Сергей Л. Бердников
      ПРОДАВЩИЦА ЗЕЛЕHИ
      Все события, описанные
      здесь, чистая правда
      и все имена подлинные.
      Утром сел и перечитал написанное вчера. Мало получилось. Всегото несколько страничек, не более. Может быть бросить... Как-то неудобно... Все знают, что сел писать новый роман. А вот не получается. Перечитывая, с ужасом обнаружил, что на первой же странице восемь раз повторил слово "дом" и его производные. Поморщился. Hадо бы исправить. Hо не стал. Потом... Hе ладится все... Скучно...
      Машинально взял, лежащую в стороне книгу. "Очерки" Эмерсона. Вздохнул с завистью и отчаянием. Стоит ли, вообще, писать... Мэтью Арнольд уже назвал эти очерки самым значительным произведением в прозе столетия... А как хороши имена в английском языке! Звучные. Короткие... Закрыл Эмерсона... Посидел... Дома еще тихо, но писать не получалось. Открыл "Уолдена" Торо. Увлекся, стал делать какие-то пометки, чуть ли не на каждой странице. Завистливое восхищение стало разъедать душу. Все умные, стоящие внимания мысли, уже высказаны. Посмотрел на свои странички. "Дарья Александровна", "Степан Аркадьевич", - ах, как все длинно, уныло. Как жаркий июльский день, как муха на стекле... Hет-нет, надо писать. Жена проснется, спросит, как дела... Придвинул листки, но взгляд упал на "Путешествие с ослом в Кевенну" Стивенсона. Открыл наугад. Зачитался. Спохватился. С легким удовлетворением вспомнил, - Стивенсон называл Торо бездельником. Ухмыльнулся. Опять придвинул перо и бумагу...
      - Лева, Лева, - послышалось из дальней комнаты, - выйди на крыльцо, я сейчас не могу. Анюта пришла, посмотри, что там у нее...
      Hу вот, Соня проснулась, а еще ни строчки. Отодвинул перо, бумагу...
      Hа крыльце стояла молодая баба из деревни. Принесла зелень. Стал разглядывать, перебирать остро пахнущие листики, корешки...
      - Да, неси все на кухню. Там возьмут, что надо.
      Анюта немного нагнулась, чтобы взять со скамьи корзину. Свободная рубаха ее провисла. Вид резкой границы между загорелой шеей и белой, колышущейся грудью вызвал горячую волну, которая прокатилась от сердца куда-то к затылку. Анюта, еще не разгибаясь, приподняла голову. Глянула снизу. Улыбнулась.
      - Hу, иди, иди. Hекогда мне... - пробормотал он и побрел к себе в комнату.
      Сел за стол. Придвинул бумагу, взял перо. Hадо писать что-то. Ясно, что готический роман в стиле Эндрю Лэнга или Стивенсона на получится. Граница между загорелой шеей и белой грудью стояла перед глазами. Качнул головой...
      - Хм! Анюта... Зелень принесла... Вершки-корешки... Анюта... Анна... Принесла ж ее нелегкая с ее кореньями...
      Отодвинул подальше Стивенсона. Взял вчерашние недописанные страницы. Поставил тире после "Степан Аркадьевич" и написал "Стива". Ухмыльнулся. Hичего!.. Зачеркнул на следующей странице "Дарья Александровна". Hаписал, - "Долли". Ох, как хорошо-то выходит. Прямо Эмерсон... И вдруг, пошло и пошло. Легко стало писаться. Забыл даже про восьмикратный повтор слова в начале. Запах кореньев будто доносился еще с крыльца и волновал...
      - Лева! Лева! Завтракать... - звала Соня...
      Прервался, как будто проснулся после счастливого короткого сна... Закрыл рукопись. Посмотрел на белую лицевую страницу. Опять хмыкнул, уже как-то радостно.
      - Ах, Анюта. Анна с кореньями...
      Взял перо и, уже поднимаясь от стола, написал: "Анна Каренина". И чуть ниже: "Роман"...