Глава 4

Он окинул солар взглядом. По-прежнему большое новое окно с фронтонной стороны было затянуто листом прозрачного полиэтилена, который хрустел и шуршал на ветру под дождем. А еще был исполосован колеблющейся решеткой темных линий – снаружи бросали тень строительные леса. В зале с высоким потолком пахло краской, лаком, свежеструганным деревом и сохнущей штукатуркой. Он подошел к одному из витражных окон, постоял, глядя, как низкие облака плывут над Галланахом и окутывают тусклый город извилистыми вуалями дождя, которые они притащили за собой, точно шлейф огромного серого платья.

– Папа, папа! Дядя Фергюс сказал, нам можно на крышу с мамой, только осторожно! Можно? Ну пожалуйста! Честное слово, не упадем!

В зал прискакал Льюис, он тянул за собой малыша Прентиса. На Льюисе была непромокаемая курточка, а Прентис свою тащил по блестящему паркету.

– Ладно, сынок.– Кеннет опустился на колени, надел курточку на младшего сына, застегнул. Тем временем Льюис вприпрыжку носился по залу и улюлюкал.

– Льюис, не надо так громко,– сказал Кеннет, но не слишком строго.

Прентис улыбнулся отцу.

– Па-апа-а,– произнес он ломким голосом, растягивая гласные,– я хочу в туалет.

Кеннет вздохнул, натянул капюшон на голову сына, но тут же снял.

– Хорошо, мама отведет. Льюис! – крикнул он. Льюис виновато отпрянул от банок с краской, которые уже было принялся изучать, и подбежал к отцу.

– Пап, как здорово! А у нас тоже будет замок?

– Нет, сынок, нам это не по карману. Отведи-ка брата к маме, ему надо в туалет.

– У-у-у..– завыл Льюис, негодующе уставившись на младшего, а тот только ухмылялся да утирал нос рукавом курточки.

Льюис пихнул Прентиса в спину:

– Вечно ты все портишь!

– Льюис, делай, что сказано,– встал Макхоун-старший. Колени откликнулись болью.– Ступайте. И поосторожнее на крыше.– Он махнул рукой на двухстворчатую дверь, через которую вошли сыновья.

Льюис изобразил целую пантомиму: раскачивался, как пьяный, на ходу, нога цеплялась за ногу. Прентиса он тянул за собой за шнурок капюшона.

– Льюис! За руку! – потребовал Кеннет.

– Ну, парень, ты и цаца! – сказал у двери Льюис младшему брату.– Сколько ж возни с тобой!

Прентис повернулся и помахал свободной рукой отцу.

– До свида-ания, па-апочка,– произнес слабый голосок. После чего Прентис был выдернут из комнаты.

– До свидания, сынок,– улыбнулся Макхоун-старший. И снова повернулся к окну и дождю.

– У-у-у… тут мокро.

– Не сахарный, не растаешь. Че разнылся? Ты же не девчонка?

– Нет, я не девчонка. Но если испачкаюсь…

– У тебя папаша богатенький. Можешь хоть каждый день в новых шмотках приходить.

– Не мели чепухи. Я просто хотел сказать…

Кеннет понимал обе точки зрения. Лахи в грязной рубашке, застегнутой на разномастные пуговицы и булавку, в потрепанных, залатанных коротких штанишках, что пузырились на коленях и, наверное, раньше принадлежали двум старшим братьям, вдобавок щеголял свежим синяком под глазом – скорее всего, синяк поставила отцовская рука. На Фергюсе была добротная, тщательно подобранная по размерам одежда: короткие брючки из серой саржи, новая синяя фуфайка и твидовый пиджачок с кожаными нашивками на локтях. Даже Кеннет рядом с ним чувствовал себя плоховато одетым. Его шорты были заштопаны сзади, хотя новую одежду он получал всегда в свой черед. Все девочки носили юбки, блузки и фуфайки; носочки у них были не серые, а белые. Эмма Эрвилл носила пальто с капюшончиком, отчего была похожа на маленькую фею.

– Так мы играем или не играем? – спросила она.

– Спокойствие! – повернулся Лахи к девочке, державшей велосипед.– Терпение, крошка.

Эмма посмотрела в небо и фыркнула. Рядом с ней сестра Кеннета Ильза, тоже приехавшая на велосипеде, покачала головой.

Замок стоял на склоне холма. Вокруг него с высоких деревьев еще капало, и неровные, грубо отесанные камни были темны от недавно прошедшего дождя. Через листья плюща, цеплявшегося к одному из боков старинного сооружения, просвечивало водянистое солнце, а в глубине леса ворковал дикий голубь.

– Так какого черта ждем? – Фергюс Эрвилл прислонил к дереву велосипед.

Лахи Уотт своему велосипеду дал упасть на землю. Кеннет аккуратно положил свой на мокрую траву. Девочки прислонили велики к деревянным перилам в начале моста. Короткий деревянный мост, чуть шире телеги, пересекал овраг футов тридцати длиной, с крутыми склонами и густым кустарником на дне. В самом низу, среди кустов, плескался и пенился ручеек; он выбегал из леса, с трех сторон огибал задернованную скалу, на которой стоял замок без крыши, срывался водопадцем и уже неторопливо путешествовал дальше, возле автотрассы впадая в реку Эдд, так что его воды далее протекали через город Галланах и вливались в бухту возле железнодорожной пристани.

Вдруг вышло солнце, сделало траву яркой, листья плюща – блестящими. С приглушенным ревом пролетел по лесу ветер, всюду просыпав водяные капли. Примерно в миле, на виадуке у Бриджента, Кеннет увидел поезд; западный ветер уносил его шум прочь от детей, но зато Кеннет мог разглядеть пар, которым часто выстреливала труба из темного локомотива и который вытягивался назад, расстилался по крышам полудюжины купейных вагонов и тут же разрывался на белые тающие клочья.

– Короче,– сказал Лахи,– кто первым вводит?

– Не вводит, а водит,– поправил Фергюс.

– Ты меня еще поучи, сопляк. Так кто вводит?

– Может, «Вышел месяц из тумана»? – предложила Эмма.

– О господи! – затряс головой Лахи.– Ну, давай, что ли.

– Не надо поминать имя Господа всуе,– сказала Эмма.

– И высуе! – хихикнул Лахи.– Ах ты, боже мой, ну до чего ж мы нежные!

– Я христианка,– гордо сказала Эмма.– Я думала, ты тоже христианин, Лахлан Уотт.

– Я протестант,– возразил Лахи,– вот кто я.

– Ну, так мы будем играть или не будем? – спросила Ильза.

Дети встали в кружок, Эмма проговорила считалку. К великому раздражению Лахи, искать выпало ему.

Кеннет еще ни разу не бывал в старом замке. Раньше удавалось лишь увидеть его из дома, и то если специально высматривать. Правда, в отцовский бинокль его можно было неплохо разглядеть. Замок принадлежал Эрвиллам, и хотя Эрвиллы и Макхоуны дружили годами (поколениями, сказал отец, а это куда дольше, чем годами), мистер Робб, на чьей ферме стоял памятник старины, детей не жаловал, гонял их со своих полей и из рощ, даже пугал дробовиком. Только Фергюс и Эмма Эрвиллы не боялись – их прогонять мистер Робб не смел. Кеннет подозревал, что мистер Робб – затаившийся враг из пятой колонны, может, он даже натуральный нацист, прячет немцев с потопленной подлодки или готовит место для высадки парашютистов. Но хотя и сам Кеннет, и еще кое-кто из детей несколько раз тайком проникали в лес и следили за мистером Роббом, он ничем не выдал своих преступных намерений.

Зато дети изучили запретный парк. И теперь решили, что стоит осмотреться и в замке.

Там неплохо сохранились подземные помещения и каменная лестничная шахта; лестница поднималась вверх и проглядывала посреди руин, в окружении камней, земли и сорной травы. Отсюда она уходила дальше, ввинчивалась в круглую угловую башню, обрываясь на давно исчезнувшем этаже,– там остался только дверной проем, за которым проглядывала центральная стена. Другая лестница пронизывала сами стены по ту сторону внутреннего двора, поднималась через их толщу, минуя еще три дверных проема, с примыкающими балюстрадами; ступеньки вели к двум комнатушкам у верхних оконечностей темных дымоходов – пристроенные к стене снаружи, они спускались до цоколя.

В замке была уйма темных закутков и тенистых уголков, где можно спрятаться, а еще было много оконных и печных проемов высоко в толстых стенах, и вот бы туда залезть, кабы силенки да смелость, и отчего бы с винтовой лестницы не перебраться на самый верх развалины, и там прогуляться по самым кромкам обросших плющом стен в шестидесяти с гаком футах над землей, и увидеть оттуда море за Галланахом, или горы на севере, или лесистые холмы на юге. Ближе, позади замка, за мостом находился парк, обнесенный оградой, запущенный – плотные заросли рододендронов под араукариями и буйство экзотических цветов, что в летнюю жару приманивали гудящие рои насекомых.

Договорились так: прятаться можно в любом месте замка, Лахи остается за мостом на дороге и медленно считает.

Дети хихикали, шикали друг на дружку, суетились, но вскоре все разбежались по укрытиям. Кеннет забрался в оконный проем на верхотуре и засел там на корточках.

Наконец Лахи пошел в открытый холл замка, огляделся. Несколько секунд Кеннет следил за ним, затем подался вперед, прижался как можно плотней к каменному подоконнику.

Он был в восторге оттого, что его никто не мог найти, хотя Лахи уже отыскал всех остальных, и все они кричали, чтобы Кеннет выходил, пора играть по новой. Но он лежал на подоконнике и ловил всей кожей сырой бриз, который, залетая в окно, щекотал волоски на голых щиколотках Кеннета. Он слушал крики детей, разносившиеся эхом в пустой раковине замка, голоса ворон и диких голубей с ближних деревьев и чувствовал запах темных влажных мхов и сорной травы, нашедших приют среди выветренных серых камней. Глаза были все время зажмурены, и он, слушая, как дети ищут его и зовут, испытывал непривычную тугую дрожь в животе, отчего хотелось стиснуть зубы и крепко сцепить ноги, и он боялся, что намочит штаны. Мне тут нравится, подумал он. И мне нет дела до того, что идет война, что дядя Фергюса погиб в Северной Африке, а Вулли Уотта убило в Северной Атлантике, а Лахи достается на орехи от папаши, а нам, наверное, придется переехать, потому что мистер Эрвилл просит освободить его дом, и мне совсем не дается тригонометрия, и немцы готовят вторжение. Мне тут очень нравится. Если бы я прямо сейчас умер – плевать. С высокой башни плевать.

Лахи наконец забрался на самый верх стены и лишь оттуда углядел Кеннета. Кеннет спустился, зевая во весь рот и протирая глаза,– уснул, понимаете ли. Что, я победил, оказывается? Ой, до чего здорово!

Они еще поиграли и посмеялись над выигравшим Фергюсом – он прятался в комнатушках наверху второй лестницы, и Кеннет сообразил, что это за комнатушки. Туалеты, вот что! И никакие не дымоходы к ним примыкают – туда, в эти отверстия, делали по-большому и по-маленькому. Фергюс прятался в сортире! А еще боялся замараться!

Фергюс не соглашался с тем, что это туалеты. Там совершенно чисто и не пахнет – дымоходы наверняка.

– Дымоходы – задние проходы! – ржал Лахи.– Очки-толчки!

Эмма фыркала, но не улыбаться не могла.

– Дымоходы! – отчаянно стоял на своем Фергюс, глаза на мокром месте. Он посмотрел на Кеннета, словно ожидал поддержки. Кеннет опустил взгляд на утоптанную землю под ногами.

– Сральники, сральники! – хохотал Лахи.—Фергюс прячется в клозете, не играйте с Фергом, дети!

– Дымоходы! – протестовал побагровевший Фергюс, угрожая сорваться на визг.

– Фергюс – это жопа с ручкой! Не хотим дружить с вонючкой!

Кеннет смотрел, как Фергюс дрожит от бешенства, а Лахи скачет по кругу и скандирует:

– Вы знакомы с этой штучкой?! Познакомьтесь: жопа с ручкой! Не хочу играть с вонючкой!

Фергюс в бессильной ярости таращился на сестру и на Кеннета, как будто считал их предателями. А потом просто стоял и ждал, когда Лахи надоест дразниться. И Кеннета удивило, что гнев постепенно сошел с лица Фергюса, оно сделалось пустым, ничего не выражающим.

У Кеннета возникло странное ощущение: как будто у него на глазах что-то было погребено заживо, и он даже содрогнулся, такой озноб пробрал его вдруг.

– …Фергюс в школу носит ранец! Потому что он…

Когда попрятались в последний раз, Кеннет вместе с Эммой Эрвилл забрался в какую-то подвальную клетушку. Он подсказал Эмме, что надо повернуться спиной к свету и поднять воротник пальто, чтобы скрыть лицо, и действительно, когда к дверям подошла Ильза и он снова испытал эту жутковато-балдежную дрожь в животе – она их не увидела, и после того, как ушла, Кеннет и Эмма обнялись, и это были теплые и крепкие объятия, и ему понравилось, а она не отстранялась, а через некоторое время они соприкоснулись губами – поцеловались. И в сердце проник странный отголосок жутковато-чудесного ощущения в животе, и они с Эммой Эрвилл обнимались долго-долго, пока все остальные не нашлись.

Потом они играли в запущенных кустах огороженного сада и отыскали заросший травой фонтан с голой, если не считать мха, каменной тетей посередке и ветхий сарай в углу сада, и там были древние банки и склянки и пузырьки с этикетками, похоже еще викторианской поры. Ненадолго зарядил дождь, и его переждали в сарае. Фергюс ныл, что ржавеет велик, его сестра и Кеннет время от времени многозначительно переглядывались, Ильза смотрела на дождь из двери и говорила, что в Южной Америке кое-где льет по сто лет без перерыва, а Лахи смешивал все подряд, твердое и жидкое, вязкое и порошкообразное, из пузырьков и банок – авось какая-нибудь смесь взорвется или на худой конец зашипит. А дождь сначала барабанил, потом шуршал, потом редко постукивал по рубероидной крыше, и сквозь дыры на пружинящие половицы шлепались капли.

* * *

– Ну конечно, мы же еще не все бутылки перевезли,– указал Фергюс трубкой на стеллажи, которыми была забрана целая стена погреба.

Погреб был выкрашен белым и освещен голыми лампочками; там и сям свисали провода и виднелись незамазанные отверстия в стенах и потолке – для этих проводов и для водопроводных труб. Поблескивал винный стеллаж из дерева и металла, посверкивали уже разложенные на нем две сотни бутылок.

– Тебе тут еще вкалывать и вкалывать,—ухмыльнулся Кеннет,– пока все полки не набьешь.

– Гм… Мы вообще-то хотим на следующее лето прокатиться по виноградникам.– Эрвилл почесал черенком трубки толстый подбородок.– Бордо, Луара и так далее. Может, и вы с Мэри захотите нам компанию составить, гм…

Фергюс моргал. Кеннет кивнул:

– А что, почему бы и нет? Это, правда, будет зависеть от отпусков и всякого такого. Ну, и от детей, конечно…

Фергюс нахмурился, снимая табачную крошку с джемпера фирмы «Прингл»:

– Мы вообще-то не собирались брать детей.

– А? Ну да, разумеется,– сказал Кеннет, и они пошли к двери.

Фергюс включал и выключал свет в различных погребах, и они поднимались по каменным ступеням к подсобке и кухне.

Это же тот самый погреб, думал Кеннет, следуя за обутым в шлепанцы Фергюсом по лестнице. Здесь я прятался с Эммой Эрвилл, целовался с ней. В этом самом погребе. Никаких сомнений, это он. И в это окно я смотрел когда-то. Там я тоже прятался, и было это уже почти тридцать лет назад. Точно!

И тут на него легла жуткая тяжесть времени и потери, и в сердце проснулась слабая обида – на Эрвиллов вообще и на Фергюса в частности, потому что они, о том даже не подозревая, украли у Кеннета частицу его памяти.

Что ж, по крайней мере, обида позволяет ему узнать цену ностальгии.

– Ферг, это не посудомойка, это, зараза, настоящая китайская головоломка.– Фиона, сидевшая возле упомянутой машины, поднялась на ноги.

И увидела брата, и широко улыбнулась, и подошла, и обняла:

– Приветик, Кен. Ты к нам на экскурсию?

– Да, впечатляет.– Кеннет поцеловал сестру в щеку.

Сколько ей было, когда он приходил сюда с Фергюсом и остальными? Года два, прикинул он. Слишком мала, чтобы ехать в такую даль на велосипеде. А ему, наверное, было лет восемь или девять. А где тогда был Хеймиш? Дома, наверное. Болел. Он вечно простужался.

Фиона Эрвилл, урожденная Макхоун, носила старенькие расклешенные джинсы «левис» и широкую зеленую блузку. Полы блузки были завязаны узлом поверх белой футболки. Волосы цвета меди Фиона собрала в пучок на затылке.

– Как дела?

– Все отлично,– кивнул Кеннет, обнимая ее за талию.

Так они подошли к посудомойке, подле которой сидел на корточках, уткнувшись в инструкцию, Фергюс. Дверка посудомойки была опушена на петлях, как подъемный мост замка.

– И правда, сплошь китайская грамота.– Фергюс почесал черенком трубки висок.

Кеннет, глядя сверху вниз на Фергюса, почувствовал, как его губы расползаются в улыбке. Фергюс выглядел преждевременно состарившимся: «прингловский» джемпер, войлочные шлепки, трубка. Разумеется, Кеннет не забыл, что и сам курил трубку, но это было совсем другое дело. И он в отличие от Фергюса не лысел.

– Как школа? – спросила Фиона.

– Да ничего,– ответил брат,– помаленьку.

Этой осенью его сделали принципалом по английскому языку. Сестру всегда интересовало, что происходит в средней школе, но у Кеннета при ней и Фергюсе пропадала охота об этом говорить. Почему – он и сам не понимал, но подозревал, что если и откроет когда-нибудь причину, то признавать ее не захочет. Еще меньше ему хотелось сообщать, что он записал отдельные рассказы из тех, которых за много лет напридумывал уйму, и надеется их опубликовать. Боялся, что подумают, будто он решил переплюнуть Рори, или, что еще хуже, облегчить себе жизнь и напечататься с его помощью.

– Нет, вру,—приподнял голову Фергюс.—Тут и по-английски чуть-чуть есть. Вернее, по-американски.– Он вздохнул и оглянулся: – Макхоун, что касается англоязычных иностранцев: «Международный» в субботу, не забыл?

– Буду как штык,– кивнул Кеннет. Они собрались через неделю пойти на регби. Шотландцы будут тягаться с англичанами.– Кто машину поведет?

– Гм… думаю, возьмем «моргана».

– Фергюс! Стоит ли? Не уверен, что разыщу свою шерстяную шапочку с помпоном.

– Да ладно тебе,—хихикнул Фергюс—Давай попробуем новый маршрут: через Арран и Лохранзу до Бродика, далее в Ардроссан и затем через «А семьдесят один» до «СА».– («СА» означало Северные Афины.) – Понятное дело, с поправкой на забастовки и отключение электроэнергии.

– Фергюс,– потер лоб Кеннет, не клюнувший на приманку из забастовок и отключения электричества,– по мне, так это чудовищно сложно. И ты уверен, что в это время года из Лохранзы ходит паром?

Фергюс встал, снова озадаченно почесал висок черенком трубки:

– Так ведь должен, наверное… Думаю, ходит.

– Может, стоит проверить?

– Ладно, проверим.

– И вообще, почему не на «ровере»?

Кеннет не жаловал «моргана»: слишком жестко едет, спина устает, голова болит, и вообще Фергюс зря лихачит на этом закосе под старину с открытым верхом. И чего лихачит? Может, потому что краска «бритиш рэйсинг грин», кожа на капоте? А вот «ровер», похоже, немного Фергюса успокаивает.

– Да ладно тебе, надо же понимать,– убеждал Фергюс,– гостиничная администрация увидит «ровер» – не пропустит нас на стоянку.

– Господи,– вздохнул Кеннет и сжал талию сестры.– Ладно, пусть будет «морган».– Он посмотрел на Фиону: у нее поблескивали зеленые глаза.– Старею, сестренка. Как по-твоему, старею?

– Да из тебя прямо-таки песок сыплется, Кен.

– Спасибо на добром слове. Как близняшки?

– О, великолепно.

– Ты их все так же на каникулы в Уиндскейл возишь?

– Ха! Кеннет, а ты все так же смышлен.

– Ты ее включать не пробовала? – Фергюс опустился на корточки, сунул голову в посудомоечную машину, и ее нутро откликнулось эхом.

– Ферг, не будь язвой.– Фиона улыбнулась брату.– Что-то давно мы с Рори не видались, он и не звонит. Как у него дела?

– Да сидит в Кэмдене в своей конуре, тратит халявные субконтинентальные бабки.

– В конуре? – донесся из недр посудомойки невнятный голос Фергюса,– А я думал, он не слабо приподнялся на этих… путевых заметках.

– Так ведь приподнялся,– кивнул Кен.

– Это, кажется, про Индию?

– Ага.

– Ферг,– рассердилась Фиона,– ты что, забыл? Сам же покупал эту книгу.