— Так что, — лениво спросил Сигизмунд, дитя перестройки, — у деда, поди, ОСОБЫЕ ЗАСЛУГИ перед родимой партией водились?
      — Не знаю уж, какие там у него заслуги, особые или не особые… Я ему говорю: зачем нам гараж-то, дед? У тебя и машины-то нету, на казенной ездишь. А он вдруг кулачищем по столу как грохнет и орет на меня, аж кровью налился: мол, ты ничего не понимаешь и не суйся. — Мать, рассказывая, разволновалась, на скулах пятна проступили. Сигизмунд даже подивился: столько лет прошло, а она все переживает давний разговор. Будто вчера было.
      — А что он орать-то начал? — спросил Сигизмунд. — Ну, не было машины… Ну, купили…
      — То-то и оно! А как купили — знаешь? Дед, между прочим, твоего отца на дух не выносил. Три года, как мы поженились, вообще с ним не разговаривал. И после за глаза знаешь как называл? Chlapacz!
      Сигизмунд знал слово “хлапач”. Дед, не любя новомодного слова “алкаш”, именовал так пьяных. Отец Сигизмунда, избывая флотскую молодость, иной раз крепко принимал.
      К старости дед вообще стал довольно часто переходить на польский. Ругался, что внука польскому не выучили, на родном языке поговорить не с кем. А мать по-польски почти не говорила.
      — Что, настолько не любил? — спросил Сигизмунд.
      Мать только рукой махнула.
      — Не знаю, как и глаза не выплакала! Одно только и спасло: если бы развелись, неприятности были бы по партийной линии. У обоих. Дед это, конечно, тоже понимал. А тут вдруг машину Борису купить вознамерился! Я, дескать, и на очереди стою. Я старый большевик.
      — Старый мудак, — пробормотал Сигизмунд.
      Мать расслышала — еще больше покраснела, вскрикнула:
      — Не смей так про деда!
      — Да я так просто…
      — А ты никак! — И успокоившись, продолжила: — Машину он в том же году купил, совсем незадолго до смерти. На Бориса оформил.
      Машину дед взял, что и говорить, знатную. В те годы только-только начали выпускать “жигули”. “Фиат” “фиатом”, все комплектующие шли итальянские. Сносу “итальянке” не было, хоть и выглядела теперь вконец непрезентабельно. Да и фиг с ней, презентабельностью, — гаишники реже останавливают.
      — Борис так воспринял, что дед перед смертью помириться с ним хочет. Рассиропился весь, отцом в первый раз назвал… Да я-то знала, что у деда на уме. Гараж у него на уме.
      — Да что он к этому гаражу-то прилепился? — спросил Сигизмунд. — Клад у него там зарыт, что ли?
      — Не знаю, какой у него там клад… — Мать тяжко вздохнула. — Сама поначалу так думала. Может, думаю, золото…
      При слове “золото” Сигизмунду вдруг стало нехорошо. Сокровища Рюрика, блин, клад Нибелунгов… в гараже у полковника Стрыйковского. Приехали, что называется…
      — Ты слушай, Гоша, что тогда-то у нас с дедом вышло. Я говорю: делай, отец, как знаешь. Ты никогда ни с кем не считался, советов не слушал, и сейчас поступай как хочешь. Он будто бы успокоился. Говорит: когда, мол, гараж строили, я настоял, чтоб фундамент заглубили. Землица дрянь, сама знаешь. Тогда на ту трубу и напоролись.
      — На какую трубу?
      — Вот и я деду: какая труба? А он: ты слушай, слушай… Труба под гаражом проходит. Сточная. А по трубе мерзость течет какая-то.
      — Какая мерзость? Мать, ты можешь говорить яснее!
      — Не перебивай! Не знаю я, какая мерзость! Он называл, да я забыла!
      — Радиоактивные отходы, что ли?
      — Ой, не знаю. Больничное что-то. Из института какого-то. Где флигель — там, вроде бы, коллектор какой-то, так труба туда уходит. Дед говорит: институт этот, мол, секретный какой-то, с улицы не зайдешь, и вывески не имеет. И трубы, что под гаражом, тоже ни на одном плане города нет.
      — А дед откуда столько подробностей вызнал?
      — Дед много чего знал, да не все нам рассказывал… В общем, он мне так сказал: гараж я вам устрою, машину туда поставлю — не Борису, так Гошке пригодится. А ты, Ангелина, приглядывай, чтобы не потравились из-за этой трубы. Запашок может пойти такой, лабораторный. В исполкоме про эту клятую трубу не знают, жаловаться бесполезно. Да и в горкоме не все в курсе. Я тебе телефончики оставлю, ежели что — позвонишь товарищам. Они все сделают. Я его спрашиваю: что ж ты, отец, на таком плохом месте гараж поставил? Он разозлился. Ты, мол, еще поучи меня! Брал, что дают. Знаешь, какое время было!
      — Бред какой-то, — сказал Сигизмунд. — Труба, лабораторный запах, гараж, старые большевики… охтинский изверг…
      — Какой еще изверг? — насторожилась мать.
      — Да нет, это я так… — Сигизмунд подумал, что изверг с восхитительной легкостью вписывается в эту абсурдную цепочку. Семейное это у них, что ли?
      — А больше дед ничего не говорил?
      — Ну, сказал, если трудности возникнут по части гаража или квартиры — этим же товарищам звонить. Они устроют.
      — Что за “товарищи” такие?
      — Не знаю, горкомовские какие-то…
      — А депутат? — спросил Сигизмунд. — Помнишь, депутат хотел наш гараж купить? Твоя работа? Или “товарищей”?
      — Товарищей, — сказала мать.
      — Тогда получается, что “товарищи” не горкомовские… Партия-то тогда уже того… кони двинула.
      — Двинула или не двинула, а сработало. — Мать помолчала и заговорила другим тоном: — Я, Гошка, в твои дела не лезу. Ты скрытный. Весь в деда пошел. Только по-польски не говоришь.
      — Аттила хайта мик Сигизмунд Борисович, — сказал Сигизмунд.
      Мать покосилась на него с несчастным видом.
      — Слушай, мать, а ты действительно веришь, что под гаражом проходит какая-то таинственная труба и что “товарищи” из горкома могут ее заткнуть? Может быть, это утонченное польское остроумие пана Стрыйковского?
      — С депутатом-то помогли… Позвонил бы ты им, Гоша. Можешь не рассказывать мне про свою кикимору, где ты там ее подобрал и куда она сгинула.
      — Она не кикимора, — сказал Сигизмунд. — Она перед иконой Божьей Матери молилась.
      — Иная нечисть и к иконам нечувствительна.
      — Ты еще “Вия” мне начни пересказывать. Господи, мать, как тебя в партии-то держали!
      — Ты перед матерью не умничай! Мы в другое время росли! Это у вас телевизоры! А мы с шестнадцати лет у станка!.. И вот что я тебе еще скажу: дед мне велел не болтать о трубе и о прочем. Секретно это все. Можешь сколько угодно не верить — просто позвони. Сделай это для меня.
      — А при чем тут гараж?.. — начал Сигизмунд и запнулся. Он вдруг понял, что связь есть. Какая-то. Сам тщился разгадать, когда чертил план двора.
      — Ох, чуяло мое сердце, что добром все эти секреты не кончатся, — проговорила мать. — Позарился дед на казенное, а нам теперь расхлебывай. И ты с кикиморой этой связался. Напасть на нашу голову… Ох, Господи! Столько лет прошло… Деда уж давно нет… Думала, все грехи его замолила…
      — Да подожди ты!.. То “грехи”, то “кикимора”…
      — Ушла от тебя, говоришь? А ты видел, как она ушла? Может, она не ушла вовсе. Может, она под асфальтом сгинула… Город-то на болоте стоит да на костях…
      Мать вручила ему конверт и отвернулась.
      Сигизмунд тут же вытащил сложенный пополам листок. Пять телефонных номеров с именами-отчествами. Номера были семизначные.
      — А дед у нас что, пророком был?
      — В каком смысле? — напряглась мать.
      — Номера-то современные. А дед когда умер?
      — Не умничай. Несколько лет назад приезжал один…
      — “Товарищ”, да?
      — Ничего смешного. Товарищ. Александр Данилович. Привез новые номера. И раньше он раз приезжал. Когда номера меняли, в семидесятом. Дед только-только умер, и года не прошло…
      — Мать, а какой он из себя? Ну, товарищ? Александр Данилович? На Меншикова похож?
      Мать не поддержала шутки.
      — Приличный мужчина. Он на похоронах деда был. Я его вспомнила.
      — А кто он?
      — Не знаю, кто он. Это дедовы дела, не мои и не твои. И не вздумай болтать. Никому. Понял? Все. Поехали. Вези меня домой. Отец заждался.
      — Да позвоню я, позвоню. Только не гони волну, — сказал Сигизмунд недовольно.
 

* * *

 
      Когда Сигизмунд приехал домой, настроение у него испортилось окончательно. Досадовал на деда с его тайнами, на мать с ее дурацкими суевериями, католичеством и партийной дисциплиной — на все. Под конец решил никуда не звонить и послать все подальше. Скомкал листок с телефонами и сунул кобелю в услужливо подставленную зубастую пасть. Кобель листок помусолил и выронил. Попятился, отступил на несколько шагов и залег, поглядывая на Сигизмунда печальным коричневым глазом.
      — А ну тебя, — сказал Сигизмунд. Подобрал листок, расправил. Тяжко вздохнул. Права Виктория. Настоящий Генеральный Директор в подобные истории не вляпывается. Настоящий Генеральный Директор сидит в дорогом кабаке и лапает дорогих девочек. Потому что не вляпывается, мать его ети, в подобные истории, а делает деньги.
      Для начала позвонил минхерц-товарищу Александру Данилычу. Этого, по крайней мере, мать видела. Во плоти.
      Скрипучий старушечий голос осведомился:
      — А вы Алексашу по делу или как?
      — По делу, — сказал Сигизмунд.
      — А вы Алексаше кто?
      — Сослуживец, — соврал Сигизмунд.
      Там помолчали. Слышно было, как орет кошка. Сигизмунду даже показалось вдруг, что он чует едкий кошачий запах.
      Потом бабка спросила:
      — Сослуживец — это по какой линии?
      — По партийной, — молвил Сигизмунд веско.
      Бабка еще помолчала. Переваривала, должно быть, услышанное. Потом осведомилась:
      — А вас как по батюшке?
      — Сигизмунд Борисович.
      — Ой! — почему-то всполошилась бабка. И тут же яростно крикнула: — Брысь, проклятая! Это я не вам… Так что же вам не сказали-то, Сигизмунд Казимирович… Помер Алексаша, год уж как помер…
      — Как? — растерялся Сигизмунд. — Как это помер?
      — Так помер, — зачастила бабка, — вот уж годовщину справили… Инсульт. На боевом посту. Гражданская панихида была, выступали много… А что же вам-то, Сигизмунд Казимирович, никто не позвонил?
      — Извините, — сказал Сигизмунд. — Здоровья вам.
      — И вам, и вам… — отозвалась бабка.
      Сигизмунд положил трубку. С трудом удержался, чтобы не шарахнуть телефоном в стену. Кретин! Бабка тоже хороша. Распереживалась, что “Сигизмунду Казимировичу” не сообщили. А чего ему сообщать, коли он помер аккурат на двадцать пять лет раньше “Алексаши”.
      Дурацкая затея, от начала и до самого конца.
      С другой стороны, если один из этих старперов до сих пор жив и в здравом уме, то, возможно, у него-то как раз и хранится ключ. К тайне. К Лантхильде.
      Номером два шел какой-то Арсений Сергеевич.
      На звонок ответил молодой парень.
      — Кого? — переспросил он. — Здесь такие не… Погодите, КОГО?
      Сигизмунд повторил.
      — Арсения Сергеевича? Так он уж лет пять как того…
      — Извините, — буркнул Сигизмунд.
      — На здоровье, — ответил парень.
      Третьим шел Федор Никифорович. Сигизмунд собрался с силами, набрал номер и жэковским голосом потребовал его к телефону.
      — Это я, — спокойно сказали в трубку.
      Сигизмунд от неожиданности чуть не выронил телефон.
      — Простите?
      — Вам Федора Никифоровича? Это я. С кем имею?..
      Что-то подтолкнуло Сигизмунда ответить:
      — Это Стрыковский.
      Возникла пауза. Потом Федор Никифорович осторожно осведомился:
      — А по имени-отчеству… можно?
      — Сигизмунд… Борисович.
      — Вы сын Ангелины?
      — И это тоже, — сказал Сигизмунд.
      Еще одна пауза.
      — У вас что-то случилось?
      — С гаражом.
      — К вам приехать?
      — Ну что вы поедете… У меня машина. Я сам к вам приеду. — Тут Сигизмунд вдруг смутился и поспешно добавил: — Если позволите.
      — А гараж? — спросил Федор Никифорович.
      Изнемогая от идиотизма ситуации, Сигизмунд выдавил из себя “пароль”:
      — Гараж… он… понимаете, в гараже сперва… ЗАВОНЯЛО… а потом… ВЫВЕТРИЛОСЬ…
      Но Никифорович отреагировал не так, как отреагировал бы любой нормальный человек. Он не стал смеяться — он разволновался. Даже как будто разгневался.
      — Выветрилось, говорите? Давно? И вы допустили?
      — Понимаете… — Сигизмунд замялся. — Мне трудно объяснить… Не совсем завоняло… Давайте я лучше к вам приеду. Когда вам удобнее?
      — В любое время, — твердо сказал Никифорович. — Чем раньше, тем лучше.
      — Я заеду завтра. В девять вас устроит?
 

* * *

 
      Сигизмунд положил трубку и вышел на кухню — курить. Его бил озноб. Странно, но он смертельно устал. Будто вагон разгрузил. А всего-то — по телефону позвонил. Он не знал — и знать не хотел — что именно его перевозбудило: мысль о Лантхильде или скорая разгадка дедовской тайны. Завтра, думал он, завтра. Нужно поскорее лечь спать. Проклятье, теперь ведь будет не заснуть.
      Пытаясь унять нервную дрожь, прошелся по квартире. Постоял перед фотографией деда. Дед, как всегда, был всеми недоволен, но толку с этого немного: безмолвствовал дед.
      — Ну что, дед, — сказал Сигизмунд, — подобрались мы к твоему партийному капиталу?
      И тут раздался телефонный звонок. Сигизмунда передернуло. Нехороший это был звонок. Не звонок, а крик.
      Метнулся в комнату, схватил трубку, крикнул:
      — Да?..
      Был почти уверен: сейчас ему сообщат, что Федор Никифорович скоропостижно скончался.
      Но это звонила Виктория.
      — Я вас разбудила?
      — Почему? — оторопело спросил Сигизмунд.
      — Голос у вас какой-то странный… — Вика помолчала. — Сигизмунд, у вас… У вас Анастасии нет?
      — Аськи? Нет… Ее здесь и не бывает почти… А в чем дело?
      — Ее дома нет.
      — Господи, и всего-то…
      — Давно нет.
      — С утра?
      — Меня не было три дня… Я пришла — дома никого. Сегодня она не приходила. И не звонила. А реж ничего не знает.
      — С Аськой еще и не такое бывало, — сказал Сигизмунд. — Загуляла, небось.
      Вика странно всхлипнула в телефон.
      — Сегодня из театра приходили. Искали… Говорили, два дня уже ищут. Она всегда звонит. Хоть в каком загуле, хоть из вытрезвителя, хоть из ментовки… — Вика помолчала и призналась: — Мне страшно.
      Сигизмунда взяла досада. Взрослая баба, университет, Рейкьявик, редуплицирующие глаголы — а звонит с разными глупостями. Страшно ей, видите ли.
      — Чего вы испугались, Виктория?
      — У нас календарь на стене…
      Сигизмунд поморщился, вспомнив тошнотворно-сладкий ужас с котятами и бантиками, которым Аська преискусно маскировала матерную надпись на обоях.
      — Я уходила двадцать третьего… Ну, в день Советской Армии… Они и гуляли по этому поводу…
      — Им только повод дай, — проворчал Сигизмунд.
      Но Вика как будто не слышала.
      — А следующий день, двадцать четвертое, на календаре замазан. Черным маркером.
      — Ну и что?
      — Не знаю… Гляжу и страшно… И еще…
      — Ну что там еще?
      — Поперек котят… Котят помните?
      — Да помню! — взорвался Сигизмунд. — Что поперек котят? Вы можете говорить по-русски или разучились?
      Вика сказала еле слышно — сдерживая слезы:
      — Она написала черным маркером: “ЭТОТ МИР — СРАНЬ!”
      У Сигизмунда разом все оборвалось.
      — Да ничего, найдется, — сказал он нарочито небрежно. — Мало ли что Аське в голову стукнуло.
      — Вот именно, — деревянно отозвалась Вика. — Мало ли, что ей стукнуло.
      И положила трубку.

Глава пятая