Он ничего не понимает. Платить за погоду!

Карлик Болингброк затрясся от злости и ответил:

— Платить надо за все — запомни раз и навсегда. — Но тут же заулыбался и сказал: — Я допускаю, что, когда льет как из ржавого дырявого ведра, — это бесплатно. Они просто-напросто его выбрасывают. Но иногда ведь льет как из хорошего, крепкого ведра, может быть, даже из серебряного ведерка для шампанского. Бог с тобой, это все по невежеству. Когда вырастешь — поймешь.

— Едем, Альберих, — сказали оба лица ЗР для вящей внушительности. Они въехали во двор, и пассажиры вышли, а Альберих поехал дальше, возможно, в гараж.

— Наверняка, — сказала миссис Эхидна, — тебе не терпится увидеть свою комнату.

Они вошли в большой парадный зал. В огромном камине горело целое бревно, а на стенах висели портреты предков — Эдгар обратил особое внимание на Египетского Сфинкса — и старинные ржавые мечи и кинжалы, слишком тупые (подумал он), чтобы резать масло в жаркую погоду. Одна из многочисленных дверей отворилась, и из нее показался человек в полосатом жилете, которого Эдгар принял за дворецкого. Он тоже, судя по внешности, приходился Альбериху какой-то родней. И непрерывно брюзжал.

— А, Этередж[118], — сказало Переднее Лицо ЗР, — ты здесь.

— Разумеется, это я, — проворчал Этередж, — и, разумеется, я именно здесь, а не где-либо еще. Чего изволите, хоть это не так уж сильно меня занимает?

— Мы изволим, — ответила миссис Эхидна звенящим голосом, — чтобы ты показал этому молодому джентльмену его комнату. Сейчас же.

— А у него багажа нет, — заметил Этередж. — Да и вообще ничего нет, раз он дал себя украсть и сюда привезти. Мозгов нет, это точно. Ну что, пойдем, разбойник, я тебе все покажу.

— Ужин через час, — сказал ЗР.

— Скорее, через три, — возразил Этередж. — Кошка украла рыбу, а лиса — цыпленка. Кухарка сидит и не знает, что делать. Я посоветовал ей испечь блины, хотя сегодня и среда. Она думает.

И он поманил Эдгара движением головы.

Вслед за Этереджем Эдгар поднялся по широкой красивой лестнице и очутился в коридоре со множеством дверей. Пахло мокрыми хлебными крошками. Этередж неустанно ворчал — и ноги у него болят, и кровать у него скрипит, и погода здесь отвратительная (то льет дождь, то стоит сушь), и работа дворецким — хуже некуда. Наконец он толкнул какую-то дверь, и они вошли в комнату Эдгара. Тот рот открыл от изумления: в комнате не было ничего, кроме стула, стола, экрана, как у телевизора, и люка в полу.

— Тут нет кровати, — сказал Эдгар.

— Естественно. Тебе надо не разлеживаться, а постараться выбраться отсюда. После ужина разберешься, как тут все устроено, — если, конечно, ужин будет.

— Ладно. А что мне делать до ужина — если, конечно, ужин будет? — Эдгар передразнил дворецкого.

— Делать что? — хихикнул Этередж. Он явно не имел ничего против такого передразнивания. — Прежде чем ты получишь ужин, тебе придется пройти предварительные испытания. Знаешь, что это такое? — Эдгар не знал. — Мой хозяин, господин 3. Рыкающий, работал когда-то учителем в школе. Он там был очень кстати со своими двумя головами. Когда он писал или чертил на доске, то видел, чем занимаются сорванцы. Когда все учителя страдали от дефекции, он вел уроки в двух классах разом — один спереди, другой сзади. Представляешь, как он был великолепен, когда одним лицом обучал испанской геометрии, а другим — шведской гимнастике! Потом его уволили, потому что Закон об образовании, оказывается, запрещает педагогу быть двуличным. Но он по-прежнему любит образование. Вот по всему по этому я тебя тут запираю, — сказал Этередж, вытаскивая из заднего кармана большую связку ключей, — на два или даже на три оборота, а ты садись за тот стол. Когда разберешься, что к чему, получишь ужин — если ужин будет.

Он захихикал и вышел из комнаты. Эдгар услышал, как поворачивается ключ в замке. Толстая дверь была из дуба. Отсюда не убежать. Окно зарешечено. Люк заперт. Вдруг экран, расположенный позади стола, замигал ему. Эдгар сел.

ГОТОВ? Это слово большими буквами загорелось на экране. Эдгар сказал «да», и экран вроде понял. На нем загорелся вопрос: ТО ПОТУХНЕТ, ТО ПОГАСНЕТ — ЧТО ЭТО ТАКОЕ? Эдгар улыбнулся — он знал ответ и сказал:

— Темнота.

Экран, похоже, обрадовался — он стал вспыхивать, как фейерверк. Затем появилась новая задача — огненно-белые буквы на экране чернее ночи: ПРЕВРАТИ МУХУ В ПАУКА В ВОСЕМЬ ХОДОВ, КАЖДЫЙ РАЗ МЕНЯЯ ПО ОДНОЙ БУКВЕ. Эдгар возразил:

— Я не могу сделать это в уме, мне нужны карандаш и бумага.

На экране загорелось: ДОСТАТОЧНО ПОВТОРЯТЬ ПРО СЕБЯ. Эдгар начал думать, и, к его изумлению, все слова появились на экране. Он думал долго, но справился:

МУХА — МУЗА — ЛУЗА — ЛОЗА — ПОЗА — ПОРА — ПАРА — ПАРК — ПАУК.

Экран опять обрадовался — он продемонстрировал еще один фейерверк и даже заиграл музыку. Но потом загорелся очень трудный вопрос: ОБЪЯСНИ, КАК ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ ЛГАТЬ И НЕ ЛГАТЬ В ОДНО И ТО ЖЕ ВРЕМЯ? Этого Эдгар не мог понять. Он все думал и думал, но ему ничего не приходило в голову. Вопрос горел на экране, как огонь во тьме, как упрек. Вдруг, сам не зная почему, Эдгар представил себе образ библейского царя Соломона и почувствовал, что произносит:

— Царь Соломон сказал, что все люди лжецы, но царь Соломон человек, следовательно, он лжец, следовательно, он сказал неправду, следовательно, все люди не лжецы[119], но царь Соломон человек, следовательно, он не лжец, следовательно, он сказал правду, утверждая, что все люди лжецы, но царь Соломон человек, следовательно, он лжец, следовательно, он сказал неправду…

Раздались такие звуки, как если бы одновременно зазвонили церковные колокола и завыли корабельные сирены. Потом появилась сверкающая надпись, белым по черному:

УЖИН ГОТОВ.

И уже через минуту у дверей стоял, позвякивая ключами, Этередж.

— Похоже, ты справился, разбойник, — сказал он. — Я-то никогда умным не был. Но это только предварительные испытания. Самое трудное — после ужина. Подадут, как я и говорил, блины. Пошли вниз.

Эдгар спустился по лестнице в парадный зал, а оттуда в столовую, где уже сидели миссис Эхидна и ЗР. На столе стояла тарелка с большой дрожащей стопкой дымящихся блинов. Эдгар обрадовался им, поскольку его пиршество в Эдембурге прервали, едва он успел набить рот. К тому же он еще не пил чая. На столе, кстати, чая не было. Эдгара слегка удивило поведение Этереджа, который уселся за стол, вместо того чтобы стоя разливать вино и выполнять другие обычные обязанности дворецкого, и сразу же принялся охаивать блины.

— Они же на яйцах, — говорил он, жуя блин, — а ведь хорошо известно, что блины следует печь исключительно на снегу. От снега они легкие и воздушные.

— Единственный способ его успокоить, — сказал ЗР со вздохом (теперь он был в красивом фраке; он клал блины в оба рта, но делал это очень изящно, а отнюдь не грубо и жадно), — это рассказать какую-нибудь историю. Может быть, матушка, вы нас одолжите.

— Я вас одолжу, — проворчал Этередж. И мгновенно разразился нижеследующим:

— Думаю, достаточно, — мягко сказала миссис Эхидна. — По моим наблюдениям, ты сумел, несмотря на исполнение этой душещипательной песни, управиться по меньшей мере с восемнадцатью блинами. Чего достаточно, того достаточно.

В эту минуту без стука вошел ухмыляющийся Болингброк с желтым конвертом.

— Какая у вас тут погода? — спросил он. — А, хорошая, по крайности, сухая. Только пришло, — сообщил он Этереджу. Этережд взял желтый конверт и вышел из комнаты, энергично пиная перед собой Болингброка и приговаривая:

— Я тебе дам погоду, я тебе покажу, как входить без стука и отрывать меня от ужина.

Дверь закрылась. Она вновь открылась, и опять вошел Этередж, неся перед собой на подносе желтый конверт. Он подошел к ЗР и сказал:

— Кажется, это телеграмма, милорд. Надеюсь, не дурные вести.

ЗР разорвал конверт. Его лицо вытянулось. Его второе лицо, наверное, тоже вытянулось, но Эдгар его не видел.

— Очень дурные вести, — сказали оба лица. — Он возвращается.

— О, — сказала миссис Эхидна, — ты же не хочешь сказать…

— Хочу. Именно это я и хочу сказать. Дедушка возвращается. Он также пишет, что голоден, потому что не наелся в Эстотиленде. О Боже!

И сын и мать печально посмотрели на Эдгара, и даже Этередж счел возможным придать своему лицу подобающее выражение.

— Я ухожу, — заявил Эдгар. — Мне нужно выбраться отсюда. Я не буду ждать, пока меня съедят.

— Хорошо, — сказал ЗР. — Но учти: единственный путь на волю — через люк. Если мы выпустим тебя через парадную дверь или через черный ход, он тебя поймает. У него очень тонкий нюх. Он будет принюхиваться, принюхиваться, принюхиваться, и унюхает тебя, и схватит, вне всякого сомнения. Нет, мальчик мой, тебе ничего не остается делать, кроме как возвратиться в свою комнату.

— Тогда через люк? — нетерпеливо спросил Эдгар.

— Не так это просто, — ответил ЗР. — Люк запрограммирован таким образом, что откроется, лишь когда ты решишь Завершающую Задачу. А на нее уйдет время. Это крепкий орешек.

— Я решу ее, — сказал Эдгар. — Мне придется ее решить.

Он запихнул в рот блин и зашагал из гостиной. Все эти неприятности только ради того, чтобы вернуться в класс, а оттуда — домой, к чаю. К чаю? Да он только что поужинал.

Глава 7

АЛЬБЕРТ ИДЕТ НА ПОМОЩЬ

Эдгар сел за столик перед экраном и стал ждать. Несмотря на то что на улице уже темнело, комната освещалась только качающейся голубой лампочкой и, разумеется, мерцанием экрана. (Почему, кстати, «качающейся»? Я написал это не думая, неизвестно почему чувствуя, что так оно и было. Откуда-то должно дуть. Ах да — из разбитого стекла вон в том окне. Кажется, поднимается ветер. Возможно, будет дорогостоящая гроза. Ждите.) Внезапно на экране стали загораться слова — медленно, по одному:

У Эдгара сердце зашлось от страха. Он, как и все остальные, слыхал об этой теории относительности, но на самом деле не представлял себе, что это такое. Его первым желанием было броситься вон из комнаты, вниз по лестнице, из Замка, прочь, прочь, куда угодно, и он верил, что сейчас очень сильно захочет — или произойдет еще какое-нибудь чудо — и снова окажется в школе и будет скучать и слушать рассказы про англосаксонских королей. Но дверь была крепко-накрепко заперта, и, чтобы лишний раз напомнить Эдгару, что он в неволе, с потолка начала опускаться, закрывая дверь, толстая железная перегородка. Оставался только один путь на свободу — через люк, и существовал единственный способ заставить его открыться — сделать то, о чем просил его экран:

Вдруг Эдгар услышал пронзительный писк. Он оглянулся, потом посмотрел на пол и увидел, что там сидит серый мышонок. Мышонок кивнул ему, помахал лапкой и начал карабкаться по его штанине. Грустно улыбаясь, Эдгар посадил его на ладонь и сказал:

— Мы с тобой оба узники. Ты мышонок, а я мальчик, но оба мы заперты в этой комнате навеки.

— Чепуха, — возразил мышонок тонко, но звонко. — Я вхожу и выхожу, когда захочу. У меня там щелка, и через нее я могу посещать большой мир, когда только мне заблагорассудится. Между прочим, меня зовут Альбертом.

— Очень приятно, — ответил Эдгар. — Меня зовут…

— У нас нет времени на эту ерунду, — перебил Альберт. — Надо как можно скорее сматывать удочки.

— Удочки? — глупо переспросил Эдгар.

— Ты меня понимаешь. Надо заняться тем, что здесь написано. Относительностью и всем прочим. То есть — извини, идиотизм с моей стороны — только относительностью. Ну-с, приступим. Для начала скажи-ка мне, какова скорость света.

— Послушай, — сказал Эдгар, — не смеши меня. Ты всего лишь мышонок. Что ты можешь знать о…

— Не теряй времени. — Мышонок перепрыгнул с руки Эдгара на стол и оттуда строго смотрел на него, пища от нетерпения. — Скорость света — триста тысяч километров в секунду. Так?

— Наверное, — сказал Эдгар.

— Не наверное, а точно. Чтобы не ломать себе язык этими длинными словами каждый раз, скорость света обозначают буквой с; с, понятно?

— Цеце — это муха.

— Да нет, с, с, с, буква «цэ». Существует ли что-нибудь быстрее, чем с? Соображай быстрее.

Эдгар был уверен, что нет ничего быстрее скорости света, он так и сказал.

— Хорошо, — одобрил мышонок. — Теперь допустим, что со скоростью света движется поезд. Допустим. Это невозможно, но допустим.

— Допустим.

— И по крышам вагонов в направлении движения поезда бежит человек. Представляешь себе? Как в кино. И за этим человеком гонятся полицейские. Он хочет добежать до машиниста и застрелить его.

— За что? — спросил Эдгар.

— О, не теряй времени, — пропищал, приплясывая, мышонок. — Машинист совершил преступление, за которое полиция преследует бегущего человека. И вот они бегут по поезду. Представляешь?

— Вроде да.

— И этот человек мчится со скоростью тысяча километров в секунду.

— Не может быть! — воскликнул Эдгар.

— Не может быть? Когда сам поезд мчится со скоростью триста тысяч километров в секунду? Пошевели мозгами. И тогда, с точки зрения того, кто смотрит на поезд, скорость этого человека равна — чему? Давай, давай, давай! — И малыш запрыгал от нетерпения.

— Скорость человека, — сказал Эдгар, — это скорость поезда плюс скорость, с которой он бежал, — получается триста одна тысяча километров в секунду.

— Вот видишь, — сказал мышонок. — Тогда оказывается, что он движется быстрее скорости света. А ты сказал, что нет ничего быстрее света.

— Значит, я ошибся, — ответил Эдгар.

— Нет, вовсе не ошибся, — сказал мышонок, которого, поскольку он представился как Альберт, мы так и будем называть. — Боже мой! — воскликнул Альберт. — Ветер все крепчает. Скоро начнется очень дорогая гроза. Все дело, — продолжал он, — в наблюдателе. Дело не в том, что свет не самая быстрая штука в мире. Дело в том, кто смотрит — то есть в наблюдателе. Все происходит относительно него, поэтому-то все это хозяйство и называется относительностью.

— Хозяйство? — переспросил Эдгар.

— Хозяйство. Козюйство. Эйкон Базилике[120]. Фадладин[121]. Вся эта штука. О чем я тебе и визжу, то есть твержу.

— Понимаю, — проговорил Эдгар, ничего не понимая. И вдруг за окном вспыхнула молния. — Началась гроза, — сказал он. Какое-то время спустя прогремел гром — ведь скорость звука гораздо меньше скорости света (все-таки, в конце концов, ничего нет быстрее света). На экране загорелись слова:

— Нет! Не надо! Не надо! — закричал Эдгар.

— Старичок, а? — спросил, показывая головкой на экран, Альберт. — Что ж, мы освободим тебя отсюда через элейский[122] палатюнат[123], а может, даже быстрее. Итак, закон скорости распространения света должен быть один для всех, поэтому нам остается только искривлять пространство и время. Пусть у тебя есть брусок длиной один метр. Какой он будет длины?

— Один метр и будет.

— Нет, нет, нет, — запрыгал Альберт. — Один метр было бы в покоящейся системе. В двигающейся же системе его длина будет равняться — э-э — корню из единицы минус квадрат скорости двигающейся системы, деленный на квадрат скорости света. Быстро представь это себе и увидишь формулу на экране.

Эдгар стал представлять формулу изо всех сил, и она действительно появилась на экране — серебристая на черном фоне, хотя ее не особенно было видно из-за вспышек молнии:

— И, — сказал Альберт, — хочешь верь, хочешь не верь, но, если ты поместишь часы в движущуюся систему, они будут тикать не раз в секунду, а чуть медленнее.

Грянул гром, и хлынул ливень. Тут в дверь постучали, и нежный голос позвал:

— Эдгар? Эдгар? Ты здесь, Эдгар?

Эдгар от ужаса не мог вымолвить ни слова. Он глотал воздух.

— Я знаю, что ты здесь, — сказал голос. — Я иду к тебе. Одним ударом кулака проломлю дверь, и мы будем вместе. Так приятно, так уютно — ты и я!

Нежный голос превратился в могучий рев, перекрывший гром. Эдгар слышал, как кулак проламывает дверь.

— Нет, не надо, нельзя! — заорал он.

— Скорей! — пропищал Альберт. — Не ори, а объясняй, что такое теория относительности. Давай!

— Теория относительности, — начал Эдгар, — гласит, что, гласит, что, гласит, что…

— Я буду с тобой через несколько секунд, Эдгар, — произнес голос за дверью. — Конечно, я не смогу войти: слишком уж я большой, но я просуну руку, и нащупаю тебя пальцами, и поймаю тебя, и все будет так уютно, так приятно!

Молния, наверно, во что-то попала — Эдгар услышал, как с грохотом рушатся камни и кирпичи. Затем заговорил гром:

— Буммммм!

— Скорей! — пропищал возбужденно приплясывающий Альберт.

Экран тоже мигал:

СКОРЕЕ СКОРЕЕ СКОРЕЕ.

— Скорость света, — выговорил Эдгар — сердце у него билось так страшно и глухо, что он почти не слышал собственных мыслей, — равна тремстам тысячам километров в секунду для одного наблюдателя, но это не так для другого наблюдателя, удаляющегося от первого наблюдателя. И тем не менее мы знаем, что скорость света всегда одинакова. Поэтому мы должны пересмотреть условия, в которых находятся сами наблюдатели…

— Я выломал дверь! — прокричал голос. — Теперь я примусь за эту железяку. Полагаю, я прогрызу ее зубами.

— Скорей, скорей, скорей, — пищал Альберт.

СКОРЕЕ СКОРЕЕ СКОРЕЕ — вспыхивал экран.

— Это означает, — продолжал Эдгар, задыхаясь, — что, если кто-то бежит по крыше поезда, который движется со скоростью света, он думает, что движется только с той скоростью, с которой бежит. Но для того, кто стоит и смотрит на поезд, он движется со скоростью с плюс тысяча метров в секунду. Одно событие происходит относительно одного человека, или наблюдателя, а другое — относительно другого. Это и называется относительностью.

— Уууууу! — взревел оглушительный голос. — Я сломал себе передний верхний зуб. Железо очень жесткое. Но я скоро, мальчуган, очень-очень скоро. Уууууу! Ужасно болит! — Рев сотрясал весь дом. Гром тоже ревел, будто от жалости.

— Скорей, скорей, скорей! — ревел, то есть пищал, Альберт.