Он изо всех сил пытался подавить в себе внезапно вспыхнувшую ревность. С какой стати он должен ревновать? Какие у него права на Настю? Да никаких. Максим никогда даже повода ей не давал, ни разу не высказывался вслух о том, что хотел бы с ней… как бы это… поближе познакомиться…
Наконец отпустило. «Привычное дело», – мрачно подумал Максим. Действительно, не впервой ему было ломать себя, когда он видел Настю в компании других, высоких, крепких, уверенных в себе парней… Сам-то он был совсем не высокий и уж, конечно, никакой не крепкий. Ладно, каждому свое. Зато умом его природа не обидела… Он, Дохлый, как его звали в школе, еще себя покажет. Еще поглядим, что важнее – крепкая накаченная шея или извилины в голове…
– Дела? – переспросила Настя. И, глядя ему в глаза, улыбнулась. Улыбнулась как-то очень по-взрослому.
Максим был удивлен переменами, произошедшими с его давней знакомой.
Она села напротив, вытащила из пачки сигарету и щелкнула зажигалкой, продолжая смотреть Максиму в глаза.
– Какие могут у меня быть дела? Сам понимаешь.
«Да… – подумал Максим. – Что говорить? Сетовать о смерти родителей – глупо, ей уже, наверное, столько разных слов наговорили… Что он еще может добавить?»
– В школу-то думаешь ходить? – спросил он.
– В школу? А зачем?
– Ну-у… – протянул он. – Ты же в институт хотела, то-се…
– В институт… В институт я, видимо, уже поступать не буду. Не до института мне, Максик. Кстати, вы познакомьтесь. Это Дима. – Она кивнула стоявшему рядом парню, который уже расслабился и впервые улыбнулся, протягивая Максиму руку.
– Дима.
– Максим.
– Максимка – мой одноклассник, – сказав это, Настя снова замолчала.
Максим вдруг почувствовал себя совершенно лишним в этой квартире. Он думал, что увидит ту самую Настю, к которой привык за десять лет школы, которую, можно сказать, любил… А перед ним сейчас сидела совершенно другая, взрослая женщина, у нее были какие-то свои дела, свои, неведомые ему планы, выходящие далеко за рамки обычных, стандартных «школа-экзамены-институт-сессии». Этот ее Дима опять же…
– Ты чего пришел-то? – спросила Настя. – Посочувствовать? Так я уже очухалась. Тяжело, знаешь, первый месяц было. Вот Дима мне помогает, так что у меня все в порядке.
– Да… – промямлил Максим. – Я думал… В школе спрашивают все – будешь ты, не будешь… Приветы передают… Тебя же не видно, не слышно… К телефону не подходишь…
– Почему? Подхожу, когда мне нужно. А все эти школьные расклады – знаешь, мне просто не до них сейчас.
– Да я понимаю. В сеть-то не заглядываешь? – Максим спросил об Интернете просто так, чтобы как-то продолжить беседу. А Интернет был его любимой темой. Здесь он чувствовал себя асом. Вот если бы и Настька была бы на уровне!
– Нет. Не до этого. Папин компьютер включен, но я еще и не смотрела ничего. Да и не умею Интернетом пользоваться.
– Так давай покажу. Элементарно. Ты же себя лишаешь такого… – Максим попытался схватиться за эту соломинку, но увидел, что никакого интереса его предложение у Насти не вызвало.
– Максик, давай как-нибудь потом. Ладно? Я тебе позвоню…
Конечно, ведь им кайф сломан. Он сейчас уйдет, а они опять – в койку. Чего там, можно понять…
– Запиши номер «трубы», – сказал Макс. – Девять…
– У тебя «труба» появилась?
Впервые Максим заметил в ее глазах какое-то подобие искреннего интереса.
– Да, знаешь, появилась. Зарабатываю помаленьку.
– А что делаешь?
– Ну, как что… Машина меня кормит. Программы пишу всякие простенькие, макетики делаю для журнальчиков мелких. Так, халтурка, но денежку кое-какую приносит.
– Давай номер.
Максим продиктовал номер своей «трубы».
– Хорошо. – Настя встала, загасила в пепельнице окурок. – Максик, ты меня извини, но…
– Да-да. Я понимаю. Ну, ты звони…
Макс кивнул Диме, тот сделал ему ручкой – пока, мол, дружище. Когда за ним захлопнулась дверь, Максим замер и, сжав кулаки, в сердцах плюнул на бетонный пол лестничной площадки. Но тут дверь Настиной квартиры опять открылась, и он, резко обернувшись, увидел высунувшуюся одноклассницу. Сейчас она была совершенно другой – такой, как всегда, как в школе, как на вечеринках… Простая, милая, родная такая…
– Максик, ты не обижайся, правда… Как там наши-то все?
– А чего им сделается? – Максим чувствовал, что теплая волна приподнимает его над холодным бетонным полом. – Все нормально. Так ты позвонишь?
– Конечно… Прости меня, я просто действительно еще в себя не пришла как следует… Обязательно позвоню…
Она скользнула на площадку, и, в два прыжка подлетев к Максиму, обняла его и чмокнула в щеку, обдав теплом своего тела и облаком тонких духов.
– Пока, Максик. Я обязательно позвоню.
***
Димка ждал ее на кухне.
– Что за тип? – спросил он, потянувшись было за сигаретой, но на полпути отдернув руку. – Вот, черт… опять…
– Ты чего нервничаешь, Дим? Ревнуешь, что ли?
– Да вот еще… Так что это за Максик?
– Я же сказала – одноклассник.
– Ну, я понял. А чего он пришел-то?
– Проведать пришел. Я же в этом году ни разу еще в школе не была.
– А может, он не просто так пришел?
– Слушай, Дима, тебе все-таки лучше курить! А то что-то с тобой не в порядке. Что значит «не просто так»? Перестань. И так…
Настя не хотела договаривать, что «и так…», Димка и без объяснений должен был понимать ее состояние. Они не касались запретной темы почти два месяца. И все это время Настя не выходила из дома. Димка практически переселился к ней. Ходил по магазинам, приносил еду, какие-то вещи. Делал подарки, на которые она почти не смотрела, сваливая их у себя в комнате: компьютерные игры, компакт-диски, видеокассеты, книги…
– Димка…
– Чего?
– Знаешь, я хочу с тобой серьезно поговорить.
– Давно пора.
– Да уж. – Настя полезла за сигаретой.
– Хватит курить. – Димка выхватил сигарету из ее пальцев.
– Ладно, ладно, не дергайся. Слушай, скажи мне, как мы жить-то будем дальше?
– В каком смысле?
– Ну… не знаю… Чем будем заниматься? Нельзя же вот так всю жизнь как в скиту…
Димка прищурился:
– Я так и знал, что этот Максик тебя раззадорил. К школьным дружкам захотелось? Я тебе надоел? Этот мальчонка тебе интереснее? Я видел, как у тебя глаза загорелись, стоило ему войти.
– Не говори ерунды. Я не об этом. Надо что-то делать.
Димка сел напротив и внимательно посмотрел Насте в глаза:
– Знаешь, Настя, не говори мне, что не в этом дело. В этом, в этом. И в Максике твоем. И в школе. Я же вижу, что ты скучаешь. Я-то тебе правда не надоел?
– Ты мне не можешь надоесть.
– Ну, хоть на этом спасибо. У тебя теперь другая жизнь. Так получилось. И нам жить в этой другой жизни. По ее законам. А не по школьным.
– Да уж…
Действительно, не учат в школе, что делать, когда у тебя в течение одной недели погибают отец и мать. Не учат, что делать, когда понимаешь, что их убили. Не объясняют, как себя вести, когда узнаешь, кто убийца. Не показывают на примерах, как поступать, чтобы ему воздалось по справедливости.
И уж никакая школа не даст установок, как действовать, когда у тебя оказывается чемодан, принадлежащий убийце твоих родителей, причем содержимое его – миллион хрустящих и новеньких, будто только-только со станка, долларов.
– Но я не могу жить затворницей, – сказала Настя. – Блин! – Она снова потянулась к пачке и, вытащив сигарету, закурила. – Сколько можно тут сидеть! Объясни, почему я должна прятаться?
– Настя, – терпеливо, не противясь на сей раз ее позывам к табаку, отозвался он. – Я же говорю, это другая жизнь. Ты ее не знаешь. Я-то ведь успел с этими людьми покрутиться. Это страшные люди, Настя. Ты себе даже не представляешь…
– Кто? Какие люди?
– Люди, ворочающие миллионами баксов. Это другой мир. Если ты крутишься возле тысячи-другой долларов – это мелкие шалости. А если у тебя пара сотен тысяч – тут другой расклад. Могут и кидануть, да и просто пришить. Элементарно и без каких-то там угрызений совести. Речь об этом вообще не идет. После сотни тысяч начинаются другие отношения. А если у тебя лимон – тут уж… мама родная…
– Так никто не знает же…
– Дура ты все-таки, хоть и умная. В натуре, как ребенок… Никто не знает!.. Так не бывает. Всегда кто-нибудь да знает. Вот я и хочу сейчас переждать, лечь на дно, глянуть, начнется шевеление какое или нет… А потом уж будем решать, что дальше. Ведь тебе же не хочется, чтобы нас обоих за такие бабки грохнули? Я видел, как это делается…
– И не только видел…
– Перестань. Мы же договорились.
– Ладно. Так сколько ты мне еще предлагаешь сиднем сидеть?
– Посмотрим. Думаю, что недолго. Если нас пока никто не вычислил, то, может, и обойдется. Обычно братва отлавливает очень быстро. Редко кто уходит от них.
– В самом деле?
– Одного мужика, который двадцать пять штук всего был должен, на «счетчик» поставили… Так он свалил в Петрозаводск. И даже не в сам город, а прилично в сторону: в лесу жил, в избе… Нашли.
– И что?
– Что-что… Не важно. А иные любят поближе к границе, в погранзону сваливать, куда только по пропускам въезд. Все равно находят. Братва – она везде братва. Бабки все границы открывают.
Димка подошел к окну, выглянул на улицу.
– Да-а…
– Что? – спросила Настя.
– Да так. Слушай, а может, нам за границу рвануть, а? С такими-то деньжищами?
– Ну, Дима, это не я ребенок, а ты – дитя. Как вывезешь такие деньги?
– Я же говорю тебе – деньги границы открывают. Вывезем. Дадим кому надо полсотни штук, и все дела.
– Нет. Не хочу.
– Ну, тогда не знаю. Ведь профигачим все бабки, и все… К хорошему, Настя, быстро привыкаешь… Потом трудно будет.
– Миллион – профигачим?
– А что ты думаешь? Да запросто. Машину купим, то-се… Поживем нормально. В России лимон потратить – это проще простого… У нас же самая дорогая страна в мире, ты что, не знаешь?
– Ну-у.. наверное…
– Стремно только это. Светиться нельзя ни в коем случае. Ты меня слушай, я в этом деле кое-что волоку.
Димка хотел еще что-то сказать, но его прервал мелодичный звонок телефона и сразу же последовавший за ним щелчок включившегося автоответчика. После голоса Насти, сообщавшего собеседнику, что никого нет дома, и просьбы оставить информацию о звонившем, ребята услышали знакомый хрипловатый голос. Единственный, на который они отвечали последние два месяца.
– Алло! – Настя схватила трубку радиотелефона, лежавшую перед ней на столе. – Марк Аронович? Да, я, а кто же?.. Приедете? Сейчас. Да. Конечно. Мы вас ждем.
Она отключила телефон и повернулась к Димке.
– Куз? – спросил он.
– Да. Сейчас приедет. Говорит, срочное дело у него.
Этот пожилой журналист нравился Димке. Он, вообще-то, не любил интеллигентов, размазню в очках. Но Куз оказался интересным, умным мужиком и далеко не хлюпиком. Конечно, Димка, случись схлестнуться с журналистом, уделал бы его. Тем более что опыт такого рода по отношению к Кузу уже был. Однажды Димкины орлы, промышлявшие в городе, принесли ему кузовский паспорт. Сказали, что отметелили на улице мужика, отобрали бумажник, документы… Если бы Димка знал тогда, кто этот побитый мужик, сам бы наказал пацанов. Но не знал. Кузу он, понятно, про этот случай не рассказывал. Он вообще старался не распространяться о своей прошлой жизни, хотя и закончилась она всего пару месяцев назад. И, как Димка был уверен, бесповоротно. Хватит! Сейчас у него появился смысл жизни, который он искал все свои недолгие еще лета то в уличных драках, то в деньгах, то в ночном клубе «Краб»… Но оказалось, что этот смысл выглядит совершенно по-другому. Вот он, сидит напротив и курит уже третью сигарету подряд. Светловолосый, невыразимо притягательный, с огромными глазищами.
А Куз этот, хоть и еврей, был настоящим мужиком. Чувствовалась в нем внутренняя твердость, крутость какая-то… Оказывается, среди интеллигентов тоже настоящие люди встречаются. «С яйцами», как говорил Димка, желая похвалить человека. «С яйцами мужик»…
И советовал Куз что-то всегда по делу. Попусту не болтал, не ахал, не охал, руками не разводил. И сейчас, если сказал, что есть у него мысли, то, значит, что-то путное сообщит.
Димка потянулся, напряг мышцы, потом резко встряхнул руками. Он и сам засиделся в этой квартире. Застоялся, как молодой конь в стойле… Кажется, действительно пришло время выходить из «подполья».
Глава 3
Промышленная зона называлась «Парнас». Так странно именовалось огромное, в несколько десятков гектаров, пространство, застроенное ангарами, кирпичными постройками – с окнами и без окон, с цехами немыслимых каких-то заводов, обозначенных номерами, железнодорожными путями, подъемными кранами. Еще десять лет назад здесь кипела жизнь, скрипели механизмы, разгружали лес, металлические трубы, литье, прокат, станки, мебель, сантехнику. Вообще, почти все, что поступало в город или отправлялось отсюда в долгое путешествие по просторам Советского Союза.
К середине девяностых жизнь здесь словно замерла. Улочки, разделяющие всю промышленную зону на квадраты, опустели. Иногда по ним мягко проносился черный «мерс», везущий сосредоточенных людей в длинных пальто, которые затем исчезали в каком-нибудь ангаре. А вскоре уже не один «мерс», а три или четыре возвращались в город с «Парнаса». Растаможенные автомобили и другие, не многие, но ценные грузы тоже сейчас перебрасывались новым хозяевам России через этот мрачный перевалочный пункт.
Иномарки, сверкая полированными боками, спешили покинуть дикое место, шурша по улочкам, также не имеющим названий – Пятая, Шестая, угол Седьмой и Двенадцатой… Как в Нью-Йорке, но не совсем. Обитатели иных, даже не самых респектабельных нью-йоркских кварталов, думается, испытали бы определенный дискомфорт, окажись они ночью среди опустевших ангаров, зарослей бузины и кривых деревьев, выросших на пропитанной мазутом и бензином почве. Хотя скорее всего не это смутило бы свежего человека, откуда бы он ни был, случись ему оказаться на «Парнасе» впервые в жизни. Не деревья-мутанты и не молчаливые стальные стены ангаров.
Попавшему сюда могло показаться, что на много километров вокруг здесь нет ни одной живой души. Но это было не совсем так. Неожиданно из-за угла какого-нибудь грубого строения с облупившейся штукатуркой выходил угрюмый человек в черном ватнике. Он смотрел куда-то в сторону, но редкий прохожий понимал, что уже «сфотографирован» этим аборигеном и что равнодушие его взгляда деланное. Черный человек исчезал так же неприметно, как и появлялся.
Обитали здесь и другого рода люди. Когда двери какой-нибудь страшенной развалюхи вдруг открывались, оттуда выглядывал человек в костюме от Версаче. Затем, блеснув «Ролексом», он закрывал дверь, снова исчезая в своем, так сказать, жилье.
Своя, не бросавшаяся в глаза жизнь шла на «Парнасе», свои дела проворачивались здесь. Миллионы долларов перекачивались через грязную, заброшенную с виду промзону, и посторонним здесь делать было нечего. Не жаловали тут посторонних.
Не жаловал их и Панчуков.
Затушив окурок «Беломора» в пустой консервной банке, он сидел на замасленной, черной от времени и грязи табуреточке в углу пустого – если не считать двух КаМАЗов с прицепами – ангара. Новенькие машины, несмотря на свои внушительные размеры, выглядели в ангаре игрушечными. Панчуков, от нечего делать, ночью помыл их, избавив от грязи русских дорог. КаМАЗы пришли из Финляндии и на подъезде к Питеру успели так изгваздаться, что водилы, Серега и Андрюха, выйдя из кабин, ругались на чем свет стоит.
– У финников, бля, машинки были хоть к столу подавай. А здесь два метра проедешь – весь в говне…
Хозяин машин Виктор Степанович оставил «в помощь» Панчукову здоровенного детину в камуфляже и с коротким автоматом.
– Так надо, – сказал Виктор Степанович. – Ты сам знаешь, дед, какой сейчас беспредел… Ни за грош зарежут, так что Вова с тобой ночку посидит. В машинах – груз, так тебе с ним будет спокойнее.
– Да ни хрена тут не случится, – ответил Панчуков. – У нас тут тихо. Кому, на хрен, надо сюда лезть? Да и не выехать отсюда в город – везде посты, только позвонить, и все – повяжут в пять минут. Отсюда никто не сворует, это вам не Америка, понимаешь…
– Ладно, ладно, дед, чего тебе-то? Веселей будет…
Вова не понравился Панчукову. Из этих, из «новых»… Бугай эдакий – на таких пахать и пахать. А сидит, автоматом своим поигрывает, посмеивается… Козел сраный… Эх, время сейчас сучье, раньше бы быстро в оборот взяли… К станку, а если не хочешь – на лесоповал, милости просим… Сучье время… Порядку нету…
– Ну, дед, ты молодец, однако, – по утру сказал хозяин машин, впуская сквозь распахнутые ворота ангара лучи солнца. – Премия тебе полагается за такую работу.
Он кивнул на вымытые до блеска машины, затем посмотрел на бугая с автоматом:
– А ты, Вовик, хули? Хоть помог деду-то?
– Дождешься от них… – проворчал Панчуков.
– Ладно, – сказал Виктор Степанович. – Вовик, иди зови ребят.
Когда Вовик, молча повесив автомат на плечо, вышел из ангара, хозяин сказал, обращаясь к деду:
– Держи, старина, – и, вытащив из кармана несчитанную пачку отечественных купюр, положил их на табурет. – Да, дед, ты ведь и премию заслужил, – спохватился Виктор Степанович. – Правда, у меня наших больше нет… – Достав пятидесятидолларовую купюру, он положил ее на тот же табурет. – Пойдет?
– Доллары? – спросил Панчуков. – Пойдет! Мне один хрен. Сейчас ведь эти тоже деньгами считаются…
– Сейчас да, – ответил задумчиво Виктор Степанович. – Ну, давай выпьем, что ли, за завершение какого ни на есть дела.
– А есть чего? – спросил Панчуков.
– Обязательно. – Виктор Степанович открыл кейс, стоявший возле его ног, и извлек оттуда запечатанную, литровую бутылку «Довгани».
– Мы сейчас с тобой по рюмочке, а потом уж ты сам… Мы-то поедем – работа! Нас люди ждут… Давай посуду.
Панчуков быстро достал из небольшой тумбочки рядом с низеньким расшатанным письменным столом стакан и железную кружку. Плеснул сначала в кружку – до половины, потом в стакан – на донышко.
Виктор Степанович остановил его, махнув рукой.
– Хорош, хорош. У меня рабочий день только начинается. Ну, давай, будь здоров!
Панчуков слегка стукнул кружкой о стакан подрядчика, выдохнул с сиплым хрипом из самой глубины своих прокуренных легких и залпом опрокинул водку. Дед почувствовал будто некий всполох внутри. А еще через мгновение уже больше ничего не видел и не слышал.
Виктор Степанович, выплеснув содержимое своего стакана на земляной пол, завинтил початую бутылку и вместе с «посудой» спрятал ее в кейс.
– Ну что, Степаныч, все в ажуре? – Вошедший в ангар Андрюха улыбался во весь рот, обнажая золотую фиксу.
– Чего лыбишься? Давайте в кабины.
– Серый, – крикнул Андрюха, обернувшись, – поехали, ексель-моксель!..
– Вовик, прибери тут. Старика – в угол куда-нибудь, чтобы не сразу в глаза бросался… Кружку его засунь подальше, к едрене фене. Пальцы не оставляй… Быстрее, – командовал Виктор Степанович. – Садись к Серому. Поедете за нами.
Через пять минут, поднявшись на невысокий холмик, к выезду из промзоны направлялась небольшая кавалькада – черный джип «Чероки» и следом за ним, негромко погромыхивая, два КаМАЗа с прицепами. Кавалькада въехала в город и двинулась, аккуратно соблюдая правила движения, в направлении центра…
***
– Ну что там? – спросил Турок.
Он сидел в низком мягком кресле, положив ноги на столик и едва не задевая ими рюмки, бутылки и тарелки, оставшиеся после легкого завтрака на троих. Трапезничали в холле на скорую руку. Дела навалились на Турка в последнее время в таком количестве, что он и забыл, что это такое – поесть по-человечески.
Ерш, стоявший возле окна с видом на улицу Рубинштейна, кивнул:
– Их ведут. Скоро будут на месте.
– Ну, братцы, пора. – Турок легко выбросил из кресла свое мощное, тренированное тело пятидесятилетнего, всю жизнь хорошо следящего за собой мужчины. Затем подпрыгнул, гулко ударив пятками по дубовым плашкам старого паркета и хлопнув себя рукой по наплечной кобуре. – Двинули.
Спустившийся во двор первым, Ерш кивнул охраннику в будочке возле подъезда. Солидно у Турка дело поставлено. Это вам не какая-нибудь «малина», с одиозными ворами в законе. Ерш всегда посмеивался, когда ему начинали говорить про воров. Жениться им нельзя, богатства стяжать нельзя, дом свой иметь нельзя… А вот в тюряге париться – обязаловка… Для чего воровать-то тогда? Идиоты! Совки! Давят их, и правильно делают. Сидят на бабках – ни себе ни людям… Воров трясти – за счастье. Бабки у них у всех приличные. Они, как скопидомы, держат их и в дело не пускают. На зоны посылают, чтобы дружки их водку и баб там себе покупали, причем по таким ценам, которые он, Ерш, дает в «Астории» за коллекционные вина и супертелок.
Нет, Турок молодец. А дом у него какой в центре! Не весь, правда, но, считай, почти весь… Охрана на входе, как у депутата. Не нассыт никто в подъезде, да и вообще посторонним – ни-ни. Менты все свои, живи да радуйся. Но не обрюзг дядька, не зазнался. Сам на дело ходит, и не просто ходит, а любит повоевать. С удовольствием в разборки вписывается…
Ерш вспомнил, с какой помпой два месяца назад в Париже отмечали юбилей Турка. Интересно, что подумали те французы, что возле кабака толпились, наблюдая за лимузинами, один за другим подъезжавшими и выстраивавшимися в длинный хвост… Думали, наверное, какой-нибудь из кандидатов в президенты… депутат Жириновский… Да чего там – Турок на самом деле любому из депутатов может нос утереть. А некоторые из них уже сейчас у него в шестерках бегают… Правда, не знают, на кого пашут, но какая разница? Не знают, и хорошо. Меньше вони.
Двигатель бронированного, чистенького, с иголочки «шестисотого» завелся мгновенно. Ерш распахнул дверцу, и на заднее сиденье мягко скользнул Турок, а на переднее, рядом с Ершом, – Монах.
– Давай, Саня, – сказал Турок с усилившимся, как всегда бывало у него перед очередным серьезным делом, восточным акцентом. – Давай, дарагой, время нету…
– Даю!
И «шестисотый», мягко вырулив со двора на улицу Рубинштейна, повернул направо. Потом, набирая скорость, лихо пошел, одним своим видом словно раздвигая параллельно идущие машины. Не пошел – понесся по загородному…
***
Тем временем КаМАЗы миновали Балтийский вокзал и, сбросив скорость, свернули на раздолбанную – в ухабах и ямах – дорожку, ведущую к складам. Андрюха внимательно смотрел вперед, подпрыгивая на сиденье. «Мать твою, – думал он. – Центр города, а едешь, словно в деревне какой…»
Вдруг он увидел, что джип, идущий впереди, остановился.
Андрюха едва успел тормознуть разогнавшийся КаМАЗ.
– Что там такое? – спросил сидевший рядом Виктор Степанович, вытягивая шею и пытаясь разглядеть, что же стало препятствием для джипа.
– А хрен его знает, – отозвался Андрей.
Джип стоял на месте, чуть развернувшись, из машины никто не выходил. На дороге перед джипом тоже никого не было.
– Иди посмотри, – сказал Виктор Степанович. – Давай быстро, одна нога здесь, другая – там…
Андрей выскочил из кабины и пошел к замершему неподвижно джипу. Он подошел ближе и постучал в затемненное стекло, разглядеть пассажиров за которым не представлялось возможным. Дверца открылась, и Андрюха увидел озабоченное лицо Опытного, сидевшего за рулем. Рядом с ним, напряженно вытянувшись, с побледневшим лицом, замер Лось, сжимавший в руке «беретту».
– В чем дело? – спросил Андрюха, понимая уже, что дело пошло не так, как предполагалось.
– А ты посмотри вперед, – сказал Опытный.
Андрюха последовал совету и повернул голову. Он увидел то, чего из кабины КаМАЗа было не видно.
Дорога впереди делала небольшой поворот, уходя за деревянный забор. Из-за этого забора выглядывал милицейский «газик» привычно-паскудного желто-синего цвета. Да что там «газик»! Андрюха ясно видел слегка высунувшегося из-за капота мужика в камуфляже. Тот сжимал в руках снайперскую винтовку, прильнув к оптическому прицелу. Ствол был направлен, как показалось Андрюхе, прямо ему в лоб.
– Что за херня? – спросил он у Опытного. – Чего делать-то будем? Воевать?
– А что ты предлагаешь? Сколько их там, ты знаешь? Степаныч-то хули в КаМАЗе торчит? Давай-ка, позови его…
Но Андрюха не успел вернуться к КаМАЗу. Из-за милицейского «газика» вышел молодой парень в черном костюме, коротко стриженный, но на особинку, не по-бандитски. Он смахивал на следака в штатском. Андрюха их различать научился… Было дело… Рожи у них у всех, паскуд, чем-то одинаковые.
Парень в штатском был без оружия и спокойненько так шел к джипу. Руки его свободно болтались вдоль тела, вообще весь он был какой-то расслабленный, ленивый с виду.
Не дойдя до машины метров пять, он кивнул Андрюхе:
– Зови Иванова, разговор есть.
Андрей, понимая, что дело серьезное, затоптавшись на месте, покосился на Опытного.
– А ты кто такой будешь? – крикнул Опытный, не высовываясь, однако, из кабины.
– Разуй глаза, – штатский махнул рукой в сторону железнодорожной насыпи, – видишь?
Андрей проследил взглядом за его рукой и увидел двух автоматчиков в камуфляже, залегших на насыпи и держащих джип на мушках своих АК. И это помимо снайпера у «газика»!
– Да ты меньше балабонь. Зови Иванова. И разойдемся мирно. Никто вас, козлов, убивать не собирается.
– Сука, – прошипел из машины Опытный. – Мы еще посмотрим, кто из нас – козлы…
Виктор Степанович уже сам шагал к парню в штатском. Он прошел мимо Андрея, сильно задев его плечом.
Андрей снова подошел к распахнутой дверце джипа и вместе с Опытным наблюдал за штатским и Ивановым, стоявшими у «газика». Иванов начал было махать руками, что-то объясняя, но штатский оборвал его, что было видно на расстоянии.
Между тем за «газиком» послышался шум подъезжающей машины, и из-за поворота высунулся черный нос «шестисотого».
– Твою мать… – пробормотал Опытный.
– Ты чего? – спросил Адрюха.
– Это же Турок…
Из блестящей черной машины легко выскочил здоровый, одетый в белый костюм седой кавказец. Он подошел к Иванову, широко улыбаясь, протянул руку. Иванов, с кислым лицом, пожал ладонь Турка, тот хлопнул его по плечу, потом вернулся к своему «мерседесу».
Андрюха с Опытным наблюдали, как штатский сказал еще что-то, Иванов кивнул головой и пошагал обратно, к джипу.
– Поехали, – махнул он рукой Опытному.
– Куда?
– Туда, где жопой режут провода… – зло огрызнулся Виктор Степанович. На нем просто лица не было. – Туда, куда ехали. Все в порядке. Разобрались. Андрей, мать твою, пошел в кабину!
Андрей повернулся на звук моторов и увидел, что поворот впереди пуст. Исчезли и «мерс», и «газик». Исчезли и парни с автоматами. В мгновение ока засада словно растворилась.
***
– Домой, – коротко бросил Турок Ершу, после чего «мерс» мощно рванул вперед…
– Ну что, братва, – вновь подал он голос, когда машина миновала Обводный канал, – теперь можно и пообедать по-настоящему, а?
Акцент его снова исчез. Он повернулся к Монаху, сидевшему на заднем сиденье:
– Дорогой, позвони в «Пекин», пусть домой нам привезут покушать. По полной программе. Обед закажи на троих. Никуда ехать не хочу, домой хочу.
Монах послушно вытащил телефонную трубку и стал нажимать на клавиши.
– Как, Саня, у тебя на новом месте дела? – спросил Турок у Ерша.
Дела… Ерш не знал что ответить. После того как убили Инвалида, он занял его место. Впрочем, нет. Инвалид торчал целыми днями в метро и контролировал только то, что происходило под землей. Ершу же сейчас приходилось отвечать за всех нищих, работавших на территории Турка. А территория эта была немалая и очень, как говорится, нажористая: Невский, Марата, Загородный, выходы в Купчино, на Московский проспект. Было от чего схватиться за голову.
Люди Ерша с утра развозили «штатных» нищих по своим рабочим местам. Вся бездомная кодла жила в доме, который специально снимал Турок в Красном Селе. Дом, конечно, на ладан дышал и стоил Турку копейки. А может быть, и вообще ничего не стоил. С Турком говорить о деньгах всегда было сложно. И опасно для жизни… Бомжи жили там своей коммуной. Их кормили две тетки, тоже бездомные, но не воровки. Дело свое знали и понимали, что первая их кража из тех денег, что выделяется Ершом на пропитание всей коммуны, будет и их последней кражей. Со всеми, так сказать, вытекающими.
А в принципе чего им от добра добра искать? Не в подвале все-таки живут, не в подворотне возле батарей ночуют… Свой, ну, почти свой, дом. У каждого по кровати. Телевизор даже кто-то притащил. Горячий обед каждый день…
Присматривали за бомжами двое парней, чтобы, если нажрутся, не переколотили друг друга костылями… В основном в Красном жили калеки. Те, кто утром наряжался в военную форму и с липовыми «афганскими» удостоверениями и военными билетами ехал потом на микроавтобусе Турка по своим точкам. Кто в подземный переход, кто в вагоны метро, кто на Невский… Такое вот суетное, в общем, дело…
Но не пустое. Во-первых, как бы и божеское. А Турок, несмотря на то, что вид имел «басурманский», православную религию уважал. Деньги большие на храмы отваливал. Бывало, что и иконы ставил в храмы – из тех, что братва привозила из разных мест…
Во-вторых, милостыню вся бомжовая шатия в день собирала немалую. Ну и кроме сбора подаяний имелись делишки… Наводчиками были многие. Знакомства на улицах заводили с наркотой местной – спрос выясняли. Вообще были в курсе уличной жизни, а информация о ней – вещь ох какая полезная, если ею умело пользоваться, что Турок и делал.
