– Я ведь живой, Вовка! – с надрывом повторил парень, – что я скажу Дуне?

При свете луны он увидел, что из горла приятеля торчит стрела. Мертвый Ваня Федорчук глядел в черное небо широко раскрытыми глазами. Голова его была почти отделена от туловища, а из правого глаза торчало обломанное древко.

– Гады! – заплакал от злости Андрей, – какие гады!

Сзади раздался шорох. Лейтенант мгновенно вскочил и передернул затвор. Из лесу выехали прямо на него шестеро кочевников. Один из них скорчил гримасу.

– Росич попался. Очень смелый поступок – бить безоружного пленного. А вот будет ли он таким же смелым в честном бою?

По лицу Андрея мелькнула отрешенная улыбка.

– Честно? – переспросил он.

– Честный бой, – подтвердил обрин.

– Вы шестеро против меня?

– Честный бой! – улыбался противник. Андрей засмеялся и, поставив переводчик на автоматический огонь, плавно нажал на курок. Когда магазин опустел, он горько сказал:

– Что вы знаете о чести, собаки?

На шум прибежали солдаты. Лейтенант вставил новый рожок и вызвал оперативного.

– Время – два часа тридцать пять минут. Операция закончена. Иваныч, командир дома, наверное, как ты считаешь?

– Командир рядом, Андрюха, даю ему трубку.

– Как дела? – осведомился Норвегов.

– Товарищ полковник, ваше приказание выполнено! – бесцветным голосом отрапортовал Волков, – противник отброшен за Днепр, о потерях с их стороны говорить пока не предоставляется возможным. Наши потери: двое убитых и один тяжело раненый.

– Кто? – выдохнул командир.

– Младший лейтенант Мурашевич и боец Федорчук.

– Боже! Кто ранен?

– Шарль…

– Едрит! Что ж ты его оставил в таком месте?

– По логике, это было самое безопасное место. Я их всех здесь оставил охранять монахов…

– Андрей, черт побери! На войне нет логики!

– Теперь знаю, товарищ полковник. Готов понести наказание…

– Я тебе понесу! Где вы там? Сейчас я прилечу!

– Я пущу красную ракету.

– Жди, чертяка!

Пока Волков беседовал с командиром, а затем командовал бойцами сгоняющих пленных, занялся рассвет. Ко времени прибытия вертолетов необходимость в сигнальных ракетах отпала – можно было разглядеть время на циферблате его часов.

Обстоятельный Норвегов пригнал два МИ-12, два Ми-26 и один МИ-8. «Восьмерка» приземлилась первой, оттуда выпрыгнул сам Константин Константинович и, придерживая рукой фуражку, пригнувшись побежал к бронетронспортерам, кольцом окружившим сдавшихся в плен. За ним следом старались остальные: Семиверстов, Рябинушкин, Серегин, Горошин и Львов с двумя санитарами. Последними вышли пятеро бойцов в при полном боекомплекте. Горомыко, следующий замыкающим, волок за собой Кунгуза.

Андрей шагнул вперед с намерением доложить, но Константин Константинович прервал его:

– Отставить! Ну и делов вы тут понаделывали!

Лейтенант глянул по сторонам. Внизу раскинулся луг, весь в воронках, наполовину скрытый предрассветным туманом и дымом догоравших костров. На деревьях висело несколько трупов. И всюду, куда не упадет глаз – кровь: кое-где черные пятна на земле, где-то вместе с содержимым животов, на бортах БТРов алая роса.

– Кто? – кивнул головой на повешенных Семиверстов.

– Я, товарищ полковник! – отозвался Демидов, – арестуете?

– Это он в целях профилактики и воспитания, – заступился за приятеля Андрей, – самых буйных.

– Что-то буйных маловато! – хмыкнул полковник.

– Они все быстро присмирели. Легенда о нашей мягкотелости слегка развеялась.

– Мягкотелости? – переспросил Семиверстов, наблюдая в бинокль левобережье, – хотелось бы надеяться, что мы не переборщили…

– Переборщили! – взвизгнул Горошин, – может, пойдем и извинимся?!?

– Хватит! – перебил их Норвегов, – вон идет игумен – спросите у него.

Отец Афанасий шел к ним в сопровождении нескольких монахов. Белые одеяния его развевал поднявшийся ветерок; чело его было спокойно и величаво. Он подошел к толпе пленных и посмотрел на них с тихой скорбью.

– Ужели, – спросил он, – ужели, была необходимость в гибели стольких людей, чтобы вы, наконец, оставили в покое нашу землю?

К нему подошел Горошин.

– Святой отец, не удивлюсь если через несколько зим они снова пожалуют сюда. По рожам вижу – упрямцы.

– Рядом стоящий Кунгуз хрюкнул от страха.

– Не знаю, как остальные, а я больше сюда не ездец… не ездок!. Если меня, конечно, не вздернут рядом с этими беднягами.

– Разрешите наш спор, отче, – попросил Семиверстов, – не слишком ли мы были жестоки?

Игумен возвел очи горе.

– Кто я такой, чтобы судить победителей, защитников земли моей? Бог с вами, сынки!

Горошин повернулся к Кунгузу.

– А ты как считаешь?

– Что? – переспросил тот.

– Не слишком ли мы жестоки?

– А что я должен ответить, чтобы мне сохранили жизнь?

– Уведите его на гауптвахту! – приказал Норвегов, – еще бы у трупов поинтересовались.

– Трупы-то точно молчать будут, – засмеялся Андрей.

– Ты уверен? – раздался сзади хриплый голос. Все обернулись. Перед ними стоял волхв – дед Анастасии.

– Здравствуйте, дедушка! – приветливо сказал лейтенант.

– Поздорову, внучки! – хмыкнул старик, – так что, желаете поспрашивать мертвых?

Полковник осмотрел своих людей. Затем запустил руку за пазуху и вытащил на свет божий свой нательный крест. Скептически его осмотрев, спрятал обратно.

– Давайте, – согласился он.

– Пойдем, – предложил волхв. Он направился к импровизированной виселице, шагая большими, широкими шагами. Подойдя к одному из воинов Батыя, что теперь раскачивался на длинной пеньковой веревке, старик коснулся его своим посохом и громко спросил:

– Кто хочет его спрашивать? Можно задать один, только один вопрос.

– Норвегов шагнул вперед и, неожиданно для всех и самого себя, сказал:

– Какое твое последнее желание?

К всеобщему удивлению, покойник приоткрыл мертвые глаза и прохрипел:

– Погребальный костер!

– Во, бля! – удивленно воскликнул Семиверстов. Волхв обратился к полковнику:

– А почему вы не спросили его о хане? – Константин Константинович лишь пожал плечами.

– Я ведь не каждый день с мертвецами разговариваю. Можно ведь и у других спросить…

– Неможно… День – не самое подходящее время для общения с царством мертвых, а ночью вы вряд ли согласитесь с ними общаться… Отвратительная публика: запросто уволочь к себе могут. Я однажды так заговорился, что едва выбрался обратно.

К ним присоединился Львов. Скептически посмотрев на повешенных, он сплюнул.

– Как раненые? – спросил его командир.

– Шарль мертв. Разрыв печени… Я не волшебник… – Семиверстов закрыл лицо руками.

– Черт! – пробормотал он, – снова проблемы. Дочери я сам позвоню… Не уберег, скажет…

Норвегов пожал ему руку.

– Держись, дружище. Хороший был парень. Сообщить в Париж родственникам нужно…

– А может, не нужно? Еще скажут, чтобы хоронили на родине…

– Не скажут… Леоныч, что с остальными? – Львов передернул плечами.

– Остальные вне опасности. Брат Серафим сломал лодыжку, наступив на труп лошади, а брат Георгий обжег об дуло ладонь. До свадьбы заживет.

– Хм! – сказал громко игумен.

– Простите, святой отец, – извинился медик, – невольно вырвалось.

– Один черт, они не монахи! – выругался отец Афанасий, – забирайте их себе. Мне уже поперек горла их просьбы отпустить в войско.

Волхв тем временем приобнял Андрея за плечи и увлек с прогуляться. Заметив это, Норвегов чертыхнулся.

– Мысли этот дед читает, что ли? Три минуты голову ломаю, куда бы сынка отослать, и он тут же его уводит!

– Может и читает, – согласился Львов, – волхвы – загадка для науки. Вы о чем-то хотели поговорить?

Командир рукой поманил к себе офицеров и, глядя вслед Волкову, произнес:

– Сынка-то я хотел в звании повысить, господа военные. Вы как, не против старлея Волкова? – начальник штаба покосился на коллег.

– Не знаю, как кто, – сказал он, – а я не против капитана Волкова. Старлей – это несерьезно. Вроде ефрейтора, после рядового.

Полковник широко улыбнулся. Если его заместитель «за», то остальные возбухать не должны. По крайней мере, открыто.

– Спасибо, коллеги! Смотрю, даже замполит не против, а, господин майор.

– Господа все в Париже! – начал было Горошин, но вспомнив, что именно там в данный момент находится Булдаков – его извечный оппонент, стушевался.

– Вот вы все считаете меня занудой и сволочью, но я скажу так: парень – молодец! Будь моя воля, я бы представил его к ордену Славы Первой степени. Двадцать три тысячи убитых – это результат! Жаль, что не двести тридцать!

– Двести тридцать тысяч – это Бобруйск! – жестко произнес Семиверстов, – или Мелитополь. Но никак не Жмеринка, откуда вы, господин хороший, родом. Мы, бля, здесь новую Хиросиму учинили, а этот лишь ладошки потирает!

Горошин насупился.

– Мы – люди военные. Жестокость у нас в крови.

– Лично у меня в крови гемоглобин, – задумчиво произнес полковник, – умеете вы, господин подполковник, с цифрами работать – прямо жуть берет. Однако, время грузиться! А вон, кстати, и «Громозеки» подъехали – сейчас курган будет!

– А как же погребальный костер? – спросил Львов.

– Обойдутся. Хватит им и кургана. Солярку тратить жаль на костерок.

Тем временем пленные закончили погрузку трофеев в вертолеты и снова сбились в кучу, изредка бросая по сторонам испуганно-настороженные взгляды. Полсотни победителей лениво поглядывали на них и эта картина настолько казалась нереальной, что самые храбрые из обров задумали напасть на ненавистных росичей и смять их численностью. Сотник Рахим, отчаянно смелый джигит, наклонился к своему другу Тимуру и принялся что-то жарко шептать на ухо, недвусмысленно сунув руку за пазуху. Но, на его беду, это не осталось незамеченным. Бдительный Демидов положил руку на приклад автомата и качнул стволом.

– Эй ты! Татарская рожа! – позвал он Рахима. Сотник вопросительно глянул на него.

– Сюда иди, слоняра! – прикрикнул Саша. Татарин, чуя свой приговор, молниеносно извлек из складки халата кривой кинжал и с диким воплем вонзил его себе в грудь.

– Камикадзе хренов! – передернуло Александра, – ты тоже харакири сделаешь?

Тимур пожал плечами и присел на корточки.

– На кол хочешь? – рассмеялся Демид, – обрин с воплем подскочил.

– Забавляетесь, товарищ сержант? – парень повернул голову. Перед ним стоял начальник штаба.

– Никак нет, товарищ полковник! Никак нет!

– Чего ты, Саша, аж два раза никакнул?

– Ну, во-первых, я – рядовой, а во-вторых, не забавляюсь. Черти косоглазые шептаться больно подозрительно начали… Я хотел проверить в чем дело, а вон тот нож выхватил – и себе в грудак… Дивный народ!

– Короче, сержант! Именно, сержант. Раз ты уж возомнил себя «зеленым беретом», то слушай задачу: С тобой останется два БТРа и «Громозеки». Похоронишь эту падаль – и ПТУРСом на Базу. А мы отбываем. Не сдрейфишь, справишься?

– Так точно, товарищ полковник! – пролаял Демид, – этих – на лошадей, и пусть уматывают? Или, виноват, положить рядом с усопшими?

Семиверстов покрутил пальцем у виска.

– Заставь дурака богу молиться, так херово всему храму будет. Я тебя назначу к замполиту в подчинение – так зарождалось СС. Удачи!

Вместе с демидовскими молодцами осталась дружина Брячислава – присматривать за узкоглазыми. Сам князь вместе с монахами отправился на Базу – делить трофеи. На вертолете князь лететь категорически отказался. Весь день его дружина глядела в оба по обе стороны шляха, но перехватить несколько кочевников удалось только к вечеру. Их с перепугу отправили на тот свет и принялись ждать остальных. Больше враг на «нашу» территорию не прорывался. Затем проехавший в «Уазике» Малинин дал им команду «отставить», и они резво побежали в сторону поля боя.

Зрелище, открывшееся им глазам, было невыносимым по своей жути. Дружинники со страхом смотрели на растерзанных врагов, на забрызганную кровью флору, на носящиеся по лугу БТРы. Возвращаясь на базу, пролетело звено Ми-24. Черниговцы пали ниц и долго не вставали, не смотря на уговоры доброй половины штабных офицеров. Затем кое-как храбрый князь поднялся и долго пил из протянутой сердобольным Норвеговым фляжки портвейн. Мало-помалу встало на ноги и остальное воинство.

Дав прощальный залп из автоматов и погрузив тела погибших товарищей, наземный контингент отправился на запад, домой. Следом взлетели вертолеты. Демидов проводил их взглядом и зевнул. Бессонная ночь давала знать о себе.

– Эй вы, черти узкоглазые! – заорал он на аваров, – а ну, пошевеливайтесь! Александр Демидов торопится на пир по случаю Победы.

… Уже смеркалось, когда на том берегу Днепра блеснула задница последней аварской лошадки. Остатки побежденного войска торопились в родные степи.

Солдаты загрузились в БТРы и, сопровождая ритуальные «Кировцы», отправились домой. Набирающая силу мурава поднялась, и о жестоком сражении напоминал лишь огромный курган, на боку которого Саша Демидов выложил камнями надпись:

Собакам – собачья смерть!

– Андрюшенька, миленький, живой! – плакала от радости на плече парня Анастасия.

Поздним вечером она встречала колонну на КПП. По лицу жены он понял, что о гибели Мурашевича здесь уже известно.

– Дуне уже сказали? Проклятие! Как мне ей в глаза теперь смотреть!

– А мне! – рыдала Настя, – как мне жалко ее! Что дальше будет?

– Жить будем, – буркнул Волков, чувствующий себя препаршиво, – пить будем.

По стародавнему обычаю пировали три дня. Князя Брячислава предупредили, помятуя о визите тевтонцев, о недопустимости фривольного обращения с женской половиной населения. Князь целовал крест и лично давал нюхать жилистый кулак наиболее «продвинутым» в этом смысле ратникам. Тем было не до баб, так как получив обещанную десятую часть добычи (сумму достаточную для безбедной жизни и роскошных похорон) прикидывали планы на будущее. Вино пили с оглядкой, сжимая в руках тяжеленные мошны, туго набитые монетами.

На прощание князь намекнул Норвегову, что в случае чего – только свистни. Такой богатой добычи его дружина никогда не имела, и он не против скорейшего повторения.

М и д т р о

– Проклятая бешеная собака! Трусливый шакал! Сын хорька!

Схватив родственника за грудки, Иссык-хан просипел ему прямо в лицо:

– Почему ты меня не предупредил, что нам нету хода на эту трижды проклятую землю? – Ахмет-хан, пуская пузыри, вяло отбрехивался.

– Я-то предупреждал, Каган, да только ты и слушать не захотел…

– Молчи, собака! Не смей со мной спорить! – полководец бросил свою жертву на пол и принялся пинать ее ногами. Но Ахмет-хан вдруг резко подхватился и впечатал свой кулак в физиономию Верховного хана. Иссык улетел метров на пять и больно ушибся спиной о дерево.

Из носу его потекла юшка, и он принялся причитать:

– Что я скажу на Курултае? От отборнейшего войска насилу три тьмы осталось! Да и те разбежались. Да кола такого не найдется, чтобы меня на него посадить!

– Смерть на колу не из приятных, – нахмурился Ахмет-хан, – я бы на вашем месте, бек, пока не начались степи…

Утром жалкие остатки некогда могучего воинства наблюдали тело своего вождя, раскачивающееся в ветвях могучего дуба.

– Пусть болтается, старый шакал, – распорядился Ахмет-хан, – все равно, тело до Орды нам не довезти – на струпья изойдет.

Когда войско ушло, Иссык-хан вылез из хитро приспособленной петли и осторожно, чтобы не сломать себе шею, спустился на грешную Землю. Растирая распухшее от пчелиных укусов лицо, он пробормотал фразу года:

– Великим ханом я уже был, таперича пойдем в бортники!