— Мне, это самое, Наташенька тут говорила, колечко у вас, это, значит, сохранилось, самое, для свадьбы… Вы, Сигизмунд… по батюшке как?
      — Борисович.
      — Вы, это самое, Сигизмунд Борисович, не подумайте… — Дядя Женя немного поразмыслил, двигая бородой и хмурясь. — Я верну. У меня кольца-то есть, но каменные все, нефрит там, лазурит. А Наташенька не хочет. Хочет золотое. У-у! — Он погрозил Наташеньке толстым пальцем и засмеялся. — А вы, конечно, по гороскопу Скорпион?
      — Я Рыба, — ответил Сигизмунд, гордый познаниями в астрологии. Светка в конторе каждую неделю громко зачитывала прогнозы из рекламных газеток.
      — Водная, самое, все равно стихия! — возликовал дядя Женя. — Есть в вас… водное! Нептун выраженный! И залысины характерные…
      — Сейчас я принесу колечко, пока мы не забыли, — сказал Сигизмунд.
      Пока рылся в ящике стола, отыскивал кольцо, слышал приглушенное рокотание дяди Жени и скрипучий голос Натальи: пилит она его, что ли?
      Колечко оказалось дяде Жене безнадежно мало. Лезло только на мизинец и то не до конца. Дядя Женя, подставив Наталье мясистую длань, с виноватой полуулыбкой наблюдал за кобелем. Наталья тем временем тужилась нацепить кольцо на его отставленный мизинец. Все было тщетно. Наталья — Сигизмунд это видел — расстроилась. Дядя Женя необъятно зевнул.
      — Не лезет, — сказала Наталья с досадой. — Что же делать?
      — А растянуть нельзя? — озаботился Сигизмунд.
      Дядя Женя беспечно вытащил из кармана авторучку и стал ею щелкать перед носом у кобеля. Кобель, помахивая пушистым хвостом, лизал его руку.
      Потом дядя Женя внезапно заметил суету с кольцом и посоветовал:
      — А вы другое возьмите. Побольше.
      Наталья сделала вид, что не расслышала.
      — А вы правда в Воркуте родились? — спросил Сигизмунд ни с того ни с сего.
      — Как это — в Воркуте? — ужаснулся дядя Женя. — В Питере, самое, здесь и живу.
      — А Наталья что-то говорила, будто вы из Воркутлага.
      Евгений построжал челом. Отвечал сурово:
      — Мой первый наставник, от которого и посвящение, самое, получил, — тот жил в Воркуте. Там шаманы, самое, такая магия!.. — Дядя Женя покрутил головой, не в силах выразить словами, какая именно магия. — Так вот… снизу вверх… от нижней чакры — и вверх, вверх!.. Связь, самое, с космосом — такая!.. Там природа, самое, все природное, люди, самое, природные, и камни — аж в чакрах хлюпает…
      Оборвав речь, дядя Женя погрузился в раздумья.
      Сигизмунд посмотрел на Наталью. Наталья вспыхнула.
      — Евгений пишет книгу! Он обобщает опыт! У него уникальные разработки! У него даже иностранные ученики есть! Евгений, оставь собаку в покое, объясни ему сам. Ты же не к собаке в гости пришел.
      Дядя Женя с сожалением перестал дразнить кобеля. Начал нехотя и отчасти бессвязно объяснять, что изучает феномен женской сексуальности и что у него самого страх кастрации. Что раньше у него были проблемы, но потом, самое, психоанализ выявил страх кастрации и это сняло первоначальные проблемы…
      Сигизмунд был потрясен. И даже не попытался это скрыть.
      — Евгений читает лекции, — пояснила Наталья холодно. Еще не хватало, чтобы экс-супруг залился хохотом. — Он ездит с лекциями по всей стране.
      Из дальнейших объяснений Сигизмунд уяснил, что Евгений учился у Жихарева и от него же получил первое посвящение; что Евгений учился затем у разных гуру и от всех получал разные посвящения; что Евгений также учит многих учеников, но посвящений им не дает; что Евгений много ездит по стране, где учит и учится, а также пишет книгу. Кроме того… Евгений побывал в раю.
      Последнее сообщение настолько потрясло Сигизмунда, что он начал вдаваться в подробности.
      — Как — в раю?
      — А, самое, вот в раю, это самое, приезжал… Этот, как его, лама приезжал из Бурятии, такой в оранжевой, как называется… Наташенька, как называется?
      — Лама, — сказала Наталья.
      — Вот, самое, лама приезжал из Бурятии. Практики проводил в дацане, медитации, самое… двадцать долларов… И в раю Будды Амитабхи, самое, это такой Будда, его наемные убийцы чтут, самое, ниндзя…
      — То есть, — подытожил Сигизмунд, за годы кооперативной и иной деятельности наученный вылавливать рациональное зерно в мутных речах клиентов, — отстегивай двадцать баксов ламе — и десять минут райской жизни обеспечены?
      — Ну, самое, не так прямолинейно. Не так просто, самое… Духовные практики, они… Но в раю — там… это самое…
      — А что вы там видели, в раю? — наивно полюбопытствовал Сигизмунд.
      Дядя Женя призадумался. Потом громко захохотал, качнулся на стуле, уставясь бородой в люстру.
      — О-о!.. Самое… Непередаваемо это… Я вот в книжке все пытаюсь передать… — Он крутанул головой. — Слова, самое, — пустое… — И дядя Женя вновь принялся пугать собаку.
      Понаблюдав за ним некоторое время, Сигизмунд решил сказать что-нибудь хорошее.
      — Честно говоря, я рад за вас с Натальей.
      Дядя Женя оторвался от собаки, облапил Наталью за плечи.
      — О, она у меня такая умница! Она, самое, готовит… самое… балует меня… борщи… и вот это, самое… Наташенька, что ты позавчера… помнишь? Такое… И все понимает так, самое… — Он шутливо погрозил Наталье пальцем. — Книгу помогает… Все помогает… Обобщать, самое, и-и… и-и… и наработки… Я, самое, с тем, чтобы выразить… трудно выразить, самое, наработок много, а выразить — э-э…
      — Ну хорошо, — сдался Сигизмунд. — И как лекции, хорошо кормят?
      Дядя Женя закручинился. Начал пространно и невнятно жаловаться на непонимание. Здесь, в Питере, в Москве — плохо. Раньше в Москве было хорошо, а теперь и в Москве плохо сделалось. В провинцию, самое, приходится ездить. Там еще ничего. Набирается группа.
      С этими словами дядя Женя налил себе третью чашку чая и высыпал туда остатки сахара, перевернув сахарницу. Наталья привычно потянулась размешивать.
      Дядя Женя допил чашку до середины в полном молчании и вдруг шумно обеспокоился. Желал знать, сколько времени. По телевизору должна пройти одна передача. Дяде Жене необходимо ее посмотреть и законспектировать. Там мысли. Там могут быть и обобщения.
      Оказалось, что времени в обрез. Дядя Женя разволновался, заспешил. Наталья попыталась припахать Сигизмунда — чтобы отвез мыслителя на машине, но Сигизмунд отбрехался разобранным карбюратором.
      — У тебя всегда разобранный карбюратор, — сказала Наталья. — Как баб ночами возить — так он у тебя собранный, а как мою просьбу уважить…
      Дядя Женя добродушно пророкотал:
      — Сейчас, самое, пробки такие… Не успеем. Я сейчас, знаете, на метро — так быстрее…
      Влекомый Натальей, рокочущий на ходу дядя Женя скрылся за дверью.
      Жених Натальи произвел на Сигизмунда сильнейшее впечатление. Где она только откопала этого большого ребенка? Дядя Женя был безнадежно блаженный. Страх кастрации у него. Книгу он пишет о проблемах. Обобщает. Женскую сексуальность изучает.
      Кстати, что это за передача такая мудреная, с мыслями и обобщениями?
      Подталкиваемый любопытством, Сигизмунд нашел телепрограмму. Так. Явно не сериал “Страсти Хуаны-Марии”. Явно не “Час огородника”. Что еще на это время приходится? “Последние известия”… Х.ф. “Пожиратель тарантулов-2”, но он начинается за час до означенного времени…
      Единственная передача, которая совпадала с вожделенной минута в минуту, была “Волшебный мир Диснея”.
      Сигизмунд опустил газету. Обручальное кольцо, не налезшее дяде Жене даже на мизинец, так и осталось лежать на столе.
 

* * *

 
      Сигизмунд проснулся в поганом настроении и почти сразу понял — почему. У него был день рождения. Сегодня полагалось улыбаться и принимать бессмысленные тягостные поздравления. “Ну, как ты там? Как твое ничего? Ну, желаем счастья, здоровья… Как здоровье?”
      Однако первый звонок оказался вовсе не поздравительным. Звонил Мурр, пытался занять денег. С деньгами у Сигизмунда было хренововато. Чуть менее хреновато, чем у Мурра.
      — Нет у меня сейчас, Мурр, — сказал Сигизмунд, чувствуя себя последним мудаком. — Вообще почти ничего.
      — Прости, что потревожил, — мягко отозвался Мурр. Голос его звучал скорбно. — У меня тут был день рождения, потратился… Не рассчитал.
      — А у меня сегодня день рождения, — оправдался Сигизмунд.
      — Сочувствую, — произнес Мурр. Сигизмунду сразу стало еще хреновее.
      — Благодарю.
      — Да не за что.
      Они расстались.
      Так. Теперь кофе — и на работу. Светка вчера не вышла. Сигизмунд даже звонить ей не стал. Захочет — сообразит. Если не проявится через неделю — уволит. Собственно, он уже сейчас начал подыскивать бухгалтера.
      Сигизмунд ушел в “Морену” довольно рано. Аська с Викой еще спали, он не стал их будить. Сегодня нарочно оставил машину в гараже — знал, что предстоит пить.
      На работе, как ни странно, настроение немного поднялось. Прибыл боец Федор. Безмолвно и деловито извлек бутылку водки и нехитрую закуску. Федор принадлежит к правильному психотипу. Наверняка ходит в баню по субботам и пьет пиво, завернутый в простыню. И вместе с шурином ездит в Пупышево рыбу ловить.
      — Ну, Сигизмунд Борисович, — молвил Федор, ловко открывая водку, — будьте здоровы! Сколько вам годков-то стукнуло?
      — Тридцать семь.
      — В самом, значит, соку, — неискренне сказал Федор. — Пушкинский возраст, Болдинская осень…
      — Давай лучше выпьем, — угрюмо сказал Сигизмунд. — Что попусту языком молоть.
      Заботливо дождавшись, чтобы Сигизмунд выпил вторую и как следует прожевал закусь, Федор сообщил:
      — К Сереге, к светкиному мужу заезжал. Узнать, как дела.
      — Какие еще дела?
      — Ну вы, шеф, даете! У вас подчиненные помирают, можно сказать, а вы и не в курсе!
      — Как помирают?
      — Ну, не совсем помирают. В больнице Светка. С кровотечением.
      — А это у нее… кровотечение… это она сама… по доброй воле? — спросил Сигизмунд, пытаясь обойти слово “аборт” и заранее мучаясь совестью.
      — Серега говорит — второй раз за три года выкидывает. Не везет ей. Что-то у ней наперекосяк пошло.
      Сигизмунд ощутил облегчение. Но тотчас же муки совести стали глодать его с новой силой. Чему, зверь, обрадовался? Эксплуататор. Совсем Аспиду уподобился. Это все Анахрон, небось, пагубно влияет. Начинаешь видеть в людях винтики. И болтики.
      Сигизмунд налил себе третью и, не дожидаясь Федора, проглотил. Федор следил за ним сочувственно, с пониманием.
      Поставив стопку на стол, Сигизмунд неожиданно сказал:
      — А что, Федор, скисает наш тараканий бизнес.
      — Надо бы Светке денег подкинуть, — задушевно молвил Федор. — А бизнес — он да, похоже, того… Вы и сами уж, я погляжу, руки опускаете… Расширяться нам надо, Сигизмунд Борисович, вот что я скажу. Может, объединиться с кем? Или профиль поменять? Скажем, солярий открыть. Пусть бы бабы лежали да загорали…
      — Подкинуть-то Светке надо, — согласился Сигизмунд. — Я на Людмилу Сергеевну, пожалуй, оформлю… Какой солярий? По характеристикам помещения не можем… КУГИ задробит. Да и в уставе у нас медицинские услуги не забиты.
      Федор поразмыслил немного. Аккуратно разлил еще водки. Употребил. Проговорил задумчиво:
      — Я так думаю, Сигизмунд Борисович, в этой стране оттого бардак такой, что от корней оторвались. На чем прежде Россия стояла? На православии — это раз! На монархии — два! И на народности — это основное!
      — К чему ты все это? — изумился Сигизмунд. — Ты что, Федор, предлагаешь мне Господа Бога в компаньоны брать? Или этого, царя, наследника-то, которого по телевизору показывают? “Романов, Морж и компания”?
      Федор слегка обиделся.
      — Я о почве говорю, Сигизмунд Борисович. При чем тут царь… От почвы отрываться — гибель. Вот шурин у меня… — Тут Федор слегка оживился, заблестел глазами. — Шурин-то на краю говенного болота сидит, в Ботове, — помните, я рассказывал? Со свинофермы в это болото говно свиное десятилетиями сливают…
      Сигизмунд смутно припомнил: рассказывал что-то Федор об идиотских похождениях шурина в свиной жиже.
      — Ну так и что? Какое отношение имеет свиное болото и твой шурин к самодержавию, православию и народности?
      — К почве. К корням. Нам расширяться надо, правильно вы говорите. Так?
      — Ну, — согласился Сигизмунд.
      — Ну так смотрите сами. Вы сейчас в контакте с этими рыболовами. С прибалтами. Которые девку у вас забыли. А этот навоз — золотое дно. У меня шурину журнальчик подарили иностранный, худо-бедно статейку там одну перевели. В статейке-то как раз про подобные случаи и пишется. Почему навоз так смердит? Потому что реакция идет. Окисление. Эту реакцию надо вовремя погасить. Тогда вони не будет, а микроэлементы полезные все останутся. Свиное говно — оно же со страшной силой втягивает в себя из почвы полезные ионы. Точно говорю, лесок там возле этого свиного болота — хилый! Ничего там не водится! У шурина корешок один есть, физик-ядерщик, он знает, как уран обогащать. Со свиным говном тем более справится. В общем, Сигизмунд Борисович, ежели прибалтам концентрат с ионами толкать, а взамен они бы нам треску всякую поставляли. Озолотимся! Дерьмо-то халявное. Ей-Богу, жалко смотреть, как пропадает по раздолбайству нашему российскому!
      — Федор, — спросил Сигизмунд, — а тебе вера православная красть не воспрещает?
      Федор не на шутку обиделся.
      — Что значит — красть? Я же не цветные металлы предлагаю толкать! Там, в области, нам еще спасибо народ скажет! Власти-то сейчас как собаки на сене. Им только откройся про говно — хрена что дадут разрабатывать. И сами ничего не сделают, и нам весь бизнес на корню погубят. Шурин так предлагает. Мы там якобы ставим дачку. Кредит какой-нибудь возьмите, слепим дом, водопровод. Местным байку толкнем, будто артезианский колодец бурим. Шлангами столичными прикинемся. Пока там сообразят… А качать будем не воду, а говно из болота. Что, кому-нибудь в голову придет, что мы говно качаем?
      — Для начала, там все насторожатся, когда мы на краю этого вонючего болота дачку ставить начнем, — заметил Сигизмунд.
      — Шурин мой, между прочим, с корешком его ядерщиком, они тоже не лыком шиты. Обкумекали это дело, пока в лесу были. Они там на охоте были. Можно так выставить, будто лоха навороченого кидаем.
      — В роли лоха, конечно, я, — сказал Сигизмунд полуутвердительно.
      Федор отвечал уклончиво:
      — В общем, ботовские хотят с этого шестьдесят процентов. Соглашайтесь. Правда, золотое дно! Опять-таки, не левых людей в долю берем, шурина — он все же свой.
      — Я подумаю, — сказал Сигизмунд.
      Они допили водку и разошлись.
 

* * *

 
      Сестрицы поздравили Сигизмунда по-своему. Под громкое, воодушевленное и фальшивое пение Аськи: “хэппи бёздей ту ю!” Сигизмунду были преподнесены подарки. От Аськи — циклопический разводной газовый ключ в пятнах ржавчины. Каждое пятно служило серединой для множества розовых цветочков, намалеванных масляной краской.
      — Вот, Морж, — гордо сказал Аська. И поковыряла ножкой паркет. — Через весь город перла, тяжеленный такой… Умудохалась вся.
      Сигизмунд лязгнул ключом.
      — Это тебе, Морж, машину чинить, потому как ты у нас автовладелец известный, — пояснила Аська. Она явно ждала бурного восторга.
      — Да он сам размером с половину моей машины, — сказал Сигизмунд.
      Аська немедленно обиделась.
      — Тебе что, не нравится? Тебе не нужен? Давай заберу. Подарю, кому нужен. Вот ты какой, Морж, говнюк. О тебе думают, заботятся…
      — Что ты, Аська. Такая вещь в хозяйстве всегда нужна.
      Аська тут же воспряла духом.
      — Вот я и говорю, полезный предмет, а Виктория что-то бухтела. Говорит, фигней маешься… Про “мерседесы” с “фордами” заливала…
      Сигизмунд положил ключ на обеденный стол. Предмет своей несообразностью вызывал ужас. Мелькнула в голове идиотская картина: Сигизмунд передаривает этот ключ Наталье на Восьмое Марта. Жуть-то какая.
      Дождавшись, пока тема ключа иссякнет, Вика скромненько преподнесла имениннику титанических размеров белую кружку в форме женского торса. Спереди кружак грозно топорщился двумя парами острых грудей. Положительно, обе сестрицы страдали гигантоманией.
      — Ой, — растроганно сказал Сигизмунд, на этот раз куда более искренне, — спасибо. А как из этого пить?
      — А ты на видное место поставь, Морж, и любуйся, — посоветовала Аська. — И нас не забывай. Потому как скоро мы тебя покинем.
      — Куда это вы собрались? — не очень поверив, спросил Сигизмунд.
      — Я — к себе домой. А Виктория — в Рейкьявик. Вон, и билет сегодня взяла…
      — Какой билет? На какое?
      — Через три дня улетаю, — пояснила Вика. И в сторону поглядела. Как не родная.
      — Погоди, Аська, погоди… — совсем растерялся Сигизмунд. — Ну ладно, Вика — в Рейкьявик, в университет… У нее работа, диссертация… А ты-то куда? Кто тебя гонит?
      — Домой же, говорят тебе, Морж. К неоплаченным квитанциям и прочим бытовым трудностям. — И видя, что Сигизмунд неподдельно огорчен, добавила: — Ну Моржик, ну не убивайся ты так. Сам подумай. Виктория свалит в Буржуинство, а я что у тебя делать стану? Жить-поживать в суровых условиях моногамности? Ты еще семь слоников заведи… Да ну, не куксись! В одном же городе остаемся, телефон есть, ноги не выдернуты… пока… В гости ходить будем друг к другу, созваниваться, перестукиваться… А-а! — притворно заплакала Аська.
      — Это ты перед своим режем так кобенься, — сердито сказал Сигизмунд. — Видишь же, что человеку херово. Могла бы и остаться.
      — Морж! Во всем нужно соблюдать меру! Даже в греховодстве! — назидательно изрекла Аська. И потянулась. — Чем тут с опрокинутыми рожами сидеть, пошли лучше на Марсово поле.
      — А хрена мы там забыли? — спросила Вика.
      — Ну, вы и серые! Ну, дерёва! Как валенки. Комета прилетела. Аккурат над Марсовым полем видна. С хвостом и прочими делами. “Налетающая, как Ревность, волосатая звезда древних!” Пошли, как раз вечер ясный. Давай, давай, Морж, пошли, не кисни. Будь мужчиной. День рождения все-таки. Соберись! Хэппи бёздей ту ю! Ну давай, подпевай!
      Комета разочаровала. Глобально разочаровала. В начале года газеты сулили хвостатое чудовище на полнебосклона, но потом смущенно поведали, что погорячились ученые-то. И что не Рюрик последним эту комету видел, а Иисус Христос. Это обстоятельство особенно занимало воображение Аськи.
      — Представляете — Иисус Христос ее видел! Это же и есть звезда волхвов! Правильно говорят, скоро конец света.
      Отыскать комету на небе оказалось делом непростым. Наконец обратившись лицом к Троицкому мосту, обнаружили над Петропавловской крепостью яркую белую точку, возле которой было как будто начиркано светящимся карандашом. Осознав, что это и есть комета, дружно завопили. И не хотелось верить, что этот вечер — почти последний, что через три дня вся эта странная жизнь кончится — и притом самым прозаическим образом.
      В конце концов, а чего вы ожидали, Стрыйковский? Что в обмен на фальшивый золотой вам дадут кучу настоящего серебра? Поиграли в хипповскую коммуну — и будет. И хватит делать вид, будто такое житье вам привычно. Довольно выдумывать свое прошлое. Не-бывшее прошлое, к которому вы сейчас запоздало возводите свое настоящее.
      — Господи, как мне будет всего этого недоставать! — сказала вдруг Вика.
      И обхватила обоих руками.
      — Пролетарии всех каст, соединяйтесь, ура-а! — визгливо закричала Аська. — Блин, Виктория, немедленно заткнись, не то я разревусь! Пошли лучше вокруг Вечного Огня прыгать.
      Эта инициатива не встретила поддержки. Сигизмунд вдруг вспомнил, что именно здесь его принимали в пионеры. Аська бросила его с Викторией и убежала прыгать к Огню в одиночку.
      От Вечного Огня доносились бессвязные выкрики:
      — Я, фамилия-имя, вступая в ряды Всесоюзной… греховодной организации… Ой, Ладо-Дид-Ладо!.. Перед лицом бессмертного Будды… Сансара-Сансара!.. Торжественно и непреклонно обещаю, блин!.. следовать за путеводной звездой… Так вперед, за цыганской звездой кочевой!..
      — Что-то Анастасия распереживалась, — вполголоса сказала Сигизмунду Вика.
      — А ты? — спросил Сигизмунд.
      Вика пожала плечами и отвернулась.
 

* * *

 
      Возвращались домой около часа ночи — раскисшие от собственной сентиментальности. Остановились у арки.
      — Ну, бывай, Морж. Расти большой. Не забывай водить на водопой семь слоников.
      — А вы куда? — растерянно спросил Сигизмунд. — Заночевали бы. Довезти я вас не смогу — выпил, на тачку денег нет… Вы что, пешком решили?
      — Да нет, — пояснила Аська, — мы здесь, по соседству.
      — Что — в гости, что ли, собрались?
      — Ну…
      — Куда вас в гости в такое время-то несет? Приличные люди спят уже.
      — Обыватель ты, Морж. Мещанин. Кто тебе сказал, что мы к приличным людям идем? Да мы сами неприличные. А там хипье живет позлей тебя. Да ты их видел, они к Вике приходили, на научные темы разговаривали…
      — Не помню я, — сказал Сигизмунд недовольно. — Не помню я никого.
      — Ну и не помни. Иди лучше спать. Мы тебя любим, Морж. Ну-ка, Виктория, раз, два…
      И сестрицы дружно чмокнули его в обе щеки, запачкав помадой.
 

* * *

 
      Вот и закончился день рождения. Тридцать семь. Назойливо вертелся в глазах заголовок газетного интервью с известным актером: “…В КОНЦЕ ЖИЗНИ МЫ ВСЕГДА ОКАЗЫВАЕМСЯ У РАЗБИТОГО КОРЫТА”. Осень, блин, Болдинская… А Наталья сегодня не позвонила. То ли забыла, то ли не дозвонилась. Почему-то стало даже обидно. Чуть-чуть.
      Сигизмунд закурил. Кобель, преданно лежавший под столом, переместил морду на хозяйский тапок. Вздохнул. Сочувствует, скотинка. Не такой уж это плохой кобель. Сигизмунд наклонился и погладил собаку.
      Да, кончился праздник. Быстро, оказывается, привык к приключениям. Лантхильда с ее тайной, Аспид и жутковатые откровения Федора Никифоровича, невозможные и радостные отношения с сестрицами… И вот все оборвалось и, похоже, навсегда.
      Впереди провиделось будущее, серое и безотрадное, как старый, брошенный на стройке ватник. “Морена” неудержимо разорялась. Надвигалось одиночество, все более властно поднимало голову безденежье. Сигизмунд чувствовал себя опустошенным. И заполнить эту пустоту было нечем.
      Ярополк? Но когда он вырастет и станет мужчиной, Сигизмунд будет уже стариком.
      Да, праздник ушел. Расточился. Отныне Сигизмунд остается один на один с кобелем и “хозяйством” — бессмысленным, зловещим.
      Хотелось повеситься от тоски.
      Кобель неожиданно встал и, горбясь, безмолвно отошел подальше. Заполз под табуретку. Улегся, положив морду на лапы и поглядывая жалобными глазами.
      Ну вот, кобель — и тот захандрил. Хотя вообще-то пес особой душевной чуткостью не отличался и на настроения хозяина обычно не реагировал.
      В доме стояла звенящая тишина. Лишь где-то за окном, вдалеке, завывала сигнализация на чьей-то машине.
      Неожиданно совсем рядом что-то обрушилось. Показалось — за стеной.
      Сигизмунд вздрогнул. Кобель пулей вылетел из-под табуретки и зашелся яростным лаем.
      Следом за собакой Сигизмунд вышел в коридор. Пес надрывался под закрытой дверью “светелки”. Но и без этого Сигизмунду было ясно, что что-то в квартире изменилось.
      Он больше не был один. Там, за дверью, кто-то ждал.
      Леденящий страх сковал Сигизмунда. Ранящими стеклянными осколками падали мысли — одна ужаснее другой. НЕЖИТЬ! Правильно мать говорила! Глаза белые… Ушла под землю, вернулась, когда позвали… Ну конечно, “светелка”! Там лунница с нее осталась.
      Кобель вдруг лег на брюхо и замолчал. За дверью царила мертвая тишина.
      Потом — быстрые, легкие шаги. И снова тишина.
      Сигизмунд нащупал тяжеленный газовый ключ. Закусил губу, чтобы не завопить от страха. Прислушался.
      Тишина.
      Потом — протяжный звон, будто струна запела. И вслед за этим кто-то стал осторожно скрестись в дверь.
      Сигизмунд понял, что еще немного — и он просто умрет.
      Набравшись сил, позвал еле слышно:
      — Лантхильд?
      Молчание было ему ответом.
      Сигизмунд неожиданно заорал дурным голосом и рванул дверь на себя.
      И еле успел отшатнуться!
      Сознание зафиксировало ужасное, залитое кровью лицо огромного мужика, волосатого, как йети. Над головой Сигизмунда взметнулось что-то сверкающее.
      Спасибо тренажерной молодости — откуда что взялось? — Сигизмунд успел блокировать падающую с потолка молнию разводным газовым ключом. Нестерпимое пение металла и сноп искр, брызнувших прямо в лицо, заставили Сигизмунда зажмуриться. Но только на миг.
      С ужасным ревом откуда-то из темного угла поднялся исполинский зверь. Испуская низкое горловое рычание, он обрушился на йети, впился когтями ему в шею и щеки и вместе с ним опрокинулся на спину. Молния выпала из руки йети, описала в воздухе сверкающую дугу, вонзилась в паркет и низко загудела, как шмель.
      Сигизмунд стоял, тяжело дыша и держа ключ в обеих руках.
      Оба чудовища боролись на полу. Их огромные ноги, дергаясь в воздухе, то и дело с силой били по шкафу. Шкаф трещал и грозил повалиться.
      Наконец зверь оседлал поверженного йети и, поставив локти возле ушей упавшего, пригвоздил его к полу. Йети бился и орал:
      — Хири ут! Хири ут!!!.. Ик'м ин замма вальхаллам! Ик'м ин химинам! Хири ут!
      — Ни-ии, нии!.. — твердил зверь.
      Сигизмунд медленно опустил разводной ключ, коснувшись им пола.
      И тут он увидел наконец, ЧТО именно, покачиваясь, застряло между паркетин.
      Это был длинный тяжелый меч. Не двуручник, но достаточно длинный.
      Чудовища, лежа друг на друге, хрипло переводили дыхание.
      — Ик'м ин замма вальхаллам, — потерянно повторял йети, мотая лохматой башкой.
      — Нии, ни-ии, — уговаривал зверь. — Афлет имма
      Сигизмунд выронил ключ.
      Оба чудища обернулись на звук, закопошились на полу и встали на ноги.
      Оказались огромного роста, широченные в плечах. Сигизмунд — и сам не маленький — рядом с ними вдруг почувствовал себя недомерком. Может быть, даже и не в росте дело. От пришельцев веяло дикой, первобытной силой. Не привыкли они съеживаться, утрамбовываться.
      Ножищи в чунях с ременной оплеткой. Сорок пятого размера чуни-то, не меньше.
      Чего им надо? Откуда они взялись? Чего хотят? И, главное, как от них избавиться?
      Блин, ведь убить могли! Ведь действительно убить могли. Сигизмунда запоздало затрясло.
      Мужики стояли молча и неподвижно. Может, за Лантхильдой пришли? Или мстить?
      Долгополые рубахи навыпуск. У одного — безрукавка мехом наружу. Пояса с бляхами на все брюхо. Ножи.
      А морды-то, морды! Один наискось пятерней рожу кровью вымазал. Рука оцарапана — вон, на пол капает.
      Глаза светлые, водянистые. Туповатые как будто. И холодные-холодные. Убьют — и не поймут.
      Тот, что с перемазанной рожей, — рыжеватый. Коты такими рыжеватыми бывают.
      У второго патлы как солома. Как грязная солома. Давно не мытая и, видимо, давно не чесаная.
      — Вы что, мужики? — немеющими губами пробормотал Сигизмунд. — Нет здесь ее… Исчезла… Не моя вина…
      И осекся, чувствуя, что лепечет и вообще выглядит жалко.
      А мужики продолжали сверлить его испытующими взорами.
      Сигизмунд собрался с духом, подавил неуместную дрожь и рявкнул:
      — Эй, вы! Лантхильд — хвор?
      Великаны переглянулись. На их лицах проступило искреннее изумление. Можно подумать, только что у них на глазах обезьяна заговорила по-человечески.
      Потом тот, что с желтыми волосами, тяжко обронил:
      — Лантхильд ист ин замма хузам.
      И скрестил руки на груди, слегка выпятив вперед живот.
      Очень монументально. У Сигизмунда так явно не получится.
      И снова наступило тягостное молчание.
      Тоска, отступившая было перед лицом смертельной опасности, вернулась к Сигизмунду и стремительно росла. Он почувствовал себя в осаде. Анахрон осадил его в его же собственном доме.
      Может, лунница их притянула? Почему тогда не Лантхильду? Пока не поздно, надо перехватить инициативу. Нам бы ночь простоять, а утром — звонить Никифоровичу. И отгружать перемещенных. Пусть натурализует. Или пусть старому пердуну Шульце или Шутце — как его — в Боливию “молнию” отбивает. Мол, приезжай, партайгеноссе, на этот раз твоих принесло. Арийцев с лошадиными мордами.
      И в задницу всех! И звездец!
      Сигизмунд, грозно насупясь, уставился на зигфрида с соломенными волосами и рыкнул:
      — Брозар! Лантхильд! Аттила! Хуз! Гайтс! Айзи! Аспид! Анахрон! Хрен вам всем!
      Желтоволосый согнал с морды заскорузлую хмурость. Просветлел даже. Молвил неспешно, действуя по тому же принципу, что Сигизмунд:
      — Лантхильд! Манна! Барнило! Сигисмундс! — И, подумав, добавил еще несколько ключевых слов: — Ого! Озо! Фидвор фоньос! Гизарнис карахо!
      И замолчал, как автомат, у которого кончился завод.
      Сигизмунд понял, что на эту реплику надо как-то реагировать. Иначе ночь не продержаться.
      Поэтому, поднапрягшись, Сигизмунд выдал следующее:
      — Ик им Сигисмундс! Ик им микила! Ик им махта-харья! Ик им генеральный директор! Господи, мужики, как мне хреново…
      Бросив взгляд на рыжего, Сигизмунд вдруг заметил, что тот — жуткая кровавая маска — виновато помаргивает. И глаза у него голубые и раздолбайские.
      Ночь. Конец XX века. Центр Санкт-Петербурга. Комната. В паркетном полу торчит меч. Рядом валяется газовый разводной ключ в розовых цветочках. Неподвижно стоят три патлатых мужика и тупо пялятся друг на друга. Словеса бессвязные выкрикивают.
      Вечно вы, Сигизмунд Борисович, в какую-нибудь идиотскую историю влипаете! А другие в это время спят. Или эротический канал по евровидению смотрят.
      Сигизмунд обратился к рыжеволосому вполне дружески:
      — Зу ис Вавила.
      Не узнать его было невозможно. Вавила до смешного был похож на карикатурные изображения, созданные во множестве Лантхильдой.
      Тот сперва растерялся, но потом просиял. Стал что-то многословно объяснять. На меч показывал, на разводной ключ. Мол, уж прости, земеля, так уж вышло… С кем не бывает — ошибся…
      Сигизмунд махнул рукой:
      — Идемте чай пить.
      А у самого в голове опять мелькнуло: только бы ночь продержаться.