С кем? С Георгием. Маленков может отпереться. Совет был по телефону. А телефонный разговор к делу не подошьешь. Нет, не подошьешь. Слишком большая дружба с Еременко? А как иначе прикажете добиться того, чтобы никто не ставил палки в колеса при налаживании планомерной политработы в войсках? Есть, и их сколько хочешь, Наполеончики, которым комиссары костью поперек глотки стали. Не нравится им партийное влияние в армии. Нет, брат, шалишь, коммунисты - становой хребет наших войск. Комиссаров может ликвидировать только одно - контрреволюция".
      В приемной Никиту встретили два юных офицера - старший лейтенант Александра и младший лейтенант Евгения.
      - Сегодня дежурит по приемной женская смена, - спокойно сказал адъютант в ответ на удивленный взгляд члена ПБ.
      - Мужики воюют, - так же спокойно заметила Александра, посмотрев при этом довольно иронично на адъютанта. Тот, ничего не ответив, исчез за дверью кабинета и почти тот час выскользнул оттуда.
      - Проходите, пожалуйста, товарищ генерал-лейтенант.
      Его встретили персидские ковры, хрустальные люстры, мебель красного дерева, картины передвижников. Берия сидел за чайным столиком у зашторенного тяжелым зеленым бархатом окна. Пенсне на столике, китель расстегнут, белоснежная рубаха раскрыта, под ней грудь, покрытая густым волосом. Перед ним стояли навытяжку рыжеволосый гигант и тщедушный лопоухий недомерок с редким седым бобриком. Оба были в генеральской форме. "Что за люди? - подумал Никита. - Новенькие какие-то. Фронтовиков я бы знал". Берия быстро говорил что-то по-грузински - негромко, сердито. Те, к кому была обращена его речь, ели глазами начальство, почти после каждого слова дружно кивая головами. Увидев вошедшего в кабинет Хрущева, Берия легко поднялся на ноги, сказал что-то громче прежнего и небрежно махнул рукой. Генералов словно ветром сдуло.
      - Здравствуй, дорогой, здравствуй, - хозяин привычно обнял гостя, увлек мягко за собой в уютный малый кабинет, где уже был накрыт с кавказской щедростью стол.
      - Садись, дорогой, люди верно говорят: в ногах правды нет. Правды нет... Правды нет... - Он взял с массивной этажерки какие-то бумаги, скользнул по ним взглядом, сел напротив Никиты, бумаги положил на тарелку. Криво усмехнувшись, воскликнул:
      - Ты видел этих двоих? Генералы. Ге-не-ра-лы. Мудаки засраные. И ведь оба из моего села. Ничего, нет, ничего нельзя поручить, все обязательно изговняют. Никому нельзя доверять. Даже себе. А? - он весело сверкнул стеклами пенсне и разлил коньяк по высоким хрустальным рюмкам.
      - За Верховного!
      "Его цитирует - про доверие не раз слышал я от Хозяина те же слова, за Него тостом и всякое застолье начинает, - уважительно подумал Никита, осушив лихо внушительную посудину. - Меня-то зачем позвал?" Однако, этого Берия раскрывать не спешил. Завел разговор о последних кадровых перестановках в армии, о взаимоотношених с союзниками ("Иден приехал - и Хелл с ним, Иден уехал - и Хелл с ним!" - "Черчилли-Черчилли - и никаких Рузвельтатов!"), о гонке по созданию сверхоружия. Горячее принесли Александра и Евгения. Это был бесподобно ароматный шашлык на ребрышках. Берия усадил Александру себе на колени, налил фужер коньяку и, после того, как девушка выпила его весь мелкими глоточками, крепко поцеловал ее в губы. Подмигнул Никите: "Обними Евгению, поцелуй младшего лейтенанта!" Никита осторожно последовал его совету. Губы ее показались ему безвольно-безразличными. Вдруг, повинуясь какому-то знаку Берии, девушки быстро убрали грязную посуду, принесли кофе, сладости, фрукты и незаметно ретировались.
      - Ты строго их не суди, - с неприсущей ему мягкостью произнес он. Это совсем не бляди с плешки у "Метрополя". И Саша и Женя по несколько раз забрасывались в немецкий тыл с разведгруппами. Обе знают немецкий язык, обе закончили нашу школу радистов. Не сегодня-завтра снова отправятся на задание. Кстати, к тебе на Украину.
      Он замолчал, закурил. "И курит как Хозяин, Герцеговину Флор", отметил про себя Никита. Берия поднял с тарелки бумаги, которые пролежали справа от него все это время, вытер губы салфеткой, сказал:
      - Ну вот, накормил, напоил, теперь можно и о главном поговорить.
      Он протянул бумаги Хрущеву и нацелился в него стеклами пенсне.
      "Наконец-то!" - вздохнул с облегчением Никита, но первый же лист заставил его напрячь все силы, чтобы не потерять сознание. На нем был перечень того, что содержалось в тощей подборке:
      "1. Немецкая листовка с текстом обращения старшего лейтенанта Леонида Хрущева к бойцам и командирам Красной Армии и ее перевод; 2. Протокол армейского отдела СМЕРШ 37-й Армии - допрос батальонного комиссара Коркина Любомира Захаровича, бежавшего из того лагеря, в котором содержался Леонид Хрущев; 3. Рапорт заместителя начальника Главного управления СМЕРШ, руководившего операцией по извлечению из немецкого лагеря для военнопленных Леонида Хрущева и доставке его в Москву; 4. Протокол допроса Леонида Хрущева".
      Даже прочесть это зловещее оглавление стоило Никите невероятных усилий. Буквы, слова, строчки дергались, прыгали, сливались. Кое-как одолев его, он с трудом оторвал от него взгляд, посмотрел на Берию. Но стекла пенсне коварно отсвечивали, глаз за ними видно не было - сверкающая бездна. Никита, словно погружаясь в прорубь, перевернул первую страницу. "Я, Леонид Хрущев, сын члена Политбюро..." Сколько немецких листовок перевидал член Военного совета различных фронтов, удивляясь подчас изощренной хитрости и знанию человеческой психологии, а подчас и прямолинейной твердолобости гебельсовских войсковых пропагандистов. На наиболее действенных образцах учились сотрудники Седьмых отделов по разложению войск противника, созданных во всех формированиях и частях Красной Армии. Никита подошел к настольной лампе, дрожащими руками поднес текст к глазам. Так, даже факсимиле подписи напечатано. Подпись разборчивая, почти детская. "Черт, я же не знаю подписи своего собственного сына. Да и на кой ляд мне было ее знать: я деньги перед войной не по ведомости ему выдавал... Поди, с этих бесконтрольных червонцев и начались Лёнькины беды". Листовка была ладно скроена и мастерски сшита: похвальное слово героизму и мужеству советского солдата - запевная теза; развернутая антитеза - за что он воюет: на земле он крепостной, на фабриках и заводах дешевый, бессловесный раб, всеми плодами его крови и пота пользуется утопающая в поистине царской роскоши сталинская юдо-большевистская камарилья; вывод: сражаться за увековечение собственного ярма может или слепой или умственно-неполноценный, поворачивай штык против истинного супостата, сдавайся в плен, вступай в РОА. Приводилось несколько красочных примеров из похождений Сталина и его кремлевских бонз - Кагановича, Ворошилова, Калинина, свидетелем которых якобы был Леонид. Сообщалось, что многие думающие патриоты, включая Якова Сталина, вступают в ряды борцов против тирании коммунизма. Последняя перед подписью фраза была обращена прямо к Хрущеву-старшему: "Отец! Я знаю твою затаенную ненависть к усатому палачу. Переходи к нам. Вся православная, сражающаяся против красного Антихриста Россия примет тебя как своего вождя".
      - Это вранье! - побагровев, прохрипел Никита. Прокашлялся, звонко крикнул: - Вранье! Все вранье!
      Приоткрыв дверь, в кабинет заглянул адъютант и, увидев отмах руки хозяина, исчез.
      - Лёнька не мог такое... насочинять, - стараясь придать голосу твердость, проговорил Никита. Поднял глаза на Берию. Вновь увидел сверкающую бездну, наткнулся на угрожающее безмолвие.
      - Фальшивка! Злобная фашистская подделка! Мой Леонид не способен на такое! Он же пропал без вести! Погиб! Ты же знаешь, Лаврентий, приемы гитлеровцев! Они на все способны...
      Лихорадочно говоря все это, он читал допрос батальонного комиссара Коркина (он помнил его, они встречались в сорок первом за неделю до сдачи Киева - такой грузный молчун в летах), по его словам, Леонид сам перелетел к немцам, боясь наказания за убийство майора; в лагере сразу стал якшаться с гестаповцами и власовцами, выступил перед военнопленными с обращением: спасение Родины в поражении клики большевистских бандитов. В рапорте заместителя начальника СМЕРШ его интересовало одно - фамилия генерала. Он несколько раз по слогам, с остервенением повторил ее про себя, словно хотел запомнить на всю жизнь. И запомнил. Наконец, венец всех этих страшных новостей - допрос Леонида. С самых первых ответов Никита понял - документ подлинный. В нем содержались такие детали, которые никому из посторонних во всяком случае живых - известны быть не могли: начиная от блатных кличек yрок из банды, в которую до войны в Киеве попал Леонид, и кончая описанием семейных ссор (повод, тон, длительность, способ примирения). Закончив чтение, Никита сел на стул рядом с Берией, склонив голову на грудь, выронив на пол бумаги. Тот нагнулся, поднял их, бросил на стол. Обнял гостя за плечо, сказал, заглядывая в самые глаза:
      - Леонид поклялся, что о твоем отношении к Верховному приписали немцы и Он знает об этом и верит. Тебе верит.
      Он встал, прошел за большой рабочий стол, застегнул китель.
      - Завтра в 22.00 Политбюро. Вопрос о Леониде в повестке. Ты понимаешь, я не мог не разослать эти бумаги всем членам ПБ.
      Никита молча кивнул, подумал: "Сволочь мингрельская! Мог бы не рассылать, а сам доложить, коротко, без всех этих убийственных подробностей. Верно про него Литвинов как-то в сердцах сказал: "шакал". Шакал он и есть шакал. Меня последнего в известность поставил. Небось, боялся, что и вправду сбегу".
      - Тебе не надо сейчас никуда ехать. Я тебя просто не отпущу, - заявил Берия. - Твои же еще в Куйбышеве? "Пёс, будто он не знает!"
      - Давай еще выпьем, закусим, - он нажал звонок и тотчас Александра и Евгения внесли какие-то бутылки, блюда с салатами, рыбой, птицей. Берия наполнил до краев четыре хрустальных стакана коричневой жидкостью. Показал цветистую этикетку - золото по черному, серебряный обод. Хохотнул:
      - Виски. Пьется стоя и до дна. Убирает к е... матери любую тоску и печаль. Для тебя, Никита, сейчас самый лучший напиток.
      Молча выпили, не чокаясь, чтобы не пролить заморское зелье. Никита отвернулся, смахнул выступившие вдруг слезы. "Как на Лёнькиных поминках", хлюпнул он носом. Достал платок, высморкался, вновь вытер глаза. "Ну, чего нюни распустил? Завтра упрошу Верховного - пусть рядовым, в штрафроту, на самый опасный участок! Лёнька - ооо, он у меня сорвиголова, не то, что немцев - саму Костлявую вокруг пальца обведет. Он..."
      - Никита Сергеевич, - услышал он голос Берии. Голос был безразличный, междупрочимный. - Как там в Америке ваш дружок юности Сергей? Что пишет? На кого работает? Да нет, я же шучу. Конечно, на наши родные "Известия" - в перерывах между любовными утехами с красоткой Элис. Джигит! - и было непонятно, что это - похвала или угроза. И тут же приглшающе-укоризненно: Дама тебе "брудершафт" предлагает.
      Женя протягивала ему вновь наполненный под завязку той же "виской" стакан. "Ах, Женя, Женя, Женечка! Ты же в дочки мне годишься! Постойте, постойте, братцы, я тоже любою выпить, но такими лошадиными дозами..." Перед ним вдруг оказались два Берии и две Александры. Обе пары были голые, обе прыгали на стол, и со стола на пол, и опять на стол. А повисшая у него на шее Женька жарко шептала ему в ухо: "Возьми меня на фронт, Никитушка, отсюда. Я буду твоим адъютантом, твоей ППЖ, твоим всем!..."
      И было то памятное, то жестокое, то страшное для Никиты заседание Политбюро. Сначала шли обычные, текущие вопросы: кадровые назначения, разбор фронтовых событий, оценка работы военных заводов и планы ее всемерной интенсификации. И настроение у всех было благодушно-сосредоточенно# е. Ибо дела шли совсем неплохо и в тылу и на фронте. Только что завершилась Сталинградская битва, завершилась пленением немецкого фельдмаршала и разгромом и пленением трехсоттысячной группировки врага. Наши заводы наращивали поставку всех видов вооружений и былое преимущество Вермахта в качестве и количестве самолетов и танков - без ленд-лиза, хотя, справедливости ради, следует сказать, что он был совсем не лишним, - ушло в прошлое безвозвратно. Докладами генерала Антонова и Вознесенского Сталин был явно удовлетворен.
      - Теперь у нас разное, - сказал он, встал с председательского стула, но вопреки обыкновению не пошел вдоль конференц-стола, а закурил и остался стоять в его торце. - Слово имеет товарищ Щербаков.
      И первый секретарь МК и начальник Главного политического управления Красной Армии приступил к читке документов, подборку которых Никита получил накануне от Берии. "Вот гад, - взорвался внутренне Хрущев, - боров проклятый, баба в портках! Все это ведь было разослано всем членам ПБ. Нет, ему доставляет удовольствие сыпать соль на кровавую рану! Все насупились, нахмурились, ожесточились. Еще бы, ишь как подзуживает жирная гнида - поет, будто стихи Пушкина декламирует. Ну, постой, я тебе этого ни в жисть не позабуду. Ни в жисть!" Читал Щербаков долго, но Сталин, а глядя на него и все другие внимательно слушали, уперев мрачный, осуждающий взгляд кто в пол, кто в стол, кто в стену.
      - Сегодня военный трибунал приговорил старшего лейтенанта Леонида Никитовича Хрущева к высшей мере - расстрелу, - эту заключительную фразу Щербаков произнес, глядя все время на Хрущева, с обвинительной эмфазой. Добавил четко, повернувшись к Сталину: - Я поддерживаю этот справедливый приговор.
      "Змий подколодный!"
      Следующим говорил генерал СМЕРШ, командовавший операцией по доставке Леонида в Москву. Этот был предельно лаконичен: "Добавить к рапорту нечего. Если есть вопросы..." "Конечно, есть, - огладив бородку, прищурился Калинин. - В рапорте не сказано, сопротивлялся он или нет?"
      "Козел похотливый!"
      "Пытался. В нашей группе был старшина Махиня. Довоенный чемпион Украины по боксу. Один хук левой - и от немецкого лагеря до партизанского аэродрома наш подопечный был в надлежащей отключке".
      "В рапорте также не говорится, была ли у него охрана?" - Молотов сверлил генерала взглядом. "Была, Вячеслав Михайлович. Два эсэсовца".
      "Холуй бесхребетный. Так хочет выслужиться, что от усердия аж заикается!"
      "Я полагаю, Щербаков прав", - Молотов снял пенсне, стал массировать пальцами переносицу.
      "О носе своем, сволочь, заботится, а Лёньку моего под пулю палача спроваживает. Эх!"
      "Расстрел!" - выкрикнул Ворошилов, обведя строгим взглядом всех сидевших за столом. "Расстрел!" - Берия, бросив виноватый взгляд на Хрущева, произнес это слово со вздохом, словно хотел сказать: "Я бы и рад заступиться, дорогой, но сам видишь общее настроение..." И тут, не дожидаясь дальнейших подтверждений приговора, Никита медленно, тяжело осел со стула на пол. Он прополз несколько шагов на коленях к торцу стола, простер руки к Верховному и прорыдал:
      - Товарищ Сталин, отец родной! Не дай погибнуть, спаси Лёньку! Не по-гу-би - он не ведал, что творит!
      Жалостливо-умоляющие слезы текли по его щекам, падали на китель, на пол, но он их словно не замечал. - Не ве-дал, не ведал, клянусь моей партийной совестью. По-ми-луй!
      "Эк его разобрало, рьяный гонитель церкви заговорил языком Библии", подумал Сталин, недовольно выговорил: - Помогите же ему!
      Сидевшие ближе других Калинин и Андреев, кряхтя, подхватили Никиту под руки, водворили на место. Зловещую тишину, висевшую над столом, нарушали лишь нечастые, надсадные всхлипы Хрущева, да еле слышное тиканье напольных часов. Сталин закурил, пошел своим обычным кругом - вдоль стены, своего письменного стола, окон. "Ну скажи, скажи, Иосиф Великий, что ты столь же добр и милосерд, сколь умен и мудр, - уговаривал вождя мысленно Никита. Помилуй Лёньку - и вернее и преданнее соратника, чем я, у тебя никогда не будет. Да, не будет". Наконец, когда пауза стала уже почти невыносимой, Сталин ее прервал:
      - Перед войной мы однажды простили Леонида. Теперь вот застрелил майора в мужском споре... Что ж, бывает. Можно было бы ограничиться штрафбатом, смыть преступление собственной кровью достойно. Любое преступление, кроме предательства. Предательство влечет одну кару - смерть. Прошла лишь неделя после завершения Сталинградской операции. И вчера товарищ Берия передал мне предложение Берлина, полученное через нейтралов, обменять фельдмаршала Паулюса на Якова Джугашвили.
      Затаив дыхание, все обратили взоры на Сталина. А он остановился за спиной Хрущева и продолжил монолог:
      - Разумеется, я отказал. Такой обмен неравен и потому неприемлем.
      Он вновь занял председательствующее место, поднял трубку зазвонившего было телефона, единственного на всем огромном столе, зло бросил ее на рычаг. Взмахнул рукой, сказал:
      - Товарищ Хрущев говорил о партийной совести. Именно она не разрешает мне простить Леонида. Еще вот что: если на его месте был бы Яков, мое решение было бы таким же...
      Когда во втором часу ночи, после заседания, Никита объявился дома у Ивана, тот поразился его виду: лицо черное, веки опухшие, походка деревянная. Он упал в кресло и сидел так молча с закрытыми глазами четверть часа. Молчал и хозяин, понимая, что произошло нечто ужасное.
      - Все, нету больше Лёньки, - раскрыв глаза, заговорил Никита. И голос его - сухой, ровный, безжизненный - заставил Ивана вздрогнуть. "Загробный голос", - сцепив руки на затылке и сведя локти перед собой, подумал он.
      - Жить не хочу, Ваня, - продолжал Хрущев - такого парня к расстрелу... Ну, оступился он, он же еще совсем мальчик! Расстрел - ты понимаешь, все как один проголосовали за расстрел. Я к ним со всей душой, а они для моего Лёньки... пули. Пули...
      Он порывисто встал, прошел к буфету, достал бутылку водки, налил ее в граненый стакан и с размаху, одним глотком опрокинул его в себя. Повернулся к Ивану, зловеще улыбнулся:
      - Попомни мое слово: они все поплатятся за это злодеяние, все будут реветь кровавыми слезами! И эта блядская баба - Щербаков, и гнусавый дедок Калинин, и вшивый сученок - генерал СМЕРШ, и педераст Лаврентий, и... - тут он словно поперхнулся, прикрыл рот рукой и, сильно шатаясь, направился в ванную.
      "Трагедия отца... - думал Иван, уложив на диван в гостиной вконец захмелевшего гостя. - Гоголевский Тарас Бульба пережил ее по-своему, Никита переживает по-своему. Разве я могу, разве я смею его осуждать? Разве смеет кто-нибудь? Ибо - не судите и судимы не будете..."
      УСТАМИ МЛАДЕНЦА
      Из дневника Алеши
      Март 1942. Я знаю, почему мама ушла на фронт, оставив меня и Костика с Мамуней Матрешей. Бить проклятых фашистов, вот почему. Я тоже как закончу седьмой класс, сбегу в армию сыном полка. А лучше - разведчиком у партизан. Папа в июле прошлого года пошел в ополчение, а его через три месяца отозвали. Но ведь кто-то из каждой семьи должен защищать Родину с оружием в руках. Потому мама закончила курсы медсестер и теперь воюет, спасает наших раненых.
      Сегодня болела историчка и у нас были подряд два урока химии. Наталья Алексеевна самая красивая из всех преподавателей. Химию терпеть не могу, но из-за нее зубрю все формулы, как наша ябеда-отличница Людка Багрова. Вовка Пузин говорит, что я дурак, влюбился в училку. А сам от нее глаз отвести не может. Конечно, в Куйбышеве Валька из 9б не хуже была. Но нас звала мелюзгой, хотя я выше нее ростом. А мы ее видели с английским офицером, как они в ресторан входили. В Куйбышеве веселее было, там я с мамой в оперетту ходил, а один раз даже были в оперном. "Евгений Онегин" мировая постановка. И жилье там получше. Для эвакуированных работников маминого наркомата шестиэтажный каменный дом дали, в нем раньше какое-то училище было. Конечно, в каждой комнате вместе несколько семей. Зато тепло, батареи, печь топить не надо. А месяц назад нас отправили эшелоном в Немцев Поволжья. Их всех куда-то вывезли, вроде в Среднюю Азию. Нам в здешней школе секретарь райкома комсомола рассказал, что осенью наши бросили сюда десант, все в немецкой форме и с их оружием. Через час приехали офицеры СМЕРШ, а местные немцы весь десант спрятали. Вот их и вывезли. И правильно сделали. Они же воткнут нам нож в спину.
      Село называется Шталь. Каждой семье дали дом. В наших деревнях дома похуже. Здесь печка сделана по-другому и есть котел, в котором можно мыться и белье стирать. Мамуня довольна. Готовит картофельные блинчики, а раз в месяц выдают мясо. Костик просит конфеты и Матреша печет иногда, как она говорит, "хитрые" коржики. Он радуется, а мне все равно. Я не ребенок и не девчонка. Моя забота, чтобы печь было чем топить. Электричества нет, ток нужен военным заводам. Мамуня приспособилась лучину жечь, у нее в деревне до колхоза вечером только лучиной и освещались.
      В школе 23 февраля вечер был, посвящен Красной Армии. Жарко натопили, зажгли несколько керосиновых ламп. Доклад делал директор школы. Между собой мы его Штопором зовем. Его ранило в самом начале войны. Он в танке горел, все лицо искалечено. Жена его бросила и он пьет запоем. Месяц-два ничего, а потом на неделю отключается. Сказал как-то - Лучше бы я сгорел в том танке. - А жена его хороша стерва. Сейчас он трезвый. Повесил большую карту Москвы и Московской области. Все освобожденные города отметил красными флажками. И рассказал о наступлении наших. Поганые фрицы почти до самой Москвы дошли. А все равно 7 ноября был парад на Красной площади. И его Сталин принимал. Вот бы с партизанами в разведку как Таня! А то дни идут, так и войны кончится, а мы всё за партами сидеть будем. Надо же - зубрежкой занимаемся, вместо того, чтобы воевать с фашистами. Старшеклассники, я тоже, к директору ходили с требованием отправить нас на фронт. Наша была третья делегация. Серьезный вышел разговор. Директор сказал, что говорил об этом и с военкомом, и с секретарем райкома партии, и своему другу комкору Устинову на фронт писал. Все как один твердят - пусть им - это нам исполнится шестнадцать лет. Димка Шмырев из 7в убежал в феврале, а его через десять дней с милиционером вернули. И еще персоналку райком комсомола соорудил. Видите ли - вместо отличной учебы он лишние заботы милиции чинт. Штопор его выручил, сказал на собрании - глупо за патриотизм наказывать. Дядька он мировой, только ехидный больно. Забежит неожиданно в нашу уборную на переменке, поймает кого-нибудь, кто махру смолт, отведет к себе в кабинет и давай нотацию читать о вреде табака, а потом обязательно скажет Покажи ладони. Ну, пока еще не выросли. Иди. - Пацан обязательно спросит Что не выросло? - Волосы - скажет директор. - Как? - А так - у всех онанистов на ладони волосы растут. - И захохочет.
      После доклада самодеятельность, потом танцы. Девчонки с девчонками, пацаны друг с дружкой тоже. Тут Жорик Слива вдруг объявляет - белый танец. Я и не знал, что это такое. Подходит ко мне Клавка Локтева. Пошли, говорит, протопаем. И тут протягивает мне руку Наталья Алексеевна - Приглашаю Вас, Алеша, на вальс. Когда-то давно, когда папа в Америке был, я с мамой пробовал вальс танцевать. Но это когда было! Клавка сразу смылилась и пошел я с Натальей Алексеевной в круг. А в круге, кроме нас, никого. И все смотрят, шушукаются. Думал - пропаду. Ничего. Получилось. После танца даже Штопор мне подмигнул и сказал - Так бы ты, Лешка, алгебру учил, как танцы-шманцы наяриваешь. - Алгебра его предмет и я и вправду еле-еле на четверку тяну. Химия, алгебра - все это не мое. Другое дело история, география, русский.
      Был чай. Каждому досталось по конфетине и два мандарина. Это был подарок от летной части, расположенной в районе. Мы к ним ездили с концертом самодеятельности за день до этого, а они должны были приехать к нам. Приехать не смогли, их отправили на фронт. Зато прислали гостинцы. Конфеты и один мандарин я Костику оставил, а второй съел. Стали расходиться по домам. Я вышел за Натальей Алексеевной. Она видела, что я за ней иду, сказала тихо - Алеша, проводите меня. - Я обомлел от радости, молча пошел за ней. До ее дома шагать полкилометра. Вышли на дорогу, она взяла меня под руку. Первый раз в жизни я шел под ручку не с мамой, а с другой женщиной. Красивой! Ну и что, подумаешь, она старше меня всего лишь на пять лет. Я же чувствую - я ей нравлюсь. Звезды как в сказке - протяни руку и достанешь. Это говорю я словами героя какого-то романа. Наталья Алексеевна останавливается, я вижу ее огромные серые глаза, губы. Мы целуемся, я задыхаюсь от радости в этом первом в моей жизни настоящем поцелуе. Всю дорогу домой бегу вприпрыжку, пританцовывая. Пою во все горло утесовскую "Любовь нечаянно нагрянет". Вот теперь я сам чувствую, что могу рукой дотянуться до любой звезды.
      Март. Ура! Пришло письмо от папы. Я так просил его забрать нас отсюда в Москву. И он назначен - так это называется - руководителем правительственной комиссии по проверке работы всех органов и учреждений Наркомпроса в Саратовской области. Обязательно приедет в Шталь за нами. В какой точно день это будет я не знал. Сижу в школе на устном по литературе. Мне достался билет "Любовь к Родине в произведениях М.Ю.Лермонтова". Мой любимый поэт.
      "...Что тут хитрить, пожалуй к бою;
      Уж мы пойдем ломить стеною,
      Уж постоим мы головою
      За Родину свою!...
      И молвил он, сверкнув очами:
      "Ребята! Не Москва ль за нами?
      Умремте ж под Москвой,
      Как наши братья умирали!"
      Читаю, вдруг отворяется дверь, в класс входит Штопор - и папа с Костиком! Я повис на шее у папы, слезы сами текут. Раньше никогда не знал, что они от радости тоже бывают. Экзаменаторша из Районо спрашивает - ты закончил отвечать? Штопор говорит - Закончил, закончил. - Но сел с папой и Костиком за свободную парту. Я стал отвечать дальше, а все мысли в голове спутались. Кое как добрался до точки:
      "...Но я люблю - за что, не знаю сам ?
      Ее степей холодное молчание,
      Ее лесов безбрежных колыханье,
      Разливы рек ее, подобные морям..."
      На вечер папа пригласил зав Районо, Штопора и председателя колхоза, Сидорчука, он из Полтавской области, папин земляк. Мамуня с ног сбилась, весь день хлопотала у печки, готовила блюда из мясных и рыбных консервов, которые папа привез. А еще конфеты, печенье, шпик. Штопор приволок квашеную капусту и даже соленый арбуз. Папа говорит Матреше - Что в печи, на стол мечи! - Она только улыбается. Штопор взял бутылку водки, понюхал сургуч настоящий. Ударил в донышко, пробка с сургучом в потолок шибанула. Мне и Мамуне папа налил по рюмке кагора. За столом мужчины о войне говорили. Штопор про то, как в танке горел, как до того воевал. Здорово, оказывается, воевал. Жалел, что его комиссовали, он с одним легким остался. Вот почему он так трудно дышит. Председатель колхоза вернулся с фронта без руки. Сказал - Хорошо без левой. - Мрачная шутка. Зав Районо в Гражданскую войну переболел тифом с осложнением, ослеп на один глаз. Три раза подавал заявление. Не берут. Папа рассказал, как воевали ополченцы. Вооружение плохое, опыта боевого нет. В первых же боях полегло девяносто процентов. Два раза их пополняли. Люди гибли. Потом уже прислали кадровых командиров, из ополчения сделали армейские дивизии.
      Москва живет. Самым страшным был октябрь. Теперь легче. Иногда бывают налеты, прорываются немецкие самолеты. Бомбят, бросают зажигалки. Пошутил. Сказал - Может, поживете здесь еще? - Костик заревел, я чуть тоже к нему не присоединился. - А как же экзамены? - У меня остался последний - химия, завтра я ее сдам. - Тогда папа успокоил - возьмет нас с собой. Нам придется пожить недельку в Саратове. Туда эвакуировали Ленинградский университет и ему нужно с ректором Вознесенским решить важные вопросы.
      Если честно, очень было стыдно, когда Наталья Алексеевна поставила мне пятерку. Тройка была мне красная цена. После экзамена она сказала, чтобы я зашел к ней домой перед отъездом. В селе уже все знали, что за нами приехал папа. Кто радовался - Здoрово, домой в Москву едете. Кто завидовал - Ишь, везет же людям. Наталья Алексеевна жила вдвоем с мамой, она работала бухгалтером в колхозе. Наталья Алексеевна была дома одна.
      - И хорошо, и жаль, что ты уезжаешь, Алеша, - сказала она печально хорошо, что возвращаешься в родной город. Мой Бердянск под немцем. Когда еще его наши освободят...
      Она тяжело вздохнула и подняла на меня свои красивые глаза. - Ты так похож на моего жениха. - Она словно ударила меня своими словами.
      - Жениха? - спросил я. - Вы никогда о нем не говорили. - Она помолчала, потом сказала каким-то сломанным голосом - Его убили под Москвой в декабре. - Теперь молчал я. Она отвернулась, села на кушетку, спрятала лицо в ладони. Мне стало ее очень жалко. Я осторожно положил руки на ее худенькие плечи, они едва заметно вздрагивали. У меня защемило сердце теперь я знаю, что это такое. - Наташа! - зашептал я. - Наташенька. - Она бросилась ко мне в объятия и ее и мои слезы смешались. Ее запах - медвяный, тревожащий - дурманил меня. Я забыл, что в любой момент может прийти ее мама, что папа, Костик и Матреша ждут меня, чтобы ехать в Саратов. Я забыл обо всем на свете. Были только ее мягкие губы, ласковые руки, жаркое дыхание, сладкие, прерывистые стоны. Ослепительная вспышка - и темнота. Я куда-то падаю, падаю и нет этому падению конца. И я хочу, чтобы оно продолжалось вечно!
      Июнь. Вот это да! В Москве нас ждал тот еще сюрприз. Дома нас встретила девушка. Вся в розовом. Пушистый свитер, брючки в обтяжку, даже гребень в пепельных волосах розовый. Лет двадцати трех. Как сказал бы Жорик Слива - смачный бабец. Расцеловала папу, он застеснялся. - Познакомьтесь. Это Лена. Она смотрела за домом, помогала мне, когда я был один. - Ладно, помогла - и хватит. Нет, живет у нас день, неделю, две. Спит в папиной спальне. Матреше деньги на продукты выдает. Мамуня сердится - Какая ты мне хозяйка! Моя хозяйка Маша. Вернется с фронта - вылетишь ты отсюда вверх тормашками. Ленка - тухлая пенка. - Меня тоже ругает, боюсь, мол, отцу сказать, чтобы гнал он эту постылую мачеху паршивой метлой вон из дома. А я не боюсь, я слишком люблю папу. И маму. Она наведет порядок.
      Когда от мамы приходит письмо, у нас праздник. Я читаю вслух, Матреша и Костик слушают. Я уж про себя молчу - пятилетний Костик кричит, что пойдет на фронт, бить фашистов. И достает свою деревянную саблю. Садится на своего коня на четырех колесиках - Но, Сивка-Бурка, вещая каурка! Гитлер капут! - Мамуня берет письмо, идет в комнату Ленки, размахивая им, говорит - Думаешь, ее убьют? Накося, выкуси! Ее Бог для детей хранит. Ленка ревет, жалуется отцу. Он ее как-то успокоит, а Мамуне ни гу-гу. Последний мамин фронтовой треугольник нас поразил. Мама написала, что была ранена, лежала в госпитале в Саратове. Перед отправкой в часть ей дали недельный отпуск и она приехала в Шталь через день после того, как мы отправились оттуда в Саратов. Как в кино! Кому рассказать - не поверят.