Н. А. Бердяев
      Новое средневековье
      В истории, как и в природе, существуют ритм, ритмическая смена эпох и периодов, смена типов культуры, приливы и отливы, подъемы и спуски. Ритмичность и периодичность свойственны всякой жизни. Говорят об органических и критических эпохах, об эпохах ночных и дневных, сакральных и секулярных. Нам суждено жить в историческое время смены эпох. Старый мир новой истории (он-то, именующий себя все еще по старой привычке "новым", состарился и одряхлел) кончается и разлагается, и нарождается неведомый еще новый мир. И замечательно, что этот конец старого мира и нарождение нового одним представляется "революцией", другим же представляется "реакцией". "Революционность" и "реакционность" так сейчас перепутались, что потерялась всякая отчетливость в употреблении этих терминов. Эпоху нашу я условно обозначаю как конец новой истории и начало нового средневековья. Я не предсказываю, каким путем необходимо пойдет история, в хочу лишь проблематически начертать идеальные черты и тенденции нового типа общества и культуры . Мысли мои часто совершенно превратно понимают и из них делают совершенно неправильные выводы. Я объясняю это тем, что мой образ мыслей истолковывают в категориях новой истории, что его хотят отнести к одному из направлений новой истории, в то время как существо моей мысли в том и заключается, что все категории мысли новой истории, все ее направления кончены и начинается мышление иного мира, мира нового средневековья. Духовные начала новой истории изжиты, духовные силы ее истощены. Рациональный день новой истории кончается, солнце его заходит, наступают сумерки, мы приближаемся к ночи. Все категории пережитого уже солнечного дня непригодны.для того, чтобы разобраться в событиях и явлениях нашего вечернего исторического часа. По всем признакам мы выступили из дневной исторической эпохи и вступили в эпоху ночную.^Это чувствуют наиболее чуткие люди . Плохо ли это, мрачно ли это, пессимистично ли это? Самая постановка такого рода вопросов совершенно неверна, глубоко антиисторична, слишком рационалистична. Падают ложные покровы, и обнажается добро и зло. Ночь не менее хороша, чем день, не менее божественна, в ночи ярко светят звезды, в ночи бывают откровения, которых не знает день. Ночь первозданное, стихийнее, чем день. Бездна (ипегипо) Я. Беме раскрывается лишь в ночи. День набрасывает на нее покров. Тютчев, великий поэт ночной стихии, поведал нам тайну соотношения дня и ночи:
      Над этой бездной безымянной Покров наброшен алатотканный Высокой волею богов. День - сей блистательный покров. ...Настала ночь;
      Пришла - и с мира рокового Ткань благодатную покрова Собрав, отбрасывает прочь...
      И бездна нам обнажена С своими страхами и мглами, И нет преград меж ней и нами:
      Вот отчего нам ночь страшна!
      Когда наступают сумерки, теряется ясность очертаний, твердость границ.
      Тени сизые смесились, Цвет поблекнул, звук уснул;
      Жизнь, движенье разрешились В сумрак зыбкий, в дальний гул...
      Тютчев характеризует это время как "час тоски невыразимой". Мы живем в этот час смешения, в час тоски, когда бездна обнажилась и все покровы сброшены. Тютчев называет ночь "святой" и вместе с тем говорит, что в час ночи
      ... Человек, как сирота бездомный,
      Стоит теперь и немощен и гол,
      Лицом к лицу пред этой бездной темной...
      И чудится давно минувшим сном
      Теперь ему все светлое, живое
      И в чуждом, неразгаданном ночном
      Он узнает наследье роковое.
      Ночь метафизичнее, онтологичнее дня. Дневной покров не только в природе, но и в истории не прочен, он легко скрывается, в нем нет глубины. И весь смысл нашей эпохи, столь несчастливой для внешней жизни отдельных людей, в обнажении бездны бытия, в стоянии лицом к лицу перед первоосновой жизни, в раскрытии "наследия рокового". Это и означает вступление в ночь,
      Как океан объемлет шар земной,
      Земная жизнь кругом объята снами.
      Настанет ночь, и звучными волнами
      Стихия бьет о берег свой.
      То глас ее: он будит нас и просит.
      Уж в пристани волшебной ожил ч°лн...
      Прилив растет и быстро нас уносит
      В неизмеримость темных волн.
      Небесный свод, горящий славой звездной,
      Таинственно глядит из глубины.
      И мы плывем пылающею бездной
      Со всех сторон окружены.
      Тютчева принято считать поэтом природы, ее ночной стихии. Стихи его, посвященные истории, совсем иные, они написаны еще при свете исторического дня. Но Тютчев глубже, чем думают. Он - вещее явление. Он предшественник ночной исторической эпохи, провидец ее. Поэтом наступающей ночи был и А. Блок. "Развязаны дикие страсти под игом ущербной луны". Он видел не "зори", как думает про него и про себя А. Белый, а наступающие сумерки ночи. Оба они сами не понимали своих предчувствий и давали ложную символику грядущей "революции". Революция не восход, не заря, не начало нового дня, а закат, сумерки, конец старого дня. Мы вступаем в период исторического странствования, про которое можно сказать: "мы плывем пылающею бездной со всех сторон окружены"; "прилив растет и быстро нас уносит в неизмеримость темных волн". А вспомните прославление ночи у Микель-Анжело, в его "дне и ночи". День может изолгаться, порядок дня может истомить, энергия дня истощиться, покровы дня разложиться. Человек, живущий на поверхности, может стосковаться по приобщению к первоосновам, первоистокам бытия. Самый процесс движения в глубину, в недра должен прежде всего производить впечатление угасания дневного света, погружения во тьму. Старая символика исторической плоти рушится,и человечество ищет новой символики, которая должна выразить совершающееся в духовной глубине.
      День истории перед сменой ночью всегда кончается великими потрясениями и катастрофами, он не уходит мирно. Закат исторического дня античного мира сопровождался и большими потрясениями и катастрофами, он давал чувство безвозвратной гибели. Начало новой эпохи сопровождается варваризацией. В исторический космос, образованный античной цивилизацией, ворвались хаотические силы. И мы всегда должны помнить, что страшные войны и революции, крушение культур и гибель государств не только создаются злой волей людей, но также посылаются Провидением. Мы живем в эпоху, аналогичную эпохе гибели античного мира. Тогда был закат культуры несоизмеримо более высокой, чем культура нового времени, чем цивилизадия XIX века. Тогда не могли еще понять, что Платон - величайшее явление культуры эллинской - был обрашен к грядущей ночной эпохе, был уже выходом за пределы эллинского дня. И в наши дни есть еще историки, как, например, Белох, которые видят в Платоне реакцию против поступательного, прогрессивного хода греческого просвещение и греческой цивилизации. Да, конечно, реакцию, но реакцию, которой суждено было длиться очень долго, тысячелетия, реакцию, обращенную вперед, к грядущей эпохе. Таким реакционером суждено, вероятно, быть Достоевскому. Средневековье можно назвать ночной эпохой всемирной истории. И это совсем не в смысле "мрака средневековья", выдуманного просветителями новой истории, а в более глубоком и онтологическом смысле слова. Новым средневековьем я называло ритмическую смену эпох, переход от рационализма новой истории к иррационализму или сверхнационализму средневекового типа. Пусть просветителям новой истории это представляется мракобесием. Меня это мало беспокоит. Я думаю, что сами эти просветители-люди в высшей степени "отсталые", что образ мыслей их совершенно "реакционный" и целиком принадлежит отживающей эпохе. Я исхожу из глубокого убеждения в том, что нет возврата ни к тому образу мыслей, ни к тому строю жизни, которые господствовали до мировой войны, до революции и потрясений, захвативших не только Россию, но и Европу и весь мир. Все привычные категории мысли и формы жизни самых "передовых", "прогрессивных", даже "революционных" людей XIX и XX веков безнадежно устарели и потеряли всякое значение для настоящего и особенно для будущего. Все термины, все слова, все понятия должны употребляться в каком-то новом, более углубленном, более онтологическом смысле. Скоро неловко, невозможно уже будет употреблять слова, применяя к ним старые квалификации "прогрессивности" или "реакционности". Скоро слова получат свой подлинный онтологический смысл. Скоро для всех будет поставлен вопрос о том, "прогрессивен" ли "прогресс" и не был ли он часто довольно мрачной "реакцией", реакцией против смысла мира, против подлинных основ жизни. Условимся в употреблении слов, чтобы избежать совершенно лишних и праздных споров о словах.
      * * *
      Русские люди очень любят обсуждать вопрос о том, реакционно ли что-либо или нет. Им даже это представляется главной задачей всякой критики. Это есть старинный обычай русской мыслящей интеллигенции. Можно было надеяться, что революция отучит от этой дурной привычки. Но нет, и до сих пор у нас ведут бесконечные и нудные споры о том, что реакционно и что прогрессивно, как будто не перевернулось все в мире вверх ногами, как будто бы старые интеллигентские критерии сохранили еще хоть какой-либо смысл. Попробуйте применить к эпохам всемирной истории ваши критерии реакционности или революционности, пра-вости или левости. Тоща понятна станет вся смехотворность этих критериев, весь жалкий провинциализм мысли, протекающей в этих категориях. В эпоху падения античного мира и явления христианства "реакционно" было отстаивать начала античного просвещения и античной цивилизации и в высшей степени "прогрессивно" и даже "революционно" было отстаивать те духовные начала, которые потом восторжествовали в средневековой культуре. Творческое движение вперед, революция духа того времени вели к "мраку средневековья". Не последние граждане, не последние писатели и философы античного мира, а отцы и учителя Церкви были людьми подлинного движения духа. В эпоху Ренессанса, на заре новой истории возврат к античности, к древним началам культуры был творческим движением вперед. Ж. де Местр, романтическое движение начала XIX века были реакцией против французской революции и просвещения XVIII века, но это было творческим движением вперед, оплодотворившим всю мысль последующего века. Можно было бы сказать, что "реакционным" является возврат к недавнему прошлому, к тому строю мыслей и строю жизни, которые господствовали до начала революции, переворота и кризиса . Так, после французской революции совершенно реакционно было возвращение к духовному и материальному строю XVIII века, который и привел к революции, и совсем не реакционно возвращение к средневековым началам, к вечному в них, к вечному в прошлом. К слишком временному и тленному в прошлом нельзя вернуться, но можно вернуться к вечному в прошлом. В наше время "реакционным" нужно признать возврат к тем началам новой истории, которые восторжествовали окончательно в обществе XIX века и ныне разлагаются. Призыв задержаться на началах новой истории и есть "реакция* в глубочайшем смысле слова, помеха на путях творческого движения. Старый мир, который рушится и к которому не должно быть возврата, и есть мир новой истории с его рационалистическим просвещением, с его индивидуализмом и гуманизмом, с его либерализмом и демократизмом, с его,блестящими национальными монархиями и империалистической политикой, с его чудовищной индустриально-капиталистической системой хозяйства, с его могущественной техникой и внешними завоеваниями и успехами, с безудержной и безграничной похотью жизни, с его безбожием и бездушием, с разъяренной борьбой классов и социализмом как увенчанием всего пути новой истории. Мы охотно готовы пропеть слова революционной песни "Отречемся от старого мира", разумея под "старым миром" этот мир новой истории, обреченный на гибель.
      Когда мы говорим, что какой-либо исторический мир обречен на гибель, мы, конечно, не хотим сказать, что ничего от этого мира не останется, что в нем ничего нет для вечности, что само существование его было абсолютно бессмысленным. Этого нельзя сказать ни про какую историческую эпоху. Не случайно была пережита новая история. В ней было великое напряжение человеческих сил, великое испытание человеческой свободы. Мы не хотим забыть Леонардо и Микель-Анжело, Шекспира и Г°те, и всех великих провозвестников свободы человека. Гуманистическое самоутверждение было существенным моментом в судьбах человеческого духа,и опыт, пережитый в нем, не пропадет даром, обогатит человека. Ересь гуманизма, созданная новой историей, поставила великую тему, и в ней была своя искаженная история. В новое средневековье войдет опыт свободы, пережитый в новой истории, и все положительные завоевания совести и большая утонченность души. После опыта новой истории невозможно вернуться к старому средневековью, возможно лишь новое средневековье, как после опыта средневековья невозможен был возврат к старому античному миру, а возможно было лишь Возрождение, представлявшее очень сложное взаимодействие христианских и языческих начал. Не погиб окончательно античный мир, не погиб окончательно и мир средневековый, хотя и для того, и для другого мира наступил свой исторический час смены. Так и сейчас исторический мир переживает великую революцию, не коммунистическую революцию, которая в глубине своей совершенно ёреакционная" и есть лишь гниение разложившихся элементов старого мира, а революцию духа. Призыв к новому средневековью в нашу эпоху и есть призыв к революции духа, к новому сознанию. Гуманизм новой истории изжит и во всех сферах культуры и общественной жизни переходит в свою противоположность, приводит к отрицанию образа человека. Это я выяснил в статье "Конец Ренессанса" и книге "Смысл истории". Гуманистическая идеология в наши дни и есть "отсталая" и "реакционная" идеология. Лишь те антигуманистические выводы, которые сделал ид гуманизма коммунизм, стоят на уровне нашей эпохи и связаны с ее движением. Мы живем в эпоху обнажений и разоблачений. Обнажается и разоблачается и природа гуманизма, который в другие времена представлялся столь невинным и возвышенным. Если нет Бога, то нет и человека - вот что опытно обнаруживает наше время. Обнажается и разоблачается природа социализма, выявляются его последние пределы, обнажается и разоблачается, что безрелигиозности, религиозной нейтральности не существует, что религии живого Бога противоположна лишь религия диаво-ла, что религия Христа противоположна лишь религии антихриста. Нейтральное гуманистическое царство, которое хотело устроиться в серединной сфере между небом и адом, разлагается, и обнаруживается верхняя и нижняя бездна. Богочеловеку противостоит не человек нейтрального и серединного царства, а человекобог, человек, поставивший себя на место Бота. Обнаруживаются противоположные полюсы бытия и небытия.
      Религия не может быть частным делом, как того хотела новая история, она не может быть автономна, и не могут быть автономны все другие сферы культуры. Религия опять делается в высшей степени общим, всеобщим, всеопределя-ющим делом. Коммунизм это показывает. Он отменяет автономный и секулярный принцип новой истории, он требует "сакрального" общества, "сакральной" культуры, подчинения всех сторон жизни религии диавола, религии антихриста. В этом огромное значение коммунизма. В этом он выходит за пределы новой истории, подчиняется совсем иному принципу, который я называю средневековым. Разложение серединно-нейтрального, секулярного гуманистического царства, обнаружение во всем полярно-противоположных начал и есть конец безрелигиозной эпохи нового времени, начало религиозной эпохи, эпохи нового средневековья. Это не значит, что в новом средневековье обязательно количественно победит религия истинного Бога, религия Христа, но это значит, что в эту эпоху вся жизнь со всех своих сторон становится под знак религиозной борьбы, религиозной поляризации, выявления предельных религиозных начал. Эпоха обостренной борьбы религии Бога и религии диавола, начал христовых и начал антихристовых будет уже не секулярной, а религиозной, сакральной эпохой по своему типу, хотя бы количественно побеждала религия диавола и дух антихриста. Поэтому русский коммунизм о разворачивающейся при нем религиозной драмой принадлежит уже новому средневековью, а не старой новой истории. Вот почему о русском коммунизме совсем нельзя мыслить в категориях новой истории, применять к нему категории свободы или равенства в духе французской революции, категории гуманистического мировоззрения, категории демократии и даже гуманистического социализма. В русском большевизме есть запредельность и потусторонность, есть жуткое касание чего-то последнего. Трагедия русского большевизма разыгрывается не в дневной атмосфере новой истории, а в ночной стихии нового средневековья. Ориентироваться в русском коммунизме можно лишь по звездам. Чтобы понять смысл русской революции, мы должны перейти от астрономии новой истории к астрологии средневековья. Россия - в этом своеобразие ее судьбы - никогда не могла принять целиком гуманистической культуры нового времени, его формальной логики и формального права, его религиозной нейтральности, его секулярной серединности. Россия никогда не выходила окончательно из средневековья, из сакральной эпохи, и она как-то почти непосредственно перешла от остатков старого средневековья, от старой теократии к новому средневековью, к новой сатанократии. В России и гуманизм переживался в предельных формах человекобожества, в духе Кирилова, П. Верховенского, И. Карамазова, а совсем не в духе западной гуманистической истории нового времени. Вот почему России в переходе от новой истории к новому средневековью будет принадлежать совсем особое место. Она скорее родит антихриста, чем куманистическую демократию и нейтральную гуманистическую культуру.
      * * *
      Переход к новому средневековью, как некогда переход к старому средневековью, сопровождается приметным разложением старых обществ и неприметным сложением новых. Старый, устойчивый, сложившийся общественный и культурный космос опрокидывается силами хаотическими и варварскими. Но существовал ли подлинный космос в новой истории? XIX век гордился своим правосознанием, своими конституциями, единством своего научного метода и научной культуры. Но полного внутреннего единства новая история создать не могла. Индивидуализм, атомизм заложен был в ее первоосновах. На протяжении всей новой истории нарастал внутренний распад обществ, восстание человека на человека, класса на класс. Борьба за противоположные интересы, конкуренция, глубокое уединение и покинутость каждого человека характеризуют тип обществ нового времени. В духовной и идейной жизни этих обществ обнаруживалась все нарастающая анархия, утеря единого центра, единой верховной цели. Это воспринималось как автономия всех сфер культурной и общественной жизни, как секуляризация общества. Новая история поняла свободу как индивидуализм, как формальное право каждого человека и каждой сферы культуры на самоопределение. Самый процесс новой истории был понят как освобождение. Но от-чего освобождение и для чего освобождение? Освобождение от старых принудительных теократии, от старого гетерономного сознания. Старые принудительные теократии не могли удержаться,и старое гетерономное сознание должно было быть преодолено. Свобода духа есть неотъемлемое и вечное достижение. Но для чего, во имя чего должно было совершаться освобождение? Этого не знает дух нового времени. Он не имел или не знал своего во имя. Во имя человека, во имя гуманизма, во имя свободы и счастья человеческого. Но тут нет никакого ответа. Нельзя освободить человека во имя свободы человека, не может быть сам человек целью человека. Так упираемся мы в совершенную пустоту. Человек лишается всякого содержания, ему не к чему восходить. Свобода человека оказывается совершенно формальной и бессодержательной свободой. Индивидуализм есть по существу своему отрицательное исправление. В своем развитии он не может укрепить за человеком никакого содержания. Индивидуализм совсем не онтологичен, он не имеет никакой бытийственной основы, Индивидуализм менее всего укрепляет личность, образ человека. И в индивидуалистическую эпоху совсем не процветают яркие индивидуальности, сильные личности. Индивидуалистическая цивилизация XIX века с ее демократией, с ее материализмом, с ее техникой, с общественным мнением, прессой, биржей и парламентом способствовала понижению и падению личности, отцвете-нию индивидуальности, нивелировке и всеобщему смешению. Личность была сильнее и ярче в средние века. Индивидуализм способствовал процессам уравнения, стирающим всякие различия индивидуальностей. Индивидуализм, породивший атомизацию общества, привел и к социализму, который есть лишь обратная сторона атомистического распада, механическое сцепление атомов. Универ-салистическая идея, столь характерная для средневековья, перестает быть господствующей в наше время. Но личность человека может быть вкоренена лишь в универсуме, лишь в космосе, лишь там находит она онтологическую почву и оттуда получает свое высшее содержание. ^й|Мй0еть .-есть лишь в том случае, если есть Бог и божественное. Индивидуализм же отрывает личность от бытийственной почвы и отдает ее на растерзание воле ветров. Индивидуализм изжил в новой истории все свои возможности, в нем нет уже никакой энергии, он не может уже патетически переживаться. Конец духа индивидуализма есть конец новой истории. В этом смысле О. Конт по своему духовному типу был средневековым человеком, хотя и в извращенной форме, он стремился преодолеть индивидуалистическую анархию. В наши дни индивидуализм стал совершенно "реакционным" явлением, хотя бы он и продолжал гордо считать себя защитником свободы, просвещения, прогресса. И все образования, возникшие на духовной почве индивидуализма, разлагаются и у в существе своем "реакционны". Либерализм, демократия, парламентаризм, конституционализм, юридический формализм, гуманистическая мораль, рационалистическая и эмпирическая философия - все это порождение индивидуалистического духа, гуманистического самоутверждения, и все они отживают, теряют прежнее значение. Все это отходящий день новой истории.
      В час сумерек, в час заката все эти формы теряют свои резкие очертания. Человек станови.тся лицом к лицу яеред тайной жизни, перед Богом, он погружается в универсали-стическую, космическую атмосферу. Индивидуализм заковал человека в самом себе и в формах, которыми отделил себя человек от других людей и от мира. Эти оковы падают, эти формы низвергаются. Человек выходит к общности. Наступает универсалистическая, коллективистическая эпоха. Человек перестает верить в то, что он может охранить себя, размежевываясь с другими путем рационалистического мышления, гуманистической морали, формального права, либерализма,демократии и парламента. Все эти формы обнаруживают лишь глубокий раздор в человечестве, разобщенность, отсутствие единого духа, все они являются формами узаконенного разъединения, договорами о том, чтобы друг друга оставить в покое, в одиночестве, в нежелании избрать истину. Рационализм, гуманизм, правовой формализм, либерализм, демократизм - все это формы мысли и жизни, которые строятся при предположении, что Истина неизвестна и что Истины, быть может, совсем нет, они не хотят знать Истины. Истина есть соединение, а не разъединение и не разграничение, она совсем не заинтересована в том, чтобы так исключительно охранять возможность заблуждения, права на ее отрицание и поношение, хотя сама Истина может быть Истиной о свободе. Но ведь, что такое гуманистическая демократия, как не провозглашение прежде всего црава на заблуждение и ложь, как не политический релятивизм и софистика, как не отдание судьбы Истины на решение большинства голосов? Что такое рационалистическая философия, как не самоутверждение индивидуального разума, отпавшего от Истины, от истоков бытия, как не утверждение прав мышления, не желающего избрать Истину и от нее получить силу для познания? Что такое парламент, как не узаконение раздора, как не преобладание "мнений" над "знанием" (употребляю эти слова в Платоновском смысле), как не бессилие перейти от жизни в Истине? Истина должна быть принята свободно, а не принудительно, Истина не терпит рабского к себе отношения. Этому учит нас христианство. Но во время новой истории слишком долго задержалось на формальной свободе в принятии Истины, не совершив своего избрания, и потому оно образовало формы и мысли жизни, обоснованные не на Истине, а на формальном.праве избирать какую угодно истину или ложь, т.е. создало беспредметную культуру, беспредметное общество, не знающее во имя чего оно существует. Так дошло новое время до предпочтения небытия бытию. Не может человек жить только для себя и служить только себе. Если нет у него истинного Бога, то он создает себе ложных богов. Он не хотел получить свободу от Бога, но попал в жестокое рабство к ложным богам, к идолам. Не свободен духом человек нового времени, человек кончающейся новой истории, и не во имя свободы совершает он свои восстания и бунты, не во имя ' свободы отрицает он Истину. Он находится во власти неведомого ему господина, сверхчеловеческой и нечеловеческой силы, которая овладевает обществом, не желающим знать Истины, Истины Господа. Лишь в коммунизме приоткрылась власть этого господина. Но это уже оказывается выходом за пределы новой истории. Приходится выбирать. Формальная свобода новой истории кончается, необходимо перейти к содержанию свободы, к содержательной свободе.
      Рушатся основы миросозерцания XIX века, и потому рушатся обоснованные на нем государства и культуры. Рушатся государства монархические и демократические, одинаково имевшие в своей первооснове гуманизм. Переживает кризис и крах не та или иная форма государства, а само государство. Крепких, долголетних государств не осталось. Ни одно государство не знает, что будет с ним завтра. Никакой легитимизм, легитимизм ли старых монархий или легитимизм новых демократий с их формальной' идеей народовластия, не имеет более силы над душами людей. Никто более не верит ни в какие юридические и политические формы, никто ни в грош не ставит никаких конституций. Все решается реальной силой. Прав Лассаль в своей замечательной речи о конституции. Государство держится не юридическими, а социально-биологическими основами. Это окончательно обнаружила мировая война, совершенно дискредитировавшая идею формального права. Итальянский фашизм не менее, чем коммунизм, свидетельствует о кризисе и крахе старых государств. В фашизме спонтанные общественные соединения идут на смену старому государству и берут на себя организацию власти. Добровольческая фашистская армия существует наряду с старой государственной армией, фашистская полиция наряду с старой государственной полицией и имеет реальное прербладание. Это не есть принцип новой истории, это, скорее, принцип конца римской империи и начала средневековья. И фашизм, единственное творческое явление в политической жизни современной Европы, есть в такой же мере новое средневековье, как и коммунизм. Фашизм глубоко противоположен принципу формального легитимизма, он не хочет его знать, он есть непосредственное обнаружение воли к жизни и воли к власти, обнаружение биологической силы, а не права. Падение законного принципа власти, правового принципа монархий и демократий и замена его принципом силы, жизненной энергии спонтанных общественных групп и соединений я условно называю новым средневековьем, фашизм не знает, во имя чего он действует, но он переходит уже от юридических форм к самой жизни. Совершенно также потеряла власть над душами людей рационалистическая философия, легитимизм познания, обоснованный гносеологически. Гносеология и есть юриспруденция в познании, формалистика, законничество. Теперь вес движение мысли ищет философии жизни и жизненной философии, хочет перейти к предметности. В философском мышлении тоже обнаруживается своего рода фашизм. Он также еще не знает своего "во имя", но переходит от формы к содержанию, от вопроса о законных правах познания к вопросу о самом познании жизни и бытия. Влиятельная философия перестает быть академической, школьной, как влиятельная политика перестает быть парламентской. Все это симптомы одного и того же процесса, стремление приобщиться к жизни. Мир проходит через хаос, но стремится к образованию духовного космоса, универсума, подобного средневековому. Упадок должен предшествовать новому средневековью. Нужно проследить элементы отмирающие и элементы нарождающиеся. Но все время нужно помнить, что в силу присущей человечеству свободы оно может идти двумя путями, что будущее двойственно. Я пытаюсь начертить путь, которым оно должно идти, все время имея. в виду эту двойственность.
      * * *
      Индивидуализм, атомизация общества, безудержная похоть жизни, неограниченный рост народонаселения и неограниченный рост потребностей, упадок веры, ослабление духовной жизни - все это привело к созданию индустриально-капиталистической системы, которая изменила весь характер человеческой жизни, весь стиль ее, оторвав жизнь человеческую от ритма природы. Машина, техника, та власть, которую она с собой приносит, та быстрота движения, которую она порождает, создают химеры и фантазмы, направляют жизнь человеческую к фикциям, которые производят впечатление нанреальнейших реальностей. Много ли есть онтологически реального в биржах, банках, в бумажных деньгах, в чудовищных фабриках, производящих ненужные предметы или орудия истребления жизни, во внешней роскоши, в речах парламентариев и адвокатов, в газетных статьях, много ли есть реального в росте ненасытных потребностей? Повсюду раскрывается дурная бесконечность, не знающая завершения. Вся капиталистическая система хозяйства есть дети ше пожирающей и истребляющей похоти. Она могла возникнуть лишь в обществе, которое окончательно (учащаюсь от всякого христианского аскетизма, отвернулось от неба и исключительно отдалось земным удовлетворениям. Капитализм совершенно невозможно мыслить как сакральное хозяйство, он, конечно, есть результат секуляризации хозяйственной жизни. В этой системе нарушается истинное^Иераржвческре соподчинение материального духовному. Экономизм нашей исторической эпохи и есть нарушение истинного иерархизма человеческого общества, утеря духовного центра. Автономия хозяйственной жизни привела к ее господству над всей жизнью человеческих обществ. Мамонизм стал определяющей силой века, который более всего поклоняется золотому-тельцу. И ужаснее всего, что в этом ничем не прикрытом мамонизме век наш видит великое преимущество познания истины, освобождения от иллюзий. Экономический материализм наиболее совершенно это формулировал, он признал иллюзией и обманом всю духовную жизнь человечества. Социализм есть лишь дальнейшее развитие индустриально-капиталистической системы, лишь окончательное торжество заложенных в ней начал и всеобщее их распространение.