Когда Блис приехал в следующем году, он был даже еще неприятней, чем раньше, потеряв свою левую ногу ниже колена в аварии на дороге (мальчик, с которым он играл в ''слабо'', погиб). Блис презирал свою инвалидность, ему тогда было десять, и он был очень активный. Он пробовал сделать вид, что противная розовая штука, которую он вынужден был пристегивать, не существует, что она не имеет с ним ничего общего. Он мог с трудом ездить на велосипеде и любил бороться, играть в футбол, обычно голкипером. Мне тогда только исполнилось шесть. И хотя Блис знал о каком-то маленьком случае, произошедшем со мной, когда я был совсем маленьким, я определенно казался ему более здоровым, чем был он сам. Он думал, это очень весело — помыкать мной и бороться со мной, и бить, и пинать меня. Я убедительно сыграл радость по поводу всех его грубых игр и, казалось, очень любил их с неделю, пока я думал о том, как бы разделаться с нашим двоюродным братом.

Мой другой брат, родной брат Пол, был тогда еще жив. Он, Эрик и я должны были развлекать Блиса. Мы приложили все усилия, водили Блиса по нашим любимым местам, разрешали играть с нашими игрушками, играли с ним. Эрик и я время от времени должны были останавливать его: когда он хотел бросить маленького Пола в воду и посмотреть будет ли он держаться на поверхности или когда он хотел срубить дерево на железнодорожные пути, которые идут через Портнейл, но обычно мы ладили на удивление хорошо, хотя меня очень раздражало, когда я видел как Эрик, который был того же возраста, что и Блис, боится его.

В один прекрасный день, очень жаркий и полный гнуса, когда с моря дул еле уловимым ветерок, мы все лежали на траве площадки к югу от дома. Пол и Блис заснули, и Эрик лежал с руками под шеей, осовело уставившись в яркую голубизну. Блис снял полую пластиковую ногу и оставил ее валяться в путанице ремешков и длинных стеблей травы. Я следил, как Эрик медленно заснул, его голова мягко склонилась в сторону, глаза закрылись. Я поднялся и пошел погулять, в конце концов оказавшись у Бункера. Он еще не имел значения, которое он приобрел в моей дальнейшей жизни, но место мне уже нравилось, и я чувствовал себя как дома в его прохладе и темноте. Это был старый бетонный блиндаж, построенный в конце последней войны для пушки, защищающей залив, и он торчал как большой бетонный зуб. Я вошел внутрь и нашел змею. Это была гадюка. Сначала я ее не видел, потому что был занят: просовывал старый трухлявый столб от изгороди сквозь амбразуру, представляя, что это пушка, и стрелял по воображаемым кораблям. Только после того, как я закончил это делать, и пошел в угол, где лежала куча ржавых банок и старых бутылок, я увидел там зигзагообразные полосы спящей змеи.

Решение действовать пришло почти мгновенно. Я тихо вышел наружу и нашел кусок плавника, подходящий по форме, вернулся в Бункер, куском дерева поймал змею за шею и забросил ее в первую же найденную ржавую банку, у которой сохранилась крышка.

Не думаю, что змея полностью проснулась, когда я поймал ее, я был осторожен и старался ее не трясти, когда бежал назад к месту, где мои братья и Блис лежали на траве. Эрик перекатился, и одна рука была под головой, а другая на глазах. Его рот был слегка открыт, и его грудь слегка двигалась. Пол лежал на солнце. Свернувшись в маленький комок, неподвижный Блис лежал на животе, руки под щекой, культя его левой ноги в цветах и траве высовывалась из шорт как чудовищная эрекция. Я подошел ближе, сжимая ржавую банку в своей тени. Безоконная задняя стена дома смотрела на нас сверху вниз с расстояния приблизительно пятидесяти метров. Белые простыни слабо покачивались в саду. Мое сердце дико билось, и я облизал губы.

Я осторожно сел около Блиса, не дав моей тени упасть на его лицо. Я приложил одно ухо к банке и держал ее неподвижно. Я не слышал и не чувствовал движения змеи. Около поясницы, в его тени я взял искусственную ногу Блиса, гладкую и розовую. Я приставил ногу к банке и снял крышку. Затем я медленно перевернул банку и ногу так, что банка оказалась над ногой. Я потряс банку и почувствовал, как змея упала в ногу. Сначала ей это не понравилось. Она двигалась и билась о пластиковые стенки и край банки, пока я держал ее и потел, слушая гул насекомых и шорох травы, уставясь на Блиса, он лежал спокойно и молча, его темные волосы время от времени шевелил ветер. Мои руки дрожали, и пот заливал глаза.

Змея перестала двигаться. Я продолжал держать ее, опять взглянув на дом. Потом я поворачивал ногу и банку до тех пор, пока нога лежала на траве позади Блиса под тем же углом, что и раньше. В последний момент я осторожно убрал банку. Ничего не случилось. Змея по-прежнему была внутри, я ее даже не видел. Я поднялся, дошел до ближайшей дюны, бросил банку высоко над ее вершиной, потом вернулся, лег туда, где сидел раньше, и закрыл глаза.

Первым проснулся Эрик, потом я открыл глаза как бы заспанный, и мы разбудили Пола и нашего двоюродного брата. Блис избавил меня от заботы предложить поиграть в футбол, и сам сделал это. Эрик, Пол и я обозначали ворота, а Блис торопливо пристегивал свою ногу.

Никто ничего не заподозрил. С первых секунд, когда мои братья и я стояли ошеломленно, а Блис кричал и прыгал, и дергал свою ногу, и до слезного прощания родителей Блиса и снятием показаний Диггсом (заметка даже появилась в Инвернесском Курьере, смерть была замечена из-за своей курьезности парой писак из желтой прессы), никто даже не предположил, что это могло бы быть чем-нибудь, кроме трагического и слегка странного случая. Только я знал больше.

Я не сказал Эрику. Он был шокирован случившимся и искренне жалел Блиса и его родителей. Я только сказал: думаю, это был Божий суд, что Блис сначала потерял ногу, а потом ее замена стала орудием его падения. Все из-за кроликов. Эрик, который тогда проходил религиозную фазу — кажется, я ему немного подражал — думал, что это было ужасной мыслью, Бог не такой. Я сказал: тот, в которого я верю, такой.