Глава 27.

Старший прапорщик Мухин гнал в тундру белых лошадей. Табун попался на редкость своевольный – жеребцы скалили зубы, ржали, и не обращали на пастуха никакого внимания.

Сполохи северного сияния, освещающие покрытую лишайником равнину подобно гигантскому стробоскопу, не позволяли поверить в реальность происходящего. Над головою Леонида Ивановича порхали саламандры, сновали белесые чертенята с бутылками портвейна, который почему-то назывался «Три шестерки». Он подставлял им свой походный восьмисотграммовый стакан, умоляя налить, но коварные твари игнорировали его мольбы.

– Да налейте же! – чуть не плакал старший прапорщик.

– У-ху-ху! – смеялись чертенята.

– Пожалуйста! – умолял страждующий.

– Ха-ха-ха! – ржали саламандры.

– Умоляю вас!

– О-хо-хо! – ухали ундины.

– Бессердечные! – завопил старший прапорщик и проснулся.

За окном было уже темно, но сквозь цветные стекла еще виднелись последние проблески заката. Леонид Иванович осмотрелся. Постель его была смята, словно на ней совокуплялись гориллы. Подушка, зажатая между ляжками, имела самый жалкий вид.

По телу ручьями бежал холодный пот. Мухина бросало то в жар, то в холод. Он пошарил руками вокруг себя – вот она! Верная фляга, приятно булькающая, обещающая очищение от скверны и неземное, ни с чем не сравнимое удовольствие опохмелки!

Леонид Иванович трясущимися руками отвинтил пробку и поднес ко рту горлышко заветного сосуда. Но чуда не произошло: безотказно лечившая до сего дня жидкость вдруг обдала его запахом, у которого не было названия ни на одном из земных языков и от которого у старшего прапорщика вдруг заныли кости и судорогой свело мышцы шеи и спины.

Через полминуты ломота прошла, но ощущение отвратительности осталось. Недоумевая, он слез со своего беспокойного ложа, налил на каминную полку немного жидкости из фляги и поджег. Все правильно – по голубоватому оттенку пламени Мухин опознал тот самый состав, который на протяжении долгих лет служил ему верой и правдой, помогал в горе и в радости, лечил самые страшные раны души и тела. Обрадованный, он повторил попытку опохмелиться, на этот раз зажав нос рукой.

Бесполезно. Вторая попытка окончилась еще более плачевно, нежели первая. Едва он сделал несколько глотков, как проклятая влага поперла изо всех щелей, так и не пожелав попасть в желудок.

– Минздрав тебя, Леня, предупреждал! – выругал он сам себя. В дверь просунулась голова Булдакова. Стук поступил с задержкой в несколько наносекунд. Булдаков утверждал, что стучится и одновременно открывает дверь, но из за разницы между скоростями света и звука все видят сначала его, и только затем до их ушей долетает звук стука.

– Ба! Иваныч, ты еще не готов! – осуждающе произнес большой начальник, – а ведь знаешь, что церемония начинается через час!

– Уже готов! – прохрипел Мухин голосом умирающего Гитлера, – я не еду.

Подполковник позволил своему телу окончательно пересечь черту порога. Ему показалось, что он ослышался. Всем было известно, что старший прапорщик Мухин не пропускает ни одной пьянки.

– Иваныч, скажи мне, что ты пошутил или оговорился, – Булдаков со всех сторон осмотрел своего заместителя и ближайшего собутыльника, – неужто влюбился?

Мухин помотал головой. Глаза его тускло сверкнули в полумраке комнаты.

– Выдумаешь тоже! Я тебе не Толик Малинин! Худо мне, Палыч, думаю к эскулапу сходить. На предмет выяснения.

– Пойдем провожу, – Олегу Палычу не терпелось узнать, что все-таки произошло с этим железным человеком.

В медкабинете Починок осмотрел «бойскаута», посветил фонариком в глаза, а затем грязно выругался.

– В чем дело, Акиш Иванович? – нетерпеливо спросил Булдаков. Он забеспокоился, ибо ни разу не слышал подобных изречений из уст фельдшера. Тот вдруг заговорил с сильным татарским акцентом, хотя до сегодняшнего дня изъяснялся на правильном русском.

– Ти думаль такой умный, да? Кушать много-много водки, насиловать свой организм, да? Фигу тебе! Ти уже випил весь свой водка! Теперь только чай!

– Да объясните мне, что произошло? – взмолился подполковник.

– Каюк! – взвизгнул Акиш Иванович, – допился! Лошадок белых гонял?

Мухин смущенно кивнул.

– Чертей видел? – подтверждение.

– Еще раз выпьешь, черти начнут гоняться за тобой, пока из окна не выскочишь, – фельдшер повернулся к Булдакову, – белая горячка называется. Олег Палыч, вы рискуете потерять своего заместителя!

– Да! – протянул изумленный подполковник, – Леня, а ты сможешь нормально функционировать на слабеньком чайке? Доктор говорит, что свою жизненную норму ты уже потянул…

– Жаль! – прохрипел Мухин, – нужно было пить через день, чтобы на всю жизнь хватило! А что теперь, доктор? Мне ведь хреново… Очень хреново…

– Командир, – сказал Починок, – вы ступайте на церемонию, а я остаюсь. Нужно ведь этого потерянного в чувство привести. Пойдемте, мой непутевый друг!

– Куда? – тихонько спросил Мухин.

– В процедурную. Клизму, капельницу, эсперальку! Вперед!

«При чем тут спиралька?» – думал Булдаков, идя по коридору, – «с алкоголем нужно будет поосторожней… Предупредить Светку, чтобы присматривала за мной… Неровен час… Интересно, лошади и вправду белые?»

В их апартаментах Светлана рассматривала в зеркало свой начинающий набухать живот.

– Вот видишь, – обратилась она к вошедшему мужу, – узкое мне носить уже нельзя.

– Надень широкое, – посоветовал искушенный супруг.

– Как у вас, мужиков, все просто! – возмутилась Светлана, – что ты мне предлагаешь надеть? Русское народное платье из тончайших сортов мешковины и кокошник? Или твою любимую военно-полевую форму?

– Таки у тебя ничего нет? – лукаво сощурился Олег Палыч, – а что ты везла в тех трех коробках, что заняли полмашины?

– Там ничего широкого нет, – причитала жена.

Любящий муж начал звереть.

– Тогда скажи мне, женщина, каким местом ты думала, собирая манатки и зная о своем интересном положении? – Светлана набычилась.

– На меня нельзя орать!

– А что с тобой прикажешь делать? – она критически осмотрела себя в зеркале, распахнув халат.

– Пока что еще все, – и бросила на супруга взгляд, по которому так тосковал Амундсен, когда добрался наконец до моря Желания. Олег Палыч сделал шаг в сторону, сымитировав побег.

– Светка, через час церемония!

– Через целый ча-ас!

– Я не умею так быстро!

– Не умеешь, – печально подтвердила жена, запахивая полы халата. В дверь постучали.

– Открыто! – брякнул Булдаков. Вошел Дениска. Мрачная физиономия подполковника сменила выражение на более мажорное.

– Ба! Сынище пожаловал! – протянул Олег Палыч, – как дела?

– Вы меня возьмете с собой? – вопросом на вопрос ответил мальчуган. Отец беспомощно посмотрел на жену.

– Вообще-то можно, – осторожно ответила та, – за столом вести себя он умеет… Но одеть что?

– У меня есть смокинг! – похвастался Денис.

– Какой смокинг? – удивилась Светлана, – молодой человек, мне знаком весь ваш гардероб. Никакого смокинга там нет!

– А мне Наталья Владимировна подарила перед отъездом! Правда! – тут парень самую малость призадумался, – он мне еще немного великоват… самую малость…

– Размера на четыре, – понял отец, – оденешь под него зимнюю тельняшку, а рукава закатаем!

– Я думаю, обрежем! – Светлана чуть не лопнула со смеху, – храбрый портняжка! Пойдем, Дениска, посмотрим на твой смокинг.

Паренек без возражений последовал за ней. Свою новую маму он очень любил, как и миллионы телезрителей, за красоту, и очень уважал за то, что «такая страшно знаменитая, и не задается». Вот только мамой он ее еще называть не научился – выходило нечто вроде американского «мэм».

С отцом они раз и навсегда решили, что Светлана отныне есть самая что есть натуральная мама. Мальчик, воспитанный в военном городке, уяснил себе, что его родная мать совершила предательство по отношению к отцу, своеобразную «измену Родине», за которую подобных субъектов настигает «всеобщее презрение народа». Не то, чтобы он ее ненавидел – в столь юном возрасте невозможно испытывать ненависть. Денис, решивший пойти по стопам отца, понимал, что если Родина требует верности от служащего ей мужчины, то этот мужчина вправе требовать верности от своей супруги. И измена в обоих случаях является позором.

Искусство принесения жертвы является одним из самых чистых и бескорыстных. По крайней мере, так считают японцы.

«Смокинг» оказался обычной серой тройкой, был действительно великоват для Дениса, но рост парня позволял надеяться, что в течение года их размеры совпадут, чтобы еще через год снова разойтись, на этот раз поменяв полярность несоответствия.

А между тем в замке шла куда более хлопотливая процедура. Утром выяснилось, что жениха абсолютно не во что нарядить. Сергей не шибко следил за своим гардеробом: шесть комплектов х/б, три бушлата и восемь пар разной армейской обуви. Разумеется, нижнее белье в этот счет не входило.

Женский контингент, хлопотавший вокруг него, уже подумывал о привлечении местного портного и ругал сконфуженного жениха.

– Дык кто знал, что на третий день к алтарю поведут! – и затем со слабой надеждой добавил, – а может кого другого?

– Не может, – ответил подоспевший Олег Палыч, – твое лицо уже засветилось в Интернете.

Затем повернулся к девушкам.

– Ну что, орлицы, есть варианты? – Валя Ромащенко хихикнула.

– Знаете, Олег Палыч, у моего Игоря есть джинсовая черная пара, еще от эпохи перестройки. Он ее никогда не надевает, – говорит что становится похожим на графа Монтекристо. Они с Сергеем почти одного роста… Только они… Что ему в таком случае одеть под джут, не представляю! Грудь вылезает, а рубашки ни одной…

– У него что, такая большая грудь? – удивился командир.

– Волосы! – хихикнули все пятеро, кое-кто, как показалось Олегу Палычу, даже с надрывом.

– Ну, девочки, это же нормально, – быканул он, – я тут кое-что придумал.

Сбегав к себе он принес рубашку, подаренную ему бывшими сослуживцами по дикой дивизии, которую он ни разу не надевал. Не надевана была рубашечка по двум причинам: ядовито-синий цвет и чрезмерно длинные рукава. Завидев человека в таком убранстве можно было подумать, что на васильковое поле упала часть небосвода.

– Как вы догадались? – воскликнула Валя, когда он развернул рубаху в анфас. Булдаков хитро глянул на нее. Он не понял, о чем так коварно догадался, и только скромно пожал плечами.

– В самую десятку! – восхитились все остальные, – у Сереги глаза такие же. Как специально сорочку под него шили…

«Или Серегу под рубашку делали», – подумал Булдаков, отчаливая от веселой компании. Поднявшись на второй этаж он вспомнил о совпадении колеров и хлопнул себя по ляжкам, – «Молодец, Олег! Опять в строчку!»

… В восемь вечера небольшой кортеж, количеством человек в двенадцать, погрузился в три «лендровера» типа «УАЗ-469» и отправился за сердцем принцессы Дианы.

– Мать моя! Я как будто на сватовстве Ингви Мальмстина! – заметил Сметанин, бывший за старшего шафера.

– Я больше на эту удочку не попадусь! – заявил Гончаров. Он постучал по деревянному лбу Саньки Воробьева, который неведомо по какому жребию попал в число почетных сватов.

Действительно, Сергей в черноте от «Wrangler» был ужасно похож на знаменитого гитариста. Глаза пронзительной синевы сверкали в тон рубахе из под вьющихся черных кудрей. Точно сын Посейдона, он возвышался над окружающими.

Стоя рядом с принцессой, он был избавлен от необходимости смотреть ей в глаза, ибо они находились сантиметрах в сорока ниже средней линии его собственного взгляда. Гордо глядящий на оробевшего кардинала, который вел церемонию помолвки, Сергей Гончаров казался существом неземным.

– Господа и дамы! – громко возвестил король, имею честь объявить вам намеренный свершиться брак нашей сестры леди Дианы и воина дружественного нам Белоросского государства – сэра Серхея!

Грянул оркестр, заигравший некую доисторическую кантату, по завершении которой жених с невестой обменялись обручальными кольцами, загодя приобретенными у главного пейсатого ювелира Парижа.

Согласно диспозиции, лицо невесты было закрыто белой вуалью, символизирующей очевидную невинность. Сквозь эту чадру ничего не было видно, но по дрожанию руки, Сергей понял состояние девушки.

– Не бойся. Не такой я и страшный! – сказал он по-французки, а затем прибавил на родном:

– Не дрожи ты, глупышка, – к его удивлению снизу на том же языке донеслось следующее:

– Я бы посмотрела, как бы ты дрожал, если бы тебя выдавали замуж за такого монстра.

Жених позволил себе улыбнуться.

«По крайней мере, эта малышка неглупа».

«По крайней мере, он способен проявлять заботу», – думала Диана.

«По крайней мере, под вуалью папиллома не заметна!» – с облегчением расслабился король.

Все расселись за праздничным столом, и пир начался. Все шло своим чередом: шут носился, как угорелый, кардинал с нехарактерным интересом пялился на супругу посла, Людовик размышлял о грядущем, Булдаков вязал узлом серебряные ложки. Со стен на все это поглядывали мрачные святые своими всепрощающими взглядами полных кретинов.

«Интересно», – думал Сергей, ковыряя ножом кусок окорока, – «почему на всех иконах у святых такие лица, как на советских плакатах. Нужно будет поговорить с Андрианом»…

Гости и хозяева пировали старательно, как бы стремясь качеством совместной трапезы заложить фундамент будущности. Музыканты наигрывали что-то из древней классики, возможно, откровения рамапитека Ых-ху. Шут добросовестно отрабатывал свой кусок хлеба, бесясь как черт в припадке белой горячки.

Невеста украдкой наблюдала за будущим супругом и ловила завистливые взгляды сестер. Внезапно ей стало весело и легко. Страх перед неизвестностью либо исчез, либо она его переборола. Господи, если бы не ее «уродинка», какой бы они были потрясающей парой!

– Ты совсем не пьешь, – обратилась Диана к Сергею. Тот наполнил пол-литровую чашу почти полностью и одним махом опорожнил ее.

– Я не алкоголик, я еще только учусь, – сказал он обалдевшей от такой категоричности принцессе.

– Ты сейчас свалишься под стол, – сухо прокомментировала она, – это очень крепкое вино.

– Ну и я не слабый, – озорно улыбнулся Гончаров и посмотрел на танцующих, – в танцах я не силен точно. Предлагаю выйти подышать свежим воздухом. Ты не смогла бы отослать этих дурочек? Они мне все пищеварение портят.

Диана сказала несколько слов своим фрейлинам, и те остались сидеть за столом, а они с Сергеем вышли в королевский зимний сад. Он еще не достиг полностью задуманной площади, но уже где-нибудь в укромном уголке можно было без лишнего шума перерезать кому-нибудь горло. С другой стороны, в этом саду крутилось множество романов между светскими львами и львицами.

Должно быть Сергей подумал о том же, что и мы, потому что выйдя в сад проверил наличие бронежилета и средств индивидуального нападения. Только он приготовился произнести какую-то фигню насчет завтрашней погоды, как в грудь ему уперлось лезвие мизерикордии. В сумерках светились две довольные мужские рожи.

– Просим прощения, леди Диана, – произнесла одна из них, – вашему спутнику придется пройти с нами.

Принцесса в ужасе молчала. Сергей вспомнил какой-то дурацкий фильм и произнес:

– А что, если вы, парни, гомики и хотите меня запетушить? Меня тогда, противные, шеф домой не пустит! Никуда я с вами не пойду! – по-французски это прозвучало не слишком убедительно, поэтому парень прибавил:

– Идите, парни, домой. Неровен час – шеи посворачиваете в такой темноте! – лезвие уперлось в грудь сильнее.

– Дави, не стесняйся, – великодушно разрешил Сергей, свято веривший в чудесные свойства кевлара.

Человечек запыхтел и запоздало подумал, что мизерикордию следовало бы приставить к горлу. Но, чувствуя как хрустят кости правой руки, в истерике понял, что следующего раза может и не быть.

Сломав нападающему ведущую конечность и, используя остальное в качестве небольшого упора, парень ударом ноги отправил в нокаут второго агрессора. Затем схватил за шиворот первого и бросил его в заросли терновника. От воя несчастного перестали орать птицы, в большом количестве водившиеся в зимнем саду, и начали сбегаться гости.

Никому ничего не объясняя, Гончаров взвалил на плечи второго и обратился к Диане на русском:

– Пойдем, принцесса. Так и до простуды недалеко, – и взял ее за руку.

Послушная, как личный зомби, она последовала за ним. На входе в праздничный зал они столкнулись с Булдаковым, который прослышав об инциденте решил убедиться во всем сам. Ему под ноги и сбросил Сергей свою ношу.

– Тяжеленный, сволочь, – сказал парень, вытирая со лба пот, – должно быть пожрал недавно.

Командир вопросительно посмотрел на него.

– Кого это ты приволок? – Олег Палыч успел основательно хлебнуть красненького – глаза его весело блестели.

– Похитителя человеков, – ответил Гончаров, – хотел меня похитить вот. Не удалось. Мы с Дианой гуляли, никого не трогали, а тут из-за угла двое, и ну угрожать! Пришлось кое-что им растолковать.

– А где второй? Ты его часом не угрохал?

– Да нет! – протянул Сергей, – всего-то и делов, что клешню сломал! В кустах отсиживается.

Отчасти пришедшая в себя Диана недоуменно посмотрела на него и сделала попытку высвободить руку. Серега, понявший это по-своему, продолжал:

– Принцессу вот напугали. Нелюди какие!

Подошел шут и уставился на пленника.

– Черт! – взревел он, – это же приятель нашего Генриха! Что он здесь, интересно, делает? Сейчас я его приведу в чувство!

Прослышав о ЧП, Его Королевское Величество также соизволили подойти.

– Что случилось, Жак? – спросил он у шута.

– Ерунда! – отозвался паяц, не прерывая своего увлекательного занятия, – твоего будущего зятя хотели похитить.

Король с тревогой взглянул на Гончарова. Тот равнодушно смотрел на вхождение души в тело лежащее на полу.

– Похоже, Людовик, твой братец Генрих без ума от предстоящего родства.

– При чем тут Генрих? – не понял король.

– Это – друг Генриха, – терпеливо объяснил Жак, – номер один. Номера второго сейчас вытаскивают из терновника, куда его зашвырнул вот этот молодец.

Сергей хмыкнул и поклонился.

– Ваш покорный слуга, – сказал он по-французски.

– Ваше Величество, – вмешалась Диана, – я была при этом и могу все подтвердить.

– Сестра моя, – подумав произнес король, – пойдемте, я провожу вас в ваши покои. Мне кажется, вы должны отдохнуть после всего пережитого. Господа! Я присоединюсь к вам вскоре. Проводите этого человека в камеру пыток – Жак покажет.

Паяц что– то проворчал на своем диалекте. Подошли два «архангела», взяли пленника под руки и, стуча алебардами по полу, потащили его к выходу.

– Ну, что ж! – произнес шут, – пойдем, развлечемся!

– Я думаю, – сказал Булдаков, – что для такого мероприятия нужно захватить кого-нибудь с вашей стороны. Иначе нам просто могут не поверить.

– Точно! – сказал Жак, – я же дурак, палач – немой, а стража – вообще идиоты. Я мигом, приведу одного парня. Через мгновение он уже вернулся, волоча за собой кардинала. Его святейшество был весел и слегка пьян. От него несло женскими духами и порошком от клопов.

– Личность известная, – сообщил он шепотом, – король ему доверяет. Пойдем, что ли?

Булдаков повернулся в сторону столов.

– Голубков! – позвал он. Подошел санинструктор роты охраны рядовой Голубков.

– Вызывали? – спросил он, глядя на командира сквозь толщу своих линз.

– Подзывал, – скорчил рожу Олег Палыч, – у тебя несессер с собой?

– Со мной, – удивился Санька, – вы же знаете, командир – он всегда со мной.

– Пойдешь с нами. Нужно потолковать с одним человеком.

Голубков флегматично пожал плечами. От этого движения дужка очков съехала с носа; он привел себя в порядок и поплелся за всеми в камеру пыток, расположенную в подвальном помещении замка.

Военно– полевой фельдшер Санька Голубков был незаменимым человеком в медчасти у Львова. Его дядя служил в каком-то сверхсекретном ведомстве заместителем начальника, имел чин полковника, служебную «Волгу» и виды на генерала. Если что и не грозило студенту медучилища Сашке Голубкову —то это служба в войсках.