К вечеру девка ожила. Морпеховские таблетки в очередной раз явили чудо исцеления. Аллилуйя!
      Сигизмунд, лежа на раскинутом диване у себя в комнате, безмолвно наблюдал за юродивой девкой. Воскреснув, та принялась бродить по квартире. Маршруты новые прокладывать. На кухню, в ванную и туалет шастала уже уверенно. В сторону сигизмундовой комнаты — еще с опаской. К запертой комнате вообще не подходила.
      Запертая комната, она же “гостиная”, была самой большой в квартире. И не запертая даже, а просто нежилая.
      При Наталье там устраивались шумные вечеринки. Там стояло пианино “Красный Октябрь” с черной поцарапанной крышкой. И много разных других вещей. Сигизмунду в его нынешней замкнутой жизни они были не нужны.
      Предпринимать какие-либо активные действия Сигизмунду было сегодня лень. Валялся на диване, брал то одну книгу, то другую. Читать, впрочем, тоже было лень.
      Поэтому больше просто смотрел в потолок и слушал, как в квартире тихонько шуршит юродивая. Вот она остановилась на пороге комнаты. Робко вошла. На него глянула: можно?
      Он не пошевелился. Стало быть, можно.
      Следом за девкой в комнату проник кобель. Вертел мордой среди привычных вещей — искал, что девку так занимает? Он, кобель, ничего удивительного для себя не видел. А вдруг пропустил чего? А вдруг это съесть можно?
      Полоумная, поминутно замирая и поглядывая на Сигизмунда, перемещалась по комнате. Протянет руку к какому-нибудь предмету — замрет. Если Сигизмунд смолчит — потрогает.
      Наконец Сигизмунду надоело лежать бревном, и он окликнул:
      — Двала!
      Тихонько так окликнул. Спокойно.
      Та вздрогнула и замерла, съежившись. На него с ужасом уставилась. А он махнул ей рукой и лениво добавил:
      — Да ты ходи, ходи… Не бойся…
      И улегся на боку, рукой подпирая щеку. Так сподручней смотреть было.
      Девку заворожил сигизмундов стеллаж. Этот стеллаж-“распорка”, неряшливый и пыльный, был у Сигизмунда со студенческих времен и безумно раздражал Наталью. Та неоднократно покушалась на стеллаж, пыталась от него избавиться с помощью хитроумных интриг. И вот надо же! Наталья уже далече, а стеллаж — вот он стоит. И ничего ему не делается.
      На стеллаже, кроме пыли, обитали книги Сигизмунда. Книги по программированию — его первой специальности, по электронике. Объемный труд по собаководству “Воспитай себе друга”, подаренный находчивым Федором ко дню приобретения начальником собачки. Нелепо затесавшееся красное “огоньковское” собрание Лескова. Ностальгически приобретенный, но так до конца и не дочитанный Кастанеда. Беспорядочная куча книжек последних лет, преимущественно боевиков, кои неотразимо свидетельствовали об угасании сигизмундова интеллекта.
      Среди множества ярких обложек перечитывалась только одна — семеновская “Валькирия”. Да и та не подряд, а с середины: то здесь куснет, то там. То один эпизодик просмакует, то другой, а после снова лениво отложит.
      В принципе, фантастику Сигизмунд читал только в семидесятые годы, в журналах “Техника молодежи”, “Уральский следопыт” и “Знание — сила”. Про роботов, которые живее всех живых. И про человечных инопланетян. И, конечно, про строительство коммунистического завтра в Галактике.
      “Валькирию” купил случайно. Забрел как-то, изнывая от скуки, в Дом Книги и попал на встречу с писательницей. Писательница раздавала автографы и с серьезным видом отвечала на вопросы прыщавых юнцов.
      Чтил Пелевина. Лежал у него бумажный, распавшийся на странички “Омон Ра”. Эта книжица пришла в 93-м. Тяжелый был год. Купил за гроши в газетном ларьке. Купил и порадовался.
      На самом верху, под потолком, имелась полка, занятая книгами по искусству. Еще одна эпоха в жизни Сигизмунда. Нарочно хранил так высоко — от пьяных приятелей. Любимых Натальей Глазунова и Шилова Сигизмунд выпроводил из своей жизни вместе с Натальей. А Матисса, Пикассо и Модильяни отначил. Наталье они все равно не нужны. Да и Сигизмунду, если вдуматься, тоже.
      Самые нижние полки были заняты неопрятными распечатками, ксерокопиями. Все это потом уже сто раз издавалось цивильными томиками, но распечатки Сигизмунд так и не выбросил. Жалел. Все-таки память.
      Краеугольным камнем “памяти” являлась большая обувная коробка, стыдливо задвинутая в задний угол. В коробке хранилась “Кама-сутра” — кипа изогнутых темных фотографий, переснятых со скверной машинописи в сером, будничном 1984 году. Сигизмунд так и не ознакомился с этим трудом. Остался кустарем-одиночкой.
      Из предметов, представляющих материальную ценность, на стеллаже имелись: камешек из Крыма — память о первом лете с Натальей; камень с Эльбруса — память об альпинистской юности; цветное фото “Три товарища” — Сигизмунд с двумя друзьями на фоне “Новой Победы” (один из этих друзей вот уже два года как в Штатах, второй вот уже три года как спился); выцветший бумажный петушок — изделие Ярополка эпохи средней группы детского садика; очень пыльное серое макраме неизвестного назначения — подарок матери; несколько разнообразных пепельниц и засохший кактус в маленьком пластмассовом горшочке.
      Все это пыльное разнообразие возымело на скудный ум девки ошеломляющий эффект. Минут пять, не меньше, она созерцала стеллаж, вытаращив глаза и раскрыв рот. Потом осторожно потрогала бумажного петушка.
      Сигизмунд, подражая псу, с привзвизгом зевнул, и девка опять в страхе отскочила. Он покивал ей: мол, давай, давай…
      Девка осмелела. Взяла в руки камешек. Укололась об кактус. Повозила пальцем по пыли. Вздохнула горестно. Полезла посмотреть, что там выше. Уронила себе на голову “Валькирию”. Изумилась.
      Подобрала “Валькирию”, стала рассматривать. Картинка, видать, привлекла.
      Повертела перед глазами. К Сигизмунду приблизилась, взволнованная. Стала в картинку пальцем тыкать, повторяя бессмысленно:
      — Мави… меки… меки… мави…
      — Мави, — согласился Сигизмунд. — Конечно, мави. И меки тоже.
      Девка пошла шарить дальше.
      Фотография самого Сигизмунда с “камрадами” на фоне “Новой Победы” почему-то не привлекла ее внимания. Даже обидно как-то.
      С другой стороны, в комнате имелись такие конкуренты — хоть куда. Сигизмунд, едва выдворив Наталью, украсил бывшую супружескую спальню двумя памятниками полиграфического искусства. Один представлял собою огромный портрет Сальватора Дали с тараканьими усами и устрашающе вытаращенными глазами. Дали пялился прямо на постель, смущая редких женщин Сигизмунда. Второй плакат был куплен на Арбате в начале перестройки. На нем был изображен красноватый Ленин, усердно долбящий дырочки в перфоленте. Компьютеризация в разлив, мать ее ети!..
      Сигизмунд причислял себя к людям перестройки. Он любил этот плакат. А Наталья не любила.
      Вообще чем больше вспоминал Сигизмунд о Наталье, тем больше находилось вещей, которые он, Сигизмунд, нежно любил, а Наталья напротив, не любила. И гонения на них вела.
      Интересно, на что сейчас полоумная кинется? Кого предпочтет — Дали или Ленина?
      Девка выбрала Дали. Художественная натура!
      Она созерцала Дали с благоговейным ужасом. А потом что-то втолковывать Сигизмунду стала. Целое представление в лицах разыграла. Напоминал ей кого-то Дали, что ли? Девка размахивала руками, прыгала по комнате, своротила пепельницу, кобеля за хвост дернула, — словом, вела себя преувеличенно, — а потом опять на Дали показала: вот, мол.
      Сигизмунд даже испугался. Сказал:
      — Да успокойся ты, успокойся. Все нормально. Свой это мужик. — А потом спросил вдруг ради интереса: — Что, Охта?
      Девка ответила утвердительно. Да, мол, Охта.
      На Охте, стало быть, со стариком Сальваторычем встречалась. Видать, ценители Сальваторыча над ней надругивались. Изверг-то эстет, оказывается!
      Стоп. Какой изверг? Мы же еще вчера постановили, что нет никакого изверга. Побольше pulp fiction жри, сам станешь… э-э-э… Сигизмунд затруднился продолжить.
      Впрочем, вождь мирового пролетариата увлек девку не меньше, чем вождь растленно-буржуазного сюра. В Ленина девка всматривалась долго. Водила пальцами над склоненным над перфолентой челом. Бормотала что-то. Сигизмунд только одно слово разобрал: “Аттила”.
      Даже присвистнул. Ничего себе, ассоциативный размах! Переспросил, не поверив:
      — Аттила?
      Полоумная оторвалась от Ленина, закивала и горячо понесла что-то несусветное. Видно было, что очень ее, девку, это волнует.
      Сигизимунд спросил, немного обеспокоившись:
      — Может, чаю тебе горячего сделать?
      Девка, естественно, не поняла.
      Сигизимунд решил проверить, насколько сильны у нее ассоциативные связи. Спросил отрывисто и четко:
      — Аттила? Гитлер? Наполеон? Сталин?
      Девка заморгала белесыми ресницами. Не врубается. Хотя видно, что старается. Угодить хочет.
      Тогда Сигизмунд пошел испытанным путем.
      — Аттила? — спросил он, тыча в девку пальцем. — Охта?
      Она замотала головой. Мол, к Аттиле Охта не имеет отношения. И на том спасибо. Не был на Охте Аттила. Не завоевывал, стало быть.
      После этого девка подобралась к компьютеру. Сигизмунд отреагировал лаконично:
      — Кыш.
      Для верности еще и пальцем погрозил. Она отскочила.
      Девка хоть и юродива, но не вредоносна. Это он уже уяснил. Если скажешь ей “нельзя” — так, чтоб до нее дошло, — то трогать не будет. Это тебе не кобель, об которого хоть палки ломай, все равно свой нос сует везде и всюду.
      А тем временем полоумная приступила к исследованию дивана, на котором Сигизмунд возлежал. На четвереньки встала. Заглянула вниз. Ничего не увидела.
      Озорства ради Сигизмунд надавил на кнопку “ленивки”, включая телевизор. “Ящик” был ориентирован мордой к дивану — для удобства.
      “Ящик” ожил. Показал певичку. Певичка демонстрировала ляжки и убого страдала.
      Девка вскочила. Очень испугалась. К Сигизмунду метнулась, защиты ища. Он погладил ее по голове — с легким нажимом, как пса — и рядом с собой усадил. Мол, сиди.
      Поначалу она дрожала, но постепенно успокоилась. Увидела, что телевизор больше никаких самостоятельных действий не предпринимает.
      Сигизмунд показал ей “ленивку”. Как включать, как выключать. В руки дал, заставил повторить.
      Сперва девка держала “ленивку”, как ядовитого скорпиона. Потом зажмурилась и с глубоким вздохом нажала. Телевизор выключился.
      В комнате сразу стало тихо и очень уютно. Пошлость, льющаяся из “ящика”, прекратила свой ток.
      Превозмогая себя, Сигизмунд сказал девке, чтобы еще раз нажала на кнопочку.
      — Жми, где POWER, — посоветовал он ей дружески.
      Он произносил “повер” — так смешнее.
      Девка втянула голову в плечи и с силой еще раз надавила кнопку. Ух ты! Получилось. “Ящик” с готовностью выдал новую порцию чуши. Кобенились какие-то упитанные молодцы. Вертели задницами — завлекали.
      Сигизмунду остро захотелось послушать Мурра. Нервного, злобного, неустроенного Мурра. Чтоб пел, и сквозняком дуло.
      Только на чем слушать-то? Сокрушили музыку-с, Сигизмунд Борисович. В припадке ярости.
      Девка молодцев осудила. Брови нахмурила, фыркнула. Доложила что-то неодобрительное. Эта фраза, как показалось Сигизмунду, состояла почти из одних свистящих звуков.
      Сигизмунд объяснил знаками, что он с юродивой всецело солидарен, а потом показал, как переключать с программы на программу.
      Новое чудо тугоумная девка переваривала еще минут десять. Быстротой мышления не отличалась. Впрочем, это Сигизмунд еще и раньше отметил.
      Наконец добрались до шестого канала. С ракушкой в углу. Там, как всегда, благополучно пищали “Утиные истории”. Нечастые визиты Ярополка обычно как раз и сводились к просмотру чего-либо подобного, столь же дебильного. Поэтому Сигизмунда передернуло.
      А девка… Куда только девался ее юродиво-утонченный эстетический вкус, заставивший ее безошибочно метнуться к Дали и застыть перед усатым маэстро в немом восхищении!
      Подбежала. Прилипла к экрану. Долго смотрела, бегая глазами. Потом обернулась к Сигизмунду и засмеялась. Именно в том месте, где засмеялся бы Ярополк. Ярополка всегда смешило как раз то, что Сигизмунду казалось наиболее тупым.
      Сигизмунд оттащил девку подальше. Чтобы не совсем мордой в экран тыкалась. Вредно.
      Снова усадил рядом с собой на диване. Отсюда, мол, смотри.
      Она повертелась, поерзала. Глаза пощурила. И снова сорвалась и подбежала поближе.
      Близорукая, что ли? Ладно, пусть пока так смотрит.
      А что, подумал Сигизмунд и сладко потянулся на диване. Неплохо он, Сигизмунд, в жизни устроился. Вот и старик Дали с ним, небось, согласится… Вон, лыбится да таращится. Весело, небось, усатому говнюку.
      Дела в фирме “Морена” крутятся. Тараканы дохнут, как и предписано справочником СЭС, — вон, на полке, рваный корешок. До дыр зачитал — отец-основатель… Бравый Федор, отморив свое, с лялькой какой-нибудь сейчас, небось, кувыркается, и все у него, Федора, пучочком. А не будь его, Сигизмунда, пополнял бы Федор собою ряды безработных…
      Светка, поди, с муженьком ругается. Преимущества супружеской жизни. Людмила Сергеевна с сигизмундовой маманькой на телефоне висит. Кости ему моет. По-хорошему моет. Мол, такой хороший парень, а с женой ему, мол, не повезло.
      Наталья сейчас Ярополка пилит. Ничего, подрастет Ярополк, войдет в годы, обзаведется прыщами, обидчивостью и мутным взором, — тут-то папаша ему и понадобится. Сигизмунд его водку пить научит…
      И никто-то сейчас не ведает, как коротает вечерок в своей отдельной квартире хороший парень и генеральный директор Сигизмунд Борисович Морж: с дурой блаженной и кобелем беспардонным… Вон, на ковре кобенится-рычит, стыдное голое брюхо выставил…
      И так переполнили Сигизмунда разные плохо определяемые чувства, что зарычал он ужасным голосом:
      — Аттила!.. Охта!.. Мави!.. Меки!.. Меки!.. Мави!..
      Девка отлепилась от “Утиных историй” и посмотрела на него как на полного дебила. И снова в экран уперлась.
      Да, товарищ Морж. Совсем вы поглупели. И заметьте, как быстро пошел процесс.
      А девка и впрямь глаза щурит. Только сейчас обратил внимание. Точно, плохо видит. Очки ей надо.
      Ну ничего, милая, потерпи. Вот завтра дядя Сигизмунд отлепит задницу от дивана и попрется не тараканов морить — своим прямым делом заниматься — нет, попрется он в “ВИЖЕН ЭКСПРЕСС, НОВЫЕ ЗЕНКИ ВСЕГО ЗА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ МИНУТ”.
      Тут, по счастью, мультики кончились. Можно снова дышать полной грудью.
      Сигизмунд отобрал у девки “ленивку” и вырубил “ящик”. Хватит.
      Она пыталась умолить его. Судя по жестикуляции, неимоверными выгодами соблазняла. Но Сигизмунд, не обращая внимания, просто выдернул шнур из розетки.
      А в розетке, девка, живет злой Дядя Ток. Сигизмунд весьма доходчиво — вспомнил свои педагогические подвиги на ниве воспитания Ярополка — объяснил девке все про злого Дядю Тока. Устрашил и запугал. Успешно запугал.
      И так ловко это сделал! Подозвал полоумную, велел пальцы к розетке поднести. Поднесла, доверчивая. У него аж сердце защемило. Как она, такая, только из своих кущ до Питера добралась!
      Злой Дядя Ток исправно дернул. Девка визгнула, развернулась и вдруг ловко съездила Сигизмунда по уху. А после, обвалом, в ужас пришла.
      Затряслась, побледнела. Небось, решила, что после такой дерзости он ее всю в макаронину скрутит и в эту розетку запихает.
      Сигизмунд стал ей объяснять, что нельзя пальцы в розетку совать. А то плохо будет. Да и вообще к розеткам лучше не подходить. В розетки можно только вилки от шнуров совать. Вот так. И никак иначе.
      На оплеуху он внимания не обратил. Порадовался даже, что с мозгами у дуры, может быть, не все еще безнадежно. Правильно причину несчастья вычислила.
      Девка надулась. К своей тахте направилась, прочь из комнаты.
      Сигизмунд ее остановить хотел. Позвал:
      — Двала!
      Она остановилась в дверях и рявкнула со слезой:
      — Нэй двала!
      И вышла.
      Вот так. Не Двала. Стало быть, “Двала” — не имя. Или не ее имя. Ладно, как там ту юродивую звали? Которая яму копала? Маша? Спасибо хоть не Лизавета Смердящая…
      Ладно, мириться с юродивой надо. Негоже блаженных обижать.
      Девка, надувшись, сидела на тахте. Когда он вошел, повернулась в его сторону.
      — Ну, — сказал Сигизмунд. — Давай мириться. Давай мир. Дружба. Май. Труд. Фройндшафт. Френдшип. О'кей? Ты — нэй Двала. Ты — Маша. Лады?
      Видимо, желая сделать ему приятное, девка выдавила:
      — Окэй.
      — Вот и хорошо, — обрадовался Сигизмунд. — Пойдем, покажу что-то.
      Он поманил ее за собой. Она помедлила немного и встала с тахты.
 

* * *

 
      Для начала Сигизмунд решил поразить воображение блаженной наиболее грандиозным даром. Про секондхендовское происхождение чуда благоразумно решил умолчать.
      С другой стороны, там, у себя в землянке, они, небось, все друг за другом донашивали, а сапогов у дядьев-бородачей, поди, на всех одна пара и водилась.
      Девка толклась рядом, задирая голову, — смотрела, как Сигизмунд снимает с полки над вешалкой большой хрустящий пакет.
      Сигизмунд с пакетом пошел в ее комнату и водрузил пакет на тахту. Отошел, скрестил руки на груди. Стал наблюдать.
      Девка ходила вокруг пакета, не решаясь дотронуться. Обертка ее смущает, что ли? Сигизмунд махнул ей, чтоб снимала бумагу. Бесполезно. Не доходит.
      Тогда, потеряв терпение, сам сорвал бумагу, и открылась шубка. Тот самый ромбический фальшивый леопард, щедрый взнос Сашка в дружбу народов.
      Фальшивый леопард дурковатую девку потряс. У нее даже челюсть отвисла.
      Сигизмунд почувствовал разочарование. Он-то думал, что она ахать-охать примется.
      Синтетическая шубка была богата статическим электричеством. И когда девка робко погладила мех, исправно выдала искру.
      Девка отскочила. С обидой посмотрела на Сигизмунда. Решила, что новую пакость ей подстроил.
      Сигизмунд про себя выругался. Додумался обучать юродивую бояться Дяди Тока, а потом вот так, без всякой подготовки, вручать ей синтетическую шубу. Теперь шугаться будет.
      Покачал головой, поулыбался, сам потрогал шубу. Несколько раз ладонью провел. Шуба молчала.
      Взял девку за руку. К шубе руку ее хотел поднести. Она упиралась, мотала головой, бубнила что-то. И опять губы надула. Ну что ты будешь делать!
      Сигизмунд выпустил девку и обратил к ней укоризненные речи.
      — Да где ж я тебе натуральную-то возьму! У Сашка в ящиках натуральную фиг откопаешь! Впрочем, там и натуральную откопать можно. Только ее лучше сразу закопать. Не лысую же на тебя надевать, ты, дура… Да и вообще — дареному коню…
      Девка смотрела туповато. Сигизмунд видел, что не верит она ему.
      Зазвонил телефон. Оставив девку наедине с шубой, Сигизмунд пошел на зов.
      Звонила экс-супруга. Была неоригинальна и неизобретательна. Сигизмунд не дал ей даже развернуться. Тут же перебил. Сказал, что очень занят. Что у него совещание.
      Переключил телефон на автоответчик и вернулся в девкину комнату. Блин, уже второй день эту комнату “девкиной” называю.
      Тем временем девка успела наладить с шубой контакт. Подкрадывалась, трогала пальцем. Ждала подвоха. Шуба безмятежно лежала.
      Увидев Сигизмунда, девка подскочила к нему и начала возбужденно говорить. Одной рукой в шубу тыкала.
      Тут шуба зашевелилась. Сигизмунд вздрогнул. Из-под шубы высунулся кобель. Девка хихикнула. Сигизмунд обозлился.
      Подскочил, схватил кобеля за ошейник и хвост и выбросил из комнаты. Кобель, впрочем, не обиделся. Тут же вернулся.
      Девка еще раз показала на шубу. Обвела пальцем ромбы узора, спросила о чем-то. Видать, узоры ее занимали.
      Сигизмунд пожал плечами. Ромбы как ромбы. Леопард с поточной линии.
      А девка не унималась. Что-то не давало ей покоя.
      Наконец она произнесла длинную фразу, разделяя слова на слоги, после чего встала на четвереньки, выгнула спину и зарычала.
      Ага, ясно! Интересуется, из какого такого дивного зверя одежка сия пошита. Вот оно что…
      Сигизмунд понял, как ответить. Сперва ужас на лице изобразил. А потом походил на задних лапах, будто медведь, в грудь себя несколько раз стукнул гулко. Словом, гуманоид. Свиреп, ужасен. Вот такого заради твоей шубки, девка, завалили. Поняла?
      Да, прекрасно, Сигизмунд Борисович, вечерок проводите. А ведь четвертый десяток разменяли. К утру, глядишь, рогатку ладить начнете. Вы ведь совершеннолетний, вам бинтовую резину без худого слова в аптеке продадут. Вот и воспользуетесь.
      Подумалось о том, что сейчас, в эту самую минуту, Наталья, небось, трудится — разные гадости ему на автоответчик наговаривает. “Знаю я, какое у тебя совещание! Водку жрешь, небось, с дружками, вот какое у тебя совещание!”
      А вот и не водку, Наталья Константиновна. А вот и не с дружками, разлюбезная. Только хрен догадаетесь, чем ваш бывший благоверный ноне занят.
      С помощью сложной пантомимы девка допытывалась у Сигизмунда: нешто он сам, своими руками, такого ужасного ромбического леопардоида завалил? И где подобное водится?
      Сигизмунд неопределенно махнул в сторону окон. Там, девка, там. Всё — там. Там и не такие волчары водятся.
      — Одно слово, девка, — Охта, — заключил он.
      Блаженная покивала с пониманием. И несколько раз погладила его по плечу.
      Сигизмунду на миг стало стыдно. Вспомнилась провонявшая химией, пыльное складское помещение, где они с Сашком на пару ящики ворочали…
      Дабы девка окончательно подружилась с обновой, Сигизмунд шубу собственноручно на девку напялил. Отступил на шаг, полюбовался. Шуба на девке смотрелась неожиданно хорошо. Для ромбического леопардоида, разумеется.
      — Все, — сказал Сигизмунд, — снимай.
      И рукой махнул.
      Он снова залез на верхнюю полку и выволок остальные свертки.
      Полоумная сидела на тахте и моргала. А Сигизмунд, бравый охотник, в жестокой схватке леопардоида одолевший, метал ей на колени одну добычу за другой: во, девка, восхищайся! И крокодила черного для тебя зарубил в реке Фонтанке. Хороший крокодил, с меховой подкладкой, чтобы ноги не мерзли. И антилопу джинсовую в пампасах подстерег. Хорошая антилопа. Вранглер называется. Во тут, на заду, написано, видишь?
      Девка, онемев, смотрела. На ее лице даже не восторг застыл — испуг. Будто впервые такую роскошь видела. Свитер с яркими узорами ее едва жизни не лишил.
      Вот бы Наталья так к его подаркам относилась. Да и не дарил он ей в последние годы ничего. Не хотелось. Она сама себе все покупала.
      В одном из сапогов девка обнаружила свой след. Заволновалась, скомкала, за пазуху сунула. Дался ей этот след. Совсем дремучая.
      Наученная Сигизмундом, девка развернула последний сверток и извлекла оттуда трусики и бюстгалтер. Растянула на пальцах, любуясь кружевами. На Сигизмунда вопросительный взор устремила.
      И тут Сигизмунда прошиб холодный пот. Недооценил он девку. Нерадиво измерял, видать, глубину девкиного безумия. Потому как стало сейчас очевидно, что такой предмет, как трусы, видит она в своей жизни впервые. И теперь ждет от С.Б.Моржа, что объяснит он ей, растолкует, как этой штукой, значит, пользоваться.
      Была бы сейчас на месте юродивой девки Светочка…
      А тут… Все равно как дитё или животное.
      В принципе, валялись дома порножурналы. Там во всех подробностях. И трусики, и бюстики, и прочие прибамбасики.
      Но опять-таки, что-то останавливало. Не мог он юродивой порножурнал сунуть. Мол, смотри, девка, и учись.
      А ведь, неровен час, придется ее обучать тампаксом пользоваться. Тампакс — вещь вообще загадочная и непостижимая. Нет, об этом лучше не думать.
      Сигизмунд чувствовал, что морда у него уже пылает.
      — В общем, так, — сказал он решительно. — Смотри и запоминай. Показываю один раз, повторять не буду.
      Он взял из рук девки трусы и приложил к ней. Бантиком вперед.
      — Вот это сюда одевается. Поняла?
      Девка тупо смотрела на бантик.
      — Ноги в дырки просунешь, ну, разберешься.
      Взял у нее из рук бюстгалтер.
      — А это, девка, надевается сюда. На сиськи. Для красы и удобства, чтоб не болтались. Поняла?
      И случайно — не хотел, а вышло, — обеими ладонями ухватил ее за те самые сиськи. Правильные у девки оказались сиськи. Не будут такие болтаться.
      Странное дело, она поняла, что он случайно. Не обиделась. И поползновений никаких не сделала.
      Сигизмунд убрал руки, побагровел — даже уши запылали — буркнул:
      — Да ну тебя совсем…
      И ушел в кухню — курить.
      Пока курил, в мысли некстати бравый боец Федор затесался. Какой однажды аналогичный конфуз с Федором получился.
      А было так. Прощался Федор с шуриновой тещей — кем там она Федору приходится. Солидная дама. Дело в том самом Ботове происходило, в Череповецком районе.
      И вот обнимает Федор шуринову тещу, а руки на автомате — хвать! — аккурат ее за сиськи. Четким отработанным жестом. Как патрон в ствол дослал. Ать!
      — И чувствую, — задумчиво рассказывал Сигизмунду Федор, — что делаю что-то не то… “Спокойно, — говорю ей, — спокойно, Марь-михална, эта я, того…” А сам потихоньку руки прочь, прочь…
      Шуринова теща Федору ничего не сказала, а вот шурина, кажись, по морде отходила…
      Фу ты, ну что это такое…
      Совсем расстроился Сигизмунд. Кликнул неунывающего кобеля и пошел с ним гулять.
      Когда Сигизмунд вернулся, юродивая встретила его торжественно. Была в шубе, сапогах, джинсах, свитере. Наверняка потела, но терпела — приятное ему сделать тщилась.
      — Это, девка, хорошо, — сказал ей Сигизмунд. — Но шубу ты все-таки сними.
      И снял с нее шубу. На вешалку повесил. И показал, чтоб сапоги тоже сняла. Под вешалку поставил.
      Девка показала на все это пальцем и спросила немного растерянно:
      — Миина?
      — Мина, — заверил ее Сигизмунд. — Замедленного действия.
      Девка тяжко задумалась. Потом повторила еще раз:
      — Миина?
      И на себя показала. Он просто кивнул. Не дура, сама допрет. Ей главное время дать.
      И только ложась спать, сообразил вдруг, что в первый раз подумал про девку — “не дура”. А может, и вправду не дура она вовсе. Только вот кто?
 

* * *

 
      — Нет, вы мне, Сигизмунд Борисович, так объясните: где этот Обводный относительно Охты находится? Я так не понимаю… Что значит — фанерный комбинат? Как туда добираться-то? Транспорт там какой-нибудь ходит?
      Боец Федор, недоумевая, водил пальцем по маловразумительным картам в справочнике “Петербург На Столе—95”. Карты были, вроде, подробные, с улицами и переулками, но разрозненные. Установить необходимую Федору связь между искомым объектом и Среднеохтенским проспектом, где непосредственно проживал боец Федор, никак не удавалось.
      Федор проживал на Охте. И все маршруты прокладывал непосредственно от Охты. Не умел иначе. Вследствие конкретности мышления.
      Слово “Охта”, повторяемое Федором на все лады, выводило Сигизмунда из себя. Они сидели в офисе фирмы “Морена” неподалеку от Сенной. Пушка недавно возвестила полдень. Близился обеденный перерыв. Людмила Сергеевна уже налаживалась включить филлипсовскую кофеварку — дар Сигизмунда фирме.
      Светочка сидела у окна — корпела над отчетом. Иногда отрывалась от бумаг и, глядя в пустоту, слегка шевелила губами. Потом снова утыкалась в отчет.
      Людмила Сергеевна махнула рукой.
      — Да оставьте вы этот фанерный комбинат! Не путайте Федора, Сигизмунд Борисович. Не найдет он фанерный комбинат. Вы лучше ему от “Фрунзенского” объясните. От универмага.
      — От какого универмага? — изумился Федор. Боец хорошо ориентировался во всех торговых точках города. А тут — новость!
      — От сгоревшего, — пояснила Людмила Сергеевна.
      — Чего?
      — Ну универмаг, сгоревший, на углу Обводного и Московского… Полукругом… В лесах стоит…
      Сигизмунд молча слушал их диалог. Смотрел на Федора. И буквально тонул в ощущении собственной устарелости. Новое поколение не знает универмага “Фрунзенский”. Оно и легендарного командарма Фрунзе не знает. Оно выбрало пепси и на том успокоилось.
      А вон Сигизмунд командарма знает. Его враги заоперировали. Поколению Сигизмунда командарма крепко в голову вбили. И это мистически роднит Сигизмунда с Людмилой Сергеевной.
      С другой стороны, Людмила Сергеевна не знает “Сайгона”. Да и Федор “Сайгона” не знает. Блин, до чего же я одинок!
      — Светка! — окликнул Сигизмунд ни с того ни с сего. — Ты в “Сайгоне” бывала?
      — Что? — не поняла Светочка.
      — Да ничего, не отвлекайся. Это я так.
      Так когда же сгорел “Фрунзенский”? Тому уж лет десять, наверное. Боец Федор был тогда несознательным одиннадцатилетним хулиганом. Светка, небось, топталась на дискотеках. Людмила Сергеевна шла на “Ветерана Труда”. Жаль — не дошла. Десять лет, м-да… Помнится, горел “Фрунзенский” аккурат в разгар “Интенсификации—90”. Вспомнить бы еще, что это такое…
      — В общем так, Федор. Садишься на метро. Есть там у вас, на Охте, какое-никакое метро?
      Федор обиделся.
      — У нас хорошее метро.
      — Вот, — одобрил Сигизмунд. — Садишься. Как там оно у вас называется? “Площадь Брежнева”?