Он позвонил.

— Скажите герцогу Иоахиму, что я его жду в моём кабинете.

Мой ученик — молодой человек высокого роста, светлый блондин с несколько сонным выражением лица. Я понял, что мне никогда не придётся сдерживать живость его ума.

— Иоахим, — сказал великий герцог голосом менее мягким, чем он говорил со мной, — вот господин Виньерт, ваш новый профессор истории и литературы. Надеюсь, что вы теперь будете больше успевать, чем вы успевали при Ульрихте. Какую отметку получил он, Кессель, на последнем испытании по тактике?

— 8, при двадцатибалльной системе, ваше высочество.

— Это мало. Я желаю, чтобы в будущем вы получали средние баллы. Вы можете удалиться.

Молодой человек удалился с плохо скрываемой радостью.

— Вы видите, — сказал великий герцог, снова обращаясь к нам, — что вы можете безусловно полагаться на мой авторитет. Ставьте моему сыну отметки справедливо, я даже сказал бы, строго. С моей стороны вы всегда будете встречать одно одобрение.

Он жестом дал нам понять, что аудиенция кончена.

— Кстати, — сказал он, возвращая меня, — предупреждал ли вас Марсе, что вам, быть может, представится иногда случай показать ваши лекторские способности великой герцогине? Впрочем, я напрасно сам вас об этом предупреждаю, так как, весьма возможно, что моей жене и не придётся вас приглашать. Теперь она снова увлекается своей страстью к верховой езде. Лучше однако всё предусмотреть заранее. Будьте спокойны, — закончил он, причём на лице его заиграла улыбка, которой он всегда умел придавать особое очарование, — я позабочусь о том, чтобы на вашу свободу не посягали сверх меры.

— Я готов к услугам великой герцогини, когда ей только будет угодно.

— Благодарю вас, — проговорил он и снова сел за работу.

В коридоре Кессель сказал мне:

— Если бы великой герцогине пришла охота вас повидать, то надо, чтобы я мог вас уведомить об этом немедленно. Я сделаю распоряжение вашему лакею, а вы не забывайте время от времени заглядывать к себе.

Начиная с этого дня и вплоть до того дня, когда был парад у Лаутенбургских гусар и когда я впервые увидел великую герцогиню, я ежедневно пять или шесть раз поднимался к себе, но напрасно; мне не хотелось признаться самому себе в этом, но меня огорчало, что я ни разу не нашёл у себя приглашения. Великая герцогиня Аврора-Анна-Элеонора не хотела видеть меня.

Можно ли, говоря о лицах, окружающих герцогов Лаутенбургских, говорить «двор»? Слово «двор» звучит здесь чересчур громко. Но я не нахожу другого термина и всё-таки он хорошо сочетается со строгим этикетом, который царил во дворце.

Я вам уже говорил о коменданте, графе Альберте фон Кесселе, офицере одиннадцатого полка прусской артиллерии, стоящего гарнизоном в Кенигсберге.

Он окончил первым Берлинскую Военную Академию, и, без сомнения, является одним из лучших офицеров немецкой армии. Это офицер до мозга костей, но занятый исключительно своей профессией, он умеренно пропитан несносною прусскою спесью. Ко мне, однако, он относился с отменной вежливостью; я слышал от него только добрые советы; также влияние, которое он оказывал на наследного герцога, было благоприятное влияние.

Толстый полковник Вендель, ганауский кирасир, соединяет в себе функции коменданта дворца и начальника военного кабинета при герцоге. По этой последней должности ему подчинены капитан Мюллер, из вюртембергского стрелкового, и лейтенанты Бернгардт и де Шеазли, уланы, офицеры главного штаба великого герцога.

Это славный парень, но он вечно орёт, когда герцога нет во дворце, и дрожит, как осиновый лист, когда герцог дома. Я уверен, что Кессель глубоко его презирает. Он же питает к Кесселю безграничное почтение, потому что тот состоит при генеральном штабе. Венделю никогда и в голову не придёт мысль, что занимаемые им две должности дают ему право отдавать приказания этому молчаливому артиллеристу.

Зато Вендель презирает маленького лейтенанта фон Гагена, лаутенбургского гусара, состоящего при великой герцогине. Между полковником и лейтенантом много раз происходили столкновения, но последний находит поддержку в великой герцогине, которая не может без него обойтись. Великий герцог не любит подобного рода историй, и Венделю пришлось сдаться. С первых же дней по моём прибытии я заметил, что между этими людьми существуют враждебные отношения. Не пускаясь в особые откровенности, комендант замка два или три раза жаловался мне на трудность его положения. Я чувствую, что если бы я его подбивал… Впрочем, я ведь поклялся сидеть у себя и никогда не вмешиваться в их дела.

Должен признаться, что этот маленький Гаген мне ужасно не нравится со своим моноклем, со своей манерой разглядывать тебя, со своей наглостью человека, чувствующего себя всегда настороже.

Он состоит при великой герцогине уже два года. По слухам, как раз в то время, когда она взяла его к себе, он собирался пустить себе пулю в лоб из-за какой-то карточной истории.

Все прочие чины великогерцогского двора, в общем, люди любезные. С особенной любезностью стали они относиться ко мне с тех пор, как узнали, что я сам офицер запаса. В тот же день полковник пригласил меня к обеду. Мадам Вендель, сорокалетняя, худенькая, рыжеволосая дама, обращаясь ко мне, каждый раз называла меня: «господин лейтенант». За десертом, когда фельдфебель пришёл «доложить», она томно спросила меня, читал ли я «Мессинскую Невесту»?

В конце концов должен сказать, что я всё-таки предпочитаю проводить дни так, как я провожу их здесь, чем как в Сорбонне, на лекциях Сеньобоса или какого-нибудь другого профессора.

Библиотека занимает такое важное место в моём рассказе, что мне кажется невозможным не сообщить о ней некоторых подробностей.

Что касается библиотекаря, профессора Кильского университета Кира Бекка, справедливость требует, чтобы в этом повествовании я, хотя бы вкратце, воздал дань уважения человеку, невольным виновником смерти которого я был.

Библиотека в настоящее время помещается в замке, на месте упразднённой дворцовой капеллы. Во дворце устроили новую, немножко в иезуитском стиле. Великолепная стрельчатая зала, пересекающая под прямым углом парадную и оружейную залы, освободилась; она сообщается с последней через дверь слева, но входят в библиотеку через дверь в конце парадной залы.

Библиотека эта напоминает библиотеку в замке Монтескье в Бреде, но она в три или даже четыре раза больше её. Впрочем, если я не ошибаюсь, бредская библиотека имеет романский свод. За исключением этой детали в структуре, общее расположение шкафов, витрин и пр. то же самое. Посредине стоит огромная витрина с самыми замечательными экземплярами нумизматики; там имеется, между прочим, золотая медаль Конрадена, выдающееся произведение искусства.

Для занятий есть пять-шесть очень удобных столов, на колёсиках; они переделаны из церковных налоев. Электричества масса; при таком освещении очень легко разыскивать книги; сама же по себе зала эта так темна, что в ней нельзя было бы ни читать, ни писать без искусственного освещения.

Не думайте, что я опишу вам, хотя бы поверхностно, все богатства, собранные здесь со времён Гутенберга. Я убеждён, что нельзя приступить к какому-то ни было сочинению о Германии, не обратившись к содействию лаутенбургской библиотеки. В книге, в которой расписываются лица, приходящие сюда работать, вы найдёте имена самых знаменитых людей. Я там видел подписи Лейбница и Гумбольдта, Готфрида Мюллера и Курциуса, Шлейермахера и Ренана.

Ещё большее сокровище представляет собою коллекция, которая помещается в бывшей ризнице. Здесь, в деревянных шкафах, в которых некогда хранились церковные облачения и чаши, находятся теперь неоценимые рукописи, взятые частью из общественных и частных архивов лаутенбургских герцогов, частью приобретённые теми герцогами, которые интересовались этими предметами. Некоторыми наиболее важными экземплярами рукописей библиотека обязана брату нынешнего великого герцога, великому герцогу Рудольфу.

Кир Бекк, библиотекарь, в ведении которого они находятся, ревниво хранит их под замками.

Профессор Кир Бекк ещё десять лет назад был откомандирован Кильским университетом, с согласия ректора Этлихера, в распоряжение великого герцога Рудольфа, специально для классификации его рукописей. Нынешний великий герцог оставил его в этой должности; по его же просьбе, профессор посвящает четыре часа в неделю преподаванию точных наук принцу Иоахиму.

Старый профессор одну половину свободного времени проводит в ризнице, среди рукописей, другую — в лаборатории, среди реторт и химических печей. Лаборатория эта находится в треугольнике, образуемом оружейной залой, капеллой и стеною замка. Как и из моей комнаты, из неё открывается вид на овраг, в котором течёт Мельна, или скорее на деревья, заслоняющие этот пейзаж.

В первый раз, когда я вошёл в лабораторию в сопровождении Кесселя, пожелавшего представить меня нашему коллеге, я встретил приём, который заставил меня вспомнить Гулливера, запутавшегося в паутине у академика Лапуты.

Начать с того, что кто-то неистово нам закричал:

— Заприте дверь, иначе от сквозного ветра сейчас же потухнут печи!

Вслед за этим из облаков едкого дыма выскочил, сердитый и злой, какой-то маленький человечек. Это и был профессор Кир Бекк.

При взгляде на его голый, блестящий череп можно было подумать, что по его лысине прошлись самые едкие кислоты. С ног до головы он был укутан в желтоватый балахон, весь в химических пятнах. Окружённый атрибутами своей профессии, он был похож на какого-то персонажа из Гофмана.

Увидев Кесселя, он успокоился. Он попросил извинить его и сообщил, что он как раз занят теперь окончательными опытами над инсоляцией, я забыл какого именно тела. Когда же Кессель объявил ему, что я и сам собираюсь заняться исследованием некоторых рукописей, учёный человек даже стал любезен. Затем комендант сказал ему, что великий герцог просит профессора предоставить мне в этом деле все возможности. Профессор поклонился, но я понял, что содействия я от него не добьюсь. Это меня нисколько не огорчило. «У этого старого сумасброда, — подумал я, — свои причуды; но я сумею найти его слабую струнку, на которой и буду играть».

Спешить мне было некуда, и я решил дать себе недели две сроку, прежде чем приступить к той работе, которую мне поручил Тьерри; при случае я не прочь был заняться кое-чем и лично для себя.

Великое герцогство Лаутенбург-Детмольд, одно из двадцати семи государств, составляющих германский союз, имеет с севера на юг приблизительно сто километров в длину, а с запада на восток от двадцати до сорока. Население его состоит из 280.000 человек.

Шварцхюгель, последний контрфорс Гарца, единственная орографическая система, которая нарушает монотонность ганноверской равнины.

Что касается водных путей, великое герцогство ограничено Везером и пересекается Адлером. Мельна протекает по территории герцогства на большем протяжении, чем другие реки.

Добрая треть площади, занимаемой Лаутенбургом, покрыта буковым и еловым лесом, так называемым Герренвальдом, который начинается на севере герцогства. Остальная же часть представляет собой песчаную почву, с трудом поддающуюся обработке; но она весьма пригодна для развития здесь промысла, состоящего в обжигании извести и составляющего главный источник дохода государства.

В герцогстве два города. Из них Сандау, расположенный на равнине, имеет 22 тысячи жителей; это город исключительно промышленный. Столицей герцогства является город Лаутенбург, имеющий 40 тысяч жителей; здесь находятся резиденция епископа и апелляционный суд и расположены: бригада кавалерии, сформированной из 11 — го драгунского и 7 — го гусарского полков, 182 — й пехотный полк, полуполк артиллерии и небольшой отряд инженерных войск.

Образ правления конституционно-монархический; престолонаследие передается старшему в роде, не только по мужской, но и по женской линии. В конце XVIII века великая герцогиня Шарлотта-Августа единолично правила государством. Нынешний великий герцог Фридрих-Август обязан своей властью браку с наследной великой герцогиней. Лаутенбургские великие герцоги — непосредственные вассалы Вюртембергского короля, и посредственные — германского императора.

Государство Лаутенбург выбирает трёх депутатов в рейхстаг; два из них принадлежат к аграрной партии, один, представитель города Сандау, — социалист. Все трое входят, по праву, в герцогский совет, который собирается два раза в год в лаутенбургском замке; членами этого совета являются, также по должности, президент муниципального совета в Лаутенбурге и два советника, выбираемые своими коллегами. Прочие члены герцогского совета избираются гражданами великого герцогства путём ограниченного голосования. Председательствует в совете сам герцог. Постоянная комиссия из шести членов, аналогичная французским департаментским комиссиям, следит, в промежутках между сессиями, за ходом текущих дел.

Четыре раза в неделю я даю уроки наследному герцогу: два раза по истории, один по философии и один по литературе. Я являюсь для этого в его апартаменты, находящиеся в правом крыле дворца, центральную часть которого, как я уже сказал, занимает сам великий герцог; левое крыло отдано всецело великой герцогине Авроре.

В рабочем кабинете герцога Иоахима стены увешаны лучшими немецкими картами картографического заведения Киперта. Там два портрета — великого герцога и его первой жены, баварской графини Тепвиц, которая изображена с лютеровским крестом; она умерла три года назад. Герцог Иоахим точная копия матери.

Я никогда не видел воспитанника более прилежного, чем этот молодой принц. Он уже много знает, но, к сожалению, всё в одном плане. Я не очень бы удивился, если бы, по смерти великого герцога, государство Лаутенбургское сделалось имперской землёй.

Люди, которые никогда ни в чём не нуждались, могут самообольщаться, думая, что жизни, во всех отношениях полной комфорта, вполне достаточно для счастья.

Я счастлив. Мне нужно думать только о своих лекциях. Два или три учебника, неизвестные здесь, обеспечивают мне мою подготовку.

Да, повторяю, я счастлив. На днях я буду завтракать у великого герцога. До сих пор я три раза обедал у полковника Венделя. Его жена положительно ко мне расположена. Я дал ей несколько книг из тех, которые я привёз для

великой герцогини. Это очень любезная дама, и лучше быть в хороших отношениях с её мужем, полковником.

Обыкновенно я завтракаю с Киром Бекком, Кесселем и офицерами штаба. Время от времени является и маленький Гаген. При виде его все исподтишка посмеиваются, говоря, что сегодня он у великой герцогини в отпуску. К вечеру все исчезают, у всех есть какие-то дела и знакомства в городе; я остаюсь с одним профессором; иногда с нами засиживается и Кессель. Он больше молчит. Профессор разговаривает, но все его разговоры сводятся к жалобам: он ропщет на своего ученика, который не делает успехов.

Это не его ремесло. Вот покойный герцог другое дело; тот лучше умел понимать профессора. Это был человек с большой эрудицией. Как географ он, по-видимому, не имел себе равных.

Кессель допивает своё вино и спокойно замечает:

— Географ, который не знал, как обращаются с 77 — миллиметровым орудием.

Кир сердится и спрашивает:

— Вы, значит, отдаёте предпочтение нынешнему герцогу?

На это Кессель невозмутимо отвечает:

— Я не знал его высочества, великого герцога Рудольфа. Я знаю только, что великий герцог должен быть великим герцогом; он должен знать артиллерию, как тяжёлую, так и лёгкую, и тогда географы могут спокойно работать.

Странное дело. Профессор жалуется Кесселю, которого он, видимо, боится, а не мне, французу. Да, лояльность этих людей беспредельна.

Мы, французы, бываем довольны только тогда, когда мы играем в оппозицию. Здесь состояние умов вообще, и императорская полиция, организованная, надо сказать, изумительно, превращают людей в каких-то баранов; в сравнении с ними бараны Панургова стада могут казаться строптивыми и одарёнными воображением.

Я очень люблю прогуливаться днём по Лаутенбургу. Я в восторге от красивой немецкой формы, но от этой их страшной дисциплины мне становится как-то не по себе. На Королевской площади, против театра, два раза в неделю играет музыка 182го полка. Группы молодых девушек, с которыми я встречаюсь на гулянье, забавляют меня своим неуклюжим очарованием. Я убеждаюсь в справедливости слов, сказанных старым кавалерийским генералом фон Девитцем своему адъютанту.

— У этих молодых девиц, друг мой, есть порода, и ими, положительно, можно любоваться; это не накрашенные полудевы, это будущие матери; я отвечаю вам за целые поколения! Взгляните на вон ту блондинку! Посмотрите на её румяные щёки! А эта походка! Каждый шаг — метр и двадцать сантиметров. Как старый солдат, я вам скажу: это объедение. Гляжу на них и наслаждаюсь1.

Я тоже наслаждаюсь, я тоже с восторгом гляжу на эту полную субординацию и на это совершенное понимание своего назначения; я припоминаю остроту, которую я слышал от французских офицеров, взятых в плен при Седане и привезенных сюда, согласно данной ими подписке: «Попросите немку сесть, она ляжет!».

Наступает вечер. Солнце зашло, окрашивая небо в красный и жёлтый цвета; в пивных шумно зажигают огни. Проходит продавщица цветов. Сегодня я обедаю у полковника; кстати, не купить ли букет незабудок для фрау фон Вендель?