Огромная признательность всем, кто помогал нам в работе над второй книгой “Анахрона”:
      Марьяне Козыревой
      Виктории Голуб
      Вадиму Баронову
      Ирине Андреевой
      Александру Соколову и Алексею Мухину
      Вячеславу Сюткину
      Анжелике Васкиневич
      Андрею Голубу
      Алексею Минькову
      а также всем бывшим завсегдатаям “Сайгона” и просто жителям Санкт-Петербурга
      В книге использованы фрагменты текстов
      О.Флегонтовой
      О.Кулакова (Мурра)
      А.Васильевой (Идки)
      а также
      Автор строк “Вечером, когда весь мир уснул, пролетал над городом назгул…”
      А.Серьги
      С.Белоусова (Олди)
      Я.Дягилевой (Янки)
      А.Гавриловой (Умки)
      и
      Константина Устиновича ЧЕРНЕНКО (генерального секретаря ЦК КПСС)
      Все имена в романе являются вымышленными. Любое совпадение следует считать случайным.

      Сигизмунд не знал, сколько времени просидел в оцепенении. Наконец глянул на часы. Часы стояли. Сорвал с руки, швырнул об стену.
      Будто очнувшись, обвел глазами комнату. Все кругом показалось вдруг чужим, обветшалым и ненужным. Стеллаж, набитый рухлядью и макулатурой. А вон там, наверху, — альбомы, которые нравились Лантхильде: Пикассо, Модильяни…
      Неожиданно у него заломило зубы. Оказалось — сжимает челюсти. С трудом разжал.
      Надо что-то делать… Сигизмунд понял, что находиться здесь, в этой пустой квартире, он больше не может. Физически. Иначе начнет все крушить… Кобеля убьет…
      Пес где-то прятался. Пережидал грозу.
      Сигизмунд громко, горлом, всхлипнул — без слез. Машинально оделся. Вышел во двор.
      Город лежал призрачный и тихий. В предутренние часы все спали. Угомонились даже самые неутомимые гуляки.
      Тихо падал снег — то быстрее, то медленнее сыпались из сытого розоватого облака хлопья. “Ведьмин круг” уже занесло. Сигизмунд слепо направился к арке.
      Краем глаза зацепил какой-то посторонний предмет. Пустота арочного проема, зиявшего в сторону канала, была нарушена.
      Сигизмунд остановился. Тупо вгляделся. Да, там что-то…
      Кто-то!
      Он метнулся к проему… и остановился. Дурак! С чего ты взял, что это она?
      На снегу, неестественно выпрямив спину, со свешенной на грудь головой, сидел пьяный мужик. Он сидел, раскинув ноги в кирзачах с обрезанными голенищами и безмолвствовал. Но он был живой. Пальцы рук, сплетенные на затылке, слабо шевелились. Сигизмунд стоял над ним и бессмысленно смотрел то на сапоги, то на эти бледные медленно двигающиеся пальцы. Один ноготь был черный.
      Потом сквозь пелену пробилась мысль: замерзнет. Первая за долгие часы.
      — Эй, — сказал Сигизмунд хрипло, — замерзнешь…
      Пьяный не отреагировал. Продолжал сидеть неподвижно. Даже головы не поднял.
      Сигизмунд толкнул его в бок ногой.
      — Замерзнешь, — повторил он. — Иди в подъезд.
      Мужик покорно завалился набок. Пробуждаясь от небытия, Сигизмунд глядел на него. Медленно соображал. В какой подъезд, интересно, пойдет этот пьяный мудила? Всюду кодовые замки. На трезвую голову нетрудно приметить вытертые кнопочки, а этот… Да он и идти-то не сможет.
      Замерзнет.
      Неожиданно Сигизмунду пронзительно жаль стало этого пьяного дурака. Чей-то сын. Маленький был, пузыри пускал. Теперь, небось, чей-то отец. Да и откуда Сигизмунду знать, почему он так нажрался… Может, у него причина была.
      — Идем, слышишь? — повторил Сигизмунд.
      Пьяный лежал мешком. Глаза у него были открыты. Он не моргал даже когда снежинки падали ему прямо на ресницы.
      Сигизмунд наклонился, ухватил мужика за подмышки и потащил. Ноги в кирзачах волочились по снегу, оставляя борозды. От пьяного кисло разило сивухой и рвотой.
      Затащил в свой подъезд. Устроил спиной к батарее и тотчас же утратил к мужику интерес.
      Снова вышел.
      Теперь Сигизмунд был другой. Он очнулся.
      Город ждал. Будто сторожил.
      Сигизмунд вышел на канал. В соседнем дворе уже скребся лопатой дворник.
 

* * *

 
      Через полчаса бесцельных блужданий по городу, когда с каждым шагом все огромней начал впереди вырастать Смольный собор, Сигизмунд понял вдруг, куда он, собственно, направляется. К Аське он направляется. Больше некуда.
      Уже пошел транспорт. Брели какие-то люди. Утро имеет своих призраков — навстречу двигались странные тени. Где они прячутся днем?..
      Сигизмунд плохо соображал, что делает. Голова у него была легкая и совершенно пустая. И смысла не имело ни-че-го.
      Долго звонил в дверь. Ввинчивал в тишину трель звонка. Звонил тупо, без всяких эмоций — просто давил и давил на кнопку.
      Наконец за дверью зашлепали. Хриплый аськин голос очень неприветливо осведомился:
      — Кто?..
      — Я, — ответил Сигизмунд.
      Там не расслышали.
      — Чего?
      — Да я это, я…
      — А…
      Лязгнула щеколда. В замке Аська спросонок запуталась. Сдавленно выругалась. Потом дверь открылась.
      — Проходи, — хмуро сказала Аська.
      Она была в трусах и нелепой спортивной майке красного цвета с белым номером “17” на спине. Под глазом у нее чернел бланш. Медленно просыпаясь, Аська зверела.
      — Ты че, охренел?.. Ты… сколько времени, бля?.. Ты, пидор, знаешь, сколько сейчас…
      — Что у тебя с лицом? — спросил Сигизмунд.
      — Со сцены упала…
      — Угу, — вяло сказал Сигизмунд. — Бывает…
      Аська озлилась.
      — Иди ты в жопу. Только заснула… Чай будешь?
      Она повернулась и, повиливая тощей задницей в белых трусах, направилась в сторону кухни. Сигизмунд двинулся следом. По дороге сковырнул ботинки, бросил куртку.
      Аська бухнула чайник на плиту.
      — Что на премьере-то не был? Говнюк ты все-таки, Морж, ведь звали… — Обернулась, прищурилась. — Ты че, обдолбался, что ли?
      — А что, — спросил Сигизмунд, — похоже?
      — Хрен тебя разберет… А че на спектакле-то не был? Слушай, что ты вообще такую рань приперся? Ночевать негде, что ли? Поссорился? Выгнала она тебя? Ну и правильно сделала. Я бы тоже такого мудака выгнала…
      Сигизмунд молчал. Аська вдруг забеспокоилась. Плюхнулась на табуретку напротив Сигизмунда. Пошуршала сигаретной пачкой. Пусто, конечно.
      — У тебя курево есть?
      — В куртке.
      Он поднялся, принес куртку, стал шарить по карманам.
      — Дай сюда.
      Аська отобрала у него куртку, сама вытащила пачку. Куртку бросила в угол, на стопку старых газет.
      В чайнике тихо запела вода.
      — Так что стряслось-то? — спросила Аська.
      Сигизмунд вздохнул. Никак не мог заставить себя выговорить.
      — Она… в общем, она пропала.
      — Ушла от тебя, что ли? Поссорились?
      — Да нет. Иначе… Говорю тебе: пропала. Пошли гулять… Собрались проехаться… Я в гараж пошел машину заводить, она во дворе ждала. И пропала.
      — Погоди… Как — пропала? — Аська выпустила изо рта дым, скривилась. — Ну и дрянь же ты куришь, Морж. А куда пропала-то? Ушла, что ли?
      — Нет. Пропала.
      — Сквозь землю, что ли, провалилась? Да вы поссорились?
      — Я не знаю…
      Чайник закипел. Аська еще раз, прищурившись, пристально поглядела на Сигизмунда. Налила ему в треснувшую чашку жидкого чая.
      — Ты что, потрошить ее возил?
      — Нет.
      — А она точно беременная?
      — Точно.
      — Что ты слова цедишь? Если беременная, то никуда не денется. Вернется к тебе.
      — Не вернется, — сказал Сигизмунд. В историю исчезновения Лантхильды он не хотел посвящать даже Аську. Что-то удерживало. Он знал только, что ему нестерпимо плохо.
      — Ладно, Морж, колись. Откуда она у тебя взялась-то?
      — Откуда… В гараже нашел. В гараж ко мне она влезла. Я сперва думал: воровка… Потом, вроде, гляжу — обторчанная. Одета не по сезону. От холода туда залезла, что ли… И по-русски не говорит.
      — А ты, конечно, обвально в нее влюбился, — заметила Аська. — Романтик ты, Морж. Алые паруса.
      — Ты не лучше, — огрызнулся Сигизмунд.
      — Я актриса, мне положено, — рассудительно сказала Аська. — Я фактуру чувствовать должна.
      — Замуж тебе надо, Анастасия, — сказал Сигизмунд. — Остепениться пора. Уже не девочка.
      — А я замужем, — беспечно отозвалась Аська.
      Сигизмунд знал Аську давно, но об этой пикантной подробности слышал впервые. Изумился, забыв на миг даже свое горе.
      — Вот те на! А почему я ничего не знал?
      — А к слову не приходилось…
      В последний раз достоверная информация о благоверном супруге доходила до Аськи три года назад. Якобы завис аськин муженек на каком-то московском флэту и, как доносили информированные источники, сторчался вконец. Застыл навек в позе “разящего богомола” и только тихо сочился “кислотой”.
      — А почему ты тогда не разведешься? — спросил Сигизмунд. И сразу понял, что глупость сморозил.
      — Где же я его теперь добуду? Может, он уж и кони двинул давно…
      — Что же, ты так и будешь жить “соломенной вдовой”?
      — А насрать, — отозвалась Аська. — У меня приятель есть левый, надо будет — шлепнет мне штамп о разводе… Только на фига?
      — А ты правда со сцены упала? — вернулся к прежней теме Сигизмунд, разглядывая ее подбитый глаз.
      — Да, только уже после спектакля…
      — Как тебя угораздило?
      — Обыкновенно… Шла — оступилась. Чуть руку не сломала. А что тебя не было? Я ждала.
      — В ПИБе проторчал, — коряво соврал Сигизмунд. — С бумагами. Народу-то на премьере много было?
      — Да нет. Человек пятнадцать. Двое случайных, с улицы, а остальные — родственники да знакомые… А зря. Спектакль был — зашибись! Реж в последний момент живую чайку выпустил, уже к самому финалу — представляешь? Она метаться начала. Она и сейчас там летает. Мы ее вечером поймать не смогли. Спозаранку ловить пойдут двое наших. В этом помещении днем другие репетируют. Выпустят еще…
      — Спит она, а не летает. Чайки днем летают.
      — Ты думаешь? — спросила Аська. — Слушай, а где ты свою девочку искать будешь? Давай завтра вместе искать пойдем.
      — Я уже звонил.
      — Куда ты звонил?
      — В справку о несчастных случаях.
      — Ну и?..
      — Там ее нет.
      — Куда она могла пойти?
      — Пойти ей здесь, собственно, некуда…
      — Ну, с кем она тусовалась?
      — Со мной…
      — Что — и все?
      — Да… Я же тебе говорю — она по-русски ни бум-бум…
      — Делов-то — по-русски ни бум-бум… Когда это мешало…
      Аська задымила второй сигаретой. Сигизмунд сидел молча, слушая, как в ушах нарастает звон. Сквозь этот звон прорвался аськин голос:
      — Слушай, иди спать. Глядеть на тебя тошно… Или давай водку пить. Сходишь за водкой?
      Сигизмунд встал, пошатываясь, направился в комнату.
      — Ну и хрен с тобой, — сказала Аська у него за спиной.
      Войдя, Сигизмунд сразу налетел в темноте на что-то острое. Больно ударился голенью. Зашипел.
      Откуда-то снизу капризно сказали:
      — Поосторожней можно?
      Раскладушка.
      Следом за Сигизмундом в комнате появилась Аська.
      — Ты что это, Морж, а? Ты, Морж, смотри, к сестрице моей не прибадывайся… Ишь, наладился…
      Глаза постепенно привыкали к темноте. Сигизмунд разглядел раскладушку. На раскладушке кто-то спал.
      — Извините, — сказал Сигизмунд. Обошел раскладушку, направился к шкафу, перегораживающему комнату. За шкафом смутно белела разоренная аськина постель. Видать, долго сражалась Аська с одеялом прежде чем выбраться ко входной двери, когда он позвонил.
      Стащил с себя штаны, свитер, рухнул на подушку. Рядом юркнула Аська, холодная, как лягушка.
      Сигизмунд почти мгновенно провалился в сон.
 
 

* * *

 
 
      Поначалу погружение в небытие было блаженным. Но затем вновь начала пробиваться в сознание тревога. Сигизмунд увидел вдруг, что он у себя во дворе, на ступеньках крыльца. Вошел в подъезд. Проверил, нет ли почты. Поднялся по лестнице, на ходу вынимая из кармана ключи. Выронил вместе с ключами перчатку.
      Одолев предпоследний пролет, увидел, что на подоконнике, уныло глядя на запертую дверь его квартиры, сидит Лантхильда. Заслышав его шаги, она обернулась. Изнемогая от тревоги, он метнулся к ней — и…
 

* * *

 
      Сон не сразу отпустил его — таким пугающе явственным было видение. Рядом, выставив острый локоть, дрыхла Аська. За шкафом переговаривались несколько голосов.
      Сигизмунд полежал неподвижно — осваивался. Нужно было вставать и идти. Тревога настоятельно гнала его прочь.
      И вместе с тревогой нарастало раздражение. Сестрица эта некстати, люди какие-то посторонние… Сигизмунд представил себе, как сейчас вынырнет из-за шкафа. У него и в лучшие времена наблюдалась некоторая одутловатость лица. Сейчас же и вовсе — помятый, небритый… Ночевал за шкафом. Незадачливый хахаль.
      Поприслушивался. Может, те уходить уже навострились? Нет, засели надолго. Беседы вели неспешные, чашками позвякивали.
      Голосов было три. Они сплетались, сыпали непонятными словами. Один голос явно принадлежал аськиной сестрице. Сигизмунд слышал его прежде по телефону — суховатый, отрывистый. Второй женский голос был визгливый, то и дело подхихикивающий. Это хихиканье плохо вязалось с темой беседы — настолько ученой, что от Сигизмунда ускользало содержание произносимых фраз. Третий голос был мужской. Приятным его тоже не назовешь — голос гнусавил, картавил, проборматывал целые периоды настолько невнятно, что даже аськина сестрица то и дело переспрашивала. Вежливо так: “Простите? Простите?..” Ей отвечала вторая баба — визгливая. Она бойко толмачила — переводила речи своего косноязычного спутника. И при этом непрерывно хихикала.
      Нет, эти трое явно не собирались расставаться скоро.
      Визгливая баба назойливо зудела о том, что межзубные согласные в готском языке должны были произноситься скорее звонко, нежели глухо, ибо готским словам с подобными согласными соответствуют верхненемецкие, где межзубные переходят в “d”.
      Гнусавый мужик был с ней не согласен. Он полагал, что межзубные в готском произносились, скорее, глухо, а на верхненемецкие соответствия плевать хотел. Последнее чрезвычайно возмущало визгливую бабу.
      Аськина сестрица, ссылаясь на древнеанглийские, древнеисландские и древнефризские параллели, ухитрялась полемизировать с обоими.
      Все трое наслаждались. Это чувствовалось.
      Время от времени беседа переползала на презентс-претеритные глаголы — в них поднаторел гнусавый мужик. Визгливой же бабе не давала покоя какая-то редупликация. Она ее бессмысленно веселила. Аськина сестрица тянула одеяло на себя — ввязывала в беседу супплетивные формы. Это необъяснимо смешило всех троих.
      Стараясь не слишком скрипеть тахтой, Сигизмунд натянул брюки. Те трое, вроде бы, пока не заметили возни за шкафом. Токовали, как глухари.
      Оделся. Помассировал физиономию ладонями. От тревоги буквально изнемогал. И все острее ненавидел аськину сестрицу и ее гостей — за то, что так безмятежно и бесполезно мелют языками.
      Ладно. Одежда мятая, морда мятая, опухшая, небритая. Сейчас вылезет из-за шкафа. Взгляд неизбежно вороватый. Будто спер что-то. “Здрасссь…” Заранее предвидел вопросительный взгляд визгливой бабы: “Это кто еще?” Аськина сестрица — тоже взглядом — снисходительно: “Аськин хахаль…” О Господи!..
      Решительно встал. Вынырнул из-за шкафа. Взгляд хмурый, злой.
      Эти трое мельком глянули на Сигизмунда и снова погрузились в беседу. На редкость противные — все трое. Не думать, не смотреть.
      Повернулся спиной к беседующим, прошел в коридор. Сзади на мгновение замолчали. Потом гнусавый снова забубнил: “Аффрикаты…”
      Тачку надо брать, конечно. В общественном транспорте не доедет — от тревоги издохнет на полпути.
      В коридоре на вешалке его куртки не было. Несколько секунд Сигизмунд пялился на вешалку, как баран на новые ворота. Потом вспомнил: Аська его куртку на кухне бросила.
      Точно. Куртка валялась там — на ворохе старых газет. Поднял, обшарил карманы. Вроде, тридцатник должен был заваляться.
      Однако денег не нашел. Выронил вчера в спешке, должно быть. Придется у Аськи одалживать.
      Беззвучно матерясь, Сигизмунд вернулся в комнату. Беседа бурлила. Перебивая друг друга, гости втуляли аськиной сестрице какую-то длинную мутную историю. Про какого-то мрачного мужика с ужасным именем Радагайс…
      Когда Сигизмунд возник на пороге, аськина сестрица вдруг подняла на него глаза. Посмотрела брезгливо. До чего холеная девица, глядеть противно. Отъелась в своем Рейкьявике…
      Сигизмунд зашел за шкаф. Аська продолжала спать.
      Сигизмунд наклонился, потряс ее за плечо.
      — М-м… — сонно проныла Аська. Перевернулась на бок, отмахнулась от Сигизмунда, уронила руку на подушку.
      — Аська, — позвал Сигизмунд.
      — Отстань, Морж… Спи…
      Отлично сознавая, что каждое его слово слышно за шкафом, Сигизмунд проговорил:
      — Аська, дай десятку до завтра.
      — Возьми…
      — Где?
      — Настырный ты, Морж… — вскинулась на миг Аська. — В тумбочке…
      И снова отрубилась.
      Сигизмунд посмотрел на нее сверху вниз. На бланш под глазом, на острый нос.
      — Слышь, Морж, — вдруг ожила Аська, не открывая глаз, — чтоб завтра вернул. Это последние. Выпей, полегчает… Только на десятку все одно не ужрешься…
      Проклиная все на свете, Сигизмунд снова показался из-за шкафа. Беседа смолкла. В гробовой тишине Сигизмунд подошел к тумбочке, откинул грязноватую белую скатерку, вытащил ящик. Начал шарить.
      Десятка обнаружилась не сразу, затерянная среди грязных расчесок, бигуди и неоплаченных квитанций за квартиру. Цифра в строке “Напоминаем, что вы не заплатили за предшествующий период…” была устрашающе велика.
      Взяв десятку, Сигизмунд задвинул ящик. Выпрямился. Визгливая баба глядела сквозь него, поблескивая очками. Вся истомилась — ждала мига возобновить словоизвержение. Мужик, мешковато сидящий на стуле, глядел на Сигизмунда загадочно. Возможно, понимающе — судя по роже. Солнце било ему в лицо, и видны были горящие, как у кота, зеленые глаза. На ухоженном лице сестрицы застыло ледяное презрение.
      В молчании Сигизмунд вышел. Он еще успел услышать, как аськина сестрица спрашивает гостей, не хотят ли они еще чаю. Гости шумно хотели.
      Сигизмунд яростно натянул куртку. Аськина сестрица, не глядя, прошествовала мимо по коридору. Сигизмунд вышел, тихо прикрыв за собой входную дверь.
 

* * *

 
      Поймать тачку от Смольного до Невского за десятку было делом хитрым. Сигизмунд стоял и тупо голосовал. Отказывали. Наконец притормозила пятая или шестая по счету машина — серая “волга”. Допотопная, еще с оленем. Прочная, как танк Т-34.
      Распахнулась дверца.
      — Куда? — спросил Сигизмунда немолодой мужчина. Его квадратное рубленое лицо было исчеркано морщинами.
      — В центр, до Гостиного. За десятку. Больше все равно нет.
      — Садись, — буркнул тот.
      Сигизмунд плюхнулся, привычно поискал ремень.
      — Да тут не нужно, — пояснил водила. — Врежемся — один хрен насквозь таранить будем. — Он жахнул кулаком по дверце. — Железо. Захлопывай, захлопывай! — взревел он внезапно. И, перегнувшись через Сигизмунда, свирепо хлопнул дверцей.
      В салоне было холодно. Тянуло бензином и выхлопом.
      Сигизмунд тупо смотрел перед собой. Водитель охотно начал беседу.
      — Вот вы за кого голосовали?
      Сигизмунд отмолчался. Но ответа и не требовалось.
      — Удивляюсь я на нынешнее поколение! Вы знаете, что в Москве был взрыв в метро? Вы знаете, что в этом обвинили коммунистов? Вы верите, что коммунисты могут погубить невинных людей?
      — Да, — сказал Сигизмунд. Он верил.
      — Почему? — взъелся водила, отвлекаясь от дороги.
      — Потому что они делали это раньше.
      — Делали? Раньше? Это КЛЕВЕТА!
      В это мгновение впереди вывернула “десятка”. Водитель, выматерившись с партийной прямотой, ударил по тормозам. Сигизмунда мотнуло, как куклу.
      Водитель, вместо того, чтобы сосредоточится на дороге, снова повернулся к своему спутнику.
      — А вы знаете, что царская семья была РАССТРЕЛЯНА? А вы знаете, что Ленин НЕ ЗНАЛ? Да, НЕ ЗНАЛ!.. — Он с силой хлопнул по бардачку своей широкой крепкой ладонью. — Царица говорила царю: “Коля, позвони Ленину! Коля, позвони Ленину!” А царь медлил…
      В таком духе беседа продолжалась до самого Гостиного Двора.
      — Остановите здесь, — сказал Сигизмунд.
      Водитель не расслышал. Продолжал метать громы и молнии.
      — Остановите, — громче повторил Сигизмунд. Сунул десятку.
      Водитель ошеломленно посмотрел на деньги. Потом вспомнил. Притормозил.
      — Давай, вылазь быстро, тут стоять нельзя…
      Сигизмунд выскочил. Хлопнула дверца. “Волга” отчалила.
      До дома Сигизмунд почти бежал, то и дело оскальзываясь на наледях. Взлетел по ступенькам, хватаясь за перила.
      На лестнице было тихо. Сигизмунд сунул руку в карман, рывком вытащил ключи. Вместе с ключами выпала перчатка. Сигизмунд вздрогнул. Сон сбывался. Все, как тогда.
      Перепрыгивая через ступеньки, взбежал на свой этаж…
      На подоконнике никого не было.
      Зачем-то выглянул во двор. Пусто.
      Пусто!
      Он присел на подоконник, перевел дыхание. За дверью бесновался и гавкал кобель. Хозяина почуял.
      Медленно Сигизмунд оторвался от подоконника. Открыл дверь. Пес пулей вылетел навстречу, ластился, лизал руки.
      — Ну? — через силу спросил Сигизмунд, как было у них с кобелем заведено.
      Пес виновато лег на брюхо, застучал хвостом. Не дождался прогулки, оскандалился где-нибудь на кухне…
      — Ладно.
      Сигизмунд взял поводок. Они вышли во двор.
      Стало быть, Лантхильда не возвращалась. Не было ее здесь. Вон и следы на крыльце — только его, Сигизмунда.
      Во дворе красовалась новенькая “ауди”. Въехала мордой в то место, где был “ведьмин круг”. Сигизмунда ожгло злобой. Пес потянул поводок — желал обнюхать и пометить колесо. Сигизмунд с удовольствием позволил ему это сделать.
      Когда Сигизмунд вернулся в квартиру, на него почти физически обрушилось ощущение беды, застоявшееся в воздухе. Ничего здесь не изменилось с того часа, как Лантхильда вышла из дома. Вышла, чтобы бесследно пропасть.
      Несколько минут Сигизмунд стоял посреди комнаты и смотрел по сторонам. Потом подошел к стеллажу и с силой дернул. Стеллаж рухнул, осыпаясь книгами и безделушками. Сигизмунд едва успел отскочить.
      Оч-чень хорошо. Превосходно.
      Сигизмунд сбросил куртку, зашел в ванную. Побрился. Нашел на раковине длинный белый волос. Зачем-то намотал его на пуговицу рубашки. Криво усмехнулся, глядя на себя в зеркало.
      Безразлично обошел “озеро Чад”, содеянное посреди кухни кобелем, сварил себе кофе. Выпил, как лекарство, — с отвращением.
      Отправился в “Морену”.
 

* * *

 
      На работе пробыл недолго и бесполезно. Мутно глядел перед собой, плохо соображал. Наконец сдался. Сказал Светочке:
      — Поеду-ка я домой. Нездоровится мне что-то.
      Светка пустилась в длинные сочувственные рассуждения о двух разных гриппах… Сигизмунд не слушал.
 

* * *

 
      Придя домой, первым делом сел на телефон. Начал обзванивать подряд все больницы, как советовала ему баба из справки о несчастных случаях. Тупо открыл справочник на букву “Б” — и вперед. В одной было занято, в другой тоже. Прозвонился куда-то.
      — Простите, пожалуйста, я ищу женщину… вчера ночью… Ей лет двадцать…
      — Куда вы звоните? — нелюбезно осведомился прокуренный женский голос.
      — В больницу…
      — Чаво?
      — Простите, это приемный покой?
      — Это психушка, ты!..
      Сигизмунд брякнул трубку. Посмотрел на номер телефона. В самом деле, психушка.
      Да нет, ерунда это все с больницами.
      Сигизмунд бесцельно покружил по комнате, хрустя мемориальным говном, выпавшим из разоренного стеллажа. Зачем-то пнул тяжелую, как камень, коробку со слежавшимися фотографиями “Кама-сутры”.
      Лантхильда исчезла не своей волей. Конечно же, нет. Они не ссорились. У них были прекрасные отношения. Они собирались поехать на прогулку, полюбоваться ночным городом. Лантхильда любила ночной город. Она любила ночные прогулки.
      Нет, они не ссорились. Что за глупости. Не о том думаешь, Морж.
      Лантхильду схитила какая-то сила. Какая? Логично предположить — та самая, что забросила ее сюда. Точнее, в гараж.
      Что, опять охтинский изверг? Чушь. Эта версия рухнула давным-давно под гнетом собственных внутренних противоречий.
      Итак, что мы имеем?
      Сигизмунд остановился посреди комнаты, невидящим взором уставился на люстру.
      Мы имеем:
      1. В конце 1996 года С.Б.Морж обнаруживает в своем гараже некий одушевленный объект в лице девки, сам себя именующий “Лантхильда”. Объекту присущ ряд странностей:
      а) полное невладение каким-либо из распространенных в Европе языком (язык объекта не идентифицирован);
      б) полное отсутствие информации о национальной и гражданской принадлежности объекта;
      в) вообще полное отсутствие какой-либо информации об объекте…
      В принципе, шведский или, скажем, исландский язык в любом случае показались бы Сигизмунду незнакомыми. Так что Лантхильда действительно могла быть шведкой. С другой стороны, любой мало-мальски образованный швед хоть сколько-нибудь владеет английским…
      Да, но есть еще необразованные хуторяне. Или рыбаки какие-нибудь из заброшенной деревушки.
      Но что делала необразованная шведская (вариант: исландская) хуторянка в сигизмундовом гараже?
      Конечно, жизнь иной раз причудливо плетет…
      Вернемся к фактам. Объект был дан в объективном ощущении, объект жил, ел, пил, спал… “Реми Мартен” выжрал вчистую… Блин! Сам ты объект, Морж.
      Ладно, эмоции в сторону.
      2. В начале 1997 года С.Б.Морж вознамерился жениться на объекте…
      М-да…
      Итак, она исчезла. Не по своей воле. Появилась она здесь тоже явно не по своей воле. Сигизмунд вспомнил, как растеряна и испугана была Лантхильда в первые дни.
      Откуда она появилась?
      Господи, да что я вообще о ней знаю? Она ОТКУДА-ТО взялась в гараже…
      Лунница!
      Сигизмунд бросился в “светелку”, распахнул дверцу шкафа. Лунница была на месте. Поблескивала, как ни в чем не бывало жирным тускловатым блеском.
      Сигизмунд взял ее в руки, поразглядывал. Повесил назад. Золото не вызывало у него сейчас никаких эмоций. Да и давно уже не вызывало. Привык, что ли.
      Сигизмунд с силой захлопнул дверцу шкафа, и тотчас сверху с гулким стуком свалилась пустая коробка. Сигизмунд машинально подхватил ее.
      На коробке под словами “POPCORN” и (почему-то) “SPORT” натужно висел на скале здоровенный хмырь в шортах. Нажрался, видать, попкорна и лезет. Душа в нем взыграла, должно быть.
      Подпрыгнув, Сигизмунд заглянул на шкаф. Аж присвистнул. Сколько дерьма наскладировано! И так заботливо!.. Из мусорного ведра, небось, таскала — какие поярче. Как сорока. Запасливая.
      И тут — ударило!
      Нет сороки.
      Нет запасливой.
      Бессмысленно все… Сигизмунд еще раз посмотрел на жизнерадостного хмыря и бережно положил его обратно на шкаф.
      В “светелке” густо застоялся причудливый девкин быт. Ее привычки, пристрастия, странности, предпочтения.
      Сигизмунд вышел на середину комнаты, огляделся. По уму, прибрать бы здесь надо. Выкинуть весь тот хлам, который накопился и успел уже покрыться пылью. Но рука не поднималась.
      Нет уж, пусть все остается как есть. Почему-то вдруг ему стало казаться — пока комната стоит в неприкосновенности, Лантхильда может еще вернуться… каким-то непостижимым образом…
      В этот момент в дверь позвонили. Позвонили уверенно, три раза подряд.
      Сигизмунд медленно вышел из “светелки”, закрыл дверь. Он знал, что пришла не Лантхильда. Кто-то другой.
      Позвонили в четвертый раз. Нет, не она. Неважно, кто, но не она.
      Сигизмунд отворил дверь.
      — Ты что, Морж, дрочишь тут?
      Сигизмунд уставился на вошедших, плохо соображая. Его толкнули.
      — Что встал, дай пройти.
      До Сигизмунда медленно стало доходить. Аська. С сестрицей.
      — А вы что пришли?.. — начал он.
      — Не дозвониться до тебя, — сердито заговорила Аська. — Давай, ухаживай, что топчешься.
      Сигизмунд машинально вынул из курток сперва Аську, потом ее сестрицу. Сестрица мельком глянула на молоток и ножницы, болтавшиеся над дверьми. Ничего не сказала. И даже виду никакого не сделала.
      — Что у тебя занято все время? — ворчала Аська. — С кем ты треплешься часами? А что, девчонка твоя еще не вернулась? В общем, так, Морж, гони десятку назад. Нам жрать нечего. Пешком к тебе, говнюку, шли. Как ходоки к Максиму Горькому.
      — К Ленину, — глупо поправил Сигизмунд.
      Пошел к себе в комнату, переступая через книги, валявшиеся на полу. Достал из ящика полтинник. Заодно проверил телефон. Трубку набекрень положил. Совсем ума лишился.
      Следом в комнату всунулась Аська.
      — Ну и срач у тебя, Морж… А что, вы дрались? Или ты уже опустился? С десятки-то… Ты, Морж, не смей с моей десятки опускаться.
      — “Киса, ваш дворник большой пошляк. Так напиться на рубль!..” — вяло схохмил Сигизмунд.
      Аська нахмурилась. Лавируя среди куч и павшего стеллажа, пробралась к Сигизмунду. Тревожно посмотрела ему в лицо.
      — Что, так плохо, Морж?
      Он молча кивнул.
      — А мы тебе пожрать принесли, — сообщила Аська. — Борща. Сестрица наварила. Я просыпаюсь — а у нас борщ! И говнюки какие-то сидят. Филологи. Жрать горазды — жуть берет. Сидят и рубают этот борщ, сидят и рубают!.. И словами мудреными сыплют. И водку пьют. Успели сбегать. Я говорю: ша, ублюдки, там у нас человек погибает, надо ему борща оставить! И отлила тебе в литровую банку — во, под завязку. В кастрюлю выльешь, разогреешь. А то у тебя от стресса будет язва желудка. Тебе надо жидкое есть. — Тут Аська захохотала. — Представляешь, Морж, я как встала, мне сразу говорят: “А десятка твоя, Асенька, тю-тю!” Я спросонок не сообразила. Говорю: “Что тю-тю?” Сестрица мне так въедливо и отвечает, что, мол, какой-то синюшник выполз поутру из-за шкафа и десятку унес. Я говорю: “Это не синюшник, это генеральный директор…” Ты ведь генеральный, Морж?