– Ты как, за рулем-то?
      – Нормально, – Шрам осторожно выруливал на Лиговский.
      – Смотри, а то оборвешь две молодые жизни.
      – Сплюнь, мудак!
      – Хули тебя понесло сейчас? Поехали бы завтра! А чего с девкой-то будем делать?
      – А хули с ней делать, в натуре? Подержим пока у нас. Понравилась девка-то?
      – Нормальная сучка.
      – Обломаем за пару дней, наша будет. Чего – мне нравится. Пусть живет пока. Хочу на хату ее посмотреть. Если правда, что этот лох из магазина говорил, врубись, она одна там осталась. На хуя ей такая квартира одной?
      – Думаешь, замочить ее?
      – Мудак. Чего ее мочить. И так отдаст. Я же говорю – наша будет. Мы на ней еще заработаем. Обломается девка, будет на нас пахать. Пристроим куда-нибудь. Своих баб – чем больше, тем лучше. Курочка по зернышку. Сколько мы ей вкололи-то?
      – Нормально. Раньше вечера не очухается.
      – Ну вот, подсадишь ее, будет пахать как миленькая. И хату возьмем без мокрухи, чистенько. А? Навар не слабый, да?
      – Очень гладко у тебя получается.
      – А хули, гладко и будет.
      Шрам вел машину аккуратно, но не настолько, чтобы вызвать подозрения у всевидящих гаишников. Пару раз даже подрезал каких-то лохов на «Москвиче». И то – куда они прут в такую рань.
      – Здесь, что ли?
      – Здесь. Я знаю этот дом. Хорошее место.
      – Ты ключи-то взял?
      – Не-а. Хули ключи, я посмотрел, обратный ригель. Откроется и без ключа. Пусть у нее пока ключи лежат. А то лишние крики начнутся. На хера нам это надо. Пусть пока спокойно живет.
      – Ладно, пошли.
      Шрам и Дуче вышли из машины и, ежась от утреннего свежего ветерка, дующего с залива, вошли в Настин подъезд.
 

***

 
      Моня услышал шум машины под окнами и осторожно выглянул из-за занавески. Увидев двух типичных «быков», направляющихся к подъезду, он почуял неладное. Интуиция, что поделаешь. Она его столько раз выручала, не подвела и сейчас.
      Встав у входной двери, он понял, что прав. «Быки» шли сюда. Кто такие, что им надо? Вот незадача.
      Ну ничего. И не с такими разбирались.
      Моня тихонько выудил из кармана нож. Ему не нужно было особо прислушиваться – эти «бычары» игнорировали всяческую осторожность. Подошли к двери, один, отхаркивась, громко плюнул. В замочной скважине зашуршало – они ковырялись отмычкой.
      Ага. Значит, не все так гладко. Ну ничего. Придется выступить в роли защитника частной собственности. Своей, надо полагать.
      Моня присел на корточки рядом с дверью, прислонившись спиной к стене. Дверь медленно открылась, заслоняя его от незваных гостей. Свет в прихожей, разумеется, не горел, и «быки» не заметили кинувшуюся на них сзади и сбоку тень.
      Моня быстрым движением полоснул стоящего поближе к нему парня под левое колено, перерезав сухожилия. И обратным движением то же самое проделал с левой ногой. Гость рухнул на пол в буквальном смысле как подкошенный. Теперь он не боец.
      Оттолкнув его в сторону, Моня, выпрямившись, всадил нож по рукоятку в живот удивленно вскинувшего брови высокого светловолосого здоровяка. Одного удара оказалось для него мало. Моня выдернул нож и снова ткнул его в живот парня. Тот уже успел схватить Моню за шею и пытался душить, но глубокие раны лишили его сил. Моня же расслабился в хватке этого здоровяка и терпел, чувствуя, как захват ослабевает. Наконец пальцы незадачливого бандита разжались, и он начал сползать вниз по стенке.
      Моня понял, что с этой стороны опасности больше нет. Второй бандит был жив, но Моня не боялся нападения сзади. Пистолета у обезноженного паренька, судя по всему, не было, в спортивные штаны и под футболочку его не спрячешь.
      Пострадавший возился на полу в луже крови, предпринимая безуспешные попытки встать.
      – Кто такие? – спросил Моня, наклонившись к противнику.
      И зря. Крепенький, еще не успевший ослабеть от потери крови бугай, в свою очередь, вцепился в Монино горло.
      И защитнику частной собственности ничего не оставалось, как полоснуть сначала по одному запястью сидящего в луже крови «быка», а потом по другому.
      – Кто такие, я спрашиваю, – повторил он свой вопрос, когда «бык» уронил руки на колени.
      – С-с-с-уука… – пропел раненый.
      – Ясно.
      Моне действительно все было ясно. От них толку не добьешься. В любом случае ситуация требовала консультации с Командиром.
      – Алло, – сказал он степенно в трубку, развалившись на диване в кабинете Волкова. – Командир?
      – Ты что в такую рань?! Что надо?
      – Есть проблемы, Командир. Тут зашли двое козлов каких-то. Быки. Я их приструнил, так теперь не знаю, что и делать. Прибрать бы надо.
      – Сиди, к тебе сейчас приедут.
      Моня хотел еще что-то спросить, но в трубке раздались короткие гудки.
      «Деловой, сука», – беззлобно подумал Моня и вернулся к первому бандиту. Тот был без сознания.
      «Откинется, глядишь, пока они приедут», – подумал Моня и отправился на кухню. За ночь он успел проголодаться.
 

***

 
      Настя пришла в себя. Глаза ее были закрыты, и открывать их не хотелось. Все тело била дрожь, мысли путались, она не могла сосредоточиться и определить, что же сейчас для нее главное. Открыть глаза? Встать? Понять, где она находится? Голову словно набили пухом. Горячим и удушливым, даже не пухом, а пылью какой-то противной. Перед закрытыми глазами мелькали искорки, складываясь иногда в удивительно отчетливые, если учесть, что Настя не спала, фигуры и лица знакомых и незнакомых людей.
      Видения эти были просто невыносимы. Настя пыталась отогнать незнакомые лица, нагонявшие на нее тревогу и страх, но они не уходили. Подмигивали, что-то говорили, двигая губами, но слов она не слышала.
      Попытка пошевелиться оказалась такой же мучительной. Сил не было совершенно, и каждое движение требовало жуткого напряжения. Наконец Настя собралась с духом и открыла глаза. «Открыла» – громко сказано, чуть-чуть приподняла веки, которые просто отказывались повиноваться ей. Так же, как и все тело.
      Взгляд ее уперся в белую поверхность. Трясясь всем телом, почти ничего не соображая и понимая только, что ей нужно это сделать, Настя какими-то неуклюжими рывками передвинулась чуть в сторону и поняла, что перед ней чья-то широкая спина.
      По спине змеились тонкие и толстые синие линии, складывающиеся в непонятный узор, который расплывался перед глазами.
      Двигаться она все-таки могла. Сделав еще одно усилие, она почувствовала, что летит, и, не успев опомниться, ощутила тупые удары по лбу и коленям. Затем по локтям и ребрам.
      Реальность снова покинула ее, и перед глазами замелькали лица, лица, лица…
      Когда она снова пришла в себя, перед глазами были прямоугольнички паркетного пола и собственные бедра. Она стояла на четвереньках, упираясь руками в пол и свесив голову вниз.
      Застонав, Настя повалилась на бок и увидела свое тело, которое медленно проплыло куда-то мимо нее. Тело было совершенно голым, в синяках и кровоподтеках.
      Теперь она лежала на ледяном полу, съежившись и продолжая трястись. Вдруг ей мучительно захотелось спать, она закрыла глаза, прижала руки к груди и попыталась забыться, но этого сделать не удалось.
      Что-то затрещало наверху, кто-то начал ругаться, непонятно и зло. Фразы, смысл которых не доходил до Насти, отдавались в голове звонким мучительным эхом.
      Она сама удивилась, когда обнаружила, что стоит у стола, вцепившись в него обеими руками. Откуда силы-то взялись? И, самое главное, она не помнила, как она поднялась с пола.
      Зато Настя наконец поняла, что находится в какой-то вроде бы знакомой ей комнате, на диване напротив лежит спиной к ней здоровенный мужик, а сама она стоит, покачиваясь, совершенно голая.
      Она даже не могла застонать, как будто вместо горла ей вставили шершавую железную трубу, и теперь вместо стона получалось какое-то сипение.
      Однако, сосредоточившись и борясь с мучительным, засасывающим, словно болото, равнодушием, она решила все-таки одеться. Мотнув головой, она обратила внимание на какую-то голубую тряпку в углу возле двери. Похоже, ее джинсы. Трусиков она не обнаружила, а искать не было ни сил, ни желания.
      Пока она шла к двери, ее бросало от стены к дивану и обратно. Подобрав джинсы, слава Богу, это оказались именно они, Настя рухнула на пол совершенно обессиленная.
      Еще минут двадцать ушло на то, чтобы натянуть их на бедра. Она никак не могла попасть ногами в штанины, дрожащие руки отказывались застегивать молнию. Верхняя пуговица так и осталась свободной от петли – справиться с ней Настя не смогла, как ни старалась.
      Рубашку она нашла под столом и, борясь с ней, как с врагом, кое-как напялила. Только сейчас она заметила на диване свой бюстгальтер, но снова снимать рубашку – об этом не могло быть и речи.
      Вдруг ей показалось, что она находится в собственной квартире. Только как-то здесь все по-другому. Да, вчера были гости. Комната закачалась перед глазами, но Настя не упала. Тело было словно чужим, она ощупывала его, но не чувствовала прикосновений. Дрожь все усиливалась, даже пол под ногами поскрипывал.
      Взяв со стола полупустую бутылку, Настя машинально плеснула в стакан водки, расплескав ее. Попасть в стакан тоже было еще той задачкой. Тонкое стекло ударилось о зубы со звоном, отдавшимся во всем теле, но Настя успела проглотить содержимое и в полном изнеможении выронила стакан.
      Легче ей не стало, зато все как будто начало проясняться. Она по-прежнему не понимала, где находится, но если до этого все, что она видела, напоминало изображение на огромном киноэкране, то теперь предметы приблизились к ней, стали объемными, осязаемыми.
      Ни о чем не думая, она пошла в прихожую. Перед глазами проплыли и исчезли маленькие купленные мамой ботиночки. Пришлось повернуться на сто восемьдесят градусов и сделать несколько шагов в обратном направлении. Ботиночки снова оказались в поле зрения. Настя присела, чтобы взять один, упала на бок, дотянулась до ботинка, надела его. Так же, лежа на боку, обула и вторую ногу. Упершись руками в стену, хватаясь то за тумбочку, то за дверной косяк, поднялась на ноги.
      Дверной замок открылся легко, она только скользнула пальцами по язычку, и дверь, щелкнув, подалась под тяжестью ее тела вперед.
      Реальность снова уплыла, словно в тумане, она увидела чьи-то лица, услышала голоса, но, стряхнув с себя наваждение, поняла, что вышла наконец на улицу. Яркое, какое-то ненатуральное солнце едва не сбило ее с ног, толпы людей, рев и грохот машин оглушили ее, голоса прохожих показались неестественно громкими.
      В то же время Настя понимала, что место, где она находилась, по городским меркам было очень даже тихим – двухэтажный домик стоял в зарослях высоких кустов, за ними торчали кроны деревьев, а дорога с ревущими машинами была дальше, за зелеными насаждениями. На лавочке сидели старушки в летних светлых платьях, платья отражали солнечный свет, и Настя отвернулась, чтобы не было больно глазам. Двухэтажный дом казался странно высоким, выше даже, чем ее девятиэтажка.
      Она шла куда глаза глядят, разрезая теплый воздух, как густой горячий кисель, загребая его руками и с трудом двигая ногами.
      Реальность то уходила куда-то – и тогда все предметы, здания, люди вокруг виделись как сквозь стекла перевернутого бинокля – в неестественно уменьшенном виде, – то возвращалась, и Настя, к своему ужасу, замечала каждую деталь одежды, морщины на лицах прохожих, лопнувшие сосуды у стариков, небритые подбородки мужчин, то, на что раньше не обратила бы никакого внимания.
      Асфальт под ногами ходил теплыми медленными волнами, ее подташнивало от этой постоянной качки, но она шла и шла, не разбирая дороги, плохо соображая. Одна-единственная мысль время от времени вспыхивала в ее мозгу – не упасть. Идти. Не упасть.
      В какой-то момент она поняла, что идет вдоль набережной Невы. И, явно, не в центре. Вокруг были чахлые, серые деревья, вздымая клубы пыли, мимо неслись грузовики, шум стоял невообразимый. И река была такой же серой, как деревья, асфальт под ногами. На противоположном берегу высились темные заводские корпуса с дымящими трубами. Настя начала задыхаться. Она свернула на мост. Широкий и прочный с виду, он содрогался от все тех же грузовиков, и ей пришлось ухватиться за перила, чтобы сохранить равновесие. Вряд ли ей удастся дойти до противоположного берега, мелькнула мысль.
      Однако ноги сами несли ее вперед и вперед. На какое-то время Настю отвлекла мучившая ее жажда, и она обнаружила, что идет по какой-то улице. Огляделась, но моста не увидела. Только дома – грязно-коричневые, одинаковые и незнакомые.
      Звуки вокруг стали нестерпимо громкими, и все набирали и набирали силу. Настя почувствовала, что сейчас уже точно потеряет сознание. Неподалеку она увидела открытый подъезд и почти побежала к нему. Надо успеть, прежде чем она рухнет на асфальт, успеть добежать до лестницы, там – спасение, покой, тишина и прохлада. И никого вокруг. Можно будет лечь где-нибудь в углу.
      Шатаясь, она вошла в темный гулкий подъезд четырехэтажного, могучего «сталинского» дома и увидела сбоку узенькую лесенку вниз. Ее отделяла от площадки решетчатая металлическая дверь, но навесного замка, как ни странно, не оказалось. Дверь была приоткрыта, и конец лесенки терялся в темноте.
      Настя, ломая ногти, неловко дернула на себя решетку, ступила на лестницу и, подвернув ногу, упала лицом вперед, в темноту и прохладу подвала.
 

***

 
      – Прикольно…
      – Ладно тебе…
      – Чего делать-то будем?
      Голоса звучали в полной темноте. Настя почувствовала, что лежит с закрытыми глазами на чем-то жестком и холодном. Открыла глаза и увидела прямо над головой желтую лампочку под железным сетчатым колпачком.
      – О, смотри. Очухалась.
      Настя повернула голову на голос и увидела девчонку, с виду ее ровесницу.
      – Как дела? – спросила девчонка, растягивая слова.
      Настя хотела ответить, но из горла вырвалось только сипение.
      – Смотри, как ее колотит, блин. Отходняк, блин, гляди, совсем плохая.
      Настя больше не пыталась заговорить. Ей было худо. Очень худо. Ее била дрожь, она слышала, как пятки выбивают мелкую дробь, тошнило, в глазах мелькали золотистые точечки, и Насте все время казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Или вообще умрет. Жизнь ее буквально висела на ниточке. Настя даже видела эту ниточку. Тоненькую и слабенькую. Одно неловкое движение – и все.
      – Эй, слышь? Может, вмазать тебе? А? Ты как? Живая? – спросила девчонка.
      – Да ладно тебе, – тихо возразил парень, которого Настя пока не видела. – Погоди. Чего вмазывать-то. Какого, блин, хера ты ее сюда притащила?
      – Притащила… А бабульки? А? – послышался шорох. – А? Что скажешь? Двинулся сейчас ты на что? Халявы тут тебе, между прочим, не будет. Будешь пахать у меня, как мальчик.
      – Да пошла ты, сука. Не тренди.
      – Эй, – снова обратилась к Насте девчонка и потрясла ее за плечо. – Ожила? Давай догонись, подруга. Готово там у тебя? – спросила она уже тише, обращаясь к приятелю.
      Настя снова услышала возню. Кто-то взял ее за руку, начал тереть, шлепать, она почувствовала легкий укол, почти безболезненный, и все тело стало наполняться блаженным теплом.
      – Что это? – спросила она, хотя все поняла. Чего-то ей вкололи. Ну и что? Зачем было пугать – по телевидению, по радио, в школе? Вкололи, и ничего. Нормально все.
      – Что надо, – ответила девчонка. – Меня Любой зовут. А тебя?
      – Лодкой ее зовут, а не Любой, – вмешался парень.
      Настя повернула голову и увидела паренька лет двенадцати, в «кенгурухе» с надписью NIRVANA, спортивных штанах, чистенького такого, стриженого, светловолосого мальчика с румянцем во всю щеку.
      Люба, или Лодка, как назвал ее паренек, совсем не походила на обитательницу подвалов. Короткая кожаная юбочка, черные колготы, черные же стильные ботиночки, вполне приличная кофточка. Волосы черные, до плеч.
      – А что вы здесь делаете? – спросила Настя первое, что пришло в голову.
      – Толстый! – крикнула Люба парню. – Ты что здесь делаешь?
      – Оттягиваюсь, – важно ответил Толстый, никак не соответствующий своей кличке. – А ты? – он посмотрел на Настю.
      – Я? Я вроде бы тоже.
      – Где это тебя так разрисовали? – Люба смотрела на покрытые синяками Настины руки. Рукава рубашки были закатаны, и миру открывалось довольно неприятное зрелище.
      – Где? – Настя потрясла головой. Голова не болела. – Так, случайно. А вы кто?
      – А ты кто? – спросил в свою очередь Толстый.
      – Настя.
      – О, прикол! Ништяк! Все сказано! Настя! Очень приятно!
      – Заткнись, пидор! – резко оборвала его Люба.
      – Иди на хуй, – лениво огрызнулся Толстый.
      – Ночевать-то есть где? – спросила Люба.
      – Есть.
      – Далеко?
      – А мы где?
      – Отлично, – Люба похлопала ее по плечу. – Молодец. Наш человек. Удолбалась в умат. С родителями живешь?
      Настя хотела было сказать правду, но что-то ее остановило. Хватит с нее вчерашней истории.
      – Да, – просто сказала она.
      – Ништяк. И как они? Ничего? Ну, я в смысле кайфа?
      – Ничего, – ответила Настя, не совсем понимая, о чем идет речь.
      – А деньги тебе нужны?
      – Деньги?
      Настя с трудом поддерживала нить беседы. Ей было очень хорошо, впервые за последние ужасные сутки она полностью расслабилась, не нужно было притворяться, играть, контролировать себя, следить за каждым жестом и словом. Хотелось говорить, рассказывать, она вспомнила массу замечательных, жутко смешных историй, и в то же время можно было и не говорить – такой покой воцарился в душе. О чем это она? О деньгах? Что-то не похоже, чтобы у Любы были деньги.
      – Деньги? – Настя полезла в карман. – Да у меня этих денег…
      Однако, кроме ключей и смятого паспорта, недавно полученного, но уже имевшего более чем несвежий вид, в карманах ничего не было. Она вспомнила вдруг, что была у нее еще и сумочка, маленькая такая… Забыла… Где-то забыла…
      – Не ищи, – вдруг сказала Люба. – У тебя было немного, я взяла. Вмазку-то на халяву никто не даст. Сама знаешь.
      – А сколько там было? – спросила Настя. Она не помнила, оставляла деньги этим бандитам или нет. Если нет, то тысяча должна была остаться. Хотя кто сейчас ей скажет – были у нее доллары, не были. Конечно, у бандитов все.
      О том, что с ней произошло ночью в бандитском притоне, Настя помнила весьма смутно, и ей хотелось об этом скорее забыть. Уж очень страшными были воспоминания.
      – Все твои деньги ушли. Извини. Жизнь тебе спасали. Без нас кеды бы уже отбросила. На лестнице.
      – А что вы тут делаете-то? Живете? – спросила Настя. О деньгах ей говорить не хотелось.
      – Ага, – ответил Толстый. – Делать нам больше не хрен, жить тут. Счас придут хозяева, мы и свалим.
      – А кто хозяева?
      – Инвалид один. Увидишь. Работу закончит и придет, – сказала Люба. – Так деньги-то нужны?
      – А что, у тебя их много?
      – Просто работу хочу тебе предложить. Ты сегодня что собираешься делать?
      – Сегодня? Домой, наверное…
      На самом деле ей никуда не хотелось ехать. В кармане ни копейки, значит, надо как-то крутиться, добираться ночью до Приморской. Она почему-то думала, что сейчас ночь. Да и чувствовала она себя какой-то расслабленной. Посидеть бы еще или вот полежать.
      – Отмыть тебя нужно, – деловито заметила Люба. – А там, глядишь, и в люди выйдешь.

      – Да, – продолжила Люба. – Время еще детское. Может, и сегодня заработаем. Ну, я-то точно, а вот ты… Что с тобой делать?
      – А что со мной такое?
      – Надо тебя одеть, почистить. С такими синяками. Хотя… Может, оно и к лучшему. – Люба с интересом разглядывала Настю, как покупатель товар в магазине. – Получше тебе?
      – Все нормально.
      В это время кто-то застучал по железу. Три удара, потом еще три.
      – О, Инвалид явился. – Любка вскочила. – Толстый, открой.
      – А кто это – Инвалид? – спросила Настя.
      – Сейчас увидишь. Он тебя и определит.
      Толстый, выйдя из круга, куда падал свет лампочки, исчез в темноте. «А что?» – думала Настя. Полная свобода. Инвалид определит. А что еще ей делать? Пусть, пусть определит, посмотрим, что из этого получится. Что еще ей остается? В крайнем случае, всегда можно домой свалить. В любое время. Ведь ее никто не ждет, никто за нее не волнуется.
      У нее не было ни сил, ни желания сопротивляться чему бы то ни было, даже словесно. Тем более что эти ребята вызывали у Насти симпатию. Ей было занятно, чем закончится сегодняшняя встреча. Да и правда, ведь они ее действительно спасли. Хорошие люди.