Похищение мечты

      Пожал плечами, вновь посмотрел на Джерри, как бы говоря: "Вы же видите - там никого нет". И опять принялся писать.
      - никого не узнает, - главный врач говорил тихо, сосредоточенно, - в контакт вступает крайне неохотно, аппетит скверный. Занят либо самосозерцанием, либо диалогом с собой.
      Ежедневно проводит за письменным столом восемь-десять часов.
      Пишет много. Рукопись никому не показывает - и не дает. Сон прерывистый. Пациент охотно принимает все предписанные лекарства, не отказывается от процедур, прогулок.
      Через скрытую в левой стороне дверь они прошли в палату.
      - Здравствуй, дружище Роберт, - весело сказал Джерри, усаживаясь на диван прямо напротив стола. - Клянусь Иисусом Христом, Рейчел и я - мы часто вспоминаем о тебе. Как тебе живется, как работается?
      Дайлинг продолжал быстро писать. Вдруг он засмеялся - и смех его звучал громко, сухо, надрывно. Постепенно смех перешел в кашель. Он встал, сунул рукопись в стол, подошел к стеклянной стене. Уперся в нее ладонями раскинутых над головой рук, прислонил лицо. Тихонько повернулся, бормоча себе под нос: "Не ломайте альфу, не делайте больно лотосу!". И перебирал при этом четки-невидимки. Вдруг в глазах его появилось выражение ужаса. Он сгорбился и стал отдирать от горла то ли щупальцы, то ли руки, которые его явно душили. Упав на пол, он начал вздрагивать всем телом, пока не застыл и неестественном изгибе, запрокинув голову назад. В широко раскрытых глазах застыла бессмысленная улыбка. На ковер струйкой стекала слюна. Парсел вопросительно взглянул на главного врача: "Положим его на кровать". "Сейчас лучше не трогать", ответил тот. И добавил, что он вызовет лечащего врача: "Главное - покой". Они вышли в коридор. "Может быть, наш приход и явился причиной приступа", - подумал Джерри и до боли сжал кулаки в карманах халата. На лбу и под глазами у него выступил пот. Словно отвечая на его мысли, главный врач сделал необходимые указания внезапно появившемуся лечащему врачу, сказал: "Припадки происходят в одно и то же время, через каждые три дня, и пока нам не удалось докопаться до их истинной причины". Отвернувшись от мужа, Рейчел плакала тяжко, беззвучно.
      Она совсем недолго знала Роберта Дайлинга. И не с лучшей стороны. Но это была человеческая трагедия. Вместе с ней Рейчел оплакивала все трагедии мира. Как она желала всем людям добра и счастья, как она молила об этом. И, конечно, Роберту, конечно же, Роберту...
      ... По небу медленно ползли черные облака. Они натыкались друг на друга, поглощали друг друга, вытягивались во все стороны причудливыми узорами. И неизменно превращались в конце-концов в огромную пагоду. На каждом выступе пагоды появлялись фигуры невиданных зверей - многоголовых, многолапых, многорогих. Пагода держалась на небе какое-то время, затем рушилась. И вновь черные облака начинали свой медленный небесный пляс.
      Роберт шел, по пояс погрузившись в мерно катившую свои воды реку. Низкие пологие берега были сплошь покрыты невысоким колючим кустарником. Дайлинг шел, тяжело передвигая по дну ноги. Армейский китель и брюки, стофунтовые ботинки мешали каждому движению. Несколько раз он порывался сбросить их с себя и не мог. Его мучила жажда. И хотя по поверхности реки мимо него проносились корневища дерев, вздувшиеся трупы зверей и людей, Он остановился и зачерпнул в обе руки речную воду. И вдруг увидел, что это не вода, но кровь. Роберт остановился и долго смотрел, как кровь, просачиваясь сквозь пальцы, стекает в реку...
      Дайлинг провел во Вьетнаме уже три месяца, когда ему неожиданно довелось встретиться с Парселом.
      - У нас здесь, знаете ли, высокий гость, очень высокий, - устало сказал Роберту сопровождавший его на фронт штабной полковник.
      - Кто же это? - заитересовался Дайлинг.
      - Сейчас увидите. Он говорит, что вы старые друзья.
      Они находились на КП 4-й пехотной дивизии. Сюда доносились отзвуки стрельбы. Бои шли и на северо-западе и на юго-востоке от небольшого городка, где, кроме КП, расположились госпиталь и службы тыла.
      Дайлинг долго рассматривал в сильный бинокль склоны ближней сопки. Именно там, по словам штабного полковника, был эпицентр ближнего боя.
      - Изучаешь вражеские позиции? - услышал он знакомый голос. Дайлинг оторвал бинокль от глаз, повернулся и увидел стоявшего за его спиной Парсела. Чуть поодаль от него переговаривались вполголоса три генерала.
      Джерри обнял Роберта, взял у него бинокль. Быстро прошелся взглядом по гряде сопок, вернул бинокль Дайлингу.
      - Видишь вон те вспышки? - спросил Роберт. - Это и есть вьетконговские позиции.
      - Вьетконговские позиции, - повторил в раздумьи Парсел.
      - Какими судьбами ты здесь? И надолго ли?
      - Пути Господни неисповедимы, - Джерри приложил руку к груди. - Вот прилетел на два-три дня посмотреть своими глазами на врата, через которые наши мальчики попадают в рай.
      - И как, впечатляет?
      - Разве дело в сиюминутном впечатлении? - также в раздумьи произнес Джерри. - Святой Петр свидетель, что я, глядя на все это, чувствую врага могущественного, северного. Он за тысячи миль отсюда. Но его проклятый дух, его идеи - они здесь, вон на тех сопках.
      - Россия...
      - Великий Боже, конечно, Россия! Ты здесь уже несколько месяцев, верно? Почему, ну почему наши войска не только терпят поражение за поражением, но, по моему мнению - находятся накануне краха?
      - Они считают эту войну чужой. Не хотят умирать неизвестно за что.
      - Вот именно, неизвестно за что. О, Иисус Христос! Сколько раз я говорил этим болванам из Пентагона: "Удвойте, утройте ставки всем, кто здесь воюет. Удесятерите!". Стимул должен быть - реальный стимул...
      Наконец Дайлингу удалось выбраться на берег, и он в изнеможении опустился на крохотную поляну, которую со все сторон обступал черный, колючий кустарник. Он лег на спину, закрыл глаза и вдруг услышал шипение. Оно нарастало, делалось все явственнее. Роберт равнодушно отметил про себя, что шипение исходило не из одной какой-то точки, оно окружало его.
      Продолжая лежать с закрытыми глазами, он почувствовал, как холодные мокрые гады поползли через его тело, руки, лицо. "Не кусают", - подумал Дайлинг и потерял сознание...
      Он сидел на раскладном стуле в расположении полевого армейского госпиталя. Вокруг него, прямо на земле лежали раненые. Рядом стоял, облокотившись на одинокую пальму, сопровождавший его штабной полковник. Дайлинг рассказывал раненым о тем, что происходило дома, предрекал скорое успешное завершение войны.
      - Я здесь уже полтора года, - тихо произнес бледный как мел сержант с окровавленной повязкой на голове. Слушаю капелланов, наше радио, газеты даже иногда читаю.
      Он замолчал, и Дайлинг явственно услышал недалекие пулеметные очереди и надсадное уханье мин.
      - И что же? - осторожно спросил он сержанта.
      Сержант еще долгое время молчал. Затем, обращаясь к самому себе, сказал: - Никто, даже Бог, не ответил на мой, на его - он указал пальцем на лежавшего рядом солдата, - на наш вопрос: "Какого черта мы забрались в эти проклятые джунгли? Что и когда здесь потерял наш обожаемый дядя Сэм?".
      Роберт хотел было перебить сержанта, но передумал. Он встал со стула, достал из нагрудного кармана сигару, закурил ее и стал смотреть на низко плывущие черные тучи.
      - Вы откуда? - наконец прервал он слишком затянувшуюся паузу.
      - Из Иллинойса, - безразлично вздохнул сержант.
      - Надеюсь, вы не красный?
      - Все мои предки,как и я сам - убежденные республиканцы.
      - Тогда, - холодно разглядывая сержанта, громко произнес Дайлинг, по меньшей мере странно, что вы не уразумели простую истину.
      - До этой войны я не знал, что мир прямо-таки переполнен простыми истинами.
      - Я имею в виду главную для нас сейчас истину: "Если не мы сегодня здесь, то коммунисты завтра будут везде в нашем доме - в Иллинойсе, Мэриленде, Калифорнии...".
      - Э, мистер,неужели вы верите, что хоть один из нас проглотит эту чушь?
      Мимо левого виска Дайлинга просвистели пули. Он не бросился на землю. Он повернулся на выстрелы и встретился взглядом с офицером, лежавшим от него ярдах в пятнадцати. У офицера была по локоть оторвана правая рука. Левой он держал автомат. Дуло было направлено в голову Дайлинга.
      - Сэр, - полковник оттолкнулся от пальмы, прикоснулся пальцами к плечу Дайлинга, - советую ретироваться. Эта аудитория едва ли восприимчива к тыловым докладам.
      Дайлинг поспешно повиновался, только теперь ощутив прошибший его озноб. "На полдюйма левее - и вся эта очередь застряла бы в моих великолепных мозгах", - невесело подумал он, быстро идя за полковников к вертолету...
      Президент Тхиеу терпеть не мог этого американца и едва скрывал свою неприязнь. "Все чужестранцы, все иноверцы, мысленно произнес он одну из своих любимых истин, - люди самого низшего из нижайших сортов. Увы, их должно принимать.
      более того - их следует использовать в высших целях исполнения небесных предначертаний". Он слабо улыбнулся, жестом пригласил Дайлинга сесть на диван. Сам сел в кресло, справа от дивана, мягко положил руки на колени. Слегка наклонив голову на бок, вкрадчиво произнес: - Господин Дайлинг вновь прибыл к нам с почетно миссией укрепления боевой морали наших и союзных нам войск.
      - Согласиться с этим, - сказал, тоже улыбаясь, Роберт, означало бы серьезно преувеличить значение моей скромной миссии. Мой президент, прощаясь со мной, напутствовал меня такими словами: "Посмотрите на месте, Дайлинг, все ли и так ли делается для душ наших солдат во Вьетнаме". И вот я здесь, господин президент.
      - Для душ... - произнес в растяжку Тхиеу. - Боб Хоуп с девочками недавно куда как успешно гастролировал. Киноленты забавные в тыловых частях крутят. листовки сентиментальные раздают. Сеть э... "приютов любви" налажена превосходно.
      "Обезьяна проклятая, - мысленно негодовал Дайлинг. Третий раз встречаюсь с ним за полтора года. И каждый раз он садится верхом на своего излюбленного конька - требует присылки все нового и нового оружия и все новых и новых боевых частей. Сейчас, уверен, запоет ту же песню".
      - Я, как вы знаете, человек набожный, - президент прикрыл веки, скрестил ладони на груди, - однако во имя бессмертия все той же души вынужден стать закоренелым материалистом.
      Он негромко захихикал и теперь самый звук его голоса неприятно поразил Роберта. Он нахмурился, молча наблюдая за собеседником. Президент широко раскрыл глаза, доверительно прикоснулся пальцем к руке американца: Истребители, вертолеты, минометы и автоматы, по моему глубокому убеждению, лучше всего другого на свете заботятся о душе человеческой. И солдаты когда их очень много.
      - Только американцев сейчас здесь больше полумиллиона, заметил Дайлинг.
      - Что такое полмиллиона, - вздохнул президент и вновь смежил веки. С обеих сторон в войне участвуют миллионы и миллионы людей...
      Дайлинг хотел было что-то сказать, но президент резко встал, сжал руки в кулаки: - Это наша общая война, господин Дайлинг, а помогаете вы нам мало, - он улыбнулся. - Мало. неровен час и проиграть можно. Проиграть гораздо больше, чем просто Вьетнам.
      - Пугаете, господин президент? - вновь заставил себя улыбнуться Дайлинг.
      - С какой стати мне вас пугать? - искренне удивился президент. Предостерегаю.
      - Увы, - сокрушенно развел руками Роберт. - Это не по моей части. Здесь и без меня военных экспертов хватает.
      Про себя отметил: "При той коррупции, которая поразила эту страну сверху донизу, никакая техника и никакие миллионы солдат уже не помогут".
      "Военные военными, а этот рыцарь спасения душ передаст разговор слово в слово именно тем, кто должен нас услышать, подумал в то же время президент. - Услышать и внять".
      Неслышно появился генерал-адъютант. Негромко доложил о чем-то по-вьетнамски. Президент всплеснул руками, сказал, притворно вздохнув: Вместо того, чтобы воевать против общего врага, наши солдаты стреляют друг в друга.
      Дайлинг недоуменно вздернул брови.
      - Мои солдаты не поделили с вашими прелестных жриц любви, - еще раз вздохнув, сказал президент. - А ведь это прямо по вашей части.
      - Что значит "не поделили"? - громче, чем следовало бы, спросил Дайлинг.
      - В районе "приютов любви" в ближнем бою сошлись две роты. Убитые исчисляются десятками...
      Когда Роберт с генерал адъютантом подъехали к месту, где произошел "досадный инцидент" (так охарактеризует кровавую стычку сайгонская и американская пресса), они увидели, что большой район оцеплен частями военной полиции. Машины армейских и гражданских госпиталей увозили убитых и раненых. Многочисленные пожарные боролись с пламенем, охватившим несколько домов. К генерал-адъютанту подскочил низкорослый полковник, бойко отрапортовал: - Не считая всяческих жертв, все, вероятно, приканчивается благополучно, - на ломаном английском сообщил Дайлингу генерал-адъютант. В это время к ним подошел сопровождавший Роберта на фронт американский штабной полковник.
      - Черт знает что, - устало произнес он. - ни за что, ни про что потеряли более тридцати наших ребят. Я понимаю - на фронте...
      - Вы "Лисистрату" читали, полковник?
      - При чем тут древнегреческие комедии? - раздраженно наморщил тот лоб.
      Вконец разбитый, Роберт добрался до своего гостиничного номера. Лифт не работал. На лестнице и в коридорах царил полумрак. Приняв душ, он выпил стакан неразбавленного виски.
      Задремал, сидя в кресле-качалке. Едва слышно зазвонил телефон.
      - Хай, Боб! - услышал он в трубку голос знакомого журналиста, живущего в той же гостинице этажом выше. - Надеюсь, слышал уже о "Битве за плоть"?
      - Слышал, - раздраженно буркнул Дайлинг. - Неужели из-за этого стоило будить в три часа утра?
      - Из-за этого, пожалуй, не стоило, - примирительно согласился журналист. - Дело в том, что я один, а у меня четыре гостьи. Одна другой лучше. И...
      - И если бы вы знали, как нам скучно, - игриво прокричал в трубку женский голос.
      - У меня спиртное кончилось, - сообщил Дайлингу журналист. - А прислуга вся как сквозь землю провалилась. Ни до одного дикаря не дозвонишься.
      - Ну что ж,- помедлил с ответом Дайлинг. - При столь прискорбных обстоятельствах выход, я полагаю, один - топайте все ко мне.
      - Браво! Мы слышим голос настоящего мужчины! - проговорила в трубку на сей раз другая девица.
      Дайлингу не понравилась ни одна из них. Вьетнамка была явно старше сорока лет и на лицо ее было наложено несколько фунтов всевозможных красок. Француженка была вдвое моложе, но жеманна до неприличия. Приятнее были японки, сестры-близнецы.
      Роберта забавляло, что он никак не мог определить, где Микко, а где Кикко. Журналист несколько раз хлебнул виски прямо из бутылки, лег на пол и тут же захрапел. Дайлинг помнил, что девицы пили с ним отчаянно много и ничего не ели, хотя какая-то закуска стояла на столе. Потом они впятером перебрались в спальню и, раздевшись догола, забрались на постель необъятных размеров. Ее покрывал роскошный балдахин. Под потолком лениво вращался допотопный фен. Было жарко, и душно, и потные тела сплетались в горячий клубок.
      Он не помнил, как заснул. Сон сразил его...
      Он брел по реке, и это была река крови. И лишь шум текущей крови нарушал тишину. Над головой проносились черные птицы, и не было слышно ни посвиста их крыльев, ни криков их. По берегам рыскали дикие звери, разевая пасти и издавая бесшумное рыканье. Он знал, что по обоим берегам реки шел страшный, отчаянный, смертельный бой. И не слышал ни посвиста пуль, ни взрыва снарядов, ни воплей раненых. Так он шел милю, десять, сто. И он хотел выбраться из этого кровавого потока и не мог.
      И он сделал то, что не делал всю вторую половину своей жизни.
      Он стал молиться Богу. "Боже милосердный! Ужели я более грешен, чем все те, кого я знал в своей жизни? Призови мою душу к себе, пусть через самое страшное мучение!".
      Вот кровь подступила к его подбородку, захлестнула рот, глаза, накрыла с головой. Но он вынырнул, вынырнул у самого берега. И увидел человека, по горло зарытого в землю. Голова была знакома. Но он никак не мог вспомнить, кому именно она принадлежит. Какая-то она необычная! подумал Роберт. Странная. Вроде шевелится каждой своей клеткой, каждым волосом".
      И тут он рассмотрел, что голова точит среди муравьиной кучи, Жирные, черные муравьи величиною с полпальца деловито сновали по ней вверх и вниз, вдоль и поперек. Исчезли веки.
      Исчезли уши. Провалились щеки. Роберт вспомнил, что он видел однажды в джунглях подобную казнь старика-партизана. И вдруг почувствовал острую боль в ушах, в веках, в щеках. И с ужасом понял, что это его голова торчит из муравьиной кучи.
      "Господи, возьми меня к себе, через любые, пусть самые страшные мучения"...
      Он очнулся от сна уже после полудня и долго лежал неподвижно, с отвращением разглядывая покоившихся рядом девиц.
      Шторы были закрыты, и в сиреневом полумраке тела их представлялись ему телами мертвецов.
      В тот же день он вновь выехал на фронт, в район, где проводились крупные карательные операции. Пролетая над джунглями, селами и городами в добротном американском вертолете, он в который раз за последние дни думал о тщете жизни...
      Большая группа американских и южновьетнамских офицеров стояла на окраине сожженной дотла деревушки. был ранний, тихий, теплый вечер. Где-то в кустарнике самозабвенно пели невидимые птицы. Едва ощутимый ветерок, разгоняя запах гари, доносил слабый аромат цветущих деревьев, которые сбились несмелой стайкой у крайней, чудом уцелевшей хижины. У входа в нее на земле сидели пять человек. Они сидели лицами к военным, и Дайлинг мог легко рассмотреть их.
      "Старшему едва ли исполнилось двенадцать, - равнодушно отметил про себя Роберт. - Вся страна воюет против нас. Даже дети. Ну что ж, раз взял в руки оружие, значит ты - враг. И должен отвечать по всем законам взрослых. Хоть ты и не жил вовсе. И радости не видел". Дайлинг зевнул, запрокинул руки за голову: "Да и какая могла быть у них радость? Лишний час сна? Лишняя горсть риса? Лишний банан?".
      Роберт снял темные очки. Он никогда их не любил, считал, что они резко сужают поле видимости, искажают людей и предметы.
      - Сэр, я бы очень просил вас не снимать очки.
      Роберт повернулся к говорившему, хотя еще раньше, чем увидел его, узнал по голосу сопровождавшего его штабного полковника.
      - Солнце здесь очень коварное, - устало продолжал тот. И дым... Ветер может измениться и понести всю эту дрянь на нас.
      "Солнце коварное... - думал Дайлинг. - Что здесь не коварное? Мирные джунгли оборачиваются вдруг партизанским адом.
      Женщины всаживают нож в горло ласкающему их чужестранцу. Дети, - он посмотрел на пятерых, обреченно сидевших у хижины, эти мало чего мыслящие фанатики, по наущению столь же мало мыслящих родителей и с их благословения, идут на верную смерть. Какая у них радость? Ну, конечно же, самая большая радость всей их короткой жизни случилась тогда, когда взрослые позволили им всерьез поиграть настоящим оружием. Такая вот печальная радость. Увы, за каждую радость надо платить...
      Детские шалости, детские радости... Что было у меня подобного в жизни. И было ли?".
      Дайлинг усмехнулся. Двенадцать лет... Его отец, мелкий банковский служащий, нарядившись на рождество Санта-Клаусом, раздавал детям, которые собрались в их доме в тот вечер, подарки. Роберту достался восхитивший всех двухколесный велосипед. Когда возбуждение, вызванное полученными роликовыми коньками, ковбойскими пистолетами и плюшевыми кошками, несколько улеглось, Санта-Клаус сказал: - Еще, дети, у каждого из вас есть возможность загадать желание. И если оно будет в моих волшебных силах, я обещаю его тут же исполнить.
      Кто-то попросил доллар и сразу же его получил. Кто-то потребовал пять порций мороженого и едва не заболел на следующий день ангиной.
      - А ты, Роберт, что хочешь ты? - Санта-Клаус погладил мальчика по голове.
      - Мое желание невыполнимо, - со вздохом проговорил Роберт, который с девяти лет знал, что Санта-Клаус - его отец.
      - Все-таки, мне кажется, стоит попробовать, - подбодрил его Санта-Клаус.
      - Я хотел бы, чтобы вы уговорили моего папу дать мне прокатиться на его автомобиле...
      И вот он мчится в дешевеньком форде по тихим улочкам Ричмонда. И чувство оглушительной радости захлестывает все его существо. Мощная машина повинуется каждому его движению.
      Он - владыка дороги, победитель любых расстояний. Он знает, что после каникул, а может еще и до их окончания, весь его класс будет восхищаться им. Еще бы, он первый, кто сел за руль настоящего автомобиля!..
      Дайлинг мечтательно улыбнулся. Да, пожалуй, те минуты были самыми радостными в его мальчишеской жизни.
      Через год на рождество он приятно поразил отца и мать: Роберт показал им чековую книжку своего текущего счета, который он открыл в банке рядом со своей школой. Деньги были ничтожные - 12 долларов и сколько-то центов. Он выиграл, удачно опустив 25 центов в чрево "однорукого бандита". Правда, тогда, помнится, радости не было. Было чувство самоутверждения.
      Впрочем, пожалуй, радость тоже была. Но, видимо, тогда и кончилось детство...
      Два южновьетнамских солдата вывели из хижины пожилую женщину. Она прикрыла глаза руками, а когда опустила их, Дайлинг увидел окровавленные щеки и беззубый рот. За ней вышел щеголевато одетый австралийский офицер. Рядом с ним семенил переводчик. Офицер, улыбаясь, дважды повторил одну и ту же фразу: "Значит, вы, мадам, не знаете, где находится штаб отряда?". женщина молчала, смотрела австралийцу прямо в глаза.
      Пятеро сидевших на земле напряженно следили за тем, что происходило. Продолжая улыбаться, австралиец медленно достал из кармана брюк маленький браунинг и, подойдя к самому младшему из пятерых, выстрелил ему в упор в затылок. Женщина рванулась к мертвому уже ребенку, но конвоиры преградили ей путь. Австралиец подошел ко второму из пятерых. Он улыбался, держа браунинг наготове. Женщина сказала что-то хриплым, срывающимся голосом. Австралиец, спрятав браунинг в карман, подошел к женщине.
      - Итак, мадам желает говорить, - произнес он, перестав улыбаться. Похвально. Я весь внимание.
      Переводчик не успел закончить фразу, когда на ноги вскочил старший из пятерых. Он что-то выкрикнул резко и громко. И было что-то в голосе этого мальчика, что заставило Дайлинга вздрогнуть. Австралийский офицер подошел к мальчику, улыбнулся: - Наконец-то наш юный друг заговорил. Я обещал, что признание будет стоить жизни. Итак...
      Мальчик вновь выкрикнул что-то резко и громко и плюнул офицеру в лицо.
      Женщину и четверых детей расстреливали австралиец, два американских и два южновьетнамских офицера. По общей команде каждый выпустил пулю своей жертве в упор в затылок.
      "Много крови, - поморщился Дайлинг. - Война".
      Невдалеке солдаты соорудили походный стол, накрыли его скатертью. Появились всевозможные закуски, бутылки с разноцветными наклейками. Офицеры, тихо переговариваясь, подтягивались к столу. "Интендантская служба работает проворно, удовлетворенно вздохнул Дайлинг. - И похоронная команда бойкая. Уже и трупы куда-то оттащили. Хороший приказ придумали мы совместно с союзниками. Полезный приказ".
      Дайлинг имел в виду секретную директиву президента Тхиеу, по которой всем офицерам действующих и тыловых частей приказывалось присутствовать при казнях партизан. И не только присутствовать, но и принимать в них участие. Инициатором директивы был Роберт Дайлинг.
      "Чем раньше мы поймем обнаженную простоту дилеммы: либо мы их, либо они нас, - тем больше шансов останется у свободного мира".
      Дайлинг один за другим выпил три двойных виски без содовой. Из хижины, подле которой установили стол, вышел долговязый широкоплечий капрал, с хрустом потянулся и, воровато оглядевшись, незаметно поманил одного из вестовых. Тот бочком скользнул в хижину. "Какого черта эти трусы и мародеры там делают?" - раздраженно подумал Дайлинг. И как только капрал отошел от хижины, Дайлинг вслед за вестовым шагнул в прохладный сумрак.
      Несколько секунд он стоял у порога, привыкая к полутьме, прежде чем разглядел извивающуюся спину вестового. И вдруг сердце его остановилось, пропустило удар, второй... С прелой циновки из-под извивавшегося тела в пропотевшем мундире на Дайлинга глянули бездонные глаза Лауры, молившие уже не о спасении, но о смерти.
      Лаура... Вьетконговка... Женщина... Человек...
      ... Он с трудом шел по реке, погрузившись в нее по пояс.
      Река была черной. Ее поверхность зловеще блестела в закатных лучах солнца. Откуда-то появилась чайка. Она долго летела над самой головой Дайлинга и вдруг сильно клюнула его в лоб. "Какая злая птица, - подумал Роберт. - Ведь она метила прямо в глаз и я чудом увернулся". Чайка то и дело проносилась над ним, громко крича. На ее крики слетелось еще несколько птиц.
      Они были жирные, летели тяжело, зло кричали. Каждая норовила клюнуть Дайлинга в голову. Он попытался было отпугнуть их взмахами рук. Но это лишь сильнее разозлило птиц. Тогда он попытался спастись от них, нырнув в воду. "Опять кровь, - подумал он, - густая, соленая, человеческая кровь". Течение стало заметно быстрее, река ширилась, ширилась. Дайлинг увидел, что его неотвратимо влечет к высокому порогу, который обрывался в безбрежное море...
      Он хорошо помнил свой последний день в Сайгоне. Это был день всеобщего безумия и краха, день бегства и позора, последний день единственной войны, которую когда-либо проиграли его Соединенные Штаты. "Почему?" - мучился Дайлинг, пытаясь найти ответ на этот вопрос. И находил десятки ответов. И не мог найти того единственного, который мог бы его убедить, удовлетворить, заставить поверить в его истинность. Джерри считает, что мы проиграли потому, что вложили во вьетнамское предприятие мало денег. Может быть. Если все на свете измерять, как это делаем мы, деньгами.
      Дайлинг не пил уже много дней ни глотка спиртного. Тем больнее и страшнее было видеть трезвым взглядом то, что происходило.
      Ему казалось, что он никогда не доберется до порта Вунгтау. Там, на одном из самых дальних причалов его ждал вертолет с охраной. Ждал, чтобы переправить на надежный борт авианосца. Какой-то кретин из городской комендатуры вконец спутал всю систему пропусков, по которым военная полиция разрешала проезд автомобилей. Шпиономания достигла апогея: озверевшая солдатня разорвала на части генерала, который отказался предъявить им документы. В управлении контрразведки произошел взрыв, и ее сотрудники рыскали по городу в штатском, вылавливая всех, кто казался им хоть чем-то подозрительным. И вершила на месте суд скорый и неправый. Уголовники, переодевшись в армейскую форму, грабили богатые дома и магазины, останавливали автомобили со штатскими, отбирая у них драгоценности и валюту. Хаос охватил город. В разных концах его занимались пожары.
      Автомобилем Дайлинга управлял морской пехотинец. Это был одноглазый верзила, который, то и дело похохатывая и смачно ругаясь, приговаривал: "Мы вас вмиг доставим на нашу надежную лодочку, ваше превосходительство". Рядом с ним сидели два южновьетнамских офицера. Они были вооружены автоматами и уже дважды за последние десять минут прокладывали машине путь огнем.
      "Все ничего, - фаталистично думал Дайлинг. - Лишь бы водитель был не псих и не наркоман". Пригибая голову от посвистывавших то и дело пуль, Роберт мягко чертыхался. Рядом с ним сидел сопровождавший его штабной полковник. Он не кланялся пулям, молчал. Приглядевшись к его лицу, Роберт увидел, что тот плачет. Тяжелые слезы падали со щек на китель.
      - Держите себя в руках, полковник, - сухо бросил Дайлинг.
      - Я знаю, что надо уметь проигрывать, - зло ответил тот.
      - И все же в голове моей не укладывается, как мы могли проиграть вот этим, - он ткнул пальцем в окно, за которым беспорядочно бежали южновьетнамские солдаты: то ли ловили очередного шпиона, то ли преследовали неудачливого дезертира. Дайлинг коснулся руки полковника, кивнул на сидевших впереди офицеров. Полковник смолк.
      - Все это, к сожалению, более серьезно, чем вы думаете, - тихо сказал Роберт. - Мы не просто проиграли первую в нашей истории войну. Мы потеряли здесь частицу себя. очень существенную частицу.
      - Что вы меня пугаете? - так же тихо возмутился полковник. - Я знаю, что это не начало конца. Однако, позор... позор жжет мне сердце. Вам, штатскому, этого никогда не понять.
      - И позор - благо, если он на пользу.
      Машина неожиданно остановилась, словно наткнулась на какое-то непреодолимое препятствие. Они уже были в порту. До нужного причала оставалось не более ста ярдов. Все это пространство было забито людьми, тащившими домашний скарб, чемоданы, узлы. Пришлось бросить машину. Одноглазый верзила, увлеченно работая огромными кулаками, быстро проложил путь сквозь толпу. Однако южновьетнамский майор,командовавший портовой ротой военной полиции, наотрез отказался пропустить Дайлинга к вертолету.
      - Прошу показать документ, подтверждающий ваше право на этот "чоппер", - вежливо потребовал он.
      - Какое право? - взорвался Дайлинг. - Какое, к чертовой матери, право?
      - Майор, - одноглазый верзила схватил южновьетнамца за грудки, клянусь своим единственным глазом и формой, что на мне, дело чистое. Давай команду своим вонючим псам, чтобы разом нас пропустили.
      Штабной полковник безразлично наблюдал за развертывавшейся на его глазах драмой. Майор что-то коротко сказал стоявшим рядом с ним солдатам, и те прикладами мгновенно сбили с ног одноглазого верзилу. тут же упал, сраженный шальной пулей, один из двух офицеров, приехавших с Дайлингом. Роберт подхватил автомат упавшего и дал предупредительную очередь в воздух. Майор уткнулся ненавидящим взглядом в Дайлинга, выкрикнул слова команды. И тогда Роберт выстрелил в упор в майора, и когда тот упал, обливаясь кровью, продолжал стрелять по его солдатам. Набежавшая было толпа отхлынула назад. Дайлинг, штабной полковник и одноглазый морской пехотинец, медленно пятясь и прижимаясь плечами друг к другу, достигли, наконец, вертолета. Скоро они приземлились на борту авианосца. Уже когда сидели за столом в офицерской кают-компании и выпили по двойному виски, Дайлинг заметил: - Чудом проскочили, а?