Неприятель, имевший более 20 тысяч человек, начал с того, что развернул все свои силы. Полковник Иловайский и я - мы отступили медленно и в порядке. Мы соединились в виду Звенигорода с целью попытаться атаковать несколько полков кавалерии, которые отделились от главных сил своего корпуса. Эти полки были отброшены, но на помощь их подоспела артиллерия и пехота, и наши казачьи полки, в свою очередь, были оттеснены. Полковник Иловайский вынужден был поспешно пройти дефиле, находившееся при входе в город, а я был стремительно атакован в тот момент, когда переходил по узкому мосту маленькую речку, близ монастыря впадающую в Москву. Я должен был спешить казаков, вооруженных ружьями, и, таким образом, не без труда отделался от преследования кавалерии.
Генерал Винцингероде защищал вход в Звенигород и заставил Французов понести большие потери. Но так как его отряд с обоими арьергардами не достигал 3 тысяч, он был вынужден уступить и отошел несколько верст за город. Когда смерклось, он отступил до Спасского на Московской дороге. Я должен был сделать довольно большой обход, чтобы соединиться с ним, двигаясь всю ночь при печальном отблеске пожаров. Деревни, хлеб и стога сена, разбросанные в поле, - все делалось добычей пламени и возвещало уже Французам ужасы голода, который должен был скоро увеличить постигшие их во время гибели страдания.
Не без труда весь наш отряд переправился через Москву, где имелся только один паром, который был сожжен при приближении неприятеля, и мы продолжали наше отступление по направлению к Черенкову{40}. Там генерал Винцингероде получил приказание фельдмаршала прибыть лично в его главную квартиру под Москвою. Он мне вверил временное командование отрядом, и в ту же ночь я получил через начальника штаба приказание руководить действиями, не смотря на то, что налицо стояли два генерала{41}, и представлять мои донесения непосредственно фельдмаршалу.
Глава III
Оставление Москвы. Расположение отряда Винцингероде на Петербургской и Ярославской дорогах. Партизанская и народная война. Выступление .Французов из Москвы. Взятие в плен генерала Винцингероде.
В это время в главной квартире фельдмаршала обсуждался важный и тяжелый вопрос, следует ли оставить Москву, древнюю, столько столетий чтимую столицу, соборы которой виднелись залитые золотом - соборы, служившие усыпальницей наших прежних царей, и в которых почивали почитаемые народом мощи. Жители Москвы не могли представить себе, что неприятель может в нее войти, и вся армия требовала защиты этого оплота величия Империи.
Но представлялось крайне рискованным принять бой на невыгодной позиции, имевшей в тылу огромный город, куда неприятель мог проникнуть с другой стороны - город, близость которого вызвала бы беспорядок и который безусловно не допускал совершить в порядке отступление.
С другой стороны, предстояло сражаться с противником, еще превосходным в числе, спасение которого было лишь в победе и который видел перед своими глазами обещанный конец лишений, город с обеспеченным продовольствием, богатства и наслаждения которого предусмотрительный Наполеон обещал предоставить неистовству солдат.
Решено было сдать Москву - решение столь же трудное, сколько неизмерима была потеря. Огромное народонаселение ее хлынуло из всех ворот, распространилось по всем губерниям, всюду принесло ужас и видом своих бедствий еще более увеличило исступление народа.
Неприятель, накануне в бою под Звенигородом точно определив наши силы, не обращал более внимания на слабое сопротивление, которое я мог ему противопоставить, и продолжал марш, очищая себе дорогу при помощи нескольких орудий, выдвинутых им в голову колонны.
Я получил из главной квартиры приказание продолжить движение по дороге из Звенигорода в Москву и оборонять переправу через Москву-реку у Хорошева до последней крайности{42}.
На рассвете неприятель начал движение и отбросил наши аванпосты. После того, как драгунский полк, егеря и два орудия перешли через мост, он был уничтожен, а казаки, которые могли перейти реку вброд, остались по той стороне, чтобы, насколько возможно, задержать движение противника. Им удалось опрокинуть на пехоту несколько полков французской конницы, которые слишком выдвинулись вперед, и захватить у них 20 пленных.
Между тем подошел весь 4-й корпус и построился в боевой порядок. Он, казалось, ожидал сигнала для совместной атаки с главной армией, к которой он почти примыкал.
В эту минуту возвратился генерал Винцингероде. Наша армия проходила через Москву. Он имел приказание двинуться с своим отрядом на дорогу, ведущую из Москвы во Владимир. Так как Наполеон вступал уже в Москву, пришлось тотчас начать наше отступление. Генерал отправил обратно к армии егерский полк. Изюмский гусарский и Л. гв. Казачий полки, высланные накануне из авангарда графа Милорадовича для производства усиленной рекогносцировки на правом фланге расположения нашей армии, не могли уже пройти через Москву и присоединились к нашему отряду, а впоследствии получили приказание остаться в нем.
Мы следовали вдоль окраины Москвы до Ярославской заставы, не будучи преследованы. Там мы остановились, чтобы прикрыть жителей столицы, бежавших от Французов.
Сердца самых нечувствительных солдат разрывались при виде ужасного зрелища тысяч этих несчастных, которые толкали друг друга, чтобы выйти скорее из города, в котором они покидали свои пепелища, свое состояние и все свои надежды. Можно было сказать, что они прощались с Россией. Едва мы услышали нестройный шум народа, который бежал, и неприятеля, вступавшего в Москву, нас охватил ужас, и мы отчаялись в спасении Империи{43}.
К вечеру густой дым поднялся из середины города: он скоро распространился и соединился с другими облаками дыма, от которых потемнело небо и которые скрыли от наших взоров Москву с ее тысячами церквей. Пламя с трудом прорывалось сквозь это темное облако: наконец показался огонь и явил нам Москву, пылавшую на всем пространстве. Это пламенное море производило ужасный треск и далеко освещало отчаяние опечаленных жителей и отступление нашей армии.
Огонь, однако, успокоил наши опасения. Французская армия вступала в ад и не могла пользоваться средствами Москвы. Мысль эта утешала нас, и ночь, освещенная гибелью нашей столицы, сделалась роковой скорее для Наполеона, нежели для России{44}.
Генерал Винцингероде, сознавая всю важность путей на Ярославль и Петербург, которые оказывались беззащитными в случае исполнения им полученного приказания - перейти на Владимирскую дорогу, отправил к фельдмаршалу курьера с докладом своих соображений и ' с просьбою о подтверждении приказания, прежде чем он обнажит обе указанные дороги. В Ярославле только что разрешилась от бремени Великая Княгиня Екатерина Павловна{45}, а Император и вся Императорская Фамилия находились в Петербурге.
Рано утром на следующий день Французы, владея пожарищем Москвы, заняли Ярославскую заставу и двинулись вперед, что вынудило нас отступить до Тарасовки.
Там мы получили ответ фельдмаршала, которым он вверял бдительности генерала Винцингероде охрану обеих дорог - на Ярославль и Петербург. Тогда генерал, оставив казачьего полковника с двумя полками для прикрытия Ярославской дороги, приказал ему о всех движениях неприятеля непосредственно извещать Великую Княгиню и стараться все время сохранять сообщение, с одной стороны - с дорогой на Владимир, для обеспечения сношений с нашей главной армией, взявшей путь на Коломну, и с другой - с дорогой на Петербург, куда направился генерал Винцингероде с остальною частью своего отряда.
Мы двинулись через Виноградове и прибыли в Чашниково на большой дороге из Москвы в Петербург. Полковник Иловайский 12-й остановился там с авангардом, а остальная часть отряда стала биваком у Печковской.
4-й корпус продвинулся по большой дороге, и его аванпосты находились в окрестностях Черной Грязи: прочие французские войска бивакировали на равнине Петровского дворца. Пожар Москвы уничтожил большую часть продовольственных запасов, которые Наполеон надеялся найти в ней; беспорядки и грабеж, вызванные этим ужасным пожаром в его армии, лишили ее последних средств, которые она еще могла извлечь. Неприятель был вынужден отыскивать для себя продовольствие в окрестностях столицы. Он внес всюду беспорядок и грабеж и уничтожал сам то, что могло облегчить его продовольствие. Скоро окрестности города представляли пустыню; приходилось искать дальше, разделяться на мелкие отряды, и тогда-то началась для Французов та гибельная война, которую казаки вели с такою деятельностью и искусством.
Полковник Иловайский получил приказание высылать повсюду партии для захвата неприятельских фуражиров. С каждым днем возрастали смелость и бдительность казаков и ослабевали дух и сопротивление Французов.
Майор Прендель{46} был отправлен с партией к Звенигороду, где ему усердно помогали вооружившиеся уже крестьяне и где он увеличил число пленных, со всех сторон приводимых к генералу.
Между тем неприятель, встревоженный постоянными потерями, которые он испытывал, и лишенный возможности доставать себе необходимое продовольствие и фураж, двинулся вперед в значительных силах. Наш авангард должен был сдать ему, и генерал Винцигероде, не будучи в состоянии поставить преграду его движению, был вынужден отступить до Клина.
Узнав, что в то же время неприятельская колонна двигается на Волоколамск, он выслал меня с гвардейскими казаками и одним казачьим полком. Два эскадрона Тверского ополчения присоединилось к этому маленькому отряду и своим усердием и храбростью соперничали с испытанными войсками.
Одновременно неприятель двинулся вперед по Ярославской дороге и вынудил к отступлению два казачьих полка, оставленных для ее охраны. Он выслал также колонну на Дмитров и, парализовав этим наступательным движением на несколько дней набег наших партий, прикрыл своих фуражиров{47}.
Я быстро двинулся на Волоколамск, откуда неприятель поспешно выступил. Я последовал за ним по дороге, ведущей в Можайск, и продвинулся вперед до Сорошнева. Там я разделил мой отряд на 4 части и указал каждой из них направление, которого держаться, назначив им сойтись на следующую ночь в Грибове.
Множество крестьян последовали за этими маленькими отрядами, которые на следующий вечер благополучно соединились и привели более 800 пленных, много повозок, лошадей и скота.
Генерал Винцингероде, вынужденный оставаться в Клину, имея перед собою значительные силы, и наблюдать Дмитров, находившийся у него на фланге, приказал мне не слишком удаляться от Волоколамска и избрать местом постоянного пребывания Порохов, откуда я должен был ограничиться высылкой партий, чтобы беспокоить неприятеля.
Полковник Иловайский, продолжавший командовать авангардом на большой Московской дороге, имел несколько удачных дел, и его партии снова начали захватывать неприятельские разъезды и фуражиров. Проходил редкий день, чтобы он не взял двести или триста пленных, а иногда и более. Мои партии были не менее счастливы и нападали врасплох на Французов в окрестностях Рузы, Звенигорода и на большой дороге из Смоленска в Москву, где они захватывали почту и курьеров.
Мой брат, бывший поверенным в делах в Неаполе, возвратился в Россию в ту минуту, когда Наполеон, как в новый крестовый поход, ополчил всю Европу против нашей Империи. Он счел своею обязанностью дворянина просить о поступлении на военную службу. Император соблаговолил принять его майором и назначить к генералу Винцингероде, который прислал его ко мне вместе с подкреплением из казаков. Я был приятно удивлен при виде его и поспешил предоставить ему возможность получить боевое крещение. Он начал с того, что атаковал внезапно на большой дороге из Москвы в Смоленск неприятельскую кавалерийскую партию, которую обратил в бегство, и привел из нее более 100 пленных и курьера, везшего очень интересные депеши, выяснившие нам плачевное состояние французской армии.
Мой лагерь походил на воровской притон; он был переполнен крестьянами, вооруженными самым разнообразным оружием, отбитым у неприятеля. Каски, кирасы, кивера и даже мундиры разных родов оружия и наций представляли странное соединение с бородами и крестьянской одеждой. Множество людей, занимавшихся темными делами, являлись беспрерывно торговать добычу, доставлявшуюся ежедневно в лагерь. Там постоянно встречались солдаты, офицеры, женщины и дети всех народов, соединившихся против нас. Новые экипажи всевозможных видов, награбленные в Москве; всякие товары, начиная от драгоценных камней, шалей и кружев и кончая бакалейными товарами и старыми сворками для собак. Французы, закутанные в атласные мантильи, и крестьяне, наряженные в бархатные фраки или в старинные вышитые камзолы. Золото и серебро в этом лагере обращалось в таком изобилии, что казаки, которые могли только в подушки седел прятать свое богатство, платили тройную и более стоимость при размене их на ассигнации. Крестьяне, следовавшие всюду за казачьими партиями и бдительно несшие аванпостную службу, брали из добычи скот, плохих лошадей, повозки, оружие и одежду пленных. Было до крайности трудно спасать жизнь последних - страшась жестокости крестьян, они являлись толпами и отдавались под покровительство какого-нибудь казака. Часто бывало невозможно избавить их от ярости крестьян, побуждаемых к мщению обращением в пепел их хижин и осквернением их церквей. Особенною жестокостью в этих ужасных сценах была необходимость делать вид, что их одобряешь, и хвалить то, что заставляло подыматься волосы дыбом. Однако, при неурядице и среди отчаяния, когда, казалось, покинул Бог, и наступила власть демона, нельзя было не заметить характерных добродетельных черт, которые, к чести человечества и к славе нашего народа, благородными тенями выступали на этой отвратительной картине. Никогда русский мужик не обнаруживал большей привязанности к религии и к своему отечеству, более преданности Императору и повиновения законным властям. На основании ложных донесений и низкой клеветы, я получил приказание обезоружить крестьян и расстреливать тех, кто будет уличен в возмущении. Удивленный приказанием, столь не отвечавшим великодушному и преданному поведению крестьян, я отвечал, что не могу обезоружить руки, которые сам вооружил и которые служили к уничтожению врагов отечества, и называть мятежниками тех, которые жертвовали своею жизнью для защиты своих церквей, независимости, жен и жилищ, но имя изменника принадлежит тем, кто в такую священную для России минуту осмеливается клеветать на самых ее усердных и верных защитников. Этот ответ произвел сильное впечатление, уничтожил опасения, которые старались внушить Императору, и, может быть, навлек на меня вражду некоторых Петербургских интриганов{48}.
Между тем Наполеон начал замечать опасность своего положения. Он рассчитывал на мир, а с ним отказывались от всяких переговоров.
Приближалась зима. Голод и недостаток всех предметов обмундирования и артиллерийских запасов увеличивались. Сообщения были прерваны различными партиями, которые всюду стерегли транспорты и разбивали обозы. Раненые покидались; начали обнаруживаться различные заболевания. Упадок дисциплины возрастал вследствие необходимости каждому заботиться о своем продовольствии. Упадок духа, опасения и ропот овладели, наконец, этой армией, привыкшей к быстрым успехам и богатству средств Германии и Италии.
Наша армия пополнялась из всех губерний Империи, продовольствие притекало к ней в изобилии; доверие и энтузиазм поддерживались настойчивостью Императора и оживлялись частыми стычками, которые постоянно оканчивались в нашу пользу. Армия, которую мир с Турцией отдал в распоряжение Императора, превосходила австрийскую армию, бывшую под начальством князя Шварценберга, и угрожала отрезать путь отступления Наполеону{49}.
Император, совершенно успокоенный относительно намерений шведского королевского принца Бернадотта{50} и рассчитывая на союзные с ним отношения, вывел войска из Финляндии и отправил генерала Штейнгеля{51} с его войсками на усиление слабой армии графа Витгенштейна. Ополчение сформировалось и приближалось со всех сторон. Наконец, фельдмаршал Кутузов поручил генералу Беннигсену{52} нападение на французский авангард под командой Мюрата{53}. Авангард этот был внезапно атакован при Тарутине и почти уничтожен.
Тогда Наполеон увидел, что нельзя более терять времени и что малейшее промедление может похоронить его со всей армией в развалинах Москвы. Он приготовился к отступлению. Приходилось покинуть столицу России; совершив славный подвиг, достигнув высшей степени успехов - обратиться в бегство; лишиться господства над общественным мнением, доставленного ему этим завоеванием; решиться уничтожить в своей армии веру в его неизменное счастье и показать удивленной и готовой стряхнуть иго Европе свою слабость и силу России.
Чтобы скрыть эту настоятельную и тяжелую необходимость, 4-й корпус, остававшийся все время на Петербургской дороге, перешел в наступление.
Генерал Винцингероде приказал мне возвратиться в Клин, повелев оставить только пост в Волоколамске. Сам он выступил с драгунами, несколькими эскадронами гусар и казачьим полком, чтобы напасть врасплох на неприятельский отряд, занимавший Дмитров. В то же время полковник Иловайский получил приказание атаковать их передовые посты на Московской дороге. Неприятель неожиданно покинул Дмитров и повсюду отступил. На него наседали самым настойчивым образом, и он постепенно отошел, преследуемый до самых стен Москвы. Генерал Винцингероде лично двинулся в атаку с двумя полками казаков, которые, будучи ободрены ежедневными успехами и сидя на конях настолько же хорошо кормленных, насколько были плохо кормлены неприятельские, опрокинули в улицы Москвы 3 кавалерийских полка, принявших удар. Казаки многих перебили и взяли более 400 пленных{54}.
Великая армия Наполеона покинула Москву, и генерал получил несомненное известие, что оставленный им в Кремле гарнизон также готовился очистить его и закладывал мины под древней его стеной, с целью оставить лишний след опустошения и святотатства.
Желая спасти Кремль, генерал отправился лично к нашим аванпостам, которые уже проникли внутрь города и находились в виду французского караула, поставленного возле дома губернатора. Генерал приблизился к нему, махая платком и не захотев, чтобы кто-нибудь за ним следовал. Офицер принял его, как парламентера, и собирался послать уведомить маршала Бертье{55}, бывшего в Кремле, когда на генерала бросился пьяный гусар и увел его в плен. Наши казаки находились слишком далеко, чтобы подать ему помощь, а молодой Нарышкин, кинувшийся один разделить участь своего начальника, объявил его имя и звание и был также уведен в плен{56}.
Я получил ночью это неожиданное известие и поспешил на аванпосты. Тотчас же я выслал трубача с письмом, чтобы предупредить, что французские генералы, находившиеся в нашей власти, отвечают своей жизнью за малейшую неприятность, которая случилась бы с генералом Винцингероде.
В два часа утра ужасный взрыв, сопровождаемый светом, возвестил нам разрушение Кремля и освобождение Москвы.
Глава IV
Москва после французов. Назначение Кутузова начальником отряда. Преследование французской армии до Немана. Занятие отрядом Кутузова Тильзита. Действия против Макдональда. Положение дел перед началом похода 1813 года
10 октября 1812 года мы вступили в древнюю столицу, которая еще вся дымилась. Едва могли мы проложить себе дорогу через трупы людей и животных. Развалины и пепел загромождали все улицы. Одни только разграбленные и совершенно почерневшие от дыму церкви служили печальными путеводными точками среди этого необъятного опустошения. Заблудившиеся Французы бродили по Москве и делались жертвами толпы крестьян, которые со всех сторон стекались в несчастный город.
Моей первой заботой было поспешить в Кремль, в метрополию Империи. Огромная толпа старалась туда проникнуть. Потребовались неоднократные усилия гвардейского казачьего полка, чтобы заставить ее отойти назад и защитить доступы, образовавшиеся кругом Кремля от обрушения стен.
Я вступил один с офицером в собор, который видел только во время коронации Императора{57} блистающим богатством и наполненным первыми сановниками Империи. Я был охвачен ужасом, найдя теперь поставленным вверх дном безбожием разнузданной солдатчины этот почитаемый храм, который пощадило даже пламя, и убедился, что состояние, в которое он находился, необходимо было скрыть от взоров народа. Мощи святых были изуродованы, их гробницы наполнены нечистотами; украшения с гробниц сорваны. Образа, украшавшие церковь, были перепачканы и расколоты. Все, что могло возбудить или ввести в заблуждение алчность солдата, было взято; алтарь был опрокинут; бочки вина были вылиты на церковный пол, а людские и конские трупы наполняли зловонием своды, которые были назначены принимать ладан. Я поспешил наложить свою печать на дверь и приставить ко входу сильный караул{58}. Весь остальной Кремль сделался добычей пламени или был потрясен взрывом мин. Арсенал, церковь Ивана Великого, башни и стены образовали груды камней{59}.
Большое здание Воспитательного Дома привлекло мое внимание. Несколько сот детей, застигнутых вступлением неприятеля, умирали с голоду; множество женщин и русских раненых, которые не могли спастись бегством, нашли там убежище, и несколько тысяч больных Французов были в нем оставлены. Все просили хлеба, а опустошение окрестностей Москвы не позволяло удовлетворить немедленно такую настоятельную потребность. Коридоры и дворы этого огромного здания были наполнены мертвыми - жертвами нищеты, болезней и страха{60}.
Другие большие здания были завалены русскими ранеными, спасшимися от пожара и едва поддерживавшими существование; без помощи, без пищи, они были окружены трупами и ожидали конца своих страданий.
Неприятель, очищая Москву, поджег то, что еще уцелело от несчастного города; у нас не было никаких средств потушить пожар, который всюду увеличивал беспорядок и бедствия; крестьяне толпою устремились грабить и захватывать магазины с солью, медную монету казначейства и винные погреба. Весь наш отряд, как бы затерявшийся в огромном пространстве Москвы, едва был достаточен, чтобы сдерживать чернь, вооруженную оружием, отбитым у неприятеля.
Только на третий день мы могли немного отдохнуть и считать себя в безопасности посреди этого беспорядка.
Продовольствие было подвезено, и целое многочисленное население прибыло искать среди пепла места, которые занимались их домами, и, не сожалея о своих потерях, возблагодарить Бога за освобождение Москвы{61}.
Генерал Иловайский 4-й{62}остался старшим после генерала Винцингероде, но, будучи неспособен к командованию, поручил мне все, и я поспешил донести Императору относительно необходимости присылки начальника.
Начальником этим был назначен генерал Кутузов. С его прибытием прибыла также Московская полиция, и мы могли покинуть этот печальный и несчастный город, чтобы принять участие в преследовании французской армии.
Из 13 800 дворцов и домов, бывших в Москве, только 1500 уцелели от пожара.
Армия Наполеона, вынужденная маневрами фельдмаршала Кутузова и кровавыми боями под Малоярославцем{63}начать отступление по той же дороге, которая была совершенно опустошена во время наступательного движения, испытывала полный недостаток продовольствия. Упадок дисциплины и духа ускорил это отступление и скоро превратил его в постыдное бегство. Тревожимая со всех сторон, французская армия ежедневно теряла обозы, орудия и значительное число солдат. Наши казаки и крестьяне днем и ночью окружали ее во время марша и остановок на биваках, избивали фуражиров и захватывали все продовольственные средства.
Наконец, небо, казалось, взяло на себя месть за Россию. Поднялся ужасный ветер и принес 25-градусный мороз. Неприятельские лошади, не подкованные на зимние шипы и выбившиеся из сил, падали непрерывно и оставляли в наших руках обозы, парки и артиллерию. Вся добыча, взятая в Москве, досталась казакам. Несчастные Французы в лохмотьях, голодные, застигнутые стужей, почти более не сражались и гибли от лишений. Ненасытный голод обратил их прежде смерти в скелеты, и эти обезображенные тени тащились друг за другом, высматривая, где бы поесть падали или отогреть свои полузамерзшие тела. Длинный след трупов, окоченевших от холода, обозначал путь и страдания армии, выставленной Европой.
Мы встретили в Духовщине корпус вице-короля Италии, который, потеряв всю свою артиллерию и обоз, тянулся к Смоленску, где он соединился с Великой армией{64}.
Между тем граф Витгенштейн взял штурмом Полоцк, а адмирал Чичагов{65} двигался к Минску. Несомненно, армия Наполеона растаяла бы до вступления в Смоленск, если бы фельдмаршал Кутузов ускорил преследование и ежедневно вводил в серьезный бой линейные войска вместо того, чтобы возложить эту задачу на алчных казаков{66}:
В Смоленске она нашла еще некоторое количество продовольствия и продолжала свой марш на Красный. Часть нашей армии предупредила противника. С нашей стороны бой велся там вяло, и Французы, вынужденные все поставить на карту, чтобы проложить себе дорогу, потеряли только около двадцати тысяч человек, в том числе наполовину убитых и пленных.
Адмирал Чичагов, предупрежденный о приближении Наполеона, овладел трудной переправой через Березину. Граф Витгенштейн направился туда, гоня перед собой противопоставленный ему корпус. Если бы наша главная армия преследовала неотступно и безостановочно, как и должно бегущего неприятеля, никогда бы Наполеон, ни один человек из его армии не спаслись бы. Но адмирал, будучи очень плохим военачальником, допустил разбить свой авангард, и едва не был атакован неожиданно сам в Борисове. Граф Витгенштейн прибыл только тогда, когда Французы уже навели мост, а наша главная армия занималась маневрами вместо того, чтобы нанести там последний удар.
Величайшие затруднения, встреченные при наводке моста, несколько пушечных выстрелов и, в особенности, страх, овладевший французской армией, заставил их, однако, дорого заплатить за этот переход. Вся уцелевшая артиллерия, обозы, несчастные женщины и дети, следовавшие за французской армией, исчезли под льдом Березины или были брошены на берегах ее. Несколько тысяч раненых, больные и выбившиеся из сил солдаты - погибли вблизи моста и увековечили эту переправу всеми бедствиями и ужасами, которые только могут постигнуть человечество.
Наполеон, по переправе, в санях обогнал армию, сопровождаемый лишь несколькими доверенными лицами. Он не остановился в Вильне и бежал за Неман, который он с таким высокомерием перешел только за несколько месяцев перед тем, проехал через Германию, и сам привез в Париж известие о всех поражениях{67}.
Малочисленные остатки его огромной армии продолжали отступление до Вильны. Наша армия по-прежнему слабо их преследовала. Вынужденные очистить Вильну, немногие, сохранявшие еще сомкнутость, части исчезли. Не получая приказаний и не думая о каком бы то ни было сопротивлении, каждый принадлежавший к этой пестрой армии бежал, куда хотел, стремясь скорее достигнуть границы России. Несколько казачьих партий преследовали и захватывали множество пленных. Если бы нашему отряду позволили тотчас же перейти Неман и преследовать бегущих в Пруссии, почти все маршалы, генералы и офицеры были бы взяты. Вместо того, они имели время прибыть в Кенигсберг, где, при помощи денег, получили от Немцев все, в чем нуждались{68}.
Несмотря на это, число неприятелей, которые переправились обратно через Неман, нельзя считать свыше 30 тысяч человек. Таким образом, эта 6-месячная война стоила Европе более 400 тысяч человек - цвет ее населения, пожертвованный слепому честолюбию Бонапарта.
Император назначил свою главную квартиру в Вильне и явился туда с целью собрать свою армию и излить свои благодеяния.
Наш отряд ожидал в Юрбурге приказания перейти границу. Он был первым, перешедшим ту преграду, которую могущество Наполеона хотело навсегда поставить России. Наполеон утверждал, что спокойствие Европы требовало, чтобы этот народ Севера был вытеснен в наиболее суровые его области.
Мы направились к Тильзиту. Полковник Тетенборн{69}и мой брат, командовавший нашим авангардом, опрокинули несколько эскадронов прусских гусар, которые хотели защищать вход в город. Население приняло нас там с радостью и энтузиазмом, который обнаружил нам благоприятное настроение, одушевлявшее Пруссаков, и предсказал нам легкость побед.
Тильзит был ареной унижения России и падения Пруссии; он первым увидел посрамление Наполеона, славу России и надежды Пруссии.
Макдональд{70} находился еще в Курляндии, и его корпус, составленный из десяти тысяч французов и двенадцати тысяч Пруссаков, один избег общего уничтожения. Генерал Дибич{71} был выслан из корпуса графа Витгенштейна, чтобы затруднить его отступление и в особенности с целью побудить прусского генерала Йорка{72}отделиться от Французов. Два батальона егерей и два орудия усилили наш отряд, который получил приказание, насколько возможно, приостановить движение неприятеля. Но последний скрыл так хорошо свой марш и так быстро двинулся на Тильзит, что егеря и два орудия были атакованы ранее, чем успели выставить для обеспечения аванпосты, и были взяты неприятелем. Мы вынуждены были уступить город. Между тем генерал Дибич имел успех в переговорах. Пруссаки оставили Французов и, согласно предварительного договора, расположились по квартирам в окрестностях Тильзита, где они сохраняли полный нейтралитет.
При этих обстоятельствах мы наделали ряд ошибок. Русский корпус, противопоставленный в Курляндии генералу Макдональду, вместо того чтобы следовать за ним по пятам, терял время на занятие Мемеля{73}, которого никто не защищал. Граф Витгенштейн, вместо того чтобы ускорить движение со всем своим корпусом, ограничился высылкой нам двух указанных слабых батальонов, которые мы тотчас же ухитрились потерять, а генерал Шепелев{74}, неудачно выбранный для того, чтобы с другим отрядом предупредить неприятеля на дороге в Кенигсберг, дал ему пройти, занявшись провозглашением тостов во славу нашего оружия.