А музыка у них чудная. И играют хорошо. Есть, что послушать. Сигизмунду в принципе нравились все эти сопелки, дуделки и прочий музыкальный скарб, звучащий, по выражению Мурра, “с продрисью”.
      …Кстати, давно что-то выдающийся бард не появлялся…
      Несколько раз Сигизмунд видел, как индейцы продают кассету с записью своей музыки. Хотел купить, но — как назло — то денег при себе не оказывалось, то индейцы куда-то исчезали.
      Остановился, стал слушать. Падал снег, все гуще и гуще. Уже стемнело. Освещенное фонарями облачное небо казалось розовым, каким-то гниловатым. Кругом пузырился мелкий торг, сопровождаемый убогим обманом. И не смолкающее “Го-рячие со-сииски в тес-те!”
      А индейцы играли себе и играли. И пирамиды стояли себе и стояли. И синее небо над пирамидами. И золотые звери в пирамидах. В общем, “Всемирная История. Банк “Империал”.
      Кто-то подошел к индейцам, спросил — видимо, о кассетах. Сигизмунд вытянулся — посмотреть. Если сегодня есть, то купит.
      Тот человек мучительно заговорил по-испански: “Ола, сеньор!.. Пеликулас… Вуэстра пеликулас? Си?”.
      Индеец показал в улыбке очень белые зубы. “Nо”. И головой покачал.
      — Нии, — перевел Сигизмунд сам для себя.
      С Садовой вывернул “луноход”. Ехал медленно, среди расступающихся людей. Истово мигал. Мегафон орал престрашно:
      — Прекратить торговлю!.. Убрать ящики!..
      Эквадорцы споро засобирались уходить.
      Сигизмунд выбрался из толпы на обсиженную бабками Садовую. Бабки, завидев милицию, спешно совали в сумки колбасы и вязаные носки. Это были безвредные бабки. Однако — Сигизмунд знал, среди них прячутся и вредные. Полгорода об этом знает. Эфедрином и прочей дурью торгуют.
      В толпе бродило несколько подростков с ищущим взглядом. Выискивали тех самых эфедринных бабок, не иначе.
      Миновав гадючник, Сигизмунд неожиданно для себя решил зайти в известный на весь город видеопрокат. Взять хороший фильм. Провести вечер “в семейном кругу”, ха-ха. Совместный ужин у телевизора. То есть, у ого. Хундс в ногах, нэй-нэй-мави одесную. Не ту же лабуду смотреть, что по ого гоняют?
      Сигизмунд перешел Садовую и направился к библиотеке им.Грибоедова. То бишь, в популярный среди “богемы” видеопрокат.
      У ступеней магазина “Семена — товары для огородников” какие-то тетки оживленно втюхивали явно нелицензионные семена разных там георгинов. Между видеопрокатом и “Семенами”, аккурат под вывеской “Районная библиотека им.А.С.Грибоедова” лежала бабка. Лежала она по стойке “смирно”, глядела в розовое гнилое небо, но явно уже ничего не видела. Во всяком случае, из происходящего вокруг. Ибо была безнадежно мертва. Вид бабка имела бомжеватый, при жизни положительных эмоций явно ни в ком не пробуждала. Теперь — и подавно.
      Неподалеку от трупа два мента общались с рацией. Но явно не по бабкиному поводу. Пусть мертвое прошлое, блин, хоронит своих мертвецов.
      Сигизмунд миновал мертвую старуху и вошел в библиотеку.
      Давно он здесь не был. Почитай что полгода. А было время — пасся почти ежедневно. Тут можно было поймать хороший фильм. Умный. Не хрень с винтом.
      Народу почти не было. Сигизмунд спросил каталог.
      — Нету, — лаконично ответил прокатчик.
      — Опять сперли, что ли?
      — СЕЙЧАС нет.
      — А будет?
      — Может, будет.
      Сигизмунд начал раздражаться. Сперва трупешник у входа, теперь прокатчик этот полувялый.
      — “Беспечный ездок” есть у вас сейчас?
      В свое время запомнился ему этот фильм. Здесь фильм брал. Про хиппи. Теперь девке решил показать. Может, прояснится что-нибудь, если все-таки “системная”.
      — Только лицензионки сегодня выдаем. Вон стоят. Выбирайте.
      Сигизмунд скользнул взглядом по цветным бокам кассет. Кассеты такие же пестрые, как книжки на лотках. И брать их не хотелось. Что здесь, спрашивается, брать? “Тупой и еще тупее — 2”? “Оргазм под бой курантов”?
      — А “Ездок”? — безнадежно спросил Сигизмунд.
      — Только лицензионки. Вон, “Храброе сердце”, хотите? Гибсон.
      — Ничего хоть?
      — Ничего. Исторический, правда.
      — Да ладно уж, стерплю.
      Отдал залог — дороже, чем раньше. Лицензия! Вышел. Трупешник мирно лежал у входа. Терпеливо ждал второго пришествия. Менты куда-то сгинули.
 

* * *

 
      В жизни бы не подумал, что бобы можно варить с гречневой кашей. И тем более не мог себе представить, что буду такое есть. Однако ж съел. И с удовольствием. Все-таки умеет девка готовить. Только вечно недосаливает. Влюблена, что ли? Или нет. Когда влюбляются — пересаливают.
      Действия Сигизмунда по поглощению бобов с гречей Лантхильда охарактеризовала как “итан”, а аналогичные действия кобеля — как “фретан”. И правильно. Человеку от скота во всем отличаться должно.
      Наелись до отвала. И еще осталось — на завтрак. И посуду мыть не надо — Лантхильда помоет. Сигизмунд сумел-таки настоять на своем и сервировать ужин тарелками. Лантхильда ворчала что-то под нос, но подчинилась.
      В благодушнейшем настроении — сыт, пьян и нос в табаке — решил, не зажигая света, прилечь полежать. От чего казак гладок? Поел — да на бок.
      На кухне шумела вода. Правильно, пожрал — вымой за собой тарелки. Чтобы не накапливались. Сие суть азы домоводства.
      Сигизмунд крикнул Лантхильде из коридора:
      — Сделай кофе, а?
      Кофе Лантхильда растворять умела. И само слово “кофе” из речевого потока выделяла безошибочно. Вот ведь пристрастилась.
      Сигизмунд повернулся, устраиваясь поудобнее. Под локтем что-то зашуршало. Бумажка какая-то. Сигизмунд взял листок, лениво дотянулся до настольной лампы, включил.
      Так.
      Когда меньше всего ожидаешь…
      Лантхильдино творчество. Козел. Очень натуралистично. С рогами и гигантскими гениталиями. Мерси. Вот что она о нем думает. И спешит поделиться.
      …Нет, ну надо же, какая стерва! Живет ведь на всем готовеньком, ни гроша покамест не заработала. И как встретила сегодня — улыбочкой, кашки наварила с бобами, зараза белобрысая. Лицемерка. А сама — козлом!..
      Это она за Аську. Однозначно. За то, что явился под утро. Ишь ты, взревновала! Ясно ведь, откуда под утро являются. Это ведь только полные дуры верят, что, мол, на совещании был. А все остальные знают, что с блядок.
      …Нет, ну подумать только!.. Ведь без году неделя!.. На птичьих правах! И уже туда же — возбухать. Требовать. Туда не ходи, сюда не ходи… Зарплату скоро отдавать придется, а потом на сигареты выпрашивать. Гиф, мол, мис… Христом-Богом молю, гиф…
      С Натальей точно так же начиналось. Сперва вместе “Оду к вольности” в жизнь воплощать собирались, а потом — “где пятёру заныкал?”
      И как-то быстро ведь случилось, почти без перехода. Оглянуться не успел…
      Зажегся верхний свет. Наглая девка маячила в дверях. Кокетничала. Плечами водила, свитер теребила. На Сигизмунда поглядывала. Мол, как — понравилось?
      Сигизмунд в сердцах скомкал рисунок и швырнул в нее. Промахнулся.
      Лантхильда удивленно посмотрела на него. Спросила о чем-то.
      — За козла меня, выходит, держишь? — заговорил Сигизмунд. — Так, получается?
      — Хва-а?.. — погнала было девка залепуху.
      Сигизмунд погрозил ей кулаком. Сел на диване и картинно надулся. Так обычно сама девка показывала, что обижается.
      Думал, она сейчас поступит так же, как он, Сигизмунд, обычно поступал: рядом присядет, возьмет за руку, уговаривать начнет. Фигушки. Повернулась и вышла. Сволочь.
      Сигизмунд угрюмо повертел в руках лицензионку. Мел Гибсон, подняв мечуган, со свирепым лицом куда-то шел. Видимо, в атаку.
      Минут через пять Лантхильда опять вошла к Сигизмунду. Схватила за руку: пошли, дескать. Ну, пойдем.
      Привела его в гостиную. Усадила. И принялась разыгрывать странную пантомиму, непрерывно тарахтя при этом по-своему.
      Ну вот. Сперва психоделическая “Чайка”. А теперь, надо понимать, “Одинокий голос человека”. Театр одного актера. И одного зрителя.
      На пианино были водружены кувшин и кружка. Кувшин тот самый, мемориальный, из которого Сигизмунда поливали во младенчестве.
      На кувшин из угла строго взирала закопченная Богородица. Серебряный потемневший нимб наехал ей на самые брови, как зимняя шапка.
      Посреди комнаты лежало несколько томов БСЭ. Старой, хрущевской. Синей.
      Перед томами стояло несуразное девкино ведро.
      Лантхильда торжественно уселась на тома. Неплохо для начала. Дескать, долой культуру! Раздвинула ноги. Начала водить в воздухе руками — как раз над ведром. И приговаривала (Сигизмунд улавливал часто повторявшиеся слова):
      — …Гайтс… Милокс… Гайтс… Милокс…
      Затем она встала, взяла ведро и, ступая с преувеличенной театральностью, высоко поднимая колени, кружным путем направилась к пианино. Налила в кувшин что-то из ведра. Сигизмунд со своего места не видел, что именно.
      Девка что-то проговорила, сперва презрительно, затем с пиететом, после чего с кувшином дала круг по комнате. Перед иконой остановилась, вознесла кувшин к иконе. Спросила что-то. Прислушалась. Сменила положение и совершенно другим голосом, более низким и грозным ответила — будто бы за Богородицу.
      — Йаа, Лантхильд! — будто бы сказала Богородица.
      Лантхильда поклонилась иконе, снова вознесла над головой кувшин и, запустив палец в кувшин, брызнула на оклад.
      Сигизмунд онемел. Кого он ввел в свой дом?! Девка такую дикость явила, что даже его пробрало. А он-то считал, что ко всему уже привык!
      Девка завершила свой круг и налила из кувшина в кружку. Поставила кувшин, взяла кружку и на вытянутых руках поднесла ее Сигизмунду. Пей мол, родимец!..
      Сигизмунд с сомнением посмотрел на кружку. Там плескало молоко.
      Конечно, по девкиному мнению, это милокс — одна сплошная срэхва. Почему бы прямо из пакета не налить? Нет, надо было в ведро… Где только это ведро не валялось, прежде чем сюда попасть. Если вспомнить, кто это ведро отрыл… И где…
      Может, лучше не пить? Сценусловности, то, се…
      Сигизмунд кашлянул и сказал решительно:
      — Лантхильд! Это милокс — срэхва.
      Лантхильда обрадовалась. Усердно закивала головой.
      — Срэхва!
      Дальше начала что-то объяснять. Сигизмунд опять насторожился. Выходило так, что в пакетах срэхва, но есть шанс заполучить не срэхву. В то, что девка представляет некую прибалтийскую торговую фирму (о чем сам Сигизмунд соврал Федору), Сигизмунд бы уже не поверил. Так где она собирается брать натуральное молоко?
      — Хво, девка, колись? Хво милокс нэй срэхва?
      Во. Выродил.
      Лантхильда степенно кивнула. Мол, сейчас объяснит. Приложила два пальца к голове, как рога, и сказала:
      — Гайтс.
      Сигизмунд на всякий случай тоже приложил пальцы к голове. Господи, какой маразм! Аськин мокрогубый писал бы кипятком от восторга.
      Переспросил свою любезную подругу Лантхильдочку:
      — Лантхильд! Гайтс — это бэ-э?
      — Мэ-э! — строго поправила Лантхильда. — Бэ-э — авизо!
      — Мэ-э! — заблеял Сигизмунд. И затряс головой. “Рогами” на Лантхильду нацелился.
      Она радостно визгнула, отскочила. Хмурая Богородица со стекающей по щеке молочной каплей взирала на баловство со стены.
      Сигизмунд был доволен. Обида отпустила. Не считает девка его, Сигизмунда, козлом. Хотя… а гениталии почему?
      Он принес скомканный рисунок. Показал на гениталии козла. Спросил:
      — Гайтс?
      — Йаа…
      — Милокс?
      — Йаа…
      Сигизмунд постучал пальцем по гениталиям. Лантхильда слегка покраснела, потом прыснула и показала на свою грудь.
      — Это что… — удивился Сигизмунд. — Это у тебя не козел, а коза, значит? А почему три?
      На этот вопрос ответа у Лантхильды не было.
      Она присела рядом, взяла Сигизмунда за руку и начала очень убедительно говорить. Показывала то на ведро, то на Богородицу, то на кружку. В общем, уговаривала Сигизмунда завести козу.
      Не может она, Лантхильд, пакетную срэхву употреблять. И Сигисмундсу не советует. А как хорошо-то будет, когда козу возьмем!.. Какое молочко-то будет сытное да полезное. Ведь как будет? Вот встанет она Лантхильд рано-рано утром, сядет за подойник, козу за вымечко подергает-потянет, молочка надоит. Нальет она, Лантхильд, теплого парного молочка в кувшин, а из кувшина — в кружку. И в постель мил-другу Сигисмундсу, махта-харье и так далее, подаст с поклоном: пей, кушай, здоровья набирайся.
      В общем, такой лубок развела.
      На Богородицын авторитет ссылалась. Годиск-квино, мол, согласна: йаа, говорит, Лантхильд, йаа, заводи гайтс, у гайтс хороший милокс, а пакетс-милокс со срэхва ист, йаа…
      Сигизмунд спросил ради интереса (видел, что всё у Лантхильды тщательно продумано):
      — А кормить-то ее чем? Фретан что твоя гайтс будет?
      На это у Лантхильды тоже был ответ. Хави! Вот что будет фретан гайтс. Хави!
      — А где взять эту хави?
      Как где? На газоне накосить, конечно. Она, Лантхильд, приметила — тут есть деревья, есть и трава. Попусту, небось, пропадает травка-то. Вот возьмет Сигисмундс косу, навострит ее, направит, выйдет по росе на травку…
      Объясняя, Лантхильда кучу бумаги извела рисунками.
      Черт, учиться ей надо. Мгновенно схватывает — двумя-тремя линиями такие сценки прочерчивает, закачаешься!
      Сигизмунд дивился изобретательности девкиного ума. И основательности. Не один час, небось, на размышления потратила. Предложила, кстати, ряд ценных предметов, какие можно было бы с немалой выгодой для себя обменять на козу. Фарфоровую пастушку в кринолине. Торшер позднехрущовских времен с пыльным розовым абажуром, похожим на дамскую шляпу. Вышитую болгарским крестом подушку. Все это очень дорогие и ценные вещи, которые, несомненно, нетрудно будет обменять на козу.
      Да, Лантхильд понимает, почему Сигисмундс этого не делал. Потому что некому было ходить за козой. Некому доить. Не будет же махта-харья Сигисмундс козу, в самом деле, доить! А эта двало Наталья, добавила мстительная девка, не хочет ходить за козой. Оттого и нет у Сигисмундса козы. Но сейчас все изменится. Теперь у Сигисмундса есть Лантхильд. Она будет ходить за козой. А Сигисмундс накосит хави, а потом будет весь год милокс пить и Лантхильд благодарить. Вот как хорошо!
      — Понял, — сказал Сигизмунд. — Взвесим. Обсудим. Проголосуем.
      Девка, разрумянившаяся от пламенной речи, вышла. Через минуту в соседней комнате заорал ого. К ведру подобрался кобель. Жлобясь и оглушительно чавкая, жадно вылакал весь милокс. Вот ведь хундс прожорливый.
      …А коза кобеля пожалуй, гонять будет. Всю мебель разворотят.
      Да ну, в самом деле. Что он, действительно козу заводить собрался? Может, сразу коня? В гараже его держать. А “единичку” продать к чертовой матери. В офис на коне ездить буду. Через Сенную. Старух пугать.
 

* * *

 
      Фильм оказался лучше, чем предполагал Сигизмунд. Добротный. Не зря своих “Оскаров” набрал — был понятен даже дремучей девке. Причем без всякого перевода.
      Девка грозно поблескивала очками, стискивала кулаки — волновалась. Очень непосредственно реагировала. Бормотала что-то. Дергалась. Сигизмунд не столько на экран смотрел, сколько на Лантхильду — забавлялся.
      Спросил на всякий случай, не Вавилу ли она там часом видит. Оказалось — нет, Вавилу не видит. И на том спасибо.
      Правда, надолго девку не хватило. Переизбыток информации. Утомилась. Подремывать начала.
      Просыпалась и реагировала только на самые грубые шутки. Видимо, на такие, что и федоровскому шурину внятны и смешны.
      Досмотреть Сигизмунду не дали. В дверь позвонили. Кого там черт принес?
      Черт принес Федора. Федор был запорошен снегом и невыносимо камуфляжен. Благоухал пивом.
      — Что у вас с телефоном, Сигизмунд Борисович? Звоню, звоню — все занято… — спросил Федор с порога. Снял шапку и аккуратно стряхнул ее на площадку. — Порядок. На крючке ребята.
      — Какие ребята?
      — Ну те, с Обводного. Я же сказал, на абонемент поставим.
      — От них, что ли?
      — Ну. — И Федор дыхнул. — Провел агитацию и пропаганду с использованием наглядных пособий. Чуете?
      Лантхильда тоже вылезла из сигизмундовой комнаты. Строго блеснула очками на Федора.
      — Здрассьте, — сказал Федор. И не сдержался — с ухмылочкой покосился на Сигизмунда.
      — Драастис, — бойко ответила Лантхильда.
      — Так я чего, — снова заговорил Федор, обращаясь к Сигизмунду, но то и дело бросая в девкину сторону быстрые вороватые взгляды. — С телефоном у вас что-то… Трубка не так лежит, что ли?
      Наверняка девка опять разговаривала. И положила неправильно.
      — Я что? Я тут мимо топал — отзвониться хотел, да занято у вас… Дай, думаю, командира порадую…
      — Да ты, Федор, проходи, разувайся…
      — Да не, я на минутку… Мне отлить надо, по правде говоря…
      Федор наклонился, аккуратно расшнуровал свои непотопляемые говнодавы. В носках направился к туалету.
      Сигизмунд сказал девке:
      — Лантхильд, свари нам кофе.
      Девка, уловив ключевые слова “Лантхильд” и “кофе”, направилась в кухню.
      Федор вышел из ванной, вопросительно посмотрел на Сигизмунда.
      — Что, не забрали еще партнеры?
      — Да нет… Теперь уж не заберут, наверное.
      — А вы ее депортируйте на историческую родину. Что она здесь-то трется?
      — Так надо, — сказал Сигизмунд.
      — Ну, коли надо…
      — Кофе будешь?
      — Кофе? — Федор секунду подумал. — Буду.
      Вошел на кухню. Оценил привнесенные девкой новшества. Сделал какие-то выводы, о которых умолчал. Сигизмунд видел, что Федор умолчал. Федор и не скрывал своего умолчания.
      — Ну так что там с этими, с абонементниками-то?
      — Было так. Прихожу. Сидят. Я говорю: “Помните меня, ребята?” И пиво ставлю. Ребятки на пиво посмотрели, напряглись — вспомнили. Ну, и покатилось… Один в Афгане воевал. Хороший парень. Другой тоже ничего. Первая обработка — послезавтра. Они все приготовят.
      — Молодец, — сказал Сигизмунд.
      — Стараемся… — скромно отозвался Федор и принял у Лантхильды чашку кофе.
      — Надо отвечать не “стараемся”, боец Федор, а “служу Советскому Союзу”.
      — Ну вот еще… — засмущался Федор.
      Сигизмунд решил сделать бойцу приятное. Поощрить инициативного работника. Заговорил на тему, близкую федоровскому сердцу. Федору-то, небось, об этом ни с кем, кроме шурина, и не потолковать от сердца, а шурин, поди, все уж знает. Обо всем перетолковано…
      — Слышь, Федор, у нас тут с Лантхильдой спор один вышел… Насчет боевых раскрасок…
      Федор с сомнением поглядел на Лантхильду. Перевел взгляд на Сигизмунда. Мол, стоит ли бисер метать?.. Однако соблазн был слишком велик. Федор извлек из кармана свой знаменитый карандаш и начал объяснять. В конце концов увлекся, разрисовался под “лесного кота”, а затем устрашающе раскрасил и Сигизмунда, отчего тот сделался похожим на полинявшего под кислотными дождями Отелло.
      Лантхильда невозмутимо допила свой кофе. Пристально посмотрела — сперва на одного бойца, потом на другого. И вдруг заговорила. Наставительно так, строго. Явно ссылалась на авторитет брозара. Помянулся разок Вавила. Часто мелькало слово “харья”.
      — Что она харей ругается? — недовольно спросил Федор. — Лицо как лицо.
      — Она не ругается. Слово такое.
      — А что обозначает?
      — Боевую раскраску.
      В конце концов Лантхильда вынесла федоровскому искусству приговор. Не одобрила. Знаками показала бойцу, что надо эту срэхву с физиономии смыть и не позориться перед честной девушкой Лантхильд.
      Федор, похоже, обиделся. На Сигизмунда поглядел. Сигизмунд, забавляясь, кивнул:
      — Делай как велено. Она знает, что говорит. Лантхильд у нас умная…
      — Умная… — проворчал Федор и отправился в ванную.
      Вернулся с красной физиономией. Видно было, что тер. Сел на табуретку, надулся. Аж распушился весь. Кофе залпом допил.
      Лантхильда каким-то очень хозяйским движением взяла карандаш. Федор встрепенулся.
      — Куда, куда!.. Эй!..
      — Нэй охта, Тьюдар.
      — Сиди, — перевел Сигизмунд, предвкушая потеху.
      Федор затих. Проворчал только:
      — “Тьюдар”…
      Девка трудилась над Федором долго. Очень старалась. То и дело прерывала работу, вглядывалась. Приговаривала что-то. Словом, пыхтела, как Леонардо да Винчи над Джокондой.
      Когда она, наконец, завершила труды, Федор повернулся к Сигизмунду.
      — Ну что? — сказал он недовольно.
      — Ни хера себе! — невольно выдал Сигизмунд. — Ну ни хера!..
      — Что?.. — забеспокоился Федор.
      — Пойди глянься в зеркало.
      Федор, в принципе, симпатичный парень. Девушкам нравится, у мужчин с первого же взгляда вызывает доверие. Простое открытое лицо. Девка, явив незаурядное мастерство, превратила его в богомерзкую рожу. Не захочешь — испугаешься.
      Из ванной, где висело зеркало, доносились восторженные восклицания Федора.
      — Это где же ее так навосторили? — спросил он, являясь на пороге кухни. Зубы бойца сверкали в омерзительной ухмылке. Сигизмунда передернуло.
      Лантхильда что-то важно произнесла.
      Сигизмунд тут же перевел:
      — Так погранцы ихние делают. Она в учебном центре работает.
      — Прозвонить бы ее надо, — вернулся Федор к прежней теме. — Ох, не нравится мне это.
      — Да нет, с ней все нормально.
      — Вы проверяли, Сигизмунд Борисович?
      — Что ж я, по уши деревянный? Конечно, проверял. У нее сейчас отпуск. Вот она и оттягивается. Говорит, в учебке от скуки в глазах зелено.
      — А где учебка-то?
      — Что — где?
      — Где, говорю, дислоцируется-то?
      — На Шпицбергене где-то.
      — Ох, блин!.. — от души посочувствовал Федор. — Дыра редкостная. И ночь по полгода.
      Он посмотрел на Лантхильду с пониманием. Головой ей покивал.
      — Талантище!..
      — Йаа, Тьюдар, ита ист годс, — напевно произнесла Лантхильда.
      Федор опять ушел в коридор — на себя любоваться. Потом выпросил у Сигизмунда бумажку и засел перерисовывать.
      Наконец Федор ушел, смыв с неохотой лантхильдино творчество. Унес экскиз. На шурине будет пробовать теперь, не иначе. Размалюются оба и щук ловить пойдут.
 

* * *

 
      — И чем они там занимаются? — спросила Людмила Сергеевна.
      Был день получки. По этому случаю маленький, но дружный коллектив “Морены” был в полном сборе. Все уже все получили, везде расписались и теперь в самом благодушном настроении пили чай. Людмила Сергеевна принесла свой домашний пирог с клюквой. Это стало уже традицией.
      Сигизмунд очень ценил эту домашнюю атмосферу. Сам немало сил потратил, выстраивая этот — как он выражался — “оазис человечности в мире скотства”. При этом понимал, конечно, что фирма “Морена” существует на волоске от гибели. С другой стороны, что в этом удивительного. В этой стране все на волоске.
      — Да кто их знает. Торгово-закупочные какие-то, — ответила Людмиле Сергеевне Светочка.
      Федор прожевал большой кусок пирога и солидно сказал:
      — Девочка у них — очень ничего. Я ее в туалете встретил.
      Людмила Сергеевна удивленно приподняла брови. Федора это не смутило.
      — Мы там чашки мыли. У нас санузел совмещенный один на всех. Очень красивая девочка.
      — Что, вот так и сидят целыми днями? — спросила Людмила Сергеевна.
      — Ну, — сказал Федор. — Сами дивимся. Вон, на часах уже — шестой час. Сидят как вкопанные. И ни звука.
      — Вообще-то, странно, — подумав, сказала Светочка.
      — Вот. И я говорю — странно. — Федор энергично кивнул и потянулся за следующим куском пирога.
      — Ну вот мы как нормальные люди, — добавила Светочка. — Издаем звуки жизнедеятельности. Ну, не знаю там. Мебелью скрипим…
      — Гм, — сказал Сигизмунд.
      — А чего? — Светочка не позволила себя смутить. — На стуле иной раз поерзаешь…
      — У них стулья бесшумные, — сказал Федор авторитетно. — Я видел.
      — А может, они вампиры какие-нибудь? Или инопланетяне? — предположила Людмила Сергеевна. Сигизмунд втайне предполагал, что Людмила Сергеевна почитывает “Очень страшную газету”.
      — Все это грубые суеверия, — проговорил Федор, дожевывая второй кусок пирога.
      — Может, постучаться к ним? — предложила Светочка.
      — Ну Светочка, в самом деле… Детский сад какой-то, — сказал Сигизмунд.
      — А что такого? Я у них калькулятор попрошу. Скажу, что мой сдох. Ну — на пять минут.
      — Не вздумай.
      — Почему?
      — Глупости потому что.
      Федор встал.
      — Сейчас все разузнаю. В момент.
      И направился к выходу. Сигизмунд крикнул ему в спину:
      — Федор, не позорься!
      — Все будет пучочком, Сигизмунд Борисыч. Они даже не прочухают.
      Минут через десять боец Федор вернулся из разведки. Отдувался. Руки были грязные. Доложил, не сходя с места:
      — Значит, так. Девица сидит что-то пишет. А эти двое ухриков в дисплеи пялятся.
      — Играют, что ли?
      — Да нет, вроде. Экран синенький. База данных или что там у них. Сидят не двигаются. Очень заняты.
      — Откуда данные, боец? У них же шторы глухие висят. В замочную скважину перископ вставил, что ли? НАТОвско-ООНовский, микроскопический?
      — Не, Сигизмунд Борисыч, проще. Там у них форточка… Ну, я во двор вышел, палочку подобрал и по трубе приподнялся. Труба-то водосточная возле самого их окна проходит. Справа. Я приподнялся, значит, и палочкой тихонечко штору у фрамуги подвинул. Ее все равно ветром пошевеливает…
      — С ума сошел! — Сигизмунд так и взвился. — Двор-колодец, увидел бы кто…
      — Да кто меня увидит, темно сейчас…
      — А поймали бы — что сказал бы?
      — Сказал бы, что на девочку лез поглядеть, окном ошибся… Блин, такая девочка у них!..
      Людмила Сергеевна хихикнула, безмерно удивив Сигизмунда.
      — И вы против меня, Людмила Сергеевна! — вскричал он, почти в смешном отчаянии.
      — Помните, Сигизмунд, какой вы были?
      — Какой я был? Я всегда был примерный. Налоги, блин, плачу и за квартиру тоже.
      — Мы ведь с Сигизмундом начинали на Первом Полиграфическом, — эпично начала повествовать Людмила Сергеевна, обращаясь к Светочке с Федором. Те закивали, предвкушая историю. Они, конечно, знали, что Людмила Сергеевна с Сигизмундом начинали на Первом Полиграфическом…
      …Ну да, были эти несчастные учения по ГРОБу. По гражданской обороне, то есть. Сперва бегали в противогазе, потом изучали прибор со стрелочками. Гигантский, как мавзолей. Назывался ВПХР, что это означает — Сигизмунд забыл. Потом им объясняли на лекции (кто-то из сотрудников конспектировал, остальные тайно расписывали “пульку”) про боевые отравляющие вещества. Они назывались НЕУКРОП: нервно-паралитические, удушающего воздействия, кожно-нарывного, раздражающего, общеядовитые и еще какие-то.
      И, наконец, венец всей развлекательной программы. Так сказать, последний акт марлезонского балета. Насытив мозги информацией, провели полевые учения. Весь комбинат не работал — фигней маялся. Во дворе зажгли кучу мусора, раздали серебристые костюмы химзащиты и заставили бегать. Мужики решили так: профорги с парторгами пусть задницу рвут, а нам не с руки. И в дыру через забор ушли пиво пить, как были, в костюмах. Серебристые, будто пришельцы.
      Пива взяли без очереди. Попили. Вернулись. А времена были андроповские, лютые. Их-то, конечно, остановить не посмели, потому как при форме были, можно сказать, и при исполнении. А вот слухи полетели тут же. Райком на уши встал — правда, ненадолго. Шум поднялся ужасный. Директор получил нагоняй, кто-то еще получил. А пуще всего вставили начальнику по ГО — за говенную организацию учений.
      — Вам шуточки, а мне по месткомовской линии за вас влетело, — завершила свой рассказ Людмила Сергеевна. Она была профоргом отдела.
      Рассказ Федора заинтересовал. Он задал Сигизмунду несколько вопросов касательно боевых отравляющих веществ. Поскольку Сигизмунд ответить на эти вопросы не мог, Федор ответил на них сам. И начал объяснять подробнее, растолковывая то одно, то другое. И с примерами. И остановить Федора долго не могли — сидели и, прокисая, слушали всем дружным рабочим коллективом.
 

* * *

 
      С получки Сигизмунд решил Лантхильду еще раз изумить. И накупил креветок в “Океане”. Заодно выяснить — не на морском ли берегу землянка девкина вырыта была.
      К креветкам белого сушняка взял. Хорошего. Французского.
      Но Лантхильда сама его изумила. Для начала, она не вышла его встречать. Кобель вылетел, облизал, явил все свои собачьи восторги, не пропустив ни одного. А девки — ни слуху ни духу.
      — Эй, Лантхильд!.. — позвал Сигизмунд. — Благодетель пришел. Фрутти ди маре в пакете принес.
      Тишина.
      Недоумевая, по привычке полонясь нехорошими предчувствиями, Сигизмунд двинулся в недра квартиры. Сунулся в “светелку”. Пусто. В гостиной тоже никого.
      Открыл дверь в свою комнату. И…
      С леденящим душу воплем от стены кто-то отскочил. Сигизмунд испугался. Так испугался, что разом ослабел. Аж колени ватными стали.
      Хлопнул ладонью по выключателю и ужаснулся. На него глядела жуткая красно-белая харя. Сперва было просто страшно. Спустя мгновение узнал бесноватую девку и перепугался: не в кровище ли она.
      Нет. Эта дура была не в крови. Она была в чем-то другом…
      — Ты что, совсем двала?! — заорал Сигизмунд. — Ты что, оборзела? Чуть до инфаркта не довела!.. С Вавилой, мудозвоном, блин, так шути!.. Ты, бля… думай, что делаешь, твою мать!..
      Лантхильда моргала. Поначалу слушала с хитроватой улыбочкой. Потом на ее размалеванной физиономии появилось недоумение. Явно была разочарована тем, как он принял ее остроумную выходку.
      Устав орать, Сигизмунд плюхнулся на диван. Как был, в куртке. И в уличной обуви. Точно больной, медленно выпростался из рукавов. Вяло расшнуровал ботинки.
      Лантхильда утекла на кухню. Загремела там посудой. Уронила что-то, косорукая.
      Явилась. Кофе принесла. Сахару, как всегда, полчашки. С заискивающей улыбкой подала.