Сунул голову под кран — девке на радость. Вишь, освоилась. Только потом, уже намазанный и пахнущий “истребительным средством”, сообразил: ведь это она юмор проявила. А еще говорят, у дураков юмора не бывает.
      Даже погордился за свою дуру. Во какую нашел. Юморную.
      Изведя второй флакон “истребительного средства” на девку и замотав той голову полотенцем, вручил ей несчастного, мокрого кобеля, завернутого в простыню. Держать наказал. Пальцем погрозил. И, оставив их в ванной, пошел разбирать сумки.
      Пока разбирал, вдруг замер — ибо неожиданно как бы со стороны себя увидел, с головой, обернутой полотенцем, с бутылкой водки в одной руке и яблоком в другой. А рожа счастли-ивая! Рад-радешенек лох-сигизмунд.
      Водрузил на стол бутылку водки, бутылку пива (двух остальных “Разиных” на опохмелку оставил), разложил рульку, хлеб-булку, прочую снедь. А в центр авокадину поместил. Остался собой доволен.
      Глянул на часы. Начало седьмого. Пора смывать “средство”.
      Пошел в ванную. Девка глядела на него с унынием. Надоело намазанной-то сидеть. Понимаю, девка, всё понимаю. Не зверь какой-нибудь. Мне и самому намазанным ходить во как надоело. Сичас смоем. Сичас.
      Погладил ее по плечу. Потрогал нос печального кобеля. Тот диковато косил зраком.
      Приободрив таким образом свою команду, добрый дядя Сигизмунд повернул кран. И…
      Фыркая и плюясь, хлынул ржавый кипяток. Ванна стала быстро наполняться жидкостью кровавого цвета.
      Глаза девки расширились. Она затряслась, уронив кобеля. Выключая воду и кляня водопроводчиков (нашли время!) Сигизмунду подумалось: точно, кого-то при девке в ванной зарезали.
      Кобель явно не хотел лезть в кипяток. Попытался уйти под ванну и там затаиться. Сигизмунд поймал его за хвост, вытащил. Вместе с кобелем вытащилось очень много пыли.
      Девка пришла псу на помощь. Негодующе заорала, вцепилась в Сигизмунда, попыталась кобеля от него вызволить.
      — Да уйди ты! — рявкнул Сигизмунд. — Неужто свою собаку под кипяток суну?
      Девка знаками показывать начала, чтобы он, Сигизмунд, сам под кипяток лез, коли такой дебил. А она, девка, и сама не дастся, и кобеля увечить не позволит.
      И вдруг кукиш ему показала.
      Вот мерзавка, а!
      Сигизмунд снова включил воду — проверить, не проснулась ли в водопроводчиках совесть. В кране захрипело, зарычало, кроваво плюнуло и сгибло. Вода кончилась. Навсегда.
      Сигизмунд пошел в коридор, забрал купленную в киоске книгу про дураков и вернулся к девке. Раскрыл на первом попавшемся месте и прочел с выражением:
      — …“Пещера, где она жила, была не что иное, как огромная глубокая яма; на стене висела икона с горевшей пред ней лампадой, на полу лежала ветхая одежда труженицы, и она сама с заступом в руках, босиком, в одной рубашке и с распущенными волосами, распевала звонким голосом духовные песни. Это была наша Маша, доведенная до этого состояния своими родственниками, видевшими в ней средство наживы. Приходившие к ней предлагали ей разные вопросы, но она на них почти не отвечала, опускали ей в яму сдобные пироги, калачи, сайки и деньги, а взамен этого брали из ямы песочек и щепочки”…
      Он остановился, пораженный сходством прочитанного с собственной гипотезой. Землянка, таежный тупик, звероподобные родственники… Много лет шла благая весть о “Сайгоне” по миру, пока не добралась до таежного тупика. Бежала оттуда наша Маша, себя не помня, в одной только рубашоночке. Брела, скорбная, лесами-полями, городами-весями, пока не добралась до Питера, а там глянь — “Сайгона”-то и нет, одни унитазы из витрины пялятся… Вот и поехала окончательно крыша у болезной…
      — Бедная ты моя, — с чувством произнес Сигизмунд.
      В этот момент кран глубоко-глубоко вздохнул, подавился и с блевотным звуком разразился бурными потоками.
      Девка сильно подергала Сигизмунда за рукав. Показала на кран. А будто он сам не видел.
      Сигизмунд выждал минутку. Вода шла уверенно, мощно. Дали-таки, уроды, воду.
      Омыли кобеля, брата меньшого. Затем пиплицу. Ее Сигизмунд еще и дорогим шампунем полил. Желал, чтоб от девки пахло приятно.
      Потом и о себе позаботился. Были там вши, не было их — теперь уж не заведутся.
      Сразу на душе полегчало.
      Выдал девке расческу, а сам пошел волосы сушить. Фен достал из шкафа. Обсушился. Не любил, чтоб мокрый волос к шее лип.
      Девка нелепая выбралась было из ванной, но стоило включить фен, как в страхе метнулась обратно. Сигизмунд подергал дверь. Девка держала с той стороны.
      — Волосья-то высуши! Простынешь мокрая.
      Но девка крепко вцепилась в дверь и не открывала.
      Сигизмунд плюнул, выключил фен и убрал его.
      Девка выждала еще и только спустя минут десять опасливо выбралась из ванной. Глаза отводила. Кобель, нашкодив, так себя ведет, и потому Сигизмунд заинтересовался: что еще полоумная натворила. Оказалось — расческу пластмассовую о свою гриву сломала. Сигизмунд только рукой махнул.
      Она сразу повеселела. Патлами затрясла.
      Сигизмунд вспомнил молодость и сказал:
      — Классный хайр.
      Она насторожилась, замерла, будто прислушиваясь. Голову набок склонила.
      — Что? — засмеялся, наконец, Сигизмунд. — Хайр, говорю, классный.
      И на ее волосы показал.
      Она покачала пальцем и проговорила:
      — Хаздс… хаздс!
      Взяла пальцами прядь длинных волос и повторила в третий раз:
      — Хаздс!
      Будто поправить его хотела.
      — Хаздс! — старательно повторил лох-сигизмунд, подражая девкиному гортанному выговору, и тоже подергал себя за волосы.
      Но девка снова покачала головой.
      — Нии! — Тронула его за волосы. — Скофта!
      И взаимопонимание, вспыхнувшее на миг, рассыпалось. Мир девкиных представлений показался Сигизмунду чрезмерно дремучим. Как это — одно слово для ее волос, другое — для его волос? Как у чукчей, что ли, где пятнадцать наименований снега?
      Откуда ж такая взялась? Что за микронародность такая, чтобы волосья по-разному назывались?
      А девка, видать, задалась целью загнать Сигизмунда в логический тупик. На пса кивнула и добавила:
      — Тагль!
      Стало быть, для песьего волоса — третье слово. А для оленьего, поди, четвертое… Ну тебя, девка, на фиг с твоим таежным наречием.
      — Пошли-ка лучше водку пить, — сказал Сигизмунд хмуро.
 

* * *

 
      Водка “Смоленская роща” оказалась ужасной гадостью. Сигизмунд понял это после первой же стопки.
      Девка сидела напротив него и мелко грызла торжественно преподнесенное ей большое голландское яблоко. Кобель лежал мордой на девкиных коленях и стонал. Клянчил.
      — Водяры хочешь? — спросил Сигизмунд. И достал вторую стопку. Налил. Подвинул к девке. — На, траванись.
      Девка отложила яблоко. Осторожно взяла стопку. Понюхала. Передернулась. И стопку отодвинула.
      — Ну и не надо, — решил Сигизмунд. И то правда, зачем дитя природы “Смоленской рощей” травить. Помрет еще. И открыл для нее “Разина”.
      К “Разину” девка отнеслась с одобрением. Смотри ты, таежная, из ямы, а в пиве понимает!
      Они чокнулись. Сигизмунд проглотил вторую “Рощи”. Девка глядела на него с ужасом. Видать, оценила, какую дрянь пить приходится.
      Сигизмунд закурил и почти мгновенно окривел.
      Никогда не поеду в Смоленск. Это решение пришло сразу и утвердилось навеки.
      Девка пила пиво и ела рульку с хлебом. Сигизмунд посылал проклятие сраной табуретовке при каждой новой стопке. Ел рульку. Клевал маслины.
      Чтоб девку табачным дымом не травить, вытяжку включил.
      Но как только вытяжка заревела, девка наладилась бежать. Пришлось выключить.
      Кобель под шумок схитил недоеденный бутерброд. Сигизмунд, не заметив, сделал себе новый.
      — Ты пойми, — втолковывал он девке, наклоняясь к ней через стол и убедительно хватая ее за руку, — вот раньше все говенно было, но как-то по-нашему, по-свойски говенно. И ты знал, к примеру, как и куда в этом говне рулить, чтоб не засосало. А сейчас куда ни поверни — засосет. Вот был один китайский этот… император или как, он всех в говне топил. А у нас императора нет, а говно есть. Вот как по-вашему “говно”? В нашем великом-могучем знаешь сколько разных слов для этого дела есть?
      Он потерял мысль и задумался.
      — А вот скажи мне, Двала… А вот признайся мне, Двала, как на духу! У вас, в тайге, промеж людей говно есть?
      Девка бессмысленно моргала белыми ресницами. И употребляла “Разина”.
      Потом переспросила:
      — Гоно?
      — Ну! — обрадовался Сигизмунд. — Дикая, а понимаешь. Говно, мать, оно…
      И снова потерял мысль.
      — Вот раньше, — рассуждал Сигизмунд, — кофе стоил четырнадцать копеек. КОПЕЕК! Посуди, КОПЕЕК! А если без сахара, то тринадцать. А были места, где и по семь, но дрянь! А в “Сайгоне” надо было брать двойной. За двадцать восемь. Это если с сахаром. А если без сахара, то двадцать шесть. Понимаешь? А сейчас полторы тыщи. И дрянь! И не в “Сайгоне”. Нет, мать, “Сайгона”. Вот ты думала, есть “Сайгон”, а его… — Сигизмунд надул щеки и фыркнул. — Во как. Падлы, одно слово.
      Он пригорюнился и налил себе еще водки. Позаботился — поглядел, есть ли у девки что пить. Достал для нее вторую бутылку пива. Не жалко! Своя девка в доску. Хоть и юродивая. Пущай пьет. Для своих — не жалко!
      Вспомнил про авокадину.
      — Во, — посулил, — сейчас мы ее зарежем…
      Девка посмотрела на авокадо изумленно. Спросила что-то. Видать, интересовалась — что это и как его едят.
      — А хрен его знает! — радостно объяснил Сигизмунд. — Мало у нас с тобой, девка, общего, но тут мы с тобой едины: ни ты, значит, ни я этого дела не ели.
      Он разрезал авокадо пополам. Внутри обнаружилась дюжая кость.
      — Гляди ты! — изумился Сигизмунд. — Вот дурят нашего брата! Сколько ж в этой дурости весу?
      Девку кость заинтересовала не меньше. Выковыряла, повертела. На зуб попробовала. Косточка раскололась. Оказалось, это скорлупа, а внутри — белое семяще. Ни хрена себе! Сигизмунд отнял у нее косточку. Кобелю кинул. Кобель сдуру схватил, но грызть передумал.
      На вкус авокадо оказался никаким. То есть что-то, конечно, было, но неуловимое. И невкусное. Девка, судя по всему, тоже была разочарована.
      Вконец захмелевший Сигизмунд в сердцах швырнул авокадину кобелю. Кобель настороженно обнюхал и съел. Девка героически дожевала. Бережлива до еды, гляди ты. Что ж у них там, в тупике, и есть-то нечего, раз авокадо едят, бедные?
      Сигизмунду вдруг потребовалось покурить.
      — Я… сейчас… — сказал он девке, выбираясь из-за стола. Пошатываясь, пошел в свою комнату, сел и закурил. Включил автоответчик. Еще раз прослушал жизнеутверждающее сообщение бравого бойца Федора.
      Открыл форточку. Вышвырнул окурок. Сам едва не выпал из окна. Очень испугался. Сел на кровати, стал стучать зубами.
      От дрянной водки губы онемели. Худо дело.
      Пошатываясь, Сигизмунд побрел обратно на кухню. А девка все ела и ела. Куда только в нее влезало? Водки оставалось еще на стопку. Сигизмунд вылил остатки водки и проглотил их с отвращением. Отнял у девки пиво и глотнул. Чтобы гадкий вкус “Смоленской рощи” забить.
      Потом завел с девкой долгий разговор по душам. Был ею доволен. Понятливая оказалась. Перед такой и душу раскрыть не грех. Во все вникнет, обо всем пожалеет…
      Собрался было с кобелем пройтись, проветриться, но вдруг разом ослабел…
 

* * *

 
      Сигизмунда разбудил телефонный звонок. Звонил боец Федор. Рвался в бой.
      — Сколько времени? — сонно спросил Сигизмунд.
      — Одиннадцать, — доложил Федор.
      — Вечера?
      — Утра!
      — Блин, — сказал Сигизмунд.
      — Это бывает, — согласился Федор.
      И осведомился, будут ли приказания.
      Приказания были. Купить кефира литр и дуть сюда, к Сигизмунду домой. И быстро.
      — Людмила Сергеевна говорила вчера, будто больны вы и идея у вас вместе с тем новая, — осторожно заметил Федор.
      — Новые партнеры замаячили. Обрабатывал, — неопределенно ответил Сигизмунд. — Ладно, давай с кефиром, скорее! Помираю…
      Положил трубку и откинулся на подушку.
      О-ох! Надо бы девку сокрыть. А кстати… Где девка-то?
      Девка, конечно, обнаружилась на тахте. Дрыхла. Сигизмунд даже позавидовал: ему бы, Сигизмунду, такой сон… Небось, выжрала всё пиво. И дрыхнет!
      Кобель, спавший у девки в ногах, при появлении похмельного хозяина поднял голову, поглядел на Сигизмунда и со взвизгом, как-то очень по-жлобски зевнул.
      Пиво девка и впрямь выжрала всё. Ничего не опохмелку не оставила. При виде пустой бутылки из-под “Смоленской рощи” Сигизмунда аж передернуло. Поскорее пихнул ее в мусор. Чтобы не видеть.
      Мутно оглядел кухню. Прибрано. Надо же! Вообще было заметно, что девка похозяйничала. На свой, диковатый, манер, но очень старательно.
      Бутылки были выставлены у стены. Посуда помыта.
      Странно девка посуду помыла. Вытряхнула, дурища, всю землю из неубиваемого цветка, что чах на подоконнике. Землей почистила вилки и ножи. В раковине еще земля осталась.
      Горшок из-под цветка тоже помыла. В сушилке к остальной посуде приобщила.
      Все вещи расставила иначе. По-своему. Тарелки вытащила из сушилки и составила их на газовую плиту. Додумалась.
      Неубиваемый цветок валялся в мусорном ведре. Сигизмунд вытащил его и дрожащими от похмелья руками торопливо подсадил к другому, такому же. Дурнота наплывала волнами.
      В свое кожаное ведро, какое кобель из песка выкопал, безумная девка набрала воды и повесила это хозяйство над плитой, на вентиль, которым газ перекрывают.
      Посмотрел на это Сигизмунд с умилением. Хозяюшка. Вот ведь в глуши жила, а тоже с понятием: баба — она для хозяйства приставлена.
      А потом вдруг жуть накатила. Где же это она так жила, пока в Питер не попала, если никогда не видела, как цветы в горшках растут! Это в какой же глухомани вырасти нужно! И плитой газовой, похоже, не знает, как пользоваться, иначе не составила бы на ней посуду.
      Ведро — к чертям. Снял, чтобы вылить воду. Пока снимал, облился.
      Вернул тарелки на место. Надо будет девку правильному обращению с посудой и плитой обучить. Но сперва — похмелье избыть.
      Двигался как в полусне. В конце концов, не выдержал, пошел в туалет и сунул два пальца в рот. Полегчало. Теперь бы кефирчику…
      Кобель, девку покинув, ходил неотвязно следом. Под ногами путался. Намекал, что кормить его, кобеля, должно.
      Кормить было особо и нечем. Вчера все съели. Это выяснилось, стоило лишь заглянуть в холодильник.
 

* * *

 
      Долгожданный Федор прибыл минут через сорок. С кефиром.
      Чем Федор хорош, так это тем, что Федор прост. Очень прост. То есть, ну очень прост.
      И все-то у Федора понятно и просто. Сказано: идти тараканов травить — пошел тараканов травить. Сказано: пошел в жопу — пошел в жопу…
      Сигизмунд взял его на работу сразу после армии. Потому и называл бойцом.
      Федору быть бойцом нравилось.
      — Сигизмунд Борисович! — радостно завопил Федор с порога. — Похмело заказывали? Во!
      И взметнул сумку.
      — Че орешь-то? — угрюмо спросил Сигизмунд.
      — Ща, Сигизмунд Борисыч, взлечнетесь! Все ништяк станет! Во, блин! Накупил!
      И радостно заржал.
 

* * *

 
      Если Сигизмунд был усталым мозгом фирмы, то Федор, несомненно, был ее бодрыми мышцами.
      Федор носил пятнистое. Штаны, ватник. Ватник был НАТОвский. Или ООНовский. Хрен его разберет, но пятнистый и с воротником из искусственного меха. Теплый.
      И ботинки у Федора были особенные. Тоже НАТОвский или ООНовские. Федор любил рассуждать о ботинках. ЮАРовские сущее дерьмо, надо голландские брать. Тут целая наука, как ботинки брать.
      Говнодавы у Федора были высокими, с устрашающим протектором. С хитрой шнуровкой.
      Шнурки тоже непростые. Снимая ботинки в прихожей у Сигизмунда, Федор случайно повредил шнурок. Очень расстроился. Долго объяснял, почему.
      Ценность говнодавов заключалась в том, что по ним можно проехать в танке. И ноге ничего не делалось. Федор со своим шурином нарочно проводил испытания. Шурин наезжал на Федора “девяткой”. И ничего.
      Федор был всегда готов. К любой экстремальной ситуации. Постоянно имел при себе нитку с иголкой, складной нож о семнадцати разных хреновинах, даже маскировочный карандаш — раскрашивать морду в стиле “лесной кот”. Есть разные стили, Федору “лесной кот” нравится. Это очень круто. Сейчас у штатников, у морпехов “лесной кот” это самое то. Во.
      Про маскировочный карандаш Сигизмунд случайно узнал. Федор искал носовой платок, ну и выпало…
      Подивился Сигизмунд. Тогда тоже, вот как сейчас, на кухне у Сигизмунда сидели, водочку пили. Полюбопытствовал, что еще у Федора в карманах есть. Федор охотно продемонстрировал. Оказалось, что карманов у Федора очень много, а лежат в карманах тех невиданные вещи. Чего там только не было! Там нашлись предметы, способные помочь Федору взметнуться по отвесной стене, переметнуться с крыши на крышу, вскрыть сейф, уцелеть при штормовом пожаре, при ядерном взрыве, при синдроме длительного раздавливания и многое-многое иное…
      Усевшись на кухне, Федор первым делом плюхнул на стол пакет с кефиром. Рядом бросил упаковку разрекламированного антипохмельного.
      — Зря это взял, — заметил Сигизмунд. — Дрянь. “Алказельцера” что ли не было.
      — Э-э, Сигизмунд Борисович, с “Зельцера”-то нестояк приключается. У моего шурина…
      Про шурина Федор расказывал много и охотно. По мнению Сигизмунда федоровский шурин был редкостным мудаком.
      На самом деле никакого шурина у Федора быть не могло. Потому как шурин — брат жены, а Федор женат никогда не был. “Шурином” Федор именовал одного своего дальнего родственника. Так у них было заведено. В конце концов, какая разница, как называть?
      — Кофе сделать? — перебил Сигизмунд Федора.
      — Сидите, Борисович, лечитесь. Я сам.
      Пожрав антипохмельное, Сигизмунд жадно припал к кефиру. Почувствовал, как приятный холодок расползается по телу. Тошнота отпускает.
      В девкиной комнате тахта заскрипела. Потом — поспешный топот по коридору. Девка вломилась в сортир и громко расстроилась желудком.
      Готовый к любой экстремальной ситуации Федор всем корпусом развернулся в сторону звука.
      — Партнеры вчерашние забыли, — неловко соврал Сигизмунд.
      Несколько секунд Федор пристально смотрел на то место, где только что мелькнула девка. Оценивал — насколько опасно поворачиваться спиной.
      Федор как будто никогда не уходил с линии фронта. Прямо на линии и жил. На линии ел, на линии спал, там же с ляльками кувыркался, с шурином водку пил, на той же огневой линии, бля, тараканов морил.
      Оценил — неопасно. Повернулся.
      — Что пили-то? — продолжил он светский разговор.
      Сигизмунд дернул лицо в гримасе.
      — Не напоминай… В ведре глянь.
      Федор не поленился. Глянул. Тоже скорчил гримасу.
      — Вы что, Сигизмунд Борисович, охренели — такое жрать… Жизнь-то одна…
      — Партнеры притащили, — опять соврал Сигизмунд.
      — Дешевка, — уверенно сказал Федор. И упустил кофе.
      Из сортира выбралась девка. Протопала назад.
      Федор опять выдержал паузу. Что-то в девке его настораживало.
      — Ушмыганная, что ли? — спросил он.
      — Хрен ее знает, — сказал Сигизмунд.
      — Я бы на вашем месте выяснил, — осторожно присоветовал Федор.
      — Партнеры забыли, — повторил Сигизмунд. — Пусть они и выясняют. Мне-то что.
      — Словят ее у вас с “палевом”, Сигизмунд Борисович. По наводке.
      — Ты прямо как моя бабушка, — сказал Сигизмунд. — Та ворами пугает. И пожаром.
      — Я вам так скажу, Сигизмунд Борисович, — проговорил Федор, наливая кофе в чашки, — “Ливиз” пейте. Я завсегда “Ливиз” пью. Только смотреть надо, чтоб настоящий был. В России восемьдесят процентов напитков поддельные. По радио говорили. Дурак — он и “Ливизом” траванется… Эх! Надо слить!
      С этим словом боец Федор направился в сортир.
      До слуха Сигизмунда донеслось, как крученая струя жизнеутверждающе бьет в фаянс. Вот это витальность, бля! Аж мороз по коже.
      Из комнаты со стоном вылетела девка. Рванула дверь. Закрыто. Глаза у девки были как у животного, когда оно страдает. Принялась топтаться. То и дело дергала дверь.
      Наконец дверь распахнулась, и оттуда неспешно, с достоинством, выступил боец Федор. Оглядел девку. Бросил ей:
      — Хай!
      Девка безмолвно ломанула к белому брату. Хлопнула дверью. Щелкнула задвижкой. Ну точно, потравилась.
      Федор степенно вернулся к разговору.
      — И “Киндзмараули” часто подделывают. Тут надо пробку всегда смотреть. У настоящего пробка с узорчиком и с такими дырочками. А поддельный — там как красный чулок натянуто. И без дырочек. Шурина один грузин научил. Этот грузин целый ящик взял… А девка-то обширянная, точно говорю. Глаза у ней белые…
      — Она прибалтка, — сказал Сигизмунд. — По-нашему ни бум-бум.
      — А, — сказал Федор. — Если прибалтка, то может, и не обширянная. А насчет ни бум-бум — это у них после отделения началось. Вроде болезни. — Он постучал себя пальцем по голове. — Они ее что, из Прибалтики привезли?
      Сигизмунд не понял.
      — Кто?
      — Партнеры.
      Сигизмунд, успевший забыть про “партнеров”, едва не спросил тупо у Федора: “какие, мол, еще партнеры”. Вовремя спохватился.
      — Ну, — сказал нехотя. — Я не спрашивал. — И зачем-то пустился в подробности: — Они тут конфетами торговать хотят…
      Федор сделал озабоченное лицо.
      — На растаможке больше потеряем.
      Сигизмунд вяло махнул рукой.
      — Растаможкой одна лавочка с Охты займется. Мы только сбытом. Сперва конфеты, потом, может, и селедка. Я вот думаю: как, Федор, потянешь ты селедку?
      Федор непонимающе посмотрел на Сигизмунда и покивал на чашку:
      — Кофе-то пейте. Хороший у вас кофе. Где брали?
      — На Сенной.
      Федор аккуратно допил кофе. Ополоснул свою чашку и водрузил ее на место.
      — Ну, я пошел.
      — Меня сегодня не будет, — сказал Сигизмунд.
      — Да понял уж. Если что — звоните. Распоряжения будут?
      — Так, Федор, — сказал Сигизмунд. — Сейчас дуешь в контору. Светка жаловалась, что замок на входной двери заедает. Вчера еле закрыла.
      — Разберемся.
      — Разберись. К Светке не приставай.
      — А что, жаловалась? — Федор хохотнул.
      — У нее отчет. Не отвлекай.
      — Есть не отвлекать Светку, — бодро отрапортовал Федор.
      — С замком, Федор, разберешься — дуй на Загородный. Возьмешь гальюны, поставишь по точкам. Потом можешь быть свободен. Вечером отзвонись.
      Фирма “Морена” занималась не только травлей тараканов. Она в принципе была не чужда всему живому. Приторговывала кошачье-собачьими кормами. И особая статья бюджета — кошачьи туалеты. Дешевые. Они шли изумительно ходко. Кошек в Санкт-Петербурге много. Пользуясь старыми связями, Сигизмунд наладил на одном заводике, где штамповали разную пластмассу, производство означенного изделия. Делов-то, две кюветы, одна с дырочками.
      “Морена” заказывала товар, забирала его и развозила по точкам. Очень удобно. Клиенты довольны. Сигизмунд пытался даже наладить завоз товара в Москву, но тут пришли большие строгие дяди и дали Сигизмунду по рукам.
      Забирал и развозил по точкам Федор. Заказывал Сигизмунд. Это называлось субординацией.
      Федор вообще был на все руки мастер. В частности, занимался он также осушением подвалов, где “Морена” одерживала победы над полчищами комаров.
      Но этот бизнес увядал на глазах. Слишком сильны были конкуренты.
      Федор тщательно зашнуровывал чудо-говнодавы, попутно растолковывая Сигизмунду, где именно повредились шнурки и в чем заключается их порча. Сигизмунд отдавал последние распоряжения.
      — Светке не болтай, — сказал Сигизмунд, кивнув в сторону “девкиной” комнаты.
      Федор поднял лицо от говнодавов и скроил понимающую гримасу.
      — Людмиле Сергеевне тоже, — добавил Сигизмунд.
      — Что я, совсем деревянный… — пробормотал Федор.
      — Кстати, боец, от поноса ничего при себе не имеешь?
      Федор затянул последний узел на шнурках и выпрямился. Его лицо чуть-чуть покраснело после тяжкой работы.
      — Как не быть. Вещь нужная, всегда при себе.
      Федор безошибочно полез в нужный карман. Выгрузил оттуда маскировочный карандаш, два больших рыболовных крючка в коробочке и гибкую пилку.
      — Подержите, Сигизмунд Борисович.
      Сигизмунд принял драгоценности. Опорожнив карман, Федор извлек, наконец, пачку таблеток в герметичной упаковке.
      — Во!
      Сигизмунд оглядывал дива, поместившиеся у него в руках.
      — Слушай, Федор, а зачем ты это все носишь с собой?
      — Э, Сигизмунд Борисович… Жить-то хочется… А жизнь — она сложная штука. В общем, так. — Объясняя, Федор забирал у Сигизмунда драгоценности и по одной спроваживал их обратно в карман. — Сперва надо четыре штуки съесть. Через три часа еще две, для закрепления эффекта. И наутро — еще две для профилактики. Ценная вещь. Штатовский НЗ. В порту купил…
      Сигизмунд задержал в руке последнее из доверенных ему федоровских сокровищ — маскировочный карандаш.
      — Слушай, Федор, продай.
      — Нет, Сигизмунд Борисович, не могу. — Федор решительно отобрал карандаш, сунул в карман, а карман застегнул. — Паренек на той неделе поедет в Голландию, можно заказать… Насчет таблеток не сомневайтесь. Убойная штука. Хоть из Амазонки лакай, хоть из Нила. Вон у меня шурин летом траванулся — думали, помрет. Поехали мы с ним в Ботово на неделю, это летом еще было. У шурина там дружок, еще с армии. Ну, крутой такой, с загранпаспортом, при всех делах. В Черепке живет. А в Ботове, это под Черепком, у него дача. Под Ботовым свиноферма есть. Совхоз “Политотделец” раньше называлась… Да что вы все смеетесь, я не шучу.
      Федор решил было обидеться, но в последний миг передумал. Продолжил повесть о шурине.
      — Там, Сигизмунд Борисович, под Ботовым свиного говна видимо-невидимо. А мы не знали, воды там попили… Ну, я ничего, я крепкий. У меня закалка. — Федор гулко постучал себя в грудь. — А шурин — думали, умрет. “Скорая” лечить отказывалась. Приехал пьяный коновал, как узнал, откуда мы воду брали — все, говорит, готовьте гроб. К утру, мол, кончится. Это он про шурина. Теща дружкова в слезы, тесть в амбиции. А коновал ни в какую. Нет, говорит, от свиного говна политотдельского, говорит, лекарства нет. Во всем Черепке не сыщется такого средства, чтоб шурина вашего, значит, спасти. Отказался, падла. И помер бы шурин, если б таблеток у меня при себе не было. Отпоили. По четыре штуки разом скармливали, каждые полчаса… Ну, наутро я у пивного ларя стою, отдыхаю. Глядь — коновал. Тоже к ларю мостится. Завидел меня, закивал, замахал, как знакомому. С пивом ко мне подходит. “Ну как, спрашивает, помер шурин-то твой?” Я говорю: “Какое помер, живехонек! Во!” И таблетки ему показал. Упаковку. Коновал повертел в пальцах, буковки поразбирал, какие знакомые. “Да, говорит, Америка-Европа, нам до них еще сто лет расти — не дотянуться…” И то правда. Мы с шурином раз на шоссейку вышли, а там указатель: “Вологда 600 км, Архангельск 700”… Россия…
      И, сам себя огорчивший, ушел.
      Сигизмунду резко стало легче. Федор парень хороший, отзывчивый, исполнительный. Западла пока что не делал. И еще не в скором времени сделает. Но сегодня совершенно задавил его Федор своей неукротимой витальностью. Перебор налицо.
      Сигизмунд выковырял из герметичной упаковки четыре чудо-таблетки. Налил в стакан воды. Пошел девку целить. Если шурина безмозглого спасло, глядишь — и юродивой поможет.
      Девка крючилась на тахте. Рожа серая. Худо девке было.
      Кобель интересовался. То лицо ей понюхает, то ноги. Девка относилась к кобелю безучастно. А пса это тревожило. Не одобряет пес такого беспорядка, чтобы люди болели. Временами пес напоминал Сигизмунду Федора. Оба любили, чтоб все было пучочком. Сами были бодры и от окружающих требовали того же.
      Сигизмунд присел на край тахты. Прижал горсть с таблетками прямо к девкиным губам. И стакан наготове держал.
      Девка полежала неподвижно. Глазом на него покосила. Сигизмунд кивнул: дескать, надо, девка, ничего не поделаешь. Штатовские морпехи едят, и тебе сглотнуть не зазорно.
      Девка глаз отвела и стала таблетки с ладони губами по одной выбирать. Ровно лошадка. Или дитё, когда ягодку ему найдешь. Вот так и яду ей можно дать, а после золотишком завладеть. Очень даже запросто. Она и не спросит, чем он там ее пичкает.
      — Запей, — сказал Сигизмунд грубее, чем хотел. И стакан к ней подвинул.
      Она послушно выпила.
      — Вот так-то лучше, — сказал Сигизмунд. Встал и кликнул пса. Пора выводить скотину.
      Хорошо хоть коровы не держит. В пять утра вставать не надо, доить не требуется. Опять же, сенокосная страда минует. Господи, что за мысли в голову лезут!
 

* * *

 
      И пошли кобель с Сигизмундом пиво пить.
      Пиво кобель любил. Дрожжей ему не хватало, скоту бессловесному, что ли?
      Место вокруг ларька, меблированное сломанной лавкой и тремя ящиками, обсиженное спившимся и полуспившимся людом, именовалось у Сигизмунда “Культурным Центром”. “Культурный Центр” был готов к услугам отдыхающих граждан круглосуточно. Иные там и отходили. Сигизмунд сам вызывал как-то раз “Скорую” к дедушке, безучастно созерцавшему низкие городские небеса, полонящиеся смогом. “Скорая” к дедушке не торопилась. Да и дедушка больше уже никуда не торопился… Вокруг продолжали культурно отдыхать. Пили пиво. Все там будем, да…
      Взяв “Разина”, Сигизмунд снял пробку о прилавок ларька, по старинке.
      — Ты че, блин, мужик?! — заорал продавец, высовываясь из ларька чуть не по пояс. — Вон, открывашка есть…
      Совсем одичал с этой юродивой. Забыл, в каком веке живу. Ведь правда теперь везде открывашки. Это раньше никаких открывашек не было. О водосточные трубы пробку сковыривали. Кто покруче — зубом снимали, кто поинтеллигентнее — ключом…
      Сел на корточки, налил пива на ладонь. Пес тут же сунулся пастью и неопрятно зачавкал.
      И тут из засады, доселе незаметный, бесшумно подкрался к Сигизмунду дедок. Заслуженный дедок, о трех орденских планках, на деревянной ноге. Насчет бутылочки. Пустой.