В одном месте тяжело хрустит, а в другом — еще тяжелее. А неудобно стоял Бавдерих — солнце ему в глаза светило. И с места не сойти, нельзя себя выдать зверю лютому. И за жену боязно. И злобствовал Бавдерих: зачем баба глупая с ним пошла! Наконец хрустнуло совсем тяжко — и метнул Бавдерих копье в медведя. А оттуда жена его как заорет! Позабыв обо всем, бросился Бавдерих на голос. Глядь — жена с копьем в боку лежит в кустах и глаза уже закатила. Оборачивается — а над ним медведище огромный стоит, морда с проседью, когти как ножи, клыки — и того больше. И заломал зверь Бавдериха. А потом ушел, дал подтухнуть. После вернулся — объел Бавдериха с женой. Два раза солнце всходило — хватились в селе Бавдериха. Нашли и его, и жену. Всем миром смекали — поняли, как было дело. Вот как случилось с Бавдерихом”.
      Эту историю Вика тоже для Сигизмунда перевела. Сигизмунд вдруг понял, что Лантхильда — еще в самом начале их отношений — пыталась рассказать ему о Бавдерихе. Рисовала ему медведя, мужика с толстой бабой, кусты… Он тогда не сообразил, о чем это.
      Спросил, как догадались, что медведь таким был, а не иным.
      Аттила сказал, что это умному Сегериху в голову пришло.
      И добавил что-то, посмотрев на Сигизмунда пристально.
      — Что он говорит? — жадно спросил Сигизмунд. А про себя вдруг подумал: может, и вправду язык вандальский выучить?
      — Говорит, что медведя этого боги послали. Бавдерих некогда клятву преступил. Хоть у аланов давал клятву в роду Андага, а все равно настигли боги и покарали.
      — А какую клятву?
      — Того никто не помнит. Но аттила считает — боги покарали. И Сегерих так считает. Похоже, Сегерих у них в селе и впрямь за самого умного канал.
      — Спроси, какой он из себя, Сегерих-то? — попросил Сигизмунд.
      Аттила охотно объяснил: не самый умный, но самый правильный. Сегерих — родич аттилы. Стало быть, и Сигизмунду он родич тоже. Если Сегерих за что-то взялся — значит, смело можно за это браться. Сегерих всегда примером служит. Поэтому и ищет аттила Сегериха. Где Сегерих прижился и как обустроился — так и нам поступать должно, не ошибемся.
      — В “Сайгоне”, во всяком случае, Сегериха не было, — мрачно сострил Сигизмунд.
      — Естественно, не было. Такие, как Сегерих, в “Сайгон” не ходят. Туда такие, как Вавила, ходят.
      Сигизмунд посмотрел на сияющую Лантхильду, на аттилу, который победоносно улыбался, видя, что его рассказы произвели сильное впечатление, и вздохнул. Надо как-то сказать им, что в овраге близ села гарью пахло.
      Сигизмунд решил зайти издалека.
      — Вика, спроси: у них там часто пожары бывали?
      Вика переговорила с аттилой, потом покачала головой.
      — Пожары нечасто, а вот лихие люди, случалось, бродили.
      Сигизмунд покусал губу. Аттила посмотрел на него с внезапно вспыхнувшей тревогой. Отрывисто спросил о чем-то. Сигизмунд бросил взгляд на Вику.
      — Скажи ему…
      Вика, осторожно подбирая слова, заговорила с дедом Валамиром. Тот слушал, все больше супя лохматые брови. Переспросил. Вика подтвердила. Неожиданно дед метнулся через стол и схватил Вику рукой — не рукой, а лапищей, волосатой, в белых шрамах. Тряхнул, рыкнул что-то. Вика кивнула.
      Тогда он оттолкнул ее руку, отвернулся и замер в неподвижности с каменным лицом. Лантхильда что-то испуганно пролепетала. Аттила даже не повернулся в ее сторону.
      Вика посидела, потерла запястье — там остались красные пятна. Потом встала и вышла из комнаты.
      Сигизмунд чувствовал себя неловко. Лантхильда уставилась на него. У нее уже покраснел кончик носа, в глазах набухали слезы. Сигизмунд поднялся, подошел к Лантхильде, чтобы утешить. Она с ревом приникла к его груди.
      Вернулась Вика. Сигизмунд думал, что она обиделась на старика, а она, оказывается, на кухню ходила. Принесла ему горячего молока с медом и маслом. Видать, старому вандалу этот напиток казался верхом сытости и благополучия.
      Поставила перед ним стакан в аспидовом подстаканнике. Как символ власти утвердила.
      Не поблагодарив, дед медленно осушил стакан. Сигзмунд вдруг понял, почему Виктория боготворит Валамира. На этого старика действительно можно было валить и валить — проблемы, беды, ответственность. Эти широкие плечи не гнулись.
      Глядя, как Валамир пьет горячее молоко, Сигизмунд думал — и мысли эти удивляли его самого: вот отец, которого я всегда себе желал. И не то, чтобы он не любил Бориса Моржа, за которого вышла замуж Ангелина Стрыйковская. Любил, конечно. Но по сравнению с Валамиром жидковат Боря. Если уж честно, ни в какое сравнение не идет он с Валамиром, сыном Гундамира.
      Допив молоко, старик помолчал еще немного. А потом, обратившись к Виктории, проговорил:
      — Если наше село и вправду сгорело, то, выходит, мы навсегда останемся жить у Сигизмунда?
      — Почему? — поразилась Вика.
      — Потому что нам некуда возвращаться.
 

* * *

 
      Мысли разом поднялись в голове у Сигизмунда и завертелись в бешеном вихре. Итак, теория бытийной массы. Чем меньше бытийная масса, тем легче Анахрон удерживает перемещенного во времени человека там, куда его забросило. Если бы Сигизмунд 14 ноября 1984 года погиб в ДТП — или, скажем, последствия аварии были бы очень тяжелы, то…
      Старый вандал интуитивно угадал один из принципов работы Анахрона. Село сожгли какие-то “лихие люди”, бытийная масса его обитателей понизилась практически до нуля, следовательно…
      Ай да дед Валамир!
      — Спроси его, что он думает делать.
      — Он прав?
      — Вот именно.
      Вика коротко переговорила с Валамиром. Тот сказал ей что-то, пожав плечами.
      Вика обратилась к Сигизмунду.
      — Он говорит: один раз ему доводилось пережить такое нападение. Его род — кто уцелел — должен выжить. Он не допустит, чтобы его род погиб. Он говорит: “Будем выживать”.
      Старик помолчал немного. Потом поднял голову. Видно было, что он успел принять какое-то решение. Повернувшись к Сигизмунд, проговорил что-то, сильно хлопнув ладонями по столу.
      — Что он хочет?
      — Говорит: “Сигизмунд, я хочу, чтобы ты научил нас, как можно выжить здесь.”
 

* * *

 
      Вечером, выгуливая пса и слушая его бессмысленный лай на какую-то очередную кошку, Сигизмунд сердито бормотал себе под нос:
      — Хорошенькое дело. Только этого мне не хватало. “С.Б.Морж: Школа выживания. Обучаю вандалов выживать в условиях постперестроечной России”.
      Он замолчал. Остановился. Мысль взорвалась в мозгу, как петарда.
      Школа выживания. ШКОЛА ВЫЖИВАНИЯ! А ведь это бизнес.
      Ослепительно-белая вспышка первой мысли мгновенно рассыпалась на множество суетливо вертящихся звездочек. Припахать бойца Федора. Вамбу припахать, он у нас, кажется, охотник. Вавилу — тоже. Дидиса. Ну конечно же Дидиса! Вот великий спец по части выживания. Психолог. Он же раб, сменил кучу хозяев, Аська рассказывала. И мастер на все руки…
      Стоп! Они же все беспаспортные…
      Херня! Оформим на подставных лиц.
      Так! Сфера услуг делится на две категории: выживание в лесу и выживание в условиях мегаполиса. Федор. Шурин Федора. Вандалов — в лесной сектор. Семинар по гибкости психологии: умение приспосабливать психику к любым условиям — это повесим на раба.
      Сигизмунд хмыкнул. Идея сперва помстилась гениальной, спустя мгновение — абсурдной, но по зрелом размышлении налилась неожиданно осязаемой плотью. Одуряюще запахла деньгами.
 

* * *

 
      Впервые за много дней Сигизмунд проснулся с ощущением, что вчера произошло что-то светлое. Мгновенно вспомнил: школа выживания.
      Не вставая с постели, потянулся через Лантхильду к телефону, набрал федоровский номер. Ясно было, что сейчас, когда дела “Морены” прочно встали, Федор где-то подхалтуривает. Сигизмунд хотел поймать его до ухода на халтуру.
      Федор еще спал. Был разбужен. Заслышав строгий голос Сигизмунда, мгновенно собрался и сделал вид, что давно бодрствует.
      — Слушаю, Сигизмунд Борисович.
      — Знаешь что, Федор. Подъезжай-ка ты ко мне сегодня к шестнадцати часам, — сказал Сигизмунд многозначительно.
      — Домой?
      — Да. Разговор будет.
      Положил трубку. Настроение стало еще лучше. Поцеловал спящую Лантхильду. Она показалась ему трогательной и доверчивой. Такая тепленькая, мягонькая.
      На кухне о чем-то громко переговаривались аттила с Вамбой. Вандалы покамест не избыли привычку вставать на рассвете.
      Когда Сигизмунд вошел, Вамба сказал ему:
      — Сигисмундс! Вавила звонит озо надо. Да?
      Судя по тому, что оба выглядели встревоженными, разговор шел о запахе гари, который слышал Сигизмунд, когда был в овраге.
      — Йа, — сказал Сигизмунд. — Звони.
      Надо же, какая деликатная у него вандальская родня: не стали вламываться в супружескую спальню, ждали, пока Сигизмунд проснется.
      Сигизмунд сварил себе кофе. Аттила сидел безмолвно, погруженный в невеселые думы, постукивал по столу пальцами. Попивал крепкий чай из стакана с подстаканником, с сахаром вприкуску. Прямо совдеповская привычка у старого вандала образовалась.
      Вамба переговорил с Вавилой по телефону (Лантхильду, когда спит, из пушки не разбудишь, особенно в последнее время). Вернулся на кухню. Доложился деду, что, мол, придет Вавила. Это даже Сигизмунд из их краткого диалога понял.
      Сигизмунд допил кофе. Закурил. К его удивлению, Вамба вдруг попросил у него сигарету.
      — Ты что, куришь? — изумился Сигизмунд.
      Вамба хмуро улыбнулся. Ответил:
      — Ино-гда.
      Встал, включил вытяжку. Дед взял еще кусок рафинада, опустил в чай, принялся шумно сосать. Сигизмунд пустил по столу пачку сигарет навстречу Вамбе. Вамба ловко выудил одну, щелкнул зажигалкой. Аттила и бровью не повел. Сигизмунд вдруг подумал: еще десять лет, а то и меньше — и Ярополк туда же: папа, дай на курево, а то мама не дает. М-да.
      Сигизмунд встал из-за стола. Свистнул кобелю.
 

* * *

 
      День занимался теплый. Зацветала черемуха. Конкурируя с ней, набухала сирень. Сигизмунду было жарко в куртке. Пес ушел в кусты — инспектировать.
      …Эту парочку Сигизмунд увидел издалека. Очень издалека. Мудрено было не заметить.
      Рослая личность в джинсах, с длинными рыжими патлами, ниспадавшими на малиновый пиджак, несомненно, являлась Вавилой. Пиджак был Вавиле чуток коротковат. И вообще выглядел вопиюще снятым с чужого плеча. Распахнутый на груди пиджак позволял обозревать изображение оскаленного черепа на черной футболке и ожерелье из деревянных свирепых ублюдков — изделие рук самого мастера.
      На локте у Вавилы висла свежебритая наголо Аська. По случаю наступившего лета вырядилась в шорты. Из шорт жалобно торчали бледные тонкие ноги с костлявыми коленками.
      Завидев Сигизмунда, оба радостно загалдели и замахали руками. Сигизмунд не сразу заметил, что в некотором отдалении от парочки тащится раб Дидис со здорово битой мордой. От скалкса ощутимо несло неумело разрешенной проблемой.
      Вавила с Аськой бурно здоровались с Сигизмундом. Их переполняли новости и эмоции. Дидис уселся на корточки под деревом, хмуро отвернулся и замер. Из кустов вышел кобель, деловито обнюхал раба, снова ушел. Тот не пошевелился.
      Сигизмунд покосился на “выдающегося албанского драматурга”.
      — Что это с ним?
      Аська отмахнулась.
      — Да погоди ты! Тут у нас такое… — Она засмеялась и еще теснее заплясала вокруг Вавилы, перебирая тонкими ногами. — Представляешь! Вчера ночью пошли любоваться мостами. Правда, мы опоздали, там уже все развели к херам, ну да ладно, все равно красиво, ночи белые, все так романтично, автобусы с турьем ездят, кругом все фотографируются со вспышками, смеются, пьют, музыка орет — ну прямо свадьба на весь город, только не пойму, чья. Ой, Морж, я тут такое вспомнила! Мне лет десять назад один мужик в “Сайгоне” такое предсказал — умрешь! Знаешь, что он мне предсказал? Что я выйду замуж! Знаешь, за кого? За рыжего человека по имени Вавила! Представляешь? Усраться! Все сбылось! В общем, шкандыбаем мы с Вавилычем, мостами полюбовались, пошли пиво пить в один ларек. Хороший ларек, его чучмеки какие-то держат, но очень культурные чучмеки, только не надо пиво из холодильника брать, когда предлагают, у них холодильник ядерный, пиво замерзает вовсе. Приняли, с собой взяли — идем уже домой, и тут в одном переулке — знаешь, если от ларьков ко мне идти дворами? — вот там, где трамвайные пути, едет… — Аська надула щеки, слегка присела, разведя коленки в сторону. — Вот такая навороченная тачка! И чуть меня не сбила! В натуре! Прет прямо по путям, скорость — как на хайвее. Во! Вильнул в последний момент, шоркнул крылом по водосточной трубе, что-то там себе поцарапал — остановился. Вылезает оттуда во такая горилла в красном пиджаке. Башка круглая, бритая, морда тупая, все как положено. Мат-перемат, орет на меня: “Сейчас у меня ляжешь, ты!.. Все!.. Да я тебя!..” — ну, что обычно. И на меня идет. А за трубой, об которую этот хмырь тачку поцарапал, у стены как раз Вавилыч отливал. Представляешь? Вавилыч его за уши взял и приложил к стене. Хмырь ослабел. Вавилыч его отодрал от стены и еще раз приложил. Хмырь совсем ослаб. Храпеть начал, как жеребец. Вавилыч подумал-подумал, положил его мордой об капот. Стеклоочиститель оторвал. Рядом положил. Я говорю: “Трофей возьми!” Вавилыч говорит: мол, голову за такую малость отрезать западло, к тому же мужик без памяти. Я говорю: ты че, голову резать? Негуманно! Скальпом обойдемся. Вавилыч и говорит: какой тут скальп, мужик вон бритый наголо, почище тебя. Это он мне, значит. Короче, снял Вавилыч с него пиджак, померил — подошло. Во! Ну и пошли.
      — А Дидису кто рыло начистил? — спросил Сигизмунд, ощущая смутное беспокойство при виде угрюмого раба. Он чувствовал, что похищением красного пиджака дело не ограничилось.
      — А-а! — обрадовалась Аська. — Ты думаешь, с чего все началось? Чего нас понесло пейзажами любоваться? Вавилычу отойти надо было. Ты думаешь, раз он вандал, так у него и нервов нет? Вандалы вообще народ нервный и нежный, это мне Виктория научно объяснила, она это в книжке одной вычитала. В научно-исторической. “Они, Анастасия, — это Вика говорит, — прямо как орхидея. Оранжерейные, тепло любят и комфорт. Им это для разложения необходимо”.
      — Для какого разложения? — ошалел Сигизмунд.
      — Для такого. Ты Викторию спроси, она тебе все расскажет. Она у нас теоретик вандализма, это я — практик… Вот, значит, что было-то. Дидис — у-у-у! — Аська погрозила безучастно покачивающемуся на корточках рабу кулаком. — Вчера вечером Вавилыч — чин-чинарем — вечером начинает требовать у него отчетности. Мол, сколько произвел, сколько продал, какова прибавочная стоимость, все по марксизму-ленинизму, короче — гони бабки! А этот мудила грешный самоопределения захотел. Успел где-то глупостей набраться. Врет, правда, что сам дошел. Представляешь? Здесь, мол, рабов нет, здесь, мол, каждый сам за себя. И нет у тебя, Вавила, никаких способов меня, раба Дидиса, эксплуатации подвергнуть. А ведь и правда — нет, а, Морж?
      — Нет, — сказал Сигизмунд. — Представляешь, придет Вавила в ментовку с заявлением: мол, бунтует раб, прошу оказать содействие в подавлении бунта…
      Аська захохотала.
      — Я Вавилычу объясняю, объясняю… Столько лет у нас с этим рабством боролись, Царя-Освободителя грохнули… Как об стену горох! В общем, подрались они, Морж. Вернее, Вавилыч Дидису ряху начистил. Мебель мне перевернули, ублюдки. Вавилыч поостыл немного, я ему говорю: пойдем пройдемся, отдохнем, а завтра к Моржу сходим, пусть Морж рассудит. Вавилыч свое: мол, буду я еще с рабом судиться, да я его, падлу, повешу своими руками — и весь разговор. Я говорю: с ума, говорю, сошел — живого человека за такую малость вешать! Да и то сказать, нет у нас рабов, говорю тебе, уже сто лет как отменили это безобразие. И правильно, говорю, отменили. В общем, пошли мы с Вавилычем гулять… Пиджак малиновый добыли… А ты что скажешь, Морж?
      Вавила поглядывал на аськины ноги с изумлением и восторгом — должно быть, никогда прежде такого дива не видывал, — а на Дидиса — с тяжелой злобой.
      Сигизмунд тоже поглядел на раба. Ишь ты, свободы захотел. Быстро же просек, подлец, что нет в бывшей Стране Советов такого механизма, чтобы его, Дидиса, в неволе удержать. Да, адаптивность потрясающая. Гибкость психологии на высоте.
      Будущий штатный психолог школы выживания тупо смотрел в одну точку и тянул сквозь зубы монотонную мелодию. На его битой роже застыло выражение непоколебимого упорства.
      В принципе Сигизмунд, конечно же, рабству не сочувствовал. Считал его гнусным общественным установлением. И все детство мечтал поехать куда-нибудь в Анголу бороться за права угнетенных.
      И вот — факт, так сказать, упрямая вещь: налицо раб, а он, Сигизмунд, сообразуясь с экономическими требованиями момента считает, что освобождать его нецелесообразно.
      Ибо…
      Тараканобойный промысел скис окончательно и бесповоротно. “Морене” настал закономерный карачун. Организация школы выживания уставом “Морены” не предусмотрена. Вывод: “Морену” закрыть, перепрофилироваться, открыть новую фирму с новым уставом. На все уйдет месяца два. Эти два месяца надо как-то прожить. Единственный реальный источник доходов сидит сейчас с битой мордой под деревом и ноет сквозь зубы. Как ни крути, а жить придется на рабские деньги. И освобождать сейчас Дидиса — значит, поставить крест на грядущем процветании.
      Как бы его все-таки удержать в рабстве? Так. Мысль Сигизмунда заработала в этом направлении и очень скоро набрела на единственно правильное решение. Есть социальный механизм, способный удержать Дидиса. И этот механизм будет запущен.
      — В общем так, Аська. Через два месяца Дидиса освобождаем. Выдаем ему паспорт наравне со всеми. Будет артачиться или, скажем, плохо работать, вздумает хамить или бунтовать — всё, пусть идет на все четыре стороны. Не будет ему ни паспорта, ни нашей любви и дружбы. Ну как?
      Вавила заворчал: мол, добывал он Дидиса себе в рабы трудно — кровь за него проливал; не на торжище, чай, прикупил, а в гуще кровавой сечи… Но в конце концов согласился с мудрым решением Сигизмунда. Дидис тоже, вроде, немного оттаял.
 

* * *

 
      Сигизмунд сидел у себя в комнате, возле компьютера. Рядом притулилась Лантхильда — Виктория добыла ей веретено, и Лантхильда увлеченно пряла из собачьей шерсти.
      На кухне уже третий час разговаривали вандалы — аттила, Вамба и Вавила. Аську аттила отослал — нечего, мол, женщине делать на совете воинов. Обиженная Аська утащила домой и Дидиса — эксплуатировать.
      Сигизмунд разложил на столе все уставы, по которым трудился последние десять лет. За стеной снова горестно взревел Вавила — переваривал весть. Лантхильда озабоченно поворачивала голову на голос, косилась на Сигизмунда и снова возвращалась к прядению.
      Четыре устава. Первый, еще допутчевый, отпечатан Натальей на пишущей машинке “Украина”. Буква “о” со щербинкой. Наталья печатала у себя на работе, неумело тыча одним пальцем в клавиатуру.
      Последний выведен на лазернике, красивые шрифты, оформлен титульный лист.
      Навалились воспоминания — такие отчетливые, что Сигизмунд вдруг испугался: не начал ли Анахрон очередное перемещение? Потянулся, взял Лантхильду за теплую руку. Нет, здесь он, в комнате. Перечитывает уставы.
      Впрочем, он помнил их почти наизусть.
      Позвонили в дверь. Сигизмунд поднял глаза на часы. Боец Федор прибыл минута в минуту.
      На кухне замолчали. Прислушивались. Потом снова начали гомонить.
      Упругой походкой, настороженно поводя глазами, Федор проник в комнату. Метнул мгновенный взгляд в сторону Лантхильды.
      — Дра-астис, — важно молвила Лантхильда.
      Не отвечая, Федор опустился на краешек стула. Сигизмунд плюхнулся напротив него на тахту. Помолчали. Сигизмунд откровенно забавлялся. Он почти ВИДЕЛ, какие мысли ровным строем маршируют за федоровским лбом. Подозрения. Насчет него, Сигизмунда. Подозрения, конечно, тотальные и самые страшные. Международный наркобизнес, зомбирование, промышленный шпионаж, поставки оружия, чеченские деньги. Как его, Сигизмунда, в это дело втянули — в принципе, неважно. Возможно, компромат. Возможно, через эту белобрысую норвежскую девку.
      Теперь — что делать ему, Федору. Надо как-то не засветиться. Не позволить себя скомпрометировать. Вырваться из ловушки.
      Из-за стены донесся душераздирающий вавилин стон и грозный рык аттилы. Что-то глухо ударило в стену — похоже, аськин хахаль бился головой.
      Федор ничем не выдал, что слышит. Только лицом закаменел.
      — Ну что, Федор, чаю хочешь? — неловко спросил Сигизмунд.
      — Спасибо, Сигизмунд Борисович, — отказался Федор. По всему было ясно, чего опасается Федор: как бы наркоты какой-нибудь ему в чай не подсыпали. Чтобы потом манипулировать.
      Дождавшись, чтобы подозрительность Федора достигла апогея, Сигизмунд сказал:
      — В общем так, Федор. Сядь удобней, расслабься. Приготовься молчать, слушать и, главное, всему верить, потому что сейчас я расскажу тебе всю правду.
      Федор приготовился умереть с честью.
 

* * *

 
      Впервые в жизни Сигизмунд видел Федора растерянным. Наконец выговорил:
      — А вы про это кому-нибудь еще… Сигизмунд Борисович… ведь как мошки сгибнем! Свои же спецслужбы уберут…
      — Еще двое знают, — сказал Сигизмунд, — но они в деле. Народ надежный. Там как в могиле.
      — Хорошо, если так… Нет, Сигизмунд Борисович, ну вот не верится! Машина времени… Не бывает же…
      — Вот и я еще зимой так думал. Но против фактов не попрешь. Нет, Федор, если бы я соврать хотел, я бы что-нибудь поумнее придумал.
      В душе Федора с новой силой вспыхнули подозрения.
      — А может, это и есть хитрость, — пробормотал он.
      — Ну что мне — перед иконой для тебя поклястся? — взорвался Сигизмунд.
      В дверь неожиданно всунулся опухший от слез Вавила.
      — Сигисмундс! Курит ест?
      Федор поглядел на него с тяжким недоверием. Вавила в ответ царапнул неприязненным взглядом водянистых голубых глаз.
      — Лови! — Сигизмунд бросил Вавиле пачку.
      Вавила скрылся. Федор проводил его глазами.
      — Это и есть тот… древний?
      — В общем, да. Идем, я тебя с ними познакомлю.
      Сильно сомневаясь в том, что это необходимо, Федор тем не менее храбро двинулся в самое логово.
      Вандальское совещание уже выдохлось. Монотонно гудела вытяжка. В углу, нахохлившись, сидел Вавила — нелепый в куцом малиновом пиджаке, несчастный и потный. Вамба был зеленоват — ему не следовало так много курить.
      Валамир восседал на самом видном месте, выпрямив спину и откинув голову. Длинные седые волосы он заплел в две косы, однако бисерным хайратничком не пренебрег — видать, нравилось. Помешивал ложечкой чай, хмурился.
      При виде папаши Валамира Федор задохнулся. Сигизмунд понимал, почему. Все остальное могло вызывать сомнения — но только не этот старик. В подлинности аттилы не усомнился бы и Фома неверующий.
      Взгляд старика остановился на Федоре. Сигизмунд, движимый каким-то наитием, прошипел Федору на ухо:
      — Поклонись.
      Федор неожиданно ловко поклонился. Сигизмунд запоздало сообразил: в церкви насобачился.
      Аттила одобрительно хмыкнул.
      Сигизмунд представил своего подчиненного:
      — Зата ист Тьюдар. Ист унзара манна. — И Федору: — А это, Федор, мой тесть, Валамир.
      — Что — так и называть “Валамир”? — смутился Федор. — Неудобно как-то, пожилой все-таки человек…
      — Привыкай. В Европе это принято — по имени.
      — Мы в России, — строго сказал Федор. — Мы не в Европе.
      — Ну, если тебе так хочется — то Валамир Гундамирович.
      Краем глаза Сигизмунд заметил, что Вавила, осушив слезы, с неподдельным интересом разглядывает армейские пятнистые штаны Федора, и понял: школе выживания — быть.
 

* * *

 
      Когда Федор уходил, глаза у него были совершенно шалые. Сигизмунд не ожидал, что боец оправится так быстро. Однако Федор явился к Сигизмунду уже на следующий день, имея в руках тощую голубую папочку, куда были подшиты два листочка, исписанные ровным округлым федоровским почерком. Листочки содержали предложения Федора по организации структуры будущей фирмы.
      Текст нес на себе отпечаток того же мельтешения мыслей, которое одолевало Сигизмунда два дня назад, когда его впервые постигло сатори.
      Федор скромненько выложил папочку перед Сигизмундом, сел, сложив руки, проговорил:
      — Это, конечно, так — наброски, предложения, так сказать, Сигизмунд Борисович… — И пока Сигизмунд просматривал листки, с жаром продолжал: — Я ведь, Сигизмунд Борисович, не слепой. Я ведь все видел. Я вообще многое замечаю, только говорю не всегда. Как девица эта у вас в доме появилась — всё! Будто сглазил вас кто. Сразу и интерес к делам утратили, и бодрость. Другое вас занимало, а что — ну, не хотели говорить, я не спрашивал. Что, думаю, в душу человеку лезть? А все же обидно было смотреть, как все у нас разваливается. Ну, что греха таить, я, конечно, налево работать начал, уже заказики свои появились — тоже ведь не впустую время прошло, туда-сюда, связи завязались, знакомства… Но это так. Думал, пройдет у вас это…
      — Блажь, да? — хмыкнул Сигизмунд.
      — Ну… — не позволил смутить себя Федор. — Дальше — хуже. Совсем закис бизнес. Ага, думаю, так, Федор, думай, думай, крутись. Конечно, не хотелось от вас совсем вот так уходить… Но чтоб машина времени! Да ладно, дело прошлое, главное — идеи у вас свежие, новые, оригинальные! Тут можно такую реорганизацию развернуть! Тут край непочатый…
      — Федор, — прервал исповедь бойца Сигизмунд, — ответь мне на один вопрос: каким рисуется тебе облик грядущего клиента нашей школы выживания?
      Бойцу Федору рисовался образ такого же бойца, только значительно менее подготовленного к трудной и опасной жизни, полной танковых, штыковых и прочих атак, засад, мин, ловушек, захвата заложников, горных обвалов, рухнувших зданий, сброшенных с насыпи вагонов. Но этот неподготовленный боец страстно жаждал стать подготовленным. И готов был платить за обучение немыслимые суммы денег.
      Сигизмунд высказал сомнения в реальности этого образа. По мнению Сигизмунда, основной контингент будущих учеников школы составят жены “новых русских” и повсюду ищущие тайного знания эзотеры.
      — А это, Федор, публика воинственная на словах и исключительно трусливая и себялюбивая на деле. Больше всего они боятся двух вещей: что их заставят трудиться и что будет попорчена их нежная холеная шкурка. Так что процесс обучения надлежит строить с учетом этих двух принципов. То есть, побольше страшных словес и поменьше труда и опасностей.
      — Вы это серьезно, Сигизмунд Борисович?
      — Федор. Обучи жену “нового русского” боевой раскраске “дикая кошка”, и она тебя озолотит. И мужа притащит. А еще вернее — подругу. Такую же набитую дуру, но это уже нас не касается. Только не вздумай обучать ее рыть окопы полного профиля. Она попортит маникюр.
      Федор заметно скис.
      — И что, не будет, по-вашему, никого, кто хотел бы учиться на самом деле?
      — Почему? Организуем продвинутую группу. Добавим факультатив по историческому фехтованию, изучению древних обрядов…
      Федор напрягся.
      — Лучше бы, Сигизмунд Борисович, нам язычество не проповедовать.
      — Брось ты, Федор. Кто его проповедует? Наши эзотеры гармонично сочетают все со всем, так что еще один факультатив в их мозгах ничего не сдвинет. А кто на самом деле православный — тому никакой факультатив не помеха.
      — И все-таки не брать бы греха на душу, — пробубнил Федор. — Кстати, Сигизмунд Борисович, документов-то у ваших вандалов, как я понял, нет?
      — А это еще одна тема, на которую я хотел бы с тобой поговорить.
      — Понял, — сказал Федор.
      — Узнай, сколько это будет стоить.
      — Хорошо. Сразу же сообщу. — Однако уходить не спешил. Видно было, что православная душа Федора взволнована новыми мыслями. — А эти, вандалы-то, они, Сигизмунд Борисович, что — язычники?
      — Вроде бы, да. Я их, честно говоря, особо не спрашивал.
      — Настоящие? С жертвоприношениями, с идолами?
      — Идолов видел, — сказал Сигизмунд. — Точно! Они его сгущенкой мазали.
      Федор глубоко задумался.
 

* * *

 
      “I. ВЫЖИВАНИЕ В УРБАНИСТИЧЕСКОЙ СРЕДЕ. Курс расчитан на полгода; лекции два академических часа в неделю; практические занятия — четыре академических часа в неделю.
      Основная идеология курса: любой предмет, принадлежащий к урбанистической среде, может быть обращен в орудие выживания или самообороны.
      Тема 1. МУСОРНЫЙ БАК.
      а) ПИЩА. Мусорный бак содержит значительно больше продуктов, пригодных к употреблению в пищу, нежели это принято считать. Приблизительно 40 процентов находящейся в мусорном баке пищи пригодно к употреблению.
      Основные принципы употребления в пищу найденных в баке отходов. Найденные в баке отходы надлежит тщательно промыть и подвергнуть длительной термической обработке…”
      Сигизмунд оторвался от листка и посмотрел на Федора с нескрываемым восхищением. Боец, воодушевленный перспективами, сочинил этот план-конспект за один вечер.
 

* * *

 
      Вообще идея реорганизации фирмы нашла у всей тусовки — начиная с аттилы Валамира и заканчивая рабом Дидисом — всемерную поддержку и одобрение. Единственный человек, который не был посвящен в тайну Анахрона, — Светочка. Впрочем, Светочка и к тусовке не имела никакого отношения. Ей предстояло стать бухгалтером реорганизованной фирмы. Этим ее роль пока и ограничивалась.
      Аська настырно предлагала включить в устав новой фирмы культурную деятельность.
      — В фестивалях будем участвовать — с историческим-то фехтованием, да с песнями-плясками, — соблазняла она Сигизмунда.
      — А петь-плясать-то кто будет?
      — Да Дидис! Он петь горазд. Да и Вавила поплясать не промах. В “Бомбоубежище” на него молятся.
      — Вот насчет пения, — вмешался Федор. — Я бы не стал рисковать.
      — А что тут рисковать? — возмутилась Аська. — Пусть Дидис споет.
      — Так язык-то у него какой? Фракийский, вы говорили? Вдруг кто-нибудь узнает? Образованных людей много, куда больше, чем мы думаем…