Лето начиналось полувяло. Чтобы горожане не избаловались, Питер порадовал их в июне неделькой ноябрьских холодов.
      Сигизмунд затеял мороку с перерегистрацией “Морены”. Естественно, дело затянулось. Все ушли в отпуска, везде намекали, что надо бы дать на лапу. Давать было нечего.
      Виктория все больше времени проводила у своих друзей “из соседней подворотни”. Как-то Сигизмунд спросил ее, о чем они там так подолгу разговаривают.
      — О готском языке, — ответила Вика.
      — Что, они тоже?
      Вика засмеялась. Пояснила: оттяг у людей такой.
      — Неужто другого оттяга себе не нашли?
      — Что, водку жрать или дебильные передачки по ящику глазеть?
      Сигизмунд пожал плечами.
      — Нет, просто выбор необычный. Почему именно готский?
      — По двум причинам. Это они так объясняют. Во-первых, трудный. Во-вторых, бесполезный.
      — Слушай, Вика. А что в этом готском такого, что можно неделями обсуждать? Я понимаю еще, часок-другой… Но НЕДЕЛЯМИ! Сколько ты там уже торчишь?
      — Не знаю… Давно. Просто интересно. Они из-за одного диграфа ругались наверное месяц.
      — Что такое диграф?
      — Когда двумя буквами пишут один звук. Самое жуткое — я-то точно знаю, как этот диграф читается, а сказать не могу! — И вдруг доверительно пожаловалась: — Я так измучилась… Им ведь действительно интересно. А я их даже ни одному ругательству научить не могу. Сейчас начала уже чуть ли не под видом сказок им все это рассказывать: мол, “я так вижу”… А сама валамировы байки пересказываю. Они, по-моему, уже роман про своих готов пишут.
      Сигизмунд насторожился.
      — Ты, Виктория, аккуратней.
      — Господи, Морж! Ты соображай, в каком мире мы живем! ЗДЕСЬ ВСЕМ НА ВСЕ НАСРАТЬ! — И почти плача добавила: — Вот встретила людей, которым не насрать!..
      — Да я насчет Анахрона, — угрюмо пояснил Сигизмунд.
      — Да чтоб он подавился, этот Анахрон! Чтоб он собственные кишки сожрал!
 

* * *

 
      Из вандалов явно и тяжело страдал по дому Вавила. Мало того, что от своего народа оторван, так еще и из родни никого здесь не имел. Валамировичи хоть вместе, а Вавила — сам по себе.
      Аська Сигизмунду жаловалась:
      — Слушай, Морж, мне даже страшно, Вавилыч ведь места себе не находит. Я уж: “Вавилушка то, Вавилушка се”, варенье для него переварила — нашла у себя окаменевшее с позапрошлого года, одного сахара туда вбухала — смерть! А он лыбится, но чувствую: труба. С игровиками связался, представляешь? Учит их викингами быть.
      — Кем?
      — Ну, викингами. Вавилыч ведь тоже не дурак, конспирацию понимает. Я ему все объяснила. И что такое конспирация, и что такое викинги. Набрал ватагу из сопляков, они мечи из лыж делают, представляешь? Улет! И Вавилычу тоже сделали. Из лыжи! Когда принесли, надо было рожу вавилину видеть. Морж, ты бы ему меч отдал, а? На хрена тебе вавилин меч?
      — Для конспирации.
      — Собирается в Каннельярви капище Вотана возводить. Дидис уже идола выстругал. Слушай, сколько народу, оказывается, на самом деле в Вотана верит! И на таком серьезе, я улетаю… Я одного не пойму, Морж: почему русские мальчики и девочки в Вотана верят? Хоть бы в Ярилу какого верили, а то… Кстати, помнишь того режа, ну, нового? Который с колесами тележными? Помнишь, ты ему смету распечатывал? Мы с ним точно в Иван-Город едем. Там Купала будет. Ночь Купалова, на зависть Нарве. Это нарочно, чтоб в Нарве все от зависти утопились. Вавилыч тоже едет. Поехали с нами, а?
      — Не знаю, — задумчиво произнес Сигизмунд.
      Вамба тоже тосковал. Недавно заработал денег на резьбе по дереву и положил десять тысяч под фотографию Аспида. Упрашивал, видать, чтоб вернул их домой.
      — Да, Морж, хреновато. С Вавилычем по улицам хожу, а он к лошадям пристает. Увидит в парке и начинает с ней по-своему разговаривать. По морде треплет, гладит. Кормит. Я его в зоопарк водила. Обезьян показывала. Нас оттуда с милицией выгнали, потому что Вавилыч по клетке с наружной стороны забрался не хуже любой обезьяны… Это он, Морж, передо мной выпендривался. Мы оттуда в музей восковых фигур пошли. Что, зря мы в парке гуляли, верно? Погоди, у меня и фотография есть…
      Аська порылась в карманах и извлекла довольно мятый “поляроидный” снимок: она, Аська, рыжеволосый Вавила и Джимми Крюгер. Вавила дурацки скалился.
      — Сильно, — сказал Сигизмунд.
 

* * *

 
      В эти дни, когда каждый был занят своим и в тусовке наступили разброд и шатания, Сигизмундом все чаще овладевало желание понять: какая же все-таки сила притянула всех этих людей друг к другу и в рекордно короткие сроки превратила их почти в родных?
      Прав, конечно, старик Хэм: “человек один не может”. Не может, и все. Поэтому и пытается создавать семью.
      А семьи больше не существует. Выродилась как социальный институт. Не потому, что бабы испортились; просто не нужна сейчас в большом городе семья, чтобы выжить.
      Вот и получается: вместо семьи — тусовка. И тусовщики уже как будто родственники тебе. Можешь с ними ссориться, да только куда ты от них денешься?
      И все-таки всех сейчас охватила тоска, и разбрелись кто куда, один только Сигизмунд оставался неприкаянным и все думал, думал…
 

* * *

 
      Близкое знакомство Федора с вандалами, которого так боялся Сигизмунд, произошло вполне буднично и не ознаменовалось никакими эксцессами. Ребята бойцу, в принципе, понравились. Федор им, кажется, тоже. Через неделю Федор потащил Вавилу в один спортивный зальчик. На следующий день докладывал Сигизмунду:
      — Подготовочка у них так себе. Пошли мы с Вавилычем… есть одно такое местечко. Приходим в зал. Я тамошнему сенсэю говорю: мол, мужика привел — высший класс! Стиль “бешеный берсерк”. Из Норвегии, говорю, мастер. Поставил сенсэй ученичков, младшеньких. Вавилыч быстро разоблачился и младшеньких повалял-пометелил. Сенсэй говорит: “Где же, говорит, бешеный берсерк? Развел банальный мордобой…” Вавилыч грудь выпятил, ревет чего-то — прямо Тарзан! Сенсэй напустил на него старшенького — хороший мальчик, крепенький, умненький. Начал он вокруг Вавилыча ходить. Вавилыч руками размахался, как мельница, но мальчика не достал и разъярился. В углу там маты свалены были — от школьных занятий остались. Вавилыч мат за угол схватил и над головой раскрутил. Вот тут-то и был им “бешеный берсерк” по всей программе! Потом мы ушли.
      — Понравилось Вавиле в зальчике-то? — осторожно спросил Сигизмунд.
      — Не-а. Вот, говорит, лошадку бы ему… На лошадке бы он показал. Мечом бы вот так…
      — Может, ему еще вертолет купить? Боевой? “Черную акулу”?
      Федор неожиданно фыркнул.
      — Не, Сигизмунд Борисович. Вертолет — это мне.
      Бойца Федора не на шутку заботило то обстоятельство, что новые его знакомые оказались язычниками. На эту тему он рассуждал долго и вдумчиво.
      — Обидно ведь, хорошие ребята. Пропадут. Я вот им втолковать не могу. У меня слов не хватает. Я сам не очень веру понимаю, больше чувствую. Меня отец Никодим, когда я еще тараканов у них на подворье выводил, не теориями пронял, а вот этим… Эх!
      Федор вздохнул и замолчал. Видно было, что переживает.
 

* * *

 
      Узнав о проблеме бойца Федора, Виктория вдруг разразилась громким хохотом. Боец Федор обиделся. Тут дело серьезное, а она хиханьки…
      Аська тоже осудила легкомысленное поведение сестрицы. У Аськи периоды полного безбожия сменялись периодами бурного слезливого покаяния в церкви, что ничуть не мешало той же Анастасии в любой из периодов красить в зеленый или фиолетовый цвет коротко стриженые волосы, пить водку и чинить непотребства. Однако к Иисусу Христу (может быть, не без влияния известной рок-оперы) относилась трепетно.
      Вика пояснила обиженному Федору:
      — Давным-давно для обращения в христианство восточногерманских племен на их язык была переведена Библия. Кто же знал, что спустя полторы тысячи лет она снова понадобится для той же цели!
      Федор подскочил.
      — Неужто Библия на ихнем языке есть? А где бы ее достать?
      — В библиотеке взять да отксерить. Правда, она не на вандальском, а на готском, языки все-таки отличаются. Чуть-чуть.
      — Как русский и украинский? — деловито осведомился Федор.
      — Поменьше. Морж, дай денег.
      — На что тебе?
      — На ксеру.
      — У меня нет. Может, у Вавилы есть?
      — А! — сказала Вика. — У Дидиса займу.
      — Докатились, — со стоном проговорил Сигизмунд, — занимаем деньги у раба-фенечника, чтобы отксерить в Публичке готскую Библию… Сказал бы мне кто год назад, что такой херней заниматься стану…
      Тут на Сигизмунда обиделись одновременно и Вика, и боец Федор.
      Федор безаппелляционно высказался:
      — Кому Церковь не мать, тому Бог не отец.
      — Чего? — возмутилась Аська. — Какая Церковь?
      — Наша, православная, — отрезал Федор.
      — А вот скажи мне, Феденька, — ядовито-сладенько завела Аська, — а вот придет сейчас на землю Иисусенька…
      — Это никому не известно, когда Он придет, — сумрачно заявил Федор.
      — Ну неизвестно, неизвестно. А предположим. Вот пришел. В первый раз когда пришел — к кому Он заявился?
      — Ну… к рыбакам.
      — Вот! — восторжествовала Аська. — А сейчас к кому? К “новым русским”? К попам твоим толстомордым? В Госдуму? В Конгресс американский? Куда?
      Федор, явно не зная, что отвечать, насупился.
      — Не моего ума это дело.
      — Не твоего, не твоего… А ты порассуждай. Тогда — к рыбакам. К мытарям там разным…
      — Иисус Христос в налоговой инспекции! — хмыкнул Сигизмунд.
      — Иисус Христос, Федечка, — убежденно сказала Аська, — придет к нам, в тусовку. К хипью Он придет. Потому как больше Ему прийти не к кому.
      — А простые люди? Рабочие? — не сдавался Федор.
      — Да? А они Ему дверь откроют? Им же телевидение все объяснило: бойтесь посторонних, двери не открывайте. Вот скажи мне, Феденька: где человека впустят, накормят, ни о чем не спросят, впишут? Где с человеком РАЗГОВАРИВАТЬ будут? И не сериалы говенные смотреть, а РАЗГОВАРИВАТЬ, понимаешь? Где его выслушают, поймут? Полюбят, в конце концов? Молчишь? Попы твои его полюбят?
      — Отец Никодим — да, он полюбит, — твердо сказал Федор.
      — А меня он полюбит, твой отец Никодим? — вызывающе спросила Аська.
      Федор промолчал.
 

* * *

 
      Анастасия маялась безыдейностью. Хотела мини-спектакль делать. Сама. “Бомбоубежище” предоставляло Аське ночные часы для репетиций.
      Но для начала требовался материал. Сигизмунд, мало знакомый со спецификой театрального искусства, наивно полагал, что уж чего-чего, а всяких там пьес — до хрена.
      — Пьес, может быть, и до хрена, а вот играть нечего, — вздыхала Аська. — Материал бы… качественный…
      Сидели у Аськи на кухне под слепыми взглядами сонмища свирепых богов и божков.
      — Рассказ сойдет? — спросила Вика. Суховато так спросила. Видно было, что вдруг занервничала.
      — Тот твой, про блокадную бабу и про дьявола? — спросила Аська. — Нет, не подойдет. Заумно. Как это сыграешь-то?
      Вика молча поднялась и ушла из кухни.
      Аська крикнула ей вслед:
      — Виктория! Не злись!
      — Налейте мне там чаю! — отозвалась из комнаты Вика. — Я сейчас.
      Она действительно вскоре появилась на кухне. Обиду тщательно скрывала. Сказала только:
      — Вообще-то я это из самого сердца вынула. Ублюдки вы…
      — А что? Мне тогда понравилось. Прочел с интересом, — сказал Сигизмунд.
      — Не все что вынуто из сердца годится для сцены, — наставительно произнесла Аська.
      Сигизмунд начал делиться замыслом “Нового Адама”, он же “Народный Контролер”. Процитировал на память несколько перлов из доклада Константина Устиновича Черненко.
      — Ты бы еще Брежнева инсценировал, — разозлилась Аська.
      — Злая ты все-таки, Анастасия, — заметила Вика. — К тебе народ с творческим поиском, а ты как говно.
      — Я сама в творческом поиске. Причем, непрерывном.
      — Все равно. Это не повод жлобиться.
      — Кто тут жлобится? Я просто материал отбираю. Вы что ли одни тут такие творческие?
      Аська добыла из кармана тесных джинсов мятую бумажку.
      — Твои ребята дали вчерась… С которыми ты тусуешься непрерывно… Историки долбанные…
      — Они что, еще и пишут?
      — Девка одна написала. У них хранилось.
 

РАССКАЗ О САМОЙ ВЕРНОЙ ЖЕНЕ

 
      Как-то у одной жены умер муж. Похоронив покойника, вдова заперлась в своем замке. Она не принимала гостей, не выходила на улицу и даже в окно не смотрела.
      Она не убрала со стола недожеванный мужем бутерброд, не вытирала пыль и не мыла пол в отпечатках Его ботинок. И что характерно, ни разу не сменила постельного белья, хранящего очертания Его тела, а также некие [иные] следы Его пребывания в этом мире.
      Двадцать пять лет провела она в супружеской постели, проливая слезы и призывая к себе любимого.
      И наконец случилось так, что она забеременела. Но простыни ко времени зачатия уже настолько окаменели, что через девять месяцев верная жена разродилась ископаемым яйцом, из которого вылупился маленький птеродактиль. Через год он выпорхнул в окно, унося в клюве родительницу. И скрылся за горизонтом.
      Простолюдины качали головой и говорили: это от дьявола. А все психологи в городе скабрезно улыбались, перешептывались и хихикали. Они считали, что у птеродактиля явно выраженный Эдипов комплекс. А все христиане решили, что жена сия вознесена живой на небо за свою супружескую добродетель. [ ]
 
      Вика пришла в восторг. Зная сестрицу, заранее предвкушала, какими пластическими средствами та будет все это изображать.
      — А в роли птеродактиля кто — Вавила?
      — Да на фига! Дидиса попросим, сколотит какого-нибудь… Вавилыч будет бутербродом. Сильная роль. Психологическая.
      — Каким бутербродом?
      — Ну, засохшим… Там печальная тема, одиночество, ожидание, безнадежность… Вставим интермедии. Вальс жены с бутербродом. Кстати, она от бутерброда забеременела.
      — В рассказе об этом нет.
      — Я так вижу, — заявила Аська. — Это можно классно сыграть, только с умом подойти надо. Растянем на час десять. Зритель обрыдается. Музыку возьмем Прокофьева. Или нет… Хачатуряна. Нет, Прокофьева! Там вальс… А что, у него Золушка с метлой танцует, а у меня — жена с бутербродом.
      — С ума сойти, — сказал Сигизмунд.
      — Вот этого я и добиваюсь, Морж, — торжествующе заявила Аська. — Этого и добиваюсь! И зрителя сведу, и сама рехнусь!
 

* * *

 
      На солнцеворот Аська с Вавилой действительно укатили в Иван-город. И Вамбу с собой сманили. Новый реж сулил чудеса звука и света.
      Над городом повисла тяжкая жара. Сигизмунд теперь спал с Лантхильдой раздельно, чтобы не задыхаться под одним одеялом. Яростно мечтал о кондиционере. Каждый год давал себе слово купить и каждый год что-нибудь да мешало. Сейчас мешало отсутствие денег. Лет десять назад — отсутствие кондиционеров.
      А тут еще начали одолевать тревожные сновидения. Сны приходили по нескольку за ночь, яркие и удивительно реальные. Наутро в памяти оставались лишь обрывки, которые к полудню тускнели и исчезали.
      Аттиле тоже снились сны. В отличие от Сигизмунда, старый вандал запоминал их все, рассказывал за завтраком и пространно толковал. По толкованию аттилы выходило, что надвигается конец света.
      Сигизмунду тоже чудилось нечто сходное. Несли в себе эти сны что-то подспудно угрожающее.
      Однако наступающий день с его заботами и суетой неумолимо поглощал предчувствия.
      А забот хватало. Организовать школу выживания, открыть и зарегистрировать оказалось куда более хлопотным делом, чем регистрация тараканобойной фирмочки. Однажды у супермаркета Сигизмунд заметил объявление: “Школа русского рукопашного боя. Продолжение исконных языческих традиций древних славян”. Решил, что конкуренты, и ревниво вчитался. “Языческие традиции древних славян” включали в себя традиционный русский “бой в салоне автомобиля”. Сигизмунд засмеялся и ревновать перестал.
      А сам-то он чему обучать людей собирается? Богатеньких жен “новых русских”, в частности? Какие продукты из мусорного бака являются съедобными, а какие — нет? Языческие традиции древних вандалов?
      Плывущий в летнем мареве мир казался Сигизмунду все более и более абсурдным.
      И вот настал день, когда Сигизмунд проснулся и ясно понял, чего он хочет. Он хочет в Анахрон.
 

* * *

 
      Два дня перебарывал желание. В гараже ничем не пахло. Дома Аспид с фотографии ухмылялся как-то особенно гнусно.
      По мере того, как стопка денег — приношений Вамбы и Вавилы — под фотографией росла, физиономия у Аспида делалась все более ехидной.
      На третий день Сигизмунд, как обычно, вывел машину. Мотался по городу. Заехал к Светке, обсудил некоторые детали. Зашел в столовку на Садовой, взял три беляша и стакан жидкого кофе. Разница с советскими временами небольшая — разве что беляши теперь разогревают в микроволновке.
      Вышел. Походил, покурил, не спеша сесть в машину. Смотрел по сторонам. Совсем недавно, когда Анахрон переместил его в ноябрь 1984 года, Сигизмунд точно так же стоял на Садовой — в каких-то ста метрах от этого места. И точно так же курил.
      Как разительно все-таки изменился город! И город, и люди… Не хочется назад, в прошлое. Но почему же его так тянет в Анахрон?
      Съездил на рынок автозапчастей. С часок потолкался там. Одурев от жары, вернулся в центр.
      Открыл дверь в гараж, чтобы поставить машину, и… Сигизмунда чуть не выворотило. Там не просто смердело — там буквально вопияло к небесам.
      Несмотря на жару, в животе Сигизмунда свернулся ледяной ком. Судя по интенсивности запаха, в Анахроне сейчас толчется целая армия. С лошадьми, телегами и обозными шлюхами.
      Как во сне Сигизмунд закрыл гараж.
      С ним поздоровались. Обернулся — соседка Софья Петровна с пудельком.
      — Что-то вас давно не видно, Сигизмунд Борисович. Я уж думала, на дачу уехали…
      — Уедешь тут…
      Она принюхалась.
      — Господи! Чем это тут пахнет?
      — Кошка, небось, в баке сдохла, — находчиво соврал Сигизмунд. — Или из ресторана неликвиды вынесли. Кстати, многие из этих неликвидов вполне годятся в пищу…
      Тут Сигизмунд понял, что машинально начал пересказывать план-конспект федоровских занятий, и вовремя остановился.
      Софья Петровна наморщилась.
      — Скажете тоже — “неликвиды”! В стране люди голодают, а эти пиццу выбрасывают. Зажрались. Тут целую коробку колбасы вынесли, хорошая колбаса, только сверху немного плесенью пошла. Я уж бомжей упрашивала-упрашивала хоть пару палочек для собаки… Так не дали! Жадные стали все.
      Слова Софьи Петровны Сигизмунд слышал как будто очень издалека.
      — Пойду я, — сказал он наконец. — Не могу я эту вонь выносить. Вы уж извините, Софья Петровна.
      У себя дома Сигизмунд застал Викторию. Вошел и выдохнул одно только слово:
      — Перенос!..
      Плюхнулся на табурет посреди кухни, обхватил голову руками.
      Виктория посмотрела на него тревожно. И направилась к деду — докладывать.
      Явился Валамир. Озабоченно спросил о чем-то. Вика, не переводя диалог на русский, ответила деду.
      Дед неожиданно просветлел лицом.
      — Сегерих? — спросил он.
      — Откуда я знаю?! — заорал Сигизмунд, подскочив на табуретке. — Хуерих!
      — Хуерих? — переспросил дед. Видно было, что припоминает человека со сходным именем.
      — Что делать-то? — спросил Сигизмунд у Вики. — Может их, это… ликвидировать? А деду не говорить.
      Вика метнула на Сигизмунда яростный взгляд.
      — Я с тобой пойду.
      — Как ООНовский наблюдатель? Как миротворец? Чтоб я лишних в колодец не спустил? — язвительно осведомился Сигизмунд.
      — Идиот! — взорвалась Вика. — Кто тебя из камеры второй раз вытаскивать будет?
      — А зачем меня вытаскивать? Я еще там не сижу.
      — Тебя уже один раз перемещало.
      — А может, я ХОЧУ, чтобы меня переместило! — И сам понял, что ляпнул глупость.
      Вика даже спорить не стала. Просто пошла за ним и все.
      Уже на полпути к Анахрону она нагнала его, вкрадчиво просунула руку ему под локоть и проговорила:
      — Морж… Ты только не злись, если я там бояться буду.
      — Да ты железяку-то неси нормально! — раздраженно сказал Сигизмунд. — Что ты ею меня по ногам-то бьешь!
      На плече у Сигизмунда покоился лом.
 

* * *

 
      Анахрон встретил их мертвой тишиной. Ни дрожи, ни вибрации — вообще ничего. Все было необитаемо и заброшено. Только сейчас Сигизмунд остро ощутил, насколько тут все заброшено. Да, давно нет в Анахроне настоящего хозяина.
      Но оставалось еще кое-что, и это “кое-что” не давало Сигизмунду покоя все время, пока он шел по подземному тоннелю. Несмотря на полную заброшенность, Анахрон все-таки вел себя как некое живое существо. Пусть чудовищное, пусть рукотворное — но живое. Или удачно имитирующее жизнь.
      Сейчас здесь все будто бы умерло. Или затаилось?
      “Предбанник” встретил их тишиной. Вика держалась до странного непринужденно. Подошла к стеллажу, начала расспрашивать о предназначении разных цилиндров.
      Не отвечая, Сигизмунд приник к окуляру.
      И отпрянул!
      Вся камера была занята гигантским монстром! Прямо перед окуляром в свете ламп виднелась грубая черная шкура.
      — Что там? — спросила Вика, подходя.
      Сигизмунд тяжело дышал.
      — Пусти! — Она отодвинула его в сторону. Заглянула. Смотрела долго. — Он неживой, — заключила Вика.
      — С чего ты взяла?
      — Не дышит.
      — Ящеры тоже…
      Сигизмунд еще понаблюдал за перемещенным объектом. Объект действительно не дышал. Но какой же он громадный! Еле помещается в камеру. А как его вытаскивать? При мысли о том, что придется эту тушу разделывать топором и бросать огромные кровавые куски в колодец, Сигизмунд почувствовал дурноту.
      Подошел к стеллажу, решительно взял красный цилиндр.
      — Знаешь, я все-таки проведу стерилизацию.
      — Погоди, — сказала Вика. Она не отрывалась от окуляра. И вдруг засмеялась. — Морж! Его ты этим не убьешь! Он каменный!
      Сигизмунд оттолкнул Вику и сам прильнул к окуляру. Каменный? Черт его разберет…
      Скрежет отпирающего механизма заставил его вздрогнуть.
      — Ты что?..
      Но было уже поздно.
      Массивная стальная герметичная дверь отошла.
      И ничего не произошло. Вика, стоявшая перед входом, на миг напряглась, когда дверь стала поворачиваться на оси, но тут же расслабилась.
      — Камень, — повторила она. — Ну что ты так всего боишься, Морж?
      Сигизмунд, все еще с красным цилиндром в руках, подошел к ней.
      Занимая почти всю камеру, за дверью громоздилась чудовищная каменная глыба, вытянутая в длину, подобно гигантскому огурцу. Одним концом “огурец” упирался в стену, другим — в нары, расщепив их. Под нарами находилось кое-что еще. Это был смятый многотонной тяжестью старый и ржавый мусорный бак с надписью “СПЕЦТРАНС”.
      Анахрон возвратил двадцатому веку награбленное.
      — Господи! — сказала Вика. — Да это же убилстайна!
      — С чего ты решила?
      — Встань сюда, где я стою! Видишь? Вон, два выступа как два глаза, а вон там — уд детородный… Вамба точно его описал. Да и Валамир так же описывает.
      — А где Сегерих? — ошеломленно спросил Сигизмунд.
      Вика пожала плечами.
      Сигизмунд чувствовал себя совершенно растерянным.
      — Как же так? Что же получается… Он что, втянул свой собственный зонд? Почему?
      Вика не ответила. Отвечать было нечего.
      Анахрон и в самом деле пожрал собственные кишки.
      Сигизмунд не отрываясь смотрел на убилстайну. Наконец пробормотал:
      — Значит, вандалы навсегда…
      Вика молчала. Сигизмунд приблизился к глыбе, потрогал. Странно теплая. А ведь это, наверное, тепло ТОГО дня… Дня пятого века, не нынешнего… Дня, что сиял над сожженным селом, где больше никто не живет.