Фирма (Книга-Игра-Детектив)

      Толик даже не успел с ним проститься - он был занят упаковкой вождя. Под его руководством мастерили специальный контейнер - ни в один из стандартных Ильич не влезал. Слишком уж размахнулся скульптор, реализовав свой замысел в виде шестиметровой массивной фигуры, которая, вопреки всем законам логики и просто здравому смыслу, не разбиралась на части и посему была совершенно не приспособлена к транспортировке на значительные расстояния.
      Больше всего хлопот доставила Толику левая нога, которую Ильич выставил далеко вперед, шагая в светлые дали, но и с ногой дело сладилось - сколотили специальный ящик, имевший глубокую нишу, куда и входило колено чугунной фигуры. Кое-как договорились с капитаном судна, чтобы разместить нестандартный груз прямо на палубе, поскольку опустить его в трюм не представлялось никакой возможности.
      Впрочем, одна деталь памятника все-таки стала сниться Толику по ночам. Правая рука с хрестоматийной бесформенной кепкой в черных металлических пальцах, рука, символизирующая непреклонность и неотвратимость исполнения всех планов вождя, рука, наделавшая уже столько всякого и известная всему миру, - эта рука дала жару всем, начиная с Толика и заканчивая самым распоследним такелажником.
      Как ни прикидывали портовые плотники, как ни пытались "зашить" эту руку досками или спрятать под холстиной, - все было бесполезно: спрятать длань вождя не удалось. Так и осталась она торчать со своей вечной кепкой из деревянного короба, так и вышел корабль через Финский залив в Балтику издали казалось, что на палубе стоит гигантский дачный сортир, из которого высовывается рука, показывающая остающейся за кормой родине огромный кукиш.
      Сорок дней продолжалось плавание. После первой недели, прожитой в одноместной каюте, Толику казалось, что еще одни сутки тошноты и зелени в глазах - и он покончит с собой. Спустя еще три дня ему стало мерещиться, что, вероятно, он уже с собой покончил и все с ним происходящее - это просто прелести чистилища либо же собственно ад.
      Последние двадцать дней Толик прожил, уже ничего не чувствуя, сознание его гасло, а в минуты просветления он воображал себя растением, которое везут из одной оранжереи в другую. Иногда это ощущение ему даже нравилось все проблемы, и те, что остались в России, и те, что предстояло решать в Америке, были для него одинаково далеки и неинтересны. Проходя мимо деревянного короба с торчащей рукой, он смотрел на него как на совершенно посторонний предмет. Обшитый досками памятник стал заурядной деталью привычного пейзажа, такой же, как чайки за бортом или пена за кормой.
      В конце концов Толя так привык к своей плавучей тюрьме, что сошел на берег с неудовольствием, словно бы его грубо разбудили в тот самый момент, когда он после долгих ночных кошмаров, под утро, наконец начал погружаться в сон.
      Первые три дня Боян провел в Нью-Йорке в состоянии полнейшей апатии. Ночевал он все у того же старого приятеля - звукооператора Генки. На четвертый день, купив в Бруклине телефонную карту, Толик позвонил в Россию.
      Артема не было ни по одному из известных Бояну номеров. Он пробился к Кудрявцеву, но Роман пробурчал, что Артем исчез неведомо куда и вообще мнение о партнере Бояна у него окончательно испортилось, посему он не хочет о нем больше слышать.
      - Интересно, - сказал Толик, начиная просыпаться от своей морской спячки. - Это же наше общее дело. Куда мне тут с этим Лениным? Концы-то хоть какие-нибудь есть?
      - Он что, не оставил тебе координаты покупателей? Они ведь, насколько я понимаю, должны были тебя встретить.
      - Точно. Должны были. Только не встретили. А координаты...
      У Толика было несколько телефонных номеров, которые генеральный директор "Арта" дал ему перед отъездом, но Боян хотел, чтобы с потенциальными покупателями все-таки связался сам Артем.
      - Так звони! - воскликнул Роман. - Плюнь ты на этого своего напарника. Мутный он какой-то. Давай, Толик, не теряйся. Ты же ушлый парень.
      Ушлый-то, может быть, и ушлый, но когда Толик стал звонить по имеющимся у него номерам, оказалось, что одного из абонентов нет в стране, другой уехал в отпуск в Майами и только третий - по словам Артема, партнер первых двух - оказался на месте.
      После долгих и путаных объяснений Толика, кто и по какому делу беспокоит господина Стива Першона, этот самый Першон осторожно заметил, что он не в курсе дела и знать не знает про какого-то там Ленина. Артема он все-таки вспомнил, правда, с большим трудом - в памяти американца всплыли туманные фрагменты встреч в Петербурге с каким-то полусумасшедшим художником, - однако ни о чем конкретном они тогда не договаривались. И уж тем более шестиметровая статуя Ленина в их давнем разговоре не фигурировала.
      Толик даже вспотел, убеждая господина Першона в том, что встреча с Анатолием Бояном будет для него интересна и, безусловно, выгодна. В конце концов, тот дал согласие лично познакомиться с Толиком и даже взглянуть на памятник, который приплыл из далекой России.
      "Подставил, сука, - думал Толик об Артеме, вешая трубку. - Сволочь... Кинул. Только зачем ему это? Ему-то какая выгода? Фирму зарегистрировать? Но ведь он и без всякого Ленина мог это сделать. Зачем такие сложности?"
      Боян не понимал, для чего Артем затеял возню с памятником, но был уверен на сто процентов, что его бывший товарищ, генеральный директор новой фирмы, теперь палец о палец не ударит, дабы реализовать несчастную статую.
      Дела приняли для Толика совсем уж нехороший оборот, когда его и мистера Першона, прибывшего-таки к ангару, где хранился памятник, отказались впустить на склад.
      Толику был выставлен счет за хранение груза, и, увидев на бланке трехзначные цифры, Боян понял, что затея с продажей Ленина потеряла всякий смысл. Сумма, в которую Толик оценил памятник, учтя все предварительные расходы, вызвала у Першона лишь язвительную улыбку, а теперь, когда им даже не разрешили войти в ангар, дабы осмотреть столь дорогое произведение искусства, он просто пожал Бояну руку, посмотрел в глаза и сказал:
      - Have a nice day.*
      - Thank you,** - ответил Толик и понял, что это была их последняя встреча.
      Вечером, когда хозяин квартиры ушел на работу в свой ночной клуб, а Толик в полном одиночестве и отчаянии курил, набивая в маленькую трубочку все новые и новые порции марихуаны, раздался телефонный звонок.
      - Але, - услышал Боян незнакомый голос из включившегося автоответчика. - Але, я вас беспокою по поводу статуи Ленина. Я таки хотел бы ее принять...
      Толик схватил трубку.
      - Да!
      - Это вы хозяин статуи?
      - Я! Я! Мы можем встретиться.
      - Конечно, - ответил голос. - Меня зовут Израиль Израилевич. Вы можете приехать в Бруклин?
      - Да. Когда вам удобно?
      - Мне таки удобно всегда.
      - Я сейчас буду. Продиктуйте ваш адрес, пожалуйста.
      Израиль Израилевич жил на Второй авеню.
      Заплатив двадцать долларов за такси - раньше Толик не придавал значения подобным пустякам, но теперь деньги приходилось считать, - он выскочил на грязный, усеянный кучами мусора тротуар и, быстро найдя нужный дом, нажал кнопку, против которой было написано "Ivanov".
      - Одну минуточку, - раздался знакомый голос в динамике домофона. - Я сейчас к вам выйду.
      Через минуту дверь открылась, и Толик увидел маленького полного господина в плаще и в шляпе.
      - Израиль Израилевич Брик, - сказал господин, протягивая Бояну пухлую ладонь. - Это не моя фамилия, - кивнул он в сторону списка жильцов. - Я тут временно проживаю.
      Судя по тому, как был одет Израиль Израилевич, он не собирался приглашать Толика в дом Иванова.
      Через несколько минут они уже сидели в уютном скверике на старинной чугунной скамейке.
      - Я могу вам помочь, - начал Израиль Израилевич. - Понимаете, мне этот Ленин, как таковой, не очень-то и нужен, но... Я купил один дом в Манхэттене. А друзья предложили мне для привлечения, так сказать, внимания, для услады жильцов поставить на крыше статую. Будет интересно, как вы думаете? Вот я и решил - почему бы нет?
      "Как он узнал номер моего телефона? - подумал Толик. - Его же никто..."
      - Вы, наверное, удивляетесь, как я вас нашел? - спросил Брик.
      - Отчасти, - хмуро ответил Толик. Почему-то Брик ему активно не нравился.
      - Знаете, Нью-Йорк - город маленький...
      Толик хмыкнул:
      - А какой же тогда - большой?
      - Большой? - Брик задумался. - Это смотря для кого... Для некоторых людей любой город - маленький. А для некоторых любая дыра - большой город. Некоторые могут сидеть в своем доме всю жизнь, и их никто не увидит и не узнает. А другие, вот как вы, к примеру, всегда на виду. Вообще, это несущественно. Давайте лучше о деле. Сколько вы хотите?
      Толик быстро назвал цифру, которая по сравнению с первоначальной была уменьшена вдвое.
      - Так-так... Я хотел бы посмотреть на предмет. Сумма большая. Не хочется покупать кота в мешке.
      - Конечно, - сказал Толик. - Только сначала...
      - Что? - спросил Брик - Где она у вас лежит? Или стоит?
      - Стоит она на шестом причале...
      - А-а... Ясно. Так поехали, посмотрим.
      - Сейчас уже поздно, наверное, - покачал головой Боян. - Думаю, что в ангар нас не пустят.
      - Молодой человек. - Брик медленно поднялся со скамейки. - Моя фамилия Брик. Я живу в Нью-Йорке тридцать лет. И я занимаюсь коммерцией. В том числе и в порту. В том числе мне известно, где находится шестой причал. И в том числе я знаю людей, которые там работают. Поехали, посмотрим, что там у вас за памятник.
      Было уже темно, когда они вошли в ангар. Брик действительно обладал свойством проникать в запертые для других помещения. Он не пользовался волшебными заклинаниями или отмычками, однако элемент волшебства в его действиях все-таки присутствовал. Словно из-под земли, на пустынном ночном причале возникали люди, позвякивающие ключами, шуршащие документами, вынутыми из черных папок, Брик что-то подписывал, кому-то пожимал руки, коротко смеялся и быстро говорил по-английски.
      - Очень хорошо, очень хорошо, - говорил Брик, расхаживая вокруг деревянного короба. - А открыть можно?
      - Попробуйте, - махнул рукой Толик. Он полагался на возможности Израиля Израилевича и не ошибся. Через двадцать минут невесть откуда взявшиеся рабочие сняли доски, и чугунный Ильич предстал перед Бриком, Толей и ошеломленными работягами во всей своей красе.
      - Ну что же, - спокойно подвел резюме Израиль Израилевич, - я могу купить у вас это за... за вот столько...
      Он протянул Толику бумажку с цифрами.
      - Да что вы? За кого вы меня принимаете?
      - Пожалуйста, пожалуйста, возможны варианты. - Брик ничуть не смутился и протянул Бояну свою визитку. - Если надумаете, позвоните мне по этому телефону. Я же сказал, возможны варианты.
      Толик, вдохновленный тем, что покупатели все-таки начали появляться, и слегка обиженный смехотворной ценой, за которую хотел купить скульптуру Брик, бегал по Нью-Йорку еще неделю. Он обошел все галереи, с владельцами которых был хотя бы шапочно знаком, посетил несколько редакций художественных журналов, обзвонил всех своих знакомых и знакомых знакомых, имеющих пусть даже малейшее отношение к художественному бизнесу, - все было напрасно. Тогда, прокляв все на свете и в первую очередь Нью-Йорк с его стремительно меняющимися приоритетами, он позвонил Брику.
      - Я вас слушаю, Анатоль, - ласково приветствовал Бояна Израиль Израилевич.
      - Вы сказали - возможны варианты...
      - Да. Цену вы знаете. Я готов купить это за наличные.
      - То есть? - не понял Толик. - Меня ваша цена...
      Боян хотел сказать "не устраивает", но вовремя спохватился. Он только сейчас понял, что условия хитрого еврея нужно принимать. Брик уже продемонстрировал ему свои возможности. Вычислил его телефон, по-хозяйски распоряжается в порту, перед ним распахивают ворота складов, открывают неоплаченный груз... Конечно, Брик знает, что делает, и знает, что лучшую цену, как он выражается, "этому" Толику в Нью-Йорке никто не даст.
      "Мафия", - печально подумал Боян.
      - Я согласен, - сказал он.
      - Вот и чудно. Деньги я вам привезу через полчаса.
      - А забирать?.. Памятник?..
      - Вы не волнуйтесь, Анатоль, я его сам заберу. Не беспокойтесь...
      Деньги Брик действительно привез. Толик получил наличными две тысячи долларов. Остальное, как объяснил Брик, он заплатит в порту за аренду складских помещений.
      - Ага... - Толик кивнул. - И на том спасибо.
      - Не за что, дорогой вы мой. Если будет еще что-нибудь интересное, звоните, всегда рад помочь.
      Толик вернулся в Москву через неделю. Роман, услышав историю с памятником, покачал головой.
      - Я могу взять у тебя фирму, - сказал он. - За долги.
      - Да забирай ты ее ради бога!
      Толик брезгливо пододвинул ему папку с документами и печатями.
      Роман полистал бумаги.
      - Ладно... Это мы быстренько переоформим... Есть у меня люди. Как дальше жить-то думаешь?
      - А хер его знает! - честно ответил Боян.
      - Что, никаких мыслей?
      - Да нет, мысли есть. Музыкой думаю заняться.
      - Музыкой? Это дело... Покурить хочешь?
      - Хочу...
      Толик вздрогнул и понял, что задремал в наступившей на веранде темноте. Очнулся он от приближающихся голосов. Беззвучно отворилась дверь, сверкнул узкий лучик электрического света из коридора, щелкнул выключатель. Люстра, висевшая под потолком в центре комнаты, вспыхнула, заставив Бояна зажмуриться.
      - Садись давай, - услышал он незнакомый голос. - И я тебе последний раз говорю - чтобы такого больше не было. Или мы работаем с тобой, или - все! Я этого безобразия больше не потерплю! Третий раз уже тебя откачиваю. Как это понимать? Ты мужчина или кто, в конце концов?! - Голос был тихий, но очень властный, с легким восточным акцентом.
      Толик открыл глаза и увидел, что в одном из кресел напротив него развалился Роман Кудрявцев - целый и невредимый, кажется даже, не очень пьяный. Глаза его странно блестели, левый рукав рубашки был закатан, пиджак он бросил на диван рядом с Толиком.
      По веранде, продолжая обращенный к Роману монолог, расхаживал невысокий подтянутый человек с густыми, струящимися до самых плеч черными волосами, в которых поблескивала благородная седина.
      Человек был в черном костюме. Уютно поскрипывали лаковые ботинки. Жесты длинноволосого господина были плавными и законченными, как у хорошего драматического актера.
      - Ты меня понял, Роман? Не слышу твоего ответа.
      - Понял, - тяжело вздыхая, произнес Кудрявцев. - Что вы мне выволочки устраиваете, будто я маленький...
      - Ты хуже, - спокойно сказал длинноволосый. - Ты большой. А дела у нас с тобой недетские. Сам должен понимать.
      - Да я все понимаю.
      Толик смотрел на Кудрявцева, и в памяти все яснее и яснее проявлялись недавние события. Лицо валяющегося на асфальте хулигана, внезапно покрывшееся красным, судорожные движения остальных, когда в них попадали пули, беззвучно вылетавшие из длинных черных стволов.
      Боян согнулся, и его неожиданно вырвало прямо на толстый ковер.
      - А, очнулся, - спокойно констатировал длинноволосый. - Ну-ка, пойдемте отсюда, а то сейчас вонять будет. Роман, бери своего пацана. Прошу в кабинет.
      Толик не помнил, как Кудрявцев довел его до кабинета. Потянув за рукав, Роман провел Бояна в туалетную комнату, сунул головой в раковину, включил на полную мощность холодную воду и подержал несколько минут под струей. Только теперь Толик почувствовал, что окончательно протрезвел и пришел в себя. И главное, его больше не тошнило, не было этих отвратительных, всегда таких пугающих зеленых мушек в глазах.
      Кабинет оказался со вкусом обставленной комнатой - мебель карельской березы, несколько старинных картин на обтянутых зеленым шелком стенах (Толик слабо разбирался в классической живописи и не смог с первого взгляда определить авторов), тяжелая небольшая люстра. Единственным диссонансом в убранстве кабинета был хороший компьютер, стоявший на письменном столе.
      - Для тех, кто не знает, меня зовут Георгием Георгиевичем, - сказал хозяин, не глядя на Толика, но, очевидно, обращаясь к нему, поскольку, кроме Бояна, Кудрявцева и этого самого Георгия Георгиевича, никого больше в помещении не было.
      Тут Толик понял, кто перед ним находится. Он вспомнил и золотые кольца к свадьбе, и чудом провезенные в Москву и оформленные во время путча паспорта, и мебель карельской березы, которую доставал кому-то Роман.
      - Ну, господа, что мне с вами делать? - Георгий Георгиевич по-прежнему не смотрел на своих гостей. - Это уже переходит всякие границы. По вашей милости пришлось стрелять в людей. А ведь, между прочим, был выбор. Либо эти деятели вас замочили бы, либо мои люди - их... Что же меня заставило сделать этот выбор?
      Кудрявцев помотал головой, словно отгоняя назойливых насекомых.
      - Ну, к чему все это? И так понятно ведь...
      - Понятно ему... Распустил я тебя, Рома, распустил.
      - А я никогда вашим подчиненным не был, - холодно ответил Кудрявцев. Так что попрошу без фамильярностей.
      - Верно. Верно говоришь. Только уважение надо бы иметь. После того, что я для тебя сделал. И для него, кстати. Хотя нехорошо, не люблю я напоминать о добрых делах, но, видишь, приходится. Память у людей короткая. Что я могу с этим поделать? А ничего не могу. Вот и приходится словесами воздух сотрясать. Но, кажется, все равно впустую... Ты подумал над тем, что я просил? - резко спросил он у Кудрявцева. - Или, пока водку жрал, некогда было о делах размышлять?
      Кудрявцев посмотрел на часы.
      - Подумал... У меня встреча с Артуром. Через час. А?
      Он вопросительно посмотрел на хозяина.
      - Перебьется твой Артур. Тебе только сейчас на встречи и ездить. Приди в себя, Рома, я тебя последний раз предупреждаю. Последний. Ты мое слово знаешь.
      - Да уж знаю... - Кудрявцев тяжело вздохнул. - Я подумал. Тут дело тонкое. Можно, конечно, как вы любите...
      - Это как же, позволь спросить?
      - Да вот как сегодня...
      Георгий Георгиевич помолчал, покачиваясь всем корпусом с пяток на носки.
      - Борзеешь ты, Рома. Нехорошо. Очень мне это не по душе.
      - Я дело говорю, Георгий Георгиевич. Можно так. Можно иначе.
      - Как же это - "иначе"?
      - Тоньше. Правильнее. И действеннее. Запугать Вавилова - дело непростое. Даже, можно сказать, невозможное. Он сам кого хочешь запугает. Да и мне это, честно говоря...
      - Что?
      - Не по душе. Я не бандит, извините за выражение.
      - Извиняю.
      Толик навострил уши. "Запугать Вавилова"! Что они собираются делать? А Кудрявцев-то - хорош гусь, оказывается! Непростой мужик, надо же!..
      - Так что ты предлагаешь? - спросил Георгий Георгиевич.
      - Надо по нашей теме их подловить. Вывести на официальный уровень. Шантажировать, одним словом. Только через официальные каналы.
      - Ну-ка поясни.
      - У них есть артисты, которые торчат со страшной силой. Вот и нужно этому делу придать огласку, дискредитировать фирму. Что, мол, поощряет она торчков, ну вы понимаете...
      - Думаешь, их это испугает? Про наркоту и так все знают.
      - Смотря как обставить. Можно так заделать, под такую статью подвести, что у них выхода не будет. У нас вон генеральных прокуроров с должности снимают, не то что там... А тут - фирму какую-то прищучить... Думаю, можно.
      - Хм... И что за артисты у тебя на примете?
      - А вот это вы у него спросите. - Кудрявцев махнул рукой в сторону Бояна. - Толик лучше знает. Он с ними со всеми трется в клубах.
      - Да? - Георгий Георгиевич впился глазами в лицо Бояна. - Знаешь?
      - Чего?
      - Чего-чего? Ты же с Вавиловым сейчас начал дела вести, или я ошибаюсь?
      - Начал... А что вы хотите?
      - Мы хотим порядок навести. Мы хотим, чтобы наши эстрадные звезды не превращались в бомжей, в алкашей и наркоманов. Хотим, чтобы они были похожи на людей. Чтобы они зарабатывали нормальные деньги. И жили как люди. Вот ты, к примеру... Сколько тебе Вавилов обещал за твой проект?
      Толик почесал в затылке. Ему нравился этот Георгий Георгиевич. Серьезный человек. Его окружала какая-то аура стабильности и крепкого, настоящего богатства.
      - Ну...
      - Ладно, можешь не отвечать. Гроши он тебе обещал. А мы вот с Ромой думаем свою фирму открыть. Вернее, она уже открыта... Да, Рома?
      - Да, - неохотно сказал Кудрявцев.
      - Собственно, я уже давно в шоу-бизнесе, - продолжал Георгий Георгиевич. - Не новичок в этом деле... Ну так как, Анатолий? Что ты можешь сказать о своих знакомых артистах? Все они тебе нравятся? Мне очень важно это от тебя услышать. Почему - объясню чуть позже.
      - Нет, не все.
      - Так. Уже хорошо. А ты не удивлен, что сегодня вас отбили мои люди? неожиданно сменил тему Георгий Георгиевич.
      - Спасибо, что отбили... Значит, у вас с Романом, я понимаю, какие-то серьезные дела. И вы нас страховали... Зная, что... Ну, как бы это...
      - Что Роман ушел в беспредел. Правильно я говорю?
      - Правильно... В общих чертах, - кивнул Роман.
      - Ну вот. Хоть в общих чертах, и то ладно - с деланным облегчением произнес Георгий Георгиевич. - Но не только поэтому. Не только. - Он внимательно посмотрел на Бояна. - А еще, и в первую очередь, потому, что главное наше богатство - это что? Люди. Люди - главное наше богатство. Если мы будем разбрасываться умными людьми, то вообще... не то что зарабатывать перестанем, а просто без штанов останемся... Я всю жизнь так строю дела, что у меня на первом месте - люди, а потом уже все остальное. Будут умные люди вокруг - все будет хорошо. Умные и богатые. Это еще один мой принцип. Чем больше вокруг тебя богатых и счастливых людей, тем тебе лучше и комфортней живется. Надо давать зарабатывать тем, кто находится рядом. Это очень важно. Я к чему такие слова говорю?
      Он сделал шаг к Бояну. Тот пожал плечами.
      - К тому, что и для тебя, Анатолий, у меня есть работа.
      - Какая? - спросил Боян.
      - Хорошая. По твоей специальности. Я же тебя давно знаю, правда, заочно...
      - Да, извините. Спасибо вам за кольца... Ну те, на свадьбу...
      - Брось, пустое... Хотя спасибо, что помнишь. Это приятно... Так вот, я говорю, что давно тебя знаю. И работы твои видел. Дерьмо твои работы, если честно. Но тем не менее ты молодец. Тему взял. Развел галерейщиков по полной программе. Не хуже, чем у О.Генри... Ладно, это все лирика. У вас был трудный день... - Последнюю фразу Георгий Георгиевич произнес подчеркнуто язвительно. - Сейчас вас отвезут в город... Домой. А завтра мы увидимся и поговорим предметно, Анатолий, если у вас, конечно, возникнет такое желание. Насиловать я вас не собираюсь. Мне нужны работники, которые сами хотели бы работать. А гнать на службу из-под палки - пустой номер. Ничего хорошего из этого не получится... Все, господа, не смею вас больше задерживать.
      - Хочешь, ночуй у меня, - сказал Кудрявцев, когда "вэн", довезший их до Кутузовского, остановился возле дома Романа.
      - Ага. Можно, - ответил Толик, которому ужасно хотелось расспросить друга о таинственном и крутом Георгии Георгиевиче.
      - Тогда пошли, - бросил Кудрявцев. - Только в ночник зайдем. Надо что-нибудь выпить взять...
      Толик покосился на шофера. Тот смотрел в сторону и делал вид, что не слышит, о чем беседуют его пассажиры.
      Боян вылез из машины и зашагал вслед за Романом по Кутузовскому.
      - Может, хватит? - спросил он осторожно на пороге ночного магазина.
      - Ты что, туда же? - Кудрявцев со странной гримасой покосился на Толика. Такого выражения на лице Романа Боян еще не видел.
      - Куда - туда же? Я говорю, может, не надо сегодня?
      - Нового учителя себе нашел? Очередного гуру?
      - Да брось ты, Рома, о чем ты?
      - Все о том! Что, Грек понравился? Вижу, пришелся он тебе по душе. Давай, давай, поиграй с ним...
      - А чего мне с ним играть? И почему - Грек? Это кличка, что ли?
      - Кличка, кличка.
      - Да, понравился. Во всяком случае...
      Они уже стояли у прилавка, и Роман, слушая Толика, искал в шеренгах разнокалиберных бутылок то, что отвечало его настроению.
      - Во всяком случае, он говорит правильные вещи. И потом, он ведь нас спас сегодня. Ты что, забыл?
      - Спас? Ха-ха... Спас, конечно. Еще как! А насчет правильных вещей смотри сам. Если они тебе кажутся правильными, тогда, конечно, полный вперед.
      - Кажутся. Все лучше, чем водяру жрать и по вонючим пивным болтаться. Меня там чуть не вырвало, в этом твоем шалмане.
      - Тебя в шалмане "чуть" не вырвало, а у Грека натурально сблевал.
      - Так это другое...
      - Другое... А мне вот там откровенно блевать хочется, у этого Георгия Георгиевича, суки драной... От одного его вида тошнит. Падла... Собака бешеная...
      - Ладно, хватит тебе, - одернул Романа Толик.
      - А пошел ты! - неожиданно крикнул Кудрявцев. Охранник у входа в магазин не пошевелился, но как-то весь подобрался.
      - Да ради бога! Охота смотреть, как ты нажираешься.
      Толик повернулся и шагнул к выходу.
      - Попутный ветер тебе в...
      Кудрявцев не договорил, махнул рукой и снова повернулся к прилавку.
      - Мне "Смирнова", вон ту, литровую.
      * "ВЕЧЕРНИЕ СОВЫ" * (Гонорар)
      1
      Хорошие новости не подняли Борису Дмитриевичу настроения.
      Сегодня он с утра чувствовал свою печень. Она не болела, не тянула, не давила, он ее просто чувствовал, и это отравляло ему существование. Словно Гольцман был не здоровым, богатым мужиком в самом расцвете сил, жестким и деятельным, способным мгновенно принимать важные решения и держать любой удар, а нежной, болезненной и мнительной тургеневской барышней, падающей в обморок от одного только воспоминания о пощечине, данной на вчерашнем балу удалым поручиком карточному шулеру.
      Борис Дмитриевич привык быть здоровым. Ему нужно было быть здоровым. Он не мог позволить себе болеть, ложиться на обследование в больницу, пусть даже самую лучшую, не мог болтаться по поликлиникам и тратить время на беседы с врачами и коллегами-больными в очереди перед кабинетом.
      Последние годы он все чаще смотрел на себя в зеркало - в ванной, в спальне, перед тем как лечь спать, или проснувшись рано утром, - смотрел и тихо гордился, что вот, скоро пятьдесят уже, столько пережил, столько испытал, а еще очень даже в форме, еще может молодым дать, пусть не сто, но очень много очков вперед...
      И никогда ничего не болело. Да что там - не болело! Он не чувствовал своего сердца, не чувствовал почек, легких... Ни с похмелья, ни во время скандалов с подчиненными и конкурентами - ни разу организм не дал сбоя, не оплошал, не вывел его из строя.
      А сегодня вот обнаружилась печень.
      "Не болит, - думал Гольцман. - Пока не болит. А ну как вступит? Что тогда?"
      В памяти живо всплывали истории, случавшиеся с его знакомыми.
      Игорь Мурашев. Рухнул без сознания в своем издательстве, и не где-нибудь, а стоя перед кассой в ожидании получить гонорар за новую книгу. Сначала, первые минуты, все думали - что-то с сердцем. А оказалось - цирроз печени. Вот так и прихватило - средь бела дня. Потом, в больнице уже, Игорь говорил, что никаких, дескать, "звоночков" не было... Ни болей, ничего... Так, чувствовал просто, что как будто растет она, печень-то... Вот и выросла. И уехал мужик в больницу... А мог, говорят, и не доехать.
      Или Валька Гурвич. Прямо с улицы в больницу увезли... Инфаркт. Слава богу, люди помогли, посторонние совсем, а могли ведь и мимо пройти. Не вызвали бы "неотложку" - все, кранты...
      Сколько таких историй было - уму непостижимо. И все его, Гольцмана, ровесники. Возраст...
      Нет, нельзя сейчас сломаться. Никак нельзя. Всю жизнь горбатился, работал дни и ночи без сна и отдыха. Вот наконец засветило что-то впереди, капитал какой-никакой сколотил, так ведь нужно и пожить в свое удовольствие... Иначе - что? В могилу деньги забирать? Так там они вряд ли понадобятся.
      Борис Дмитриевич посмотрел на влетевшего в кабинет Матвеева с плохо скрытой злостью.
      "Молодой... Сволочь... Меня переживет, гаденыш, - подумал Гольцман, испытывая непонятную, внезапную и острую ненависть к подчиненному. - Мое ведь место займет. Как пить дать. Стоит мне чуть слабину дать - все, поминай как звали. Приеду из больницы, а в моем кресле уже этот красавец сидит. И еще объяснит потом - мол, нельзя дело останавливать, процесс должен быть непрерывным... Сам научил, сам ему первые уроки давал... Нет, нельзя расслабляться, нельзя... Никаких болезней!"
      - Ну что, Митя, как все прошло?
      Борис Дмитриевич усилием воли отодвинул черные мысли и постарался переключиться на приятные и привычные повседневные дела. Даже нацепил на лицо совсем не обязательную для Матвеева улыбочку - дурацкую, слащавую, чуть ли не отеческую.
      - Класс, Борис Дмитриевич! Вот так бы каждый месяц, просто супер! Работа - не бей лежачего. Сказка, одно слово.
      - Согласен. Только, видишь, к сожалению, эта вещь одноразовая. Может быть, года через два повторим. Каждый месяц - нереально. Даже два раза в год - нереально. Раз в год - с большим напрягом. Народ не пойдет. Проверено.
      - Да, черт возьми. Все хорошее быстро кончается.
      - Деньги сняли с касс?
      - Сняли. Можно делить.
      - А чего делить? Все наше. Десять процентов фирме, десятку - москвичам, и хорош. Сколько остается?
      Митя положил на диван свой кейс, открыл его и начал выкладывать на черную кожу сиденья пачки денег, перетянутые тонкими зелеными резинками.
      - Так сколько там должно получиться?
      - Аншлаг был, Борис Дмитриевич.
      - Ого! Поздравляю!
      - Значит, если в бакинских - пятьдесят штук. Минус зал...
      - Так ведь мы за зал вперед заплатили.
      - Ну, я имею в виду мелочь всякую. Пожарники, билетерши, гардероб...
      - А, ты в этом смысле...
      - Ну да. Значит, чистыми у нас - с уплаченной арендой, со всеми вычетами по мелочи - сорок семь.
      - Не балуешь ты билетерш.
      - Да ладно. Три штуки как сквозь пальцы утекли. Столько там шакалов в этом зале образовалось! Все тетеньки-администраторши в очередь выстроились.