Бенкендорф подробнее говорит о знаменитом плане генерала Пфуля, который, как считается, был принят к исполнению. Суть его заключалась в действиях двух основных армий. Большая должна была принять на себя удар противника в специально сооруженном укрепленном лагере в Дриссе, а вторая, меньшая, должна была действовать во фланг и тыл атакующего первую армию неприятеля. Укрепленный лагерь занимал фланговую позицию по отношению к двух главным направлениям - на Москву и на Петербург. Пфуль предполагал, что численность неприятельской армии вторжения обязательно будет ограниченной, поскольку у Наполеона весьма ограниченные возможности ее снабжения на русской территории. В любом случае ее численность будет сопоставима с численностью русской армии. При подобном равенстве сил театр военных действий будет ограничен бассейном Западной Двины. План Пфуля был весьма добротен и грамотен, но хорош только в теории, да еще при условии: противник должен занимать определенное положение против второй армии и вообще совершать свои движения как бы "с разрешения" автора плана. Этот план классический образец сугубо кабинетной мудрости. У "плана Пфуля" был тот же изъян, что и у печально знаменитой диспозиции, приведшей в 1805 году к катастрофе Аустерлица - несоответствие действительному положению дел и пренебрежение возможными действиями противника{*28}.
      В реальности соотношение сил было удручающим - почти тройное в пользу неприятеля. Бенкендорф отмечает это главное несоответствие "плана Пфуля" условиям, в которых находились русские армии: "Но забывали, что мы могли противопоставить не более 150 тысяч человек предприимчивому полководцу, который был готов обрушиться на нас с 450 тысячами человек и который, следовательно, располагал большею, чем ему нужно было, численностью для того, чтобы одновременно подавить обе армии". Современные знания о том, что сообщала русскому высшему командованию о численности противника разведка, с какими цифрами приходилось считаться при принятии планов действий, свидетельствуют о том, что план Пфуля не мог быть принят и всерьез не принимался. Бенкендорф называет ту среднюю цифру, 450 000, что выводилась из сведений разведки; она приблизительно соответствовала численности Великой армии Наполеона, вернее, основных ее группировок на центральном направлении, которые вторглись в Россию уже в июне (без учета численности контингентов, перешедших границу позже). С учетом этой начальной численности противника и строило свои планы высшее русское командование в действительности{*29}.
      Но и пфулевский лагерь в Дриссе был сооружен, и армия Багратиона прибыла с Волыни перед самым вторжением противника, заняла у границы Герцогства Варшавского положение, удовлетворявшее требованиям как пфулевского плана, так и "плана Багратиона".
      Ясно, что Александр I не мог принять план Багратиона, как и иные планы (например, план Д'Аллонвиля), основанные на превентивном ударе с благородной целью отодвинуть войну и разорение от границ России. Как бы ни были они продуманы и аргументированны в военном отношении, эти планы приносили политический ущерб, давали противнику формальный повод объявить Россию зачинщиком войны, агрессором{*30}.
      "Записки Бенкендорфа" помогают определить многое по проблемам русского стратегического плана начального этапа войны, по вопросам о его реализации и о его "авторстве". Но совместно с иными источниками. Все они опубликованы, все известны, но пока еще не объединены в целостный комплекс, не составляют единый контекст. Рассмотрим последовательно основные и самые доступные из этих источников.
      Прежде всего это работа известнейшего военного ученого Карла фон Клаузевица "1812 год" (как и "Записки Бенкендорфа", это "мемуарно-историческое сочинение"). Клаузевиц был назначен адъютантом к генералу Пфулю и имел прямое отношение к судьбе Дрисского лагеря и самого плана. Он сообщает об авторе знаменитого плана и об отношении к нему Александра I следующее: "Император понимал, что "... на Пфуля можно смотреть лишь как на отвлеченный ум и что ему нельзя поручить никакой активной роли"{*31}. Клаузевиц был послан с инспекцией в лагерь, дабы проверить его готовность принять Первую армию. Свои печальные наблюдения и выводы по поводу достоинств этого сооружения и его готовности сообщает в городке Видзы собранию в следующем составе: граф А. И. Аракчеев, Князь Петр Михайлович Волконский и его адъютант ротмистр граф М. Ф. Орлов, полковник К. И. Толь, через два дня назначенный на должность Генерал-квартирмейстера Первой армии. Когда Клаузевиц прибыл к ним вместе с Пфулем, им было сообщено об обходе французами фланга армии. Пфуль тотчас же обвинил Барклая де Толли в неверном исполнении его, Пфуля, указаний, в оппозиции его плану и возложил на него ответственность за создавшееся положение. Затем Толь, Орлов и Клаузевиц пытаются у карты найти выход из создавшегося положения, а Волконский и Аракчеев наблюдают сию сцену. Пфуль и Толь приглашаются в кабинет Императора, расположенный в соседней комнате. Сообщение об обходе французами армии поутру оказывается ложным. Результаты этого "совещания"{*32} были таковы. По прибытии армии в лагерь, как пишет Клаузевиц, "Император призывал Пфуля, чтобы совместно с ним и несколькими другими офицерами своей свиты объехать лагерь"{*33}. При объезде лагеря Александр и свита слушали пояснения Пфуля, затем веские доводы "против" полковника Мишо и уничтожающие слова язвительного маркиза Паулуччи, назначенного начальником штаба Первой армии всего лишь на те несколько дней, что армия находилась в лагере (словно только для того, чтобы вынести этот приговор). Судьба лагеря была решена. Перед лицом всей армии ее определило мнение видных штабных офицеров. Армия покинула лагерь и направилась, прикрываясь Западной Двиной, вверх по ее течению, к Полоцку.
      Но еще ранее, с самого начала кампании, Вторая армия Багратиона действовала совершенно не в духе "плана Пфуля". Клаузевиц пишет: "Между тем, военные события в общем слагались отнюдь не так, как то наметил в своем плане генерал Пфуль. Когда с открытием военных действий настал момент отдать приказ генералу Багратиону перейти в наступление против тыла неприятеля, то на это не хватило решимости; или доклады Пфуля, или сознание недостаточности сил привели к тому, что Багратион выбрал такой путь отступления, который дал ему возможность впоследствии соединиться с первой западной армией"{*34}. Клаузевиц считает причиной неисполнения условий плана Пфуля "нерешимость" русского командования. Что же было истинной причиной - видно из следующих документов. П. И. Багратион - М. И. Платову
      № 32114 июня Секретно
      ...повеление, полученное мною №292, которого копию к вам препровождаю, извещает о переправе неприятеля чрез Неман близ Ковно и о намерении Первой армии сосредоточиться за Вильно; ...
      Я щитаю долгом поставить для соображений Вашего превосходительства следующее примечание мое на пространство к пунктам предписанного мне отступления.
      Неприятель имеет от Ковно до Вильно 102, от Вильно до Минска - 200 вер(ст), от Минска до Борисова - 75; итого - 377.
      Если же из Вильны возьмет путь по прямой дороге, весьмаудобной для переходу войск, оставя Минск вправе, то имеет доБорисова 321, следовательно, менее моего тракту 18 верст; ибо отВолковыска до Слонима - 59, до Несвижа от Слонима - 100,от Несвижа до Минска - 105, а от Минска до Борисова - 75, авсего - 339-ть{*35}
      Здесь ни слова нет о Дрисском лагере, о направлении в тыл противнику, обратившемуся против Первой армии, и пр. Указанный Багратиону маршрут - на Борисов! - таков, что невозможно увязать его направление и его конечный пункт с подобными действиями.
      Еще один документ прямо указывает и иную цель этого движения. П. И. Багратион - М. И. Платову № 342 18 дня <июня> 1812 Секретно
      С флигель-адъютантом Его Им<ператорского> В<еличест-ва> Бенкендорфом на марше в Зельве я имел щастие получить именное повеление, чтобы тянуться в соединение к 1-й армии, взяв путь на Новогрудок и Вилейку (имеется в виду повеление Александра I Багратиону об изменении маршрута II армии от 16 июня г., - прим. издателей источника).
      <...> Его Им<ператорскому> В<еличеству> в заключении своего повеления благоугодно было поставить мне ввиду устремления неприятеля на меня в превосходнейших силах иметь Минск и Борисов пунктами моего отступления...{*36}
      Итак, маршрут армии Князя Багратиона - на Борисов, и его цель соединение с Первой армией, что никак не может быть указанием "действовать в тыл" французам, преследующим армию Барклая. Сообщения о вторжении близ Ковно были отправлены из штаба Первой армии 13 июня в 3 утра Платову, Багратиону и другим командирам армий и корпусов, расположенных вдоль границы. Получены Платовым и Багратионом 14-го в 3 утра{*37}. Тогда же Багратион получил маршрут своего отступления. Он не мог быть выработан в считанные часы по вторжении неприятеля, следовательно, подготовлен заранее. Почему Багратиону назначен путь на Минск - Борисов, какой в этом смысл? И почему он выступил только 18-го, когда Бенкендорф доставил ему повеления Александра? Почему во всей секретной переписке Багратиона Дрисский лагерь и "план Пфуля" ни разу не упоминаются?
      И еще. Клаузевиц: "...генерал от кавалерии принц Александр Вюртембергский, дядя императора, в качестве витебского губернатора находился в главной квартире императора со времени прибытия ее в Дриссу, предложил занять намеченную им позицию под Витебском, которая по его описанию была неприступна. Итак, было решено двинуться на Витебск"{*38}. Все делалось как бы экспромтом, шло своим чередом, но без тени спешки и суеты.
      Отметим, что внезапная "ликвидация" плана Пфуля и отсутствие вообще каких-либо планов не вызвали никаких признаков неуверенности. Будто решили: "...Идем через Полоцк на Витебск. Там дядюшка Царя, Вюртембергский принц, позицию обещал ..." И стотысячная армия движется туда, как по семейному приглашению. Но принц Александр Вюртембергский, родной брат матери Александра Императрицы Марии Федоровны, - опытный военный, генерал с изрядным боевым опытом (в Швейцарии спасал остатки разбитых австрийских войск генералов Хотце и Линкена от полного истребления еще в 1799 году){*39}.
      Далее Клаузевиц сообщает следующую "лежащую на поверхности" истину: "...в Витебске рассчитывали уже во всяком случае соединиться с Багратионом, притом дорога на Витебск продолжалась дальше на Смоленск, где выходила на большой московский тракт; она представляла вполне естественную линию отступления для соединения как с Багратионом, так и с подкреплениями, двигавшимися из центральных областей. Это направление было признано единственным по своей целесообразности"{*40}.
      Если внимательно посмотреть на карту, то увидим, что из Борисова до Витебска только немногим меньшее расстояние, чем от Дриссы до того же Витебска. Багратиону было бь1 легко идти к Витебску водоразделом Днепра и Западной Двины, имея в тылу Березину как прикрытие, где его арьергарды могли бы какое-то время задерживать на переправах преследователей.
      Напрашиваются следующие выводы.
      Борисов был указан Багратиону еще 13-го июня в расчете на встречу двух армий в Витебске. В Дриссе принц Александр Вюртембергский предложил Витебскую "неприступную позицию" как уже заранее согласованное место встречи двух армий. Дрисский лагерь был неким необходимым пунктом на маршруте Первой армии, но не по "плану Пфуля", а по какому-то иному.
      Что же было в реальности? Маршал Даву опередил Багратиона в Минске на один день, и Багратион не стал пробиваться через Минск на Борисов, как позднее пытался пробиться на Витебск через Могилев. Он пошел через Бобруйскую крепость на Могилев, резервируя за собой возможность соединения с Третьей армией Тормасова на случай, если французам удастся блокировать его попытки соединения с Первой армией. В крайнем случае он мог укрыться в Бобруйской крепости, лучшей русской крепости на западе, изобильно снабженной и способной продержаться долгое время.
      Помещаемые ниже документы весьма выразительны. Получено из Главной Квартиры Государя Императора 25 июня 1812 года в Новосвержене через Фл-ль-Адъ-та Бенкендорфа.
      Взаимодействия между Первой и Второй армиями.
      Первая армия отступает к Двине для опоры в своих действиях на Дрисский укрепленный лагерь.
      Вторая армия лишь выполняет задачу отвлечения на себя значительных сил неприятеля. Она не должна атаковать превосходящие силы. Она может с пользой выполнять этот маневр, пока неприятель не повернет свои основные силы против Первой армии.
      Вторая армия старается удержаться на позиции, которая позволяет ей действовать на линии, проходящей из Вилейки через Минск в Бобруйск. Армия Багратиона должна действовать оборонительно, когда Первая армия будет действовать наступательно. Она (Вторая армия) перейдет к активным действиям, когда Первая армия перейдет к обороне. Между Первой армией и армией Багратиона будет установлена курьерская связь для того, чтобы ежедневно обе армии знали о своих действиях.
      Армия Багратиона не перестает держать отряд между Минском и Слонимом.
      Князю Багратиону будет послан офицер для сообщений о дальнейших взаимодействиях между Первой и Второй армиями.
      Армия Тормасова не будет бездействовать. Она может выдвинуться вперед и производить отрядами диверсии в районе Пинска.
      Она может ограничиться наблюдением и направить полки к Мозырю на усиление армии Багратиона.
      Сейчас трудно определить, какую из этих двух ролей должна играть армия Тормасова.
      Необходимо также послать умного и посвященного в образ действий офицера, чтобы способствовать генералу Тормасову действовать так, как того потребуют обстоятельства.
      Курьеры от одной армии к другой направляются по наиболее надежным дорогам.
      Сейчас наиболее надежное сообщение от Первой армии к Второй армии проходит от Видзы через Полоцк, Витебск, Минск.
      Кратчайшее - проходит через Полоцк, Борисов, Минск.
      Если неприятель с превосходящими силами выдвинется на Минск ранее, чем князь Багратион сможет занять местечко Вилейка или даже сам Минск, князь Багратион принимает под свое командование генерала Платова для наилучшего в таких действиях использования казачьего корпуса, направляя его на фланги и в тыл неприятеля{*41} (Перевод Ф. Гайды).
      Этот документ интересен упоминанием Дрисского лагеря как опоры для действий армии Барклая (каких - не сказано, но что не "пфулевских" определенно) и упоминанием направления на Бобруйск как варианта действий армии Багратиона. Взаимодействие армий Багратиона и Тормасова намечено как автономное от действий армии Барклая. Упоминание о "посвященных в образ действий" офицерах и свободных маршрутах для курьеров с указанием главных пунктов для движения и возможного соединения армий позволяют считать этот документ иносказательным сообщением об истинных основных маршрутах армий. Действительно, Первая армия так и шла из Дрисского лагеря - на Полоцк и Витебск. И Багратиону до 26-го июня был открыт путь на Минск - Борисов Витебск. А курьерам, по положению противоборствующих сторон на 25-е июня, добираться через Витебск означало сильно отклоняться на восток.
      Последующие документы вносят определенность в представления об истинных намерениях русского командования. Император Александр I - П. И. Багратиону
      28 июня 1812 № 57
      Собственноручное Его Величества письмо.
      Князь Петр Иванович.
      <... > Не имев от вас никаких известий после вашего рапорта от 20 июня из Слонима, поспешаю отправить к вам фл.-ад. кн. Волконского с тем, что удаление ваше на Бобруйск крайне будет вредно для общей связи военных дел; даст возможность Даву-сту пробраться между Двиною и Днепром на Смоленск. ... Я еще надеюсь, что по получении моих повелений чрез фл.-ад. Бенкендорфа, вы опять обратитесь на прежнее направление. <...>{*42}
      Император Александр I - П. И. Багратиону
      5 июля 1812 № 60
      Кн. Петр Иванович.
      Получил Я рапорты ваши с фл.-ад. Бенкендорфом и кн. Волконским, также и из Слуцка от 1 июля, с прискорбием усмотрел Я из письма вашего к гр. Аракчееву, что вы сумневаетесь в доверенности Моей к вам. Сия доверенность во мне никогда не колебалась и на сей счет прошу вас быть совершенну покойну. Я умею ценить военныя достоинства ваши и лутчим доказательством оному может вам служить назначение вас в столь важное время главнокомандующим 2-ю армиею. Направление вас сперва на Вилейку, а потом на Минск было сделано в надежде, что быв столь часто в походах с славным нашим полководцем кн. Суворовым-Италийским, вы предупредите неприятеля на сих важных пунктах не столь для того, чтобы совершенно соединиться с 1-ю армиею, как для поставления 2-й армии на направление, имеющее в тылу центр России, чтобы действия обеих армий сделались удобнее и деятельнее. По рапорту вашему, вы могли быть в Минске 27 числа, неприятель же оный занял 26-го и по самым достоверным известиям состоял не более как в 6.000. Посему, продолжая быстро марш ваш на Минск, вы несомненно оного вытеснили и прошед за Минск по обстоятельствам, либо удерживали сие место, либо могли уже свободно отступить на Борисов, где опять наступление неприятеля могло быть предупреждено. Но ныне следует помышлять о будущем, а не о прошедшем. Я твердо надеюсь, что появление неприятеля в Свислочи не остановит вас идти на Бобруйск, дабы после направить путь ваш за Днепр и, прикрывшись оным, иметь в виду предупредить неприятеля на Смоленск. <... >
      <...> На сих днях ожидаем мы происшествий важнейших. Но не забывайте, что до сих пор везде мы имеем против себя превосходство сил неприятельских и для сего необходимо должно действовать с осмотрительностью и для одного дня не отнять у себя способов к продолжению деятельной кампании. Вся цель наша должна к тому клониться, чтобы выиграть время и вести войну сколь можно продолжительную. Один сей способ может нам дать возможность преодолеть столь сильного неприятеля, влекущего за собою воинство целой Европы. Будьте уверены, что вы найдете всегда во Мне совершенную готовность отдавать полную справедливость всем вашим заслугам. Я уверен, вы не замедлите дать Мне случай на опыте оное вам доказать <...>{*43}
      Эти документы необыкновенно содержательны и важны, но до сих пор не включены в "научный оборот". Интересен мотив беспокойства и недовольства Императора Александра в связи с "отказом" Багратиона пробиваться через занятый авангардом Даву Минск. Для беспокойства у Императора все основания: обладая значительным численным превосходством, Даву может оставить против Багратиона часть войск, а сам устремится между русскими армиями на Смоленск! Но Александр переоценил возможности стратегического мышления французского командования, хотя сам обнаруживает замечательное стратегическое видение, "играя за французов". Багратион же действовал как генерал с огромным боевым опытом. Можно смоделировать за него возражения на упрек Александра за отказ от атаки Минска. Как бы ни был невелик авангард французов в Минске, он, Багратион, не может обрушиться на него значительными силами своей армии, находящейся на марше. Столкновение авангардов может затянуться, Даву притянет к Минску значительные силы, бой продлится, потери будут значительны. Вскоре у Салтановки под Могилевом так и было. В случае успешного прорыва через Минск Вторая армия имела бы в своем тылу массу вражеской кавалерии и оторваться от нее, даже с платовскими казаками, было бы сложно. С обозами и с ранеными, без связи с Первой армией идти к Борисову с перспективой переправы через Березину, имея "на хвосте" такого жесткого и цепкого противника, как Даву (самый сильный противник из числа наполеоновских маршалов в русском походе) - риск чрезвычайный, с малыми шансами на благой исход.
      Александр I указывает Багратиону иную цель, иной пункт соединения армий - Смоленск. Эта цель была достигнута обеими армиями после тяжких боев Багратиона под Могилевом (Салтановка) и Барклая впереди Витебска (Островно). Багратион оказался прав в своем движении через Бобруйск. Даву имел задачу встретиться с ним и разгромить, а не решать "шахматную" задачу стратегического маневра на Смоленск, маневра столь эффективного, что им можно было бы выиграть у русских всю кампанию. Во встрече с Даву Багратион проявил лучшие качества полководца-стратега. Свой тактический неуспех пробиться через Могилев не удалось - он обратил в свою пользу. Энергия, с которой корпус Раевского атаковал позицию у Салтановки, дезориентировала Даву, он ожидал повторных, сильнейших атак, подготовился к ним и, как прикованный, сидел в Могилеве. Багратион же за завесой из казачьих полков Платова ушел другим берегом Днепра на Мстиславль и далее на Смоленск. Такие действия - выше победы со взятием знамен, пушек и пленных. Но и беспокойство Императора Александра о том, что направление Минск - Смоленск не прикрыто, заслуживает уважения.
      Какую же роль играли Дрисский лагерь и, в целом, план Пфуля в той схеме действий, что была намечена русским командованием еще до вторжения неприятеля? Что такое Дрисский лагерь в той системе действий, что столь успешно была осуществлена, несмотря на чудовищное численное превосходство противника (правда, осуществили свой план "по второму варианту" соединением двух армий не в Витебске, а в Смоленске)?
      Бенкендорф сообщает об обращенных к нему словах Александра I перед его первой поездкой к Багратиону: "Передайте князю, что верный своей системе, Бонапарт вероятно направится по дороге к столице и захочет устрашить Россию, наступая на Москву..." Это совпадает с опасением за возможное направление на Смоленск группировки Даву в письме Александра Багратиону. Но еще это и свидетельство того, что "система Бонапарта" была хорошо изучена в русских "верхах". Знали, что генеральное сражение с многими тысячами убитых, раненых и плененных, в котором Наполеон результативно и эффектно громит своего противника, в этой "системе" обязательно. Аустерлиц, Иена и Ауэрштедт, Фридланд, Ваграм нужны, как и занятые столицы, не только для реноме величайшего полководца всех времен, не только для славы, но и в качестве политического капитала, и в качестве средства психологического давления.
      Судя по всему, русское высшее командование неплохо проанализировало все причины таких эффектных побед и пришло к выводу: в успехах Наполеона-полководца огромную, а иногда и решающую роль играет разведка. Так было и до Наполеона (Массена в 1799 году разгромил Римского-Корсакова при Цюрихе за считанные дни до прихода Суворова). Так было при Ульме. Аустерлиц был, по существу, следствием полной осведомленности французского главного штаба о всех намерениях союзников по пресловутой вейротеровской диспозиции. При Иене и Ауэрштедте также все было заранее известно о действиях пруссаков. Но когда подобной информации нет и когда противник не только упорен, но и способен маневрировать не под его диктовку, Наполеон чувствует себя не столь уверенно. А особенно неуверенно, когда маневрирует его противник нешаблонно, талантливо. Так было при отступлении армии Кутузова от Бранау до Ольмюца в 1805 году, так было при Пройсиш-Ойлау в 1807 году, так было при отступлении корпуса сэра Джона Мура к Ла Корунье в 1808 году.
      За считанные месяцы были созданы новые системы русской разведки и контрразведки. Благодаря им стало известно многое о противнике. Но они также могли распространять и дезинформацию, что было не трудно, ибо Россия была наводнена наполеоновскими агентами. Исполнение "плана Пфуля" в виде строительства Дрисского лагеря (что стоило немалых средств), в виде соответствующих писаных распоряжений, следование соединенных корпусов Первой армии к лагерю - все это должно было убедить французов в том, что русские действуют "по Пфулю". Эта видимость создавала желаемую иллюзорную перспективу для Наполеона. Не надо поодиночке давить русские корпуса в приграничной зоне.
      Пусть сконцентрируются в нелепом лагере, построенном по плану академического чудака. Впереди их окружение в этом лагере и разгром, победа выше Ульма и Аустерлица. А багратионовскую армию, которой эти пигмеи хотели угрожать тылам его войск, направленных на лагерь в Дриссе, легко уничтожить, направив против нее всего четвертую часть от главной группировки армии вторжения.
      Убежденность в том, что противники - кретины, способные только повторять одни и те же ошибки из кампании в кампанию и совершать новые, подвела французский главный штаб и излишне самоуверенного полководца. Работа по дезинформации противника русскими проделана была огромная, но "убеждать" его в том, что "план Пфуля" - это серьезно, было огромным риском. Дрисский лагерь был использован для полного сосредоточения вынужденно разбросанных в начале кампании корпусов Первой армии и для выхода на правый берег Западной Двины, следуя по которому через Полоцк, можно легко достичь Витебска, куда из Борисова придет Багратион. Дрисский лагерь полностью оправдал затраты на его строительство. Корпусы Первой армии собрались в Дрисском лагере, до того мало тревожимые французами, и без помех перешли на правый берег Западной Двины. Оставление лагеря было для Наполеона неожиданным{*44}. Началось упорное, яростное преследование Первой армии, произошли кровавый бой у Островно и другие боевые столкновения.
      Итак, элементы планов Пфуля и Багратиона послужили для дезориентации противника и выполнения собственного стратегического плана, полностью себя оправдавшего.
      В какой-то мере Бенкендорф, как офицер Императорской Главной квартиры, знал об истинном плане, о чем-то догадывался. Перед второй поездкой к Багратиону из Видз в Несвиж, "...так как мой путь становился очень опасным, он (Александр I. - П. Г.) не дал мне письменных поручений, а только поручил мне объяснить все князю на словах". Следовательно, Бенкендорф был в кругу лиц особо доверенных, хотя, конечно, далеко не полностью осведомленных.
      Кто же знал "все", кто был "в секрете"?
      Первый кандидат - генерал-адъютант Князь Петр Михайлович Волконский, возглавлявший Свиту Его Императорского Величества по квартирмейстерской части. Клаузевиц пишет о нем так: "Князь Волконский. Он был первым генерал-адъютантом императора и возглавлял в административном отношении генеральный штаб. Поэтому он мог бы смотреть на себя как на фактического начальника генерального штаба на все время войны с момента принятия на себя императором верховного командования. Однако последнее не имело места..."{*45} Вот в "последнем", в неучастии Волконского знаменитый Клаузевиц, сильно ошибается.
      Князь Петр Михайлович Волконский (1776-1852) имел великолепную, даже для того времени уникальную боевую биографию. В частности, при Аустерлице повел в штыки Фанагорийский гренадерский и Ряжский пехотные полки с знаменем в руках, взял у французов две пушки - заслужил орден Св. Георгия 4-й степени. После Тильзитского мира 1807 года Волконский, бывший в должности начальника военно-походной канцелярии Императора, надолго разлучается с Александром, отправляется во Францию для изучения организации армии и генерального штаба. По возвращении через два года Волконский представил Александру I рапорт, содержание которого стало основой для реорганизации штабной работы. По инициативе Князя П. М. Волконского были созданы Свита Его Императорского Величества по квартирмейстерской части, Топографическое бюро (Бюро карт), были произведены работы по уточнению "екатерининской" топосъемки всей европейской части России. В 1810-1812 гг., он - главный квартирмейстер русской армии. Но и практическая штабная работа ему удавалась. Когда он прибыл к Кутузову в Тарутино, начальник штаба Ермолов был отправлен "в поле", Коновницын стал дежурным генералом, а Волконский тихо, "нечувствительно", но по сути возглавил главный штаб. Официально он стал начальником штаба лишь в 1813 году.
      Волконский был причастен к разработке всех крупнейших операций войны 1812-1814 гг. от окружения Великой армии на Березине до победоносно завершившего в 1814 году войну марша на Париж. Он, неоспоримо, был одаренным стратегом. Его можно считать основателем Российского Генерального штаба.
      Князь П. М. Волконский был едва ли ни самым близким лицом к Александру I. С 1797 г. он был его флигель-адъютантом. В ночь на 11 марта 1801 года и в первые дни и часы царствования Волконский находился неотлучно при Александре и оказался единственным человеком, на кого он мог опереться, будучи потрясенным убийством отца и предательством заговорщиков. В день коронации он был произведен в генерал-адъютанты и в последующие годы сопровождал Императора во многих его путешествиях, включая последнее в 1825 году в Таганрог. Николай I сделал Кн. П. М. Волконского министром двора. Почему-то эта важная, может быть, даже ключевая фигура александровского царствования выпала из поля зрения историков, которые произвели в царевы друзья Аракчеева (противовесом которому он, кн. Волконский, был), хотя по своей биографии князь Петр Михайлович Волконский более этому именованию соответствует.
      Его участие в разработке и в исполнении начального стратегического плана представляется бесспорным.
      Но главная фигура - сам Александр I. Его стратегический талант и "глазомер" видны из помещенных выше писем к Багратиону. Сотрудничество его с Волконским требует пристального внимания. Бенкендорф делает изящный намек на главного автора стратегического плана: "Император, слишком скромно еще оценивавший собственные военные способности, поверил в этом отношении голосу своей армии и, к счастью, покинул Дрисский лагерь, предав его общей критике". Следовательно, Александр, покинув Дрисский лагерь, мог уже не столь "скромно" оценивать свои "военные способности". Он мог даже позволить себе в Полоцке покинуть армию: необходимо было "поднимать Москву", быть у государственного кормила в Санкт-Петербурге. Армии еще не соединились, но в том, что Багратион прорвется, Император не сомневался, как нет сомнений и в искренности его письма от 5-го июля к командующему Второй армией.
      В какой-то мере участником разработки этого плана мог быть дядя Императора, брат вдовствующей Императрицы Марии Федоровны, генерал от кавалерии принц Александр Вюртембергский.