Доктор посмотрела на нее.
– Ты кто?…
– Ановир, – ответила девочка. Она кивнула на больную, которая выглядела чуть старше. – Зи – моя сестренка.
– Нет-нет, не три дня. Ах, моя бедная маленькая девочка, – сказала женщина на соломенной подушке – она раскачивалась назад-вперед и мотала головой, не поднимая глаз. – Нет-нет-нет.
– Мы хотели послать за вами раньше, – сказала Ановир, переводя взгляд с растрепанной женщины на испуганное лицо хромоножки, которую она обнимала, а та обнимала ее, – но…
– Ах, нет-нет-нет, – стенала толстуха из-под прижатых к лицу ладоней.
Некоторые дети перешептывались на том языке, который мы слышали в первой комнате. Женщина провела своими толстыми пальцами по всклокоченным волосам.
– Ановир, – мягким голосом сказала доктор девочке, обнимавшей хромоножку. – Можешь ты взять кого-нибудь из своих братьев и сестер, быстренько добежать до гавани и найти торговца льдом? Принеси мне льда. Не обязательно в красивых ровных плитках. Ломаный меня устроит даже больше. Вот. – Доктор вытащила из кошелька несколько монеток. – Кто хочет пойти? – спросила она, оглядывая множество печальных, по большей части юных лиц.
Быстро отобрали нескольких человек, и доктор вручила каждому по монетке. Мне показалось, что это многовато за лед в такое время года, но доктор в таких делах совершенно неопытна.
– Сдачу можете оставить себе, – сказала она детям, в глазах которых вдруг загорелось нетерпение, – но каждый должен притащить столько льда, сколько сможет поднять. Не говоря обо всем прочем, – сказала она, улыбаясь, – вы от этого станете тяжелее, и ветер вас не унесет. Ну, бегите скорей!
Комната тут же опустела, в ней остались только больная девочка на кровати, толстая женщина на подушке (насколько я понял – мать больной), доктор и я. Сквозь драную дверь-занавеску к нам заглядывали обитатели первой комнаты, но доктор велела им не соваться.
Потом она повернулась к растрепанной женщине.
– Вы должны сказать мне правду, госпожа Элунд, – сказала доктор. Она дала мне знак открыть саквояж, сама тем временем подтащила больную девочку повыше к изголовью, а меня попросила свернуть соломенную подстилку и подсунуть девочке под голову. Я встал на колени, чтобы сделать это, и ощутил жар, исходящий от больной. – Это и в самом деле продолжается уже три дня?
– Три, два, четыре – кто может сказать! – завопила растрепанная. – Я знаю только, что моя драгоценная дочурка умирает! Она умирает! Ах, доктор, помогите ей. Помогите всем нам, потому что никто другой этого не сделает. – Толстуха внезапно соскочила с подушки, рухнула на колени и зарылась головой в складки плаща доктора, которая расстегивала пуговицы, чтобы снять его.
– Я сделаю то, что смогу, госпожа Элунд, – сказала доктор и взглянула на меня – плащ с ее плеч упал на пол, а девочка на кровати стала что-то бормотать в бреду и кашлять. – Элф, нам понадобится и эта подушка.
Госпожа Элунд поднялась и оглянулась.
– Это моя! – воскликнула она, когда я взял подушку и подсунул ее под голову больной девочки, пока доктор придерживала ее. – А где же я буду сидеть? Я и без того уже отдала ей свою кровать.
– Найдите себе что-нибудь другое, – сказала ей доктор. Она задрала тонкое платьице девочки. Я отвернулся, пока она осматривала промежность, похоже воспаленную.
Доктор наклонилась, развела ноги больной и достала какие-то инструменты из своей сумки. Спустя какое-то время она сдвинула ноги обратно и опустила платье. Потом занялась глазами, ртом и носом ребенка и некоторое время, прикрыв веки, держала ее запястье в своих пальцах. В комнате стояла тишина, если не считать завываний ветра да временами еще сопения госпожи Элунд, которая сидела на полу, завернувшись в докторский плащ.
Уменя возникло четкое впечатление, что доктор едва сдерживается, чтобы не закричать.
– Деньги, что я дала на школу пения, – жестко сказала доктор. – Как вы думаете, если бы я сейчас отправилась туда, мне бы сказали, что эти деньги потрачены на уроки для Зи?
– Ах, доктор, мы бедная семья! – сказала растрепанная женщина, снова закрывая лицо ладонями. – За всеми не уследишь! Я не знаю, что она делает с деньгами, которые я ей даю! Эта девчонка делает то, что ей взбредет в голову. Ах, доктор, спасите ее! Умоляю вас, спасите ее!
Доктор чуть переместилась на коленях и сунула руку под кровать. Она вытащила пару пузатых глиняных сосудов – один с пробкой, другой без. Она понюхала пустой и встряхнула тот, что с затычкой. В сосуде что-то булькнуло. Госпожа Элунд глядела широко раскрытыми глазами. Она сглотнула слюну. Я уловил запах из сосуда – так же пахло дыхание госпожи Элунд. Доктор посмотрела на другую женщину.
– Давно она спит с мужчинами? – спросила доктор, возвращая сосуды под кровать.
– Спит с мужчинами?! – заорала толстуха, выпрямившись. – Да она…
– К тому же, как я думаю, на этой самой кровати, – сказала доктор, задирая на девочке платье, чтобы показать женщине простыню. – Так она и получила эту инфекцию. Кое-кто был с ней слишком жесток. Она еще так молода. – Доктор кинула на госпожу Элунд взгляд, и можно было только порадоваться, что он не предназначался мне. У той отвисла челюсть и широко открылись глаза. Я думал, она собирается заговорить, но тут доктор сказала: – Я разобрала, что, уходя, сказали дети, госпожа Элунд. Они думают, что Зи, может быть, беременна, а еще они говорили о капитане с корабля и двух плохих дядьках. Или я что-то не так поняла?
Госпожа Элунд открыла рот, потом обмякла, глаза ее закрылись, и, ахнув, она свалилась словно замертво, не выпуская из рук докторского плаща.
Доктор, не обращая внимания на госпожу Элунд, покопалась в своем саквояже, вытащила склянку с мазью и лопаточку. Надела перчатки из рыбьего пузыря, специально изготовленные для нее дворцовым кожевником, и снова задрала на девочке платье. Я опять отвернулся.
Доктор использовала многие из своих драгоценных мазей и жидкостей, попутно объясняя мне, какое воздействие то или иное средство окажет на девочку, как одно ослабит воздействие высокой температуры на мозг, другое станет бороться с инфекцией в самом зародыше, третье будет делать то же изнутри тела девочки, а четвертое вернет ей силы и подействует как общеукрепляющее, когда она поправится. Доктор попросила меня вытащить ее плащ из-под госпожи Элунд и высунуть его из окна в соседней комнате и держать – руки мои наливались тяжестью, – пока он не напитается влагой, а потом принести его назад и завернуть в его темные складки девочку, которую доктор раздела почти догола, оставив лишь единственную драную сорочку. Больная продолжала дрожать, корчиться в судорогах, и, судя по всему, ей не стало лучше со времени прихода доктора.
Когда госпожа Элунд издала какие-то шумы, возвращаясь, как видно, к жизни, доктор приказала ей развести огонь и вскипятить воды. Госпожа Элунд отнеслась к этому без восторга, но вышла из комнаты, сдерживая негодование и бормоча себе под нос ругательства.
– Она горит, – прошептала себе доктор, положив свою красивую руку с длинными пальцами на лоб ребенка. И тут мне впервые пришло в голову, что девочка может умереть. – Элф, – сказала доктор, глядя на меня с беспокойством в глазах. – Посмотри – может, найдешь ребят. Поторопи их. Ей необходим лед.
– Хорошо, госпожа, – устало сказал я и направился к лестнице с ее картинами, звуками и запахами. А мне только начало казаться, что некоторые части моего тела просыхают.
Я вышел в громкий мрак грозы. Ксамис к этому времени уже зашел, а бедняга Зиген, притаившись где-то за тучами, светил, казалось, не ярче масляной лампы. Улицы, бичуемые дождем, были пусты, мрачны и полны теней, а непрестанные порывы ветра грозили сбросить меня на каждой улочке в сточную канаву, журчащую посредине. Я двигался вниз по склону холма под угрожающе темными громадами зданий – как мне казалось, в направлении гавани – и надеялся, что смогу найти дорогу назад, но уже жалел, что не взял в качестве проводника кого-нибудь из обитателей первой комнаты.
Иногда, по-моему, доктор забывает, что я в Гаспиде приезжий. Конечно, я прожил здесь больше, чем она, ведь она-то появилась всего два года назад. А я родился в городе Дерла, далеко на юге, а детство провел большей частью в провинции Ормин. И даже по приезде в Гаспид я проводил время главным образом не в городе, а во дворце, или в летней резиденции на холмах Ивенадж, или по дороге туда, или же по дороге обратно.
Я спрашивал себя, в самом ли деле доктор послала меня искать детей либо собиралась применить неизвестный, а может, тайный метод лечения и не хотела, чтобы я был свидетелем этого. Говорят, что все врачи скрытны (мне рассказывали, что один медицинский клан в Оар-че на протяжении двух поколений скрывал изобретенные ими акушерские щипцы), но я считал доктора Восилл не такой. Может быть, она и была не такой. Может быть, она и в самом деле думала, что я смогу ускорить возвращение детей со льдом, хотя мне и казалось, что от меня тут будет мало толку. Раздался выстрел пушки, отмечающий окончание одной вахты и начало другой. Этот звук, заглушенный шумом грозы, казался чуть ли не частью его. Я застегнул все пуговицы на плаще. Пока я был занят этим, ветер сорвал с меня шляпу и понес ее по улице. Она остановилась, только попав в водосток, проходивший по центру улицы. Я побежал за ней и вытащил ее из вонючего потока, сморщив нос от этого отвратительного запаха, Прополоскал шляпу, как мог, в потоках дождя, потом выжал, понюхал и выбросил.
Спустя какое-то время я нашел гавань. К этому времени я промок до нитки. Тщетно искал я склад льда. Странного вида мореплаватели и торговцы, которых я нашел в маленьких ветхих конторках и двух-трех переполненных и прокуренных тавернах, уверенно сказали мне, что никаких складов льда здесь нет. Там был рынок соленой рыбы. Подтверждение этого я получил, когда поскользнулся на рыбьих кишках, гниющих в подернутой рябью луже, и чуть не свалился в бурные и неспокойные морские воды. После такого падения я бы промок еще больше, вот только в отличие от доктора я не умею плавать. В конце концов я уперся в высокую каменную стену, которая начиналась прямо на исхлестанной ветром набережной и уходила вдаль, и мне пришлось идти вверх – в лабиринт жилых домов.
Дети опередили меня. Я вернулся в треклятый дом, пропустил мимо ушей злобные угрозы мегеры у двери, продрался по лестнице сквозь запахи и какофонию звуков, ориентируясь по лужицам на полу, поднялся на верхний этаж. Лед уже принесли, и девочку обложили им. Она все еще была завернута в докторский плащ, снова окруженная сестрами, братьями и друзьями.
Лед прибыл слишком поздно. Мы прибыли слишком поздно – надо было прийти на день раньше. Доктор сражалась с болезнью до ночи, испробовала все, что было в ее распоряжении, но против этого жара оказался бессилен даже лед, и когда гроза начала стихать в полночь Ксамиса, когда Зиген все еще пытался пробиться сквозь драные, похожие на темный саван тучи, под голоса певцов, уносимые ветром и теряющиеся в его порывах, девочка умерла.
4. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ
– Позвольте мне обыскать его, генерал. – Мы его не можем обыскать, ДеВар. Он – посол.
– ЗеСпиоле прав, ДеВар. Мы не можем обращаться с ним так, словно он какой-нибудь подозрительный проситель.
– Конечно нет, ДеВар, – сказал БиЛет, советник протектора по иностранным делам. Это был высокий, худой, высокомерный человек с длинными редкими волосами и крутым заносчивым нравом. Он из кожи вон лез, чтобы смотреть свысока на ДеВара, который был выше его. – Вы хотите, чтобы мы выглядели настоящими головорезами?
– К послу, конечно же, нужно относиться, соблюдая весь дипломатический этикет, – сказал УрЛейн, шествуя по галерее.
– Он всего лишь посол одной из морских компаний, – возразил ДеВар. – Это вам не королевское посольство прежних дней. У них есть то, что полагается при этой должности, – одежды, драгоценности и все прочее, но соответствуют ли они сами этим регалиям?
– Что значит – соответствуют? – недоуменно спросил УрЛейн.
– Я думаю, – сказал ЗеСпиоле, – главный телохранитель намекает, что все это у них ворованное.
– Ха! – сказал БиЛет, тряхнув головой.
– К тому же уворованное недавно, – заметил ДеВар.
– Вот именно, – сказал УрЛейн. – Мы тем более должны соблюдать дипломатический протокол.
– Государь?
– Тем более?
На лице у БиЛета на мгновение появилось недоуменное выражение, потом он глубокомысленно кивнул.
Генерал УрЛейн внезапно остановился на черно-белых плитках галереи. ДеВар остановился, казалось, в тот же миг, ЗеСпиоле и БиЛет – мгновение спустя. Те, кто следовал за ними по галерее между частными покоями и официальными помещениями дворца – генералы, адъютанты, писцы, клерки, вся обычная свита, – столкнулись друг с другом; раздалось приглушенное клацанье доспехов, мечей и грифельных досок.
– Морские компании теперь, когда старая империя лежит в руинах, значат больше, чем прежде, друзья мои, – сказал генерал УрЛейн, повернувшись в солнечных лучах к высокому лысоватому БиЛету, к еще более высокому смугловатому телохранителю и низкорослому пожилому человеку в форме дворцовой стражи. ЗеСпиоле (худой, сморщенный, с глубоко посаженными глазами) был предшественником ДеВара на посту телохранителя. Теперь он больше не отвечал за личную охрану УрЛейна, командуя стражей дворца, а следовательно, и всей дворцовой службой безопасности. – Знания морских компаний, – продолжил УрЛейн, – их навыки, их корабли, их орудия – все это теперь стало для нас гораздо важнее. Падение империи привело к избытку тех, кто называет себя императорами.
– По меньшей мере три лишних, брат! – раздался голос РуЛойна.
– Точно, – с улыбкой сказал УрЛейн. – Три императора, множество счастливых королей, по крайней мере более счастливых, чем при старой империи, и еще несколько человек, называющих себя королями, что не осмелились бы сделать при старом режиме.
– Не говоря уже о тех, для кого титул короля был бы оскорблением, явным понижением! – вставил Йет-Амидус, появляясь из-за плеча генерала.
УрЛейн хлопнул ДеВара по плечу.
– Ну, видишь, ДеВар, даже мой добрый друг генерал ЙетАмидус справедливо числит меня среди тех, кто остался в выигрыше после падения прежнего режима, и напоминает мне, что моим нынешним высоким положением я обязан не своему коварству, не вероломству и не полководческим талантам, – сказал УрЛейн, в глазах которого засверкали искорки.
– Генерал! – сказал ЙетАмидус, на его широком, изборожденном морщинами мягком лице нарисовалась обида. – Я ничего такого не имел в виду.
Великий эдил УрЛейн рассмеялся и еще раз хлопнул своего друга по плечу.
– Я знаю, Йет, не волнуйся. Но ты понял, о чем я говорю, ДеВар? – сказал он, снова поворачиваясь к телохранителю, но в то же время возвышая свой голос и давая тем понять, что обращается ко всем присутствующим. – Мы смогли, – сказал им УрЛейн, – лучше управлять нашими делами, потому что над нами не висел постоянный страх получить нахлобучку от императора. Большие форты опустели, рекруты разбрелись по домам или превратились в банды разбойников, флоты передрались между собой, и часть кораблей лежит на дне, а часть гниет на берегу. На немногих из кораблей были капитаны, которые смогли удержать команды – не столько страхом, сколько уважением, – и некоторые из этих судов сейчас принадлежат морским компаниям. Самые старые компании получили немалую власть теперь, когда корабли империи перестали нападать на них. С этой властью они получили больше ответственности, получили новое положение. Они стали защитниками, а не хищниками, стражами, а не налетчиками.
УрЛейн оглядел присутствующих, которые стояли на черно-белых плитках галереи и мигали в неистовом полуденном сиянии Ксамиса и Зигена.
БиЛет кивнул с еще более рассудительным видом.
– Вы правы, государь. Я нередко…
– Империя была родителем, – продолжал УрЛейн, – а королевства (ив меньшей степени морские компании) были детьми. Большую часть времени нам разрешали играть друг с другом, если только мы не слишком шумели или не разбивали чего-нибудь, – тогда взрослые наказывали нас. Теперь отец и мать умерли, а жадные родственники оспаривают завещание. Но уже слишком поздно, дети повзрослели, покинули ясли и прибрали к рукам весь дом. Да, мы оставили шалаш на дереве, чтобы занять все имение, и не должны демонстрировать неуважение к тем, кто прежде пускал кораблики в пруду – Он улыбнулся. – Обращение с их послами должно быть таким, какого мы хотим для наших – во всяком случае не хуже. – Он хлопнул БиЛета по плечу, отчего тот вздрогнул. – Вы разве так не считаете?
– Совершенно с вами согласен, государь. – И БиЛет презрительно взглянул на ДеВара.
– Ну вот, – сказал УрЛейн и повернулся на каблуках. – Идемте. – Он тронулся с места.
ДеВар был по-прежнему рядом с ним – черное пятно, двигающееся по плиткам галереи. ЗеСпиоле пришлось ускорить шаг, чтобы не отстать. БиЛет зашагал шире.
– Отложите встречу, государь, – сказал ДеВар. – Пусть она пройдет не в такой официальной обстановке. Пригласите посла на встречу в… бани, например, и тогда…
– В
бани,ДеВар? – Протектор сморщил нос.
– Это смешно! – поморщился БиЛет. ЗеСпиоле только хмыкнул.
– Я только что видел этого посла, государь, – сказал ДеВар генералу, когда дверь открылась перед ними и они вошли в прохладу большого зала, где их ждали, стоя группками на каменном полу, с полсотни придворных, чиновников и военных. – Он не вызывает у меня доверия, сэр, – тихо сказал ДеВар, быстро оглядываясь. – Напротив, он мне подозрителен. В особенности, поскольку запросил частную аудиенцию.
Они помедлили у двери. Генерал кивнул в сторону небольшого алькова в стене, где можно было сесть вдвоем.
– Извините нас, БиЛет, ЗеСпиоле, – сказал протектор.
ЗеСпиоле, хотя и недовольный, согласно кивнул. БиЛет отпрянул назад, словно его оскорбили до глубины души, но при этом мрачно поклонился. УрЛейн и ДеВар сели в алькове. Генерал поднял руку, приказывая остальным не подходить слишком близко. ЗеСпиоле вытянул руки, сдерживая людей.
– Что показалось тебе подозрительным, ДеВар? – тихо спросил он.
– Он не похож на послов, с которыми мне доводилось сталкиваться. Нет у него посольского лоска.
УрЛейн тихо рассмеялся.
– Он что, одет в ботфорты и штормовку? На каблуках ракушки, а на шапке помет чаек? Послушай, ДеВар…
– Я говорю о его лице, о выражении. О глазах и вообще об осанке. Я видел сотни послов, государь, и все они каждый на свое лицо, могут быть открытыми, разгневанными, уступчивыми, застенчивыми, нервными, жестокими… какими угодно. Но все они небезразличны, государь, у всех неизменно есть интерес к своей должности и к своей миссии. Этот же… – ДеВар покачал головой.
УрЛейн положил руку на плечо своего телохранителя.
– Этот тебе кажется каким-то не таким, верно?
– Признаюсь, вы это выразили лучше меня, сэр. УрЛейн рассмеялся.
– Я уже говорил, ДеВар, мы живем во времена, когда ценности, роли и люди меняются. Ведь ты же не ждешь, что я буду вести себя, как другие правители, так?
– Нет, государь, не жду.
– Точно так же мы не можем ждать, что все чиновники всех новых стран будут отвечать нашим ожиданиям, возникшим при старой империи.
– Я это понимаю, государь. Надеюсь, что я это уже принимаю в расчет. То, о чем я говорю, это просто чувство, но, если можно его так назвать, чувство профессиональное. А ведь за это вы меня и держите. – ДеВар заглянул в глаза своего господина, пытаясь понять, удалось ли ему убедить протектора, передать ту тревогу, что он испытывал. Но в глазах протектора по-прежнему мелькали искорки, казалось, его все это больше забавляет, чем тревожит. ДеВар заерзал на каменной скамье. – Государь, – сказал он, с озабоченным выражением наклоняясь поближе. – Недавно мне сказали, что я не способен ни на что другое, кроме как быть телохранителем.
Сказал мне это человек, чьим мнением, насколько мне известно, вы дорожите. Мне сказали, что каждый миг моей жизни, даже в часы, отведенные для отдыха, посвящен мыслям о том, как защитить вас. – Он глубоко вздохнул. – Я хочу сказать, что если смысл моей жизни в том, чтобы уберегать вас от опасностей и не думать ни о чем другом, даже когда это позволительно, то насколько же сильнее я должен прислушиваться к своим опасениям сейчас, при непосредственном исполнении служебных обязанностей?
УрЛейн несколько мгновений смотрел на него.
– Значит, ты просишь меня довериться твоему недоверию, – тихо сказал он.
– Протектору удается выражать мои мысли гораздо лучше, чем мне самому.
УрЛейн улыбнулся.
– Но зачем какой-либо из морских компаний желать моей смерти?
ДеВар еще больше понизил голос.
– Затем, что вы собираетесь построить военно-морской флот, сэр.
– Разве собираюсь? – спросил УрЛейн с притворным недоумением.
– А разве нет, государь?
– Кому это могло прийти в голову?
– Вы передали часть королевских лесов людям, а недавно выдвинули условие – проредить часть старых деревьев.
– Они опасны.
– Это здоровые деревья, а по возрасту и размерам они годятся для корабельного леса. Потом, в Тирске обустроена морская база, скоро появится военно-морское училище и…
– Хватит. Неужели я был так неосторожен? И что, шпионы морских компаний так многочисленны и проницательны?
– И потом, вы провели переговоры с Гаспидусом и Ксинкспаром о привлечении, как я полагаю, богатств одного и знаний другого для создания такого флота.
На лице УрЛейна появилось выражение тревоги.
– Значит, тебе известно все это? Должно быть, у тебя очень хороший слух, ДеВар.
– Я не слышу того, чего не должен слышать, даже находясь в двух шагах от вас. Я слышу только людскую молву, ничего не предпринимая для этого. Люди не глупы, а у каждого чиновника своя область деятельности, свои познания. Если вы вызываете к себе бывших адмиралов, то наверняка не для того, чтобы обсуждать с ними, как разводить вьючных животных для пересечения Бездыханных Долин.
– Гм, – сказал УрЛейн, оглядывая собравшихся вокруг людей, но не видя их. Он кивнул. – Да, можно закрыть ставни в борделе, но всем будет известно, что там происходит.
– Именно так, государь.
УрЛейн шлепнул себя по коленке и поднялся. Но ДеВар успел подняться первым.
– Хорошо, ДеВар, чтобы ублажить тебя, я приму посла в расписанной палате. И встреча будет еще более приватной, чем он об этом просил, – только он и я. Ты можешь подслушивать. Ты доволен?
– Да, государь.
Капитан флота Эстрил, посол морской компании гавани Кепа, одетый в изысканную подделку под морскую форму – высокие с отворотами ботфорты из голубоватой звериной шкуры, штаны из серой щучьей кожи, плотный аквамариновый мундир, высокий воротник которого был расшит золотом. Голову венчала треуголка, украшенная перьями птицы-ангела. Посол медленным шагом вошел в расписанную палату дворца Ворифир.
Он шел по ковровой дорожке с золотыми нитями, заканчивавшейся небольшой табуреткой, что стояла на сверкающем деревянном полу в двух шагах от единственного другого предмета мебели, а именно небольшого возвышения с простым стулом, на котором восседал премьер-протектор, первый генерал и великий эдил протектората Тассасен – генерал УрЛейн.
Посол снял шляпу и поклонился протектору, который показал ему на табуретку. Несколько мгновений посол взирал на низенькое сиденье, потом расстегнул две нижние пуговицы мундира и осторожно сел, положив сбоку экстравагантную шляпу с перьями. Никакого оружия на нем заметно не было, даже парадного меча, хотя вокруг его шеи обвивался ремень, удерживающий большого размера кожаный цилиндр. С одного конца цилиндр был закрыт колпачком, другой конец заканчивался золотой филигранью. Посол оглядел стены палаты.
Стены были расписаны сценами из жизни старого королевства Тассасен: лес, полный всевозможной дичи, темный замок с башнями, городская площадь, полная народа, гарем, заливные луга и тому подобное. Если темы росписей выглядели более-менее приземленными, то живопись была приземленной почти без всяких сомнений. Люди, слышавшие о расписанной палате (которая редко бывала открыта, а использовалась еще реже) и ожидавшие чего-то необыкновенного, попав сюда, неизменно испытывали разочарование. Живопись, по всеобщему мнению, была довольно скучной и банальной.
– Посол Истрил, – обратился к нему протектор. На нем была обычная одежда – длинный сюртук и штаны, которые он сам ввел в моду. Цепь, символ прежнего государства Тассасен, была единственной уступкой официозу – УрЛейн не надел даже корону.
– Ваше величество, – откликнулся посол. УрЛейн подумал, что в манерах посла и в самом деле есть нечто такое, о чем говорил ДеВар. Во взгляде молодого человека сквозила какая-то пустота. Такие открытые глаза и такая широкая улыбка на столь молодом и гладком лице не должны были вызывать беспокойства, но почему-то вызывали. Средней крепости телосложение, коротко остриженные волосы, темные, но посыпанные красной пудрой, – мода, неведомая УрЛейну. Для такого молодого человека у посла были слишком пышные бакенбарды. Молодость. Может быть, в этом все дело, подумал УрЛейн. Обычно послы старше и полнее. Стоит ли удивляться, коли он сам постоянно говорит о смене времен и ролей?
– Как ваше путешествие? – поинтересовался УрЛейн. – Надеюсь, оно прошло без приключений?
– Без приключений? – Казалось, молодого человека смутил этот вопрос – Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, что вы не подвергались опасностям, – сказал протектор. – Ваше путешествие было безопасным?
Казалось, тот испытал облегчение.
– Ах, да, – сказал он, широко улыбаясь и кивая. – Да, безопасным. Наше путешествие было безопасным. Весьма безопасным. – Он снова улыбнулся.
УрЛейн подумал, что у молодого человека не хватает шариков в голове. Возможно, он в столь юном возрасте сделался послом, потому что был любимым сынком впавшего в слабоумие папочки, не замечавшим, что у сынка неполадки с мозгами. На имперском он к тому же говорил не слишком хорошо, но УрЛейну уже не раз доводилось слышать странный акцент подданных морских держав.
– Ну что ж, посол, – сказал протектор, раскинув руки, – вы просили аудиенции.
Глаза молодого человека распахнулись еще больше.
– Да, аудиенции. – Он медленно снял ремень с шеи, посмотрел на сверкающий кожаный цилиндр у себя на коленях. – Прежде всего, ваше величество, – сказал он, – у меня для вас подарок. От капитана флота Вриттена. – Он поднял на УрЛейна взгляд, словно рассчитывая услышать определенный ответ.
– Признаюсь, я не слышал о капитане Бриттене, однако продолжайте.
Молодой человек откашлялся. Он отер пот со лба. Наверно, у него жар, подумал УрЛейн. Тут душновато, но все же не настолько, чтобы так потеть. Морские компании много времени проводят в тропиках, так что он должен быть привычен к жаре, умеряемой бризами или нет.
Капитан снял крышечку с цилиндра и вытащил оттуда еще один цилиндр, тоже в коже с золотым тиснением, хотя у этого концы, казалось, были из золота или меди, а на одном, заостренном, были нанизаны сверкающие металлические кольца.
– Здесь, ваше величество, – сказал посол, глядя на цилиндр, который он теперь держал двумя руками, – устройство для глаз. Такие инструменты называются оптископы или телескопы.
– Да, – сказал УрЛейн, – я слышал о таких штуках. Последний математик империи Нахараджаст говорил, что с помощью такого устройства он, глядя в небеса, сделал предсказание об огненных камнях, которые появились в год падения империи. В прошлом году один изобретатель (по крайней мере, он себя так называл) явился в наш дворец и показал нам такой прибор. Я сам смотрел в него. Интересно. Видимость была нечеткой, но все предметы, безусловно, приближались.
Молодой посол, казалось, не слышал слов протектора.
– Телескоп – удивительное изобретение, необыкновенное, а перед вами особенно редкий экземпляр. – Он раздвинул прибор, так что его длина стала раза в три больше начальной, потом поднес к глазу, навел на УрЛейна, потом на картины на стенах. УрЛейну показалось, что посол говорит заученный наизусть текст. – Поразительно, – сказал молодой посол, кивая. – Хотите посмотреть, ваше величество? – Он встал и протянул прибор протектору, который жестом позволил послу приблизиться. Неловко держа в другой руке кожаный футляр, капитан сделал шаг вперед, протягивая прибор окуляром вперед. УрЛейн наклонился вперед, чтобы взять инструмент. Посол отпустил более толстый конец прибора, и тот начал падать на пол.
– Ух ты, тяжелый, – сказал УрЛейн, быстро протягивая вторую руку, чтобы не дать диковинке упасть. Он поднялся, почти вскочил со стула, пытаясь сохранить равновесие, и приземлился на колено перед молодым капитаном, который сделал шаг назад.
В руке посла Истрила вдруг появился длинный, тонкий кинжал. Посол высоко замахнулся им. УрЛейн увидел это, когда его колено коснулось помоста и он наконец ухватил телескоп. Генерал мгновенно понял, что в этом положении – обе руки заняты, к тому же он стоит на одном колене перед послом – невозможно отразить удар.
Арбалетная стрела вонзилась в голову посла Истрила, скользнув сначала по высокому воротнику. Стрела попала в череп точно над левым ухом – большая ее часть торчала у него из головы. Если бы один из двоих нашел время или желание повернуть голову, то увидел бы, что на картине, изображающей городскую площадь, появилась дыра. Истрил пошатнулся, не выпуская из рук кинжала, ноги его поскользнулись на полированном деревянном полу. УрЛейн откинулся назад, прижимаясь спиной к стулу и двумя руками держа телескоп за тонкий конец. Он начал заносить его за голову, намереваясь использовать как дубинку.
Посол взревел от боли и злости и схватился одной рукой за стрелу, потом тряхнул головой и внезапно бросился на УрЛейна, выставив вперед кинжал.
С ужасающим грохотом ДеВар вломился в палату, пробив панель с изображением площади. Над сверкающим полом повисло облачко пыли, посыпалась штукатурка. ДеВар с обнаженным мечом в руке прыгнул и вонзил клинок в живот послу. Клинок сломался, но ДеВар по инерции продолжал движение вперед, а потому налетел на посла сбоку. Не переставая реветь, посол шумно свалился на пол, размахивая кинжалом. ДеВар отбросил в сторону сломанный меч, повернулся на бок и выхватил собственный кинжал.
