Глава 7

В Ганлингорне ожидалось прибытие лорда Болдессара с семьей. Дженова устраивала в их честь пир. Они должны были остаться в замке на ночь, а наутро уехать к себе. Событие это было запланировано давно, к большому неудовольствию Генриха. Будь на то его воля, он бы их на порог не пустил. Даже погода благоприятствовала этому событию. День выдался ясный и солнечный, будто назло Генриху.

В такой день они с Дженовой могли бы проскакать верхом многие мили. Только он и она. Могли бы вернуться в башню Адера, чтобы заново пережить первый опыт, вместо того чтобы потратить время на Болдессаров. Дженова и без того уже потеряла два дня на приготовления. Она без устали хлопотала, заботясь о блюдах и напитках, о развлечениях, превращая жизнь слуг в муку. Генрих почти ее не видел.

За исключением одной весьма интересной встречи в кладовой.

Вспомнив о ней, Генрих удовлетворенно улыбнулся. Он случайно наткнулся на Дженову в этом уединенном месте, пропитанном благовониями и уставленном сиропами и консервами, со свешивающимися с вбитых в потолок крючьев сухими пучками розмарина, шамбалы и полыни. На полках вокруг стояли горшочки и баночки с такими зимними снадобьями, как белая шандра, смешанная с медом, от кашля и гусиный жир от обморожений.

В комнате было прохладно и тускло. На столе, за которым работала Дженова, горела свеча. Ее пламя чуть подрагивало. Дженова в платье с закатанными рукавами перетирала пестиком в ступке сухие цветы ромашки.

Некоторое время Генрих просто смотрел на нее, наслаждаясь движением мускулов ее рук и плеч, подрагиванием груди и тихим бормотанием, которым она сопровождала свои усилия. Воздух там был прохладным и сухим, однако Накидку она не надела, голову не покрыла вуалью, и волосы толстой косой спускались до бедер.

– Что ты делаешь, милая?

Хотя его голос прозвучал тихо, она вздрогнула и повернулась в его сторону.

– Генри? – Она провела рукой по лбу, словно догадывалась, что имеет растрепанный вид. К ее влажной коже прилипли завитки волос, делая ее разгоряченной и очаровательной. – Я готовлю лекарство для лорда Болдессара. Алфрик говорит, что его отец страдает от мучительных головных болей.

Смерив его неуверенным взглядом, Дженова отвернулась.

Генрих полагал, что знает о причине больной головы Болдессара – его давил тяжелый груз совести, – но ничего не сказал. Он позволил ей еще немного поработать, а себе – полюбоваться ее красотой, затем сдвинулся с места. Она повернула к нему голову, чтобы узнать, что он задумал. Когда его руки обвились вокруг ее талии, в ее глазах промелькнуло сомнение.

Он начал щекотать носом ее шею, покрывая поцелуями нежную, чувствительную плоть, мягко сдувая прочь тонкие завитки волос. Ахнув, она прильнула к нему спиной и тотчас забыла о пестике и ступке, едва его ладони легли на ее грудь и нащупали сквозь шерстяную ткань твердые соски.

– Кто-нибудь может войти, – прошептала она томно и, повернув к нему лицо, лизнула в ухо.

– Надеюсь, не раньше, чем я удовлетворю тебя, – сказал Генри, подняв ее юбки.

Его пальцы заскользили вниз по стройным ляжкам, пока не нашли место их соединения, теплое и влажное, сказавшее ему о ее готовности.

– Генри, – выдохнула она, изогнувшись. Он еще глубже ввел пальцы в ее лоно, лаская чувствительный бугорок. Дженова задрожала и положила голову ему на плечо. – Генри, – снова прошептала она.

– Тише, милая, – пробормотал он, прижимаясь губами к ее волосам. – Расслабься и насладись тем, что я могу тебе дать. Позволь себе почувствовать…

Ее тело двигалось в одном ритме с его пальцами. Прислушиваясь к звукам за пределами кладовой, Генрих довел ее до экстаза и крепко сжал, когда, содрогаясь в его руках, она закричала.

Его тело ныло, требуя собственной разрядки, но он не обращал на это внимания, нежно целовал ее в губы, давая возможность перевести дух. Ему было достаточно видеть, как она наслаждается. Впервые в жизни он довольствовался тем, что давал, ничего не получая взамен.

Вспоминая эту сцену, Генрих ощутил дрожь беспокойства. Почему ему этого хватило? Потому что, стоя с Дженовой среди трав в благоуханной тишине, он знал, что она принадлежит ему. Не Алфрику, ни Мортреду. Он, Генрих, заставил ее задыхаться и молить о продолжении. Довел ее до экстаза.

«Что в этом плохого? Дженова хочет этого ничуть не меньше меня». Возможно, это и соответствовало действительности, но из опыта Генрих знал, что страсть всегда кончается. Дженова сказала ему, что готова к этому, но в собственной готовности он сомневался. Единственное, что он знал, – что в настоящий момент не имеет ни малейшего желания препираться с лордом Болдессаром.

Дженова устроила роскошный обед, столы буквально ломились от изобилия блюд. Большой зал украшали ветки омелы и других зимних растений. В камине ярко пылал огонь. Все было превосходно. И только гости оставляли желать лучшего. Генрих очень жалел, что согласился принять участие в пиршестве. Старый лорд, очевидно, хотел выплеснуть на него все свою меланхолию, но не обладал обходительностью Генриха. И если Генрих улыбался шпилькам Болдессара, как безобидным остротам, то Болдессар, не в состоянии отвечать вежливо, цедил сквозь зубы прямые оскорбления.

– Король стал слабым. Позволяет фаворитам управлять страной и делает вид, будто не замечает их алчности, – грубо выпалил он.

Генрих приподнял бровь:

– Он вознаграждает преданность и старание, Болдессар. Вы это называете слабостью? Я бы назвал это здравым смыслом.

– Есть много преданных людей, кто так и не дождался заслуженной награды. Как могут они оставаться преданными, когда видят, как другие, менее достойные, постоянно забирают то, что должно по праву принадлежать им?

Лорд Болдессар был невелик ростом, с седыми, коротко подстриженными волосами, жестким лицом и колючими серыми глазами. Он никогда не был доволен тем, что имел, всем завидовал и вечно ворчал.

– Может, этим преданным, с позволения сказать, людям стоит хорошенько пошевелить мозгами и вспомнить, чем они вызвали недовольство короля, вместо того чтобы завидовать всем и каждому.

Болдессар презрительно фыркнул:

– У вас смазливое личико и бойкий язычок, лорд Генрих. Королю, несомненно, нравятся ваши остроты, а простые люди его вообще не интересуют. Королю, кстати, не мешало бы покопаться в вашем прошлом. Оно у вас наверняка темное.

У Генриха внутри все похолодело, но он сохранил самообладание. Надеялся, что сохранил, когда взглянул с кривой улыбкой на Болдессара. Может, Болдессар просто забросил удочку в надежде выловить что-нибудь полезное в своей войне против Генриха. Скорее всего, так оно и было. Но лучше бы он не догадался, что его последний выстрел попал в яблочко.

– Отец, тебе не кажется, что сын леди Дженовы вырос? Вы, может, не знаете, леди Дженова, что мой брат Алфрик очень любит детей, а они – его.

Приятный голос леди Роны в этот напряженный момент прозвучал так же неуместно, как прозвучал бы детский смех во время казни. Генрих поднес кубок к губам и стал медленно пить, наблюдая, как лорд Болдессар метнул в дочь испепеляющий взгляд. Она сделала вид, будто не заметила, и с улыбкой кивнула Дженове. Агета, беспокойно водя глазами из стороны в сторону, заверила леди Рону, что Раф исключительно послушный мальчик и проблем с ним у Алфрика не будет. За что Дженова наградила ее укоризненным взглядом.

Находившийся рядом с матерью Раф смотрел на Генриха, выглядывая из-под ее руки, как узник сквозь решетку. Заметив его внимание, мальчик расплылся в улыбке, закатив глаза. Улыбнувшись ему, Генрих понял, как чувствует себя Раф. Он и сам сделал бы что угодно, лишь бы сбежать с этого пира и уединиться где-нибудь, загнав темные тени прошлого, взбудораженные Болдессаром, назад в глубины сознания, где они обычно гнездятся.

Дженова озабоченно наблюдала за ним.

– Генри! Что-то случилось?

Дженову, видимо, встревожило выражение его лица. Он рассказывал ей об инциденте с землей, на которую претендовал Болдессар, но король пожаловал ее Генриху. Все же у него возник вопрос, не физическая ли близость с Дженовой помогла ей лучше понимать его тайные эмоции, или же он утратил способность скрывать свои истинные чувства.

– Миледи, вы должны простить нас с лордом Болдессаром. Мы слишком увлеклись… лондонскими воспоминаниями.

Болдессар издал звук, похожий на всхрап. Дженова покосилась на него и обратилась к Генри.

– Лондон далеко, лорд Генри, – сказала она хмурясь. – Не лучше ли вернуться к настоящим событиям?

Генрих склонил голову. От ее упрека у него слегка подрагивали губы. Дженова не знала, что ее строгость лишь вызывает у него желание целовать ее до тех пор, пока она не улыбнется.

А может быть, и догадывалась об этом, ибо, когда повернулась к Алфрику, ее щеки пылали.

Генрих подмигнул Рафу. Тот захихикал. Агета рассердилась. Молодая женщина не любила его, единственная из фрейлин Дженовы, она не испытывала к мальчику нежной привязанности. Интересно, знала ли она, что он и ее госпожа – любовники? Может, ей это не нравилось. Может, она предпочитала Алфрика, если преданные взгляды, которые она на него то и дело бросала, что-нибудь да значили. Оставив Агету в покое, Генрих переключил внимание на стол и обнаружил, что за ним наблюдает леди Рона.

Она не просто наблюдала, но пыталась флиртовать.

Генрих поднес к губам кубок, отхлебнув еще немного вина, и задумался, что бы все это могло значить и стоит ли ему предпринимать какие-либо ответные действия. Будь он сейчас дома, при дворе, то назначил бы ей тайное свидание. Через час или около того она уже лежала бы в его постели нагая, разметав по простыням свои прекрасные золотистые волосы. Но то, что возможно при дворе; неосуществимо в Ганлингорне. Здесь, в Ганлингорне, она стала бы для него еще одним осложнением.

Генрих задумчиво смотрел на нее сквозь полуопущенные ресницы.

Внешне Рона весьма походила на своего брата Алфрика, оба были гораздо привлекательнее своего отца. Вероятно, пошли в мать. Бедная женщина. Генрих слышал, что причиной ее смерти стало жестокое обращение с ней Болдессара. Генрих считал, что проницательный ум отца унаследовала из них двоих, сына и дочери, Рона. Алфрик предпочитал добиваться желаемого меланхоличными взглядами и кислым выражением лица. В другое время Генриха позабавило бы недовольство Алфрика, омрачавшее его черты каждый раз, когда Дженова улыбалась Генриху, но сегодня у него не было настроения веселиться.

Рона по-прежнему не сводила с него темных глаз, глядевших на него украдкой из-за кромки поднятого к лицу кубка. Когда она улыбалась, внешние уголки ее глаз слегка приподнимались. Судя по всему, сейчас она улыбалась и, улыбаясь, потягивала вино. Выражение ее лица было хорошо знакомо Генриху. Даже слишком хорошо. Оно говорило: «Я твоя, если ты меня хочешь».

Правда, леди Рона была незамужней, а его внимания обычно добивались либо жены, которым наскучили мужья, либо женщины, желавшие узнать, так ли он хорош в постели, как о нем рассказывали. Болдессар в отличие от большинства отцов не очень-то дорожил честью дочери. С темными глазами и белой кожей, она была обольстительна, и тело ее под богато расшитой одеждой имело крепкие, округлые формы. Неизвестно, как отреагировал бы на нее Генрих в Лондоне. Но это был не Лондон, это был Ганлингорн. А главное – Генрих не хотел ее.

Он не чувствовал к ней влечения, не чувствовал желания одержать победу. Впрочем, о какой победе могла идти речь, если она сама вешалась ему на шею? Может, он стареет? Но нет, он доказал себе и Дженове, что еще есть порох в пороховницах. Или, может, неприязнь к отцу отрицательно повлияла на его интерес к дочери?

Нет, конечно. Причина заключалась в Дженове. Теперь, когда он сделал ее своей, остальные женщины просто перестали для него существовать. Дженова владела всеми его помыслами и чувствами.

И это по-настоящему тревожило Генри.

Рона бросила на брата неприязненный взгляд. Вместо того чтобы вести себя так, как она его учила – льстить гордой леди Ганлингорн и стараться стать для нее незаменимым, – он сидел насупившись и молчал. Как можно вести себя так неумно? Она сожалела, что не может призвать его к благоразумию. Сделать ему внушение.

Леди Дженова – зрелая, опытная женщина. Она не станет долго потакать капризам Алфрика. Она как будто питает к нему симпатию, но уж никак не влюблена в него, размышляла Рона. Эта дама не позволит чувствам взять верх над здравым смыслом. Алфрик должен это учесть, если не хочет потерять ее.

– Все дело в этом паразите, Генрихе Монтевое, – брюзжал Алфрик всю дорогу до Ганлингорна. – Он главная проблема, сестрица, вот увидишь.

Что ж, она позволила себе пялиться на лорда Генриха и без труда увидела, что заставляло Алфрика так нервничать. Генрих был куда более искушенным, чем ее брат, и более опытным. Не говоря уже о незаурядной красоте. Женщин, разумеется, к нему влекло. Действительно ли он лучший в Англии любовник? Подобные слухи доходили до Роны.

Глядя на Генриха и Дженову, Рона невольно задавалась вопросом: связывают ли их только дружеские отношения? Впрочем, держались они друг с другом с безукоризненной вежливостью. Ходили слухи, будто Мортред, муж Дженовы, был другом Генриха, и после его смерти Генрих взял на себя заботу о его вдове, став ее защитником и покровителем.

И все же было что-то неуловимое. Обмен взглядами, мимолетные улыбки… Может, этим и объяснялся тот факт, что с момента их прибытия лорд Генрих фактически ни разу не взглянул на Рону. Поначалу Рона планировала отвлечь его внимание от Дженовы, чтобы освободить дорогу для брата, но убедилась, что совершенно не интересует лорда Генриха.

Рона знала, что обладает прелестной наружностью, и что любой мужчина был бы польщен ее вниманием. Она не была распутницей и соблазняла мужчин не ради удовольствия, которое они могли ей доставить. Она никогда не испытывала наслаждения, о котором рассказывали другие женщины. Мужчин она использовала в корыстных целях, пуская в ход дарованные ей Господом красоту и ум, чтобы добиться выгоды для себя и брата. Не представляя, что еще может сделать в их ситуации беспомощная женщина. Сегодня она рассчитывала использовать лорда Генриха Монтевоя. Но потерпела неудачу. Для лорда Генриха ей, видимо, не хватало городского лоска, блеска и изысканности светских дам. Но почему отец ни разу не удосужился отправить, их с Алфриком в Лондон?

На этот вопрос Рона знала ответ. Лорд Болдессар не любил двор и не желал подвергать своих детей его влиянию.

Ничто не вызывало его интереса, кроме земли, огромных земельных угодий, где он сидел бы, как гигантский, жирный паук, и плел бесконечные интриги. А его дети служили пешками в тех играх, которые он вел, наживкой для заманивания в его сети лакомой добычи. Он правил ими с ненавистью и страхом, и продолжалось это столько, сколько Рона себя помнила.

Рона перевела прищуренный взгляд на отца и изобразила на лице вежливую улыбку. Об ее истинных чувствах никто не догадывался. Но барон смотрел не на нее, а на лорда Генриха, и, хотя на тонких губах Болдессара играла улыбка, его глаза сверкали, как копья. Лорд Болдессар питал ненависть к лорду Генриху с того самого времени, как вернулся из Лондона, не получив в собственность земли на западе Англии. Король отдал их лорду Генриху, и они оба потом долго и весело смеялись над ним. Отец Роны уехал униженным, полным решимости отомстить.

Рона слышала, как ночами барон громко жаловался своему писарю и священнику, Жан-Полю, а тот, стараясь умиротворить его, говорил, что терпение барона будет вознаграждено и он получит желаемое. Жан-Поль уповал на женитьбу Алфрика на леди Дженове с Ганлингорном в качестве приданого и главного приза. Ходила молва, что маленький сын Дженовы нездоров. И в случае его смерти Ганлингорн перешел бы в руки Алфрика и его отца. Ибо как может одинокая женщина противостоять могуществу лорда Болдессара?

Откуда им было знать, что к Дженове тотчас поспешит на помощь лорд Генрих? Рона даже не подозревала, что Дженову и лорда Генриха связывают узы дружбы. Ее отец, вероятно, тоже этого не знал. Похоже, его очередная интрига находилась на грани провала. Рона хорошо понимала истоки его злости. В Англии короля Вильгельма земля являлась символом власти, и Болдессар еще лелеял мечту стать одним из наиболее могущественных лиц государства.

Рона, в свою очередь, боялась и ненавидела отца за то, что он сделал с ней, но хорошо сознавала его силу. Хотя в повседневной жизни она порой бунтовала, но никогда не рискнула бы совершить в открытую акт неповиновения, который сделал бы ее его заклятым врагом. Она не сомневалась, что он раздавил бы ее с такой же легкостью, как мошку. Жан-Поль то и дело внушал ей, что на то воля Божья, чтобы она во всем повиновалась отцу. Как-никак он был священником, хотя Рона и не вполне доверяла ему. Она и без его советов понимала, что в ее же интересах ладить с отцом.

Рона сознавала, что если она и Алфрик хотят жить в комфорте и здравии, если хотят сохранить за собой теплое место детей барона, то должны стремиться во всем потакать родителю и выполнять его требования.

Рона придвинулась к Алфрику.

– Улыбнись, братец! – прошептала она. – Отец смотрит! Алфрик нервно оглянулся на человека с мрачным лицом, сидевшего за столом поодаль от него, и через силу улыбнулся, с трудом проглотив кусок жареной свинины, который только что затолкал в рот. Рона погладила его по руке. Так-то лучше. Спору нет, ее брат, когда хочет, может выглядеть привлекательным. Не все еще потеряно, приободрила она себя оптимистично, хотя оптимизма не чувствовала. Лорд Генрих приехал погостить, большую часть жизни он проводит в Лондоне. Скоро он уедет, после чего Алфрик возобновит ухаживания за леди Дженовой, и теперь уже никто ему не помешает.

Отправляясь спать в отведенные им покои – гостевые комнаты располагались в дальнем конце большого зала и отделялись от него перегородкой, – Рона поймала брата за руку и отвела в сторонку.

– Что с тобой? – сердито зашипела она. – Ведь мы договорились, что ты должен очаровать ее, завоевать, а ты строишь из себя обиженное дитя!

Брат высвободил руку.

– Она все время смотрит на него, – проворчал он. – У них больше чем дружба, Рона, я чувствую. Неужели ты этого не видишь?

Рона с небрежным видом покачала головой:

– Они знают друг друга много лет, Алфрик. Разве ты не слышал, как они вспоминали проведенное вместе детство? Я думала, лорд Генрих был другом Мортреда, но он очень нежно относится к Дженове. Не будь глупцом, не обвиняй их в грехах, которых они не совершали. А если и совершили…

Алфрик насторожился.

– А если и совершили, тебя это не касается. Лорд Генрих скоро уедет, а леди Дженова почувствует себя одинокой, и ты сможешь воспользоваться сложившейся ситуацией. Почему бы тебе не подождать у поворота лестницы, ведущей к покоям лорда Генриха? Если леди надумает нанести ему визит, будет уместно напомнить ей о последствиях подобных действий. Только не оскорбляй ее, сделай вид, будто сочувствуешь ей и готов простить ее маленькую слабость.

– Она идет в постель к другому мужчине, а я должен сделать вид, что мне это безразлично? – возмутился Алфрик.

– Конечно, нет! Тебе небезразлично, но ты прощаешь ее, потому что любишь, несмотря на ее прегрешения. Проявление подобных чувств заставит ее поверить, что ты лучше, чем она думала. Понял?

Он что-то пробурчал в ответ и кивнул.

– Вот и хорошо. Сделай все, как я сказала. Подумай, что будет, если мы разочаруем отца.

Алфрик испуганно оглянулся. Они оба его боялись. Но если Роне удавалось обворожить отца, заставить смягчиться и в результате избежать наказания, Алфрику доставалось по полной программе. Барон считал его неудачником. Леди Дженова и ее богатые земли давали Алфрику шанс доказать, что он хоть на что-то способен, и Рона была полна решимости сделать все, чтобы на этот раз Алфрик оправдал надежды отца.

Тут ее взгляд уловил какое-то движение, и она увидела крупного смуглокожего мужчину, скрывавшегося в ближайшей к ним нише.

– Говори тихо!

Алфрик тоже его заметил и потянул сестру за рукав. За ними часто следили шпионы отца, так что они имели все основания остерегаться посторонних ушей. В доме Болдессара было трудно найти безопасное место. Даже Жан-Поль, утверждавший, что является их другом, пересказывал их откровения, когда это его устраивало.

Рона распрямила спину и вскинула подбородок. Она никогда не показывала людям отца свой страх. Поэтому они уважали ее куда больше, чем ее брата. Кроме того, было в этом соглядатае нечто, что вызвало ее раздражение: то ли неопрятные, нечесаные волосы и крупное, крепкое тело, то ли устремленный на нее дерзкий взгляд.

Рона презрительно посмотрела на незнакомца.

– С чего это я должна беспокоиться, если он нас слышит? – громко сказала она, кривя губы. – Он всего лишь слуга. Грязь у меня под ногами.

Алфрик нервно рассмеялся.

– Пойдем, Рона. – Он потащил сестру в сторону спален.

Она двинулась за ним, но обернулась и обнаружила, что исполин смотрит ей вслед. Что-то в его лице привлекло ее. Поворот головы, мощная линия челюсти, надменность. Ее слова вместо того, чтобы обескуражить этого лохматого медведя, сыграли роль приманки.

Нет, он не посмеет! Она леди. Слуги, какими бы привлекательными ни казались, всего лишь слуги и на большее не способны. Пусть только попробует. Ее отец убьет мерзавца, или она сама его прикончит.

Рейнард стоял, наблюдая за ними. Он проследовал за братом и сестрой по большому залу и укрылся в нише. Поскольку ему было достаточно трудно расслышать, о чем они шептались, он неосторожно себя обнаружил. Из услышанного он понял, что девушка советовала брату обольстить леди Дженову и заманить в ловушку. Еще они боялись вызвать недовольство отца. Но было бы несправедливо вменять им это в вину: лорд Болдессар и впрямь имел вид весьма гнусного, алчного старикана.