(Франц пытался объясниться с ними даже по-португальски — при помощи разговорника, взятого Таней из городской библиотеки.) Он запил таблетки водой и поставил полупустой стакан на тумбочку; Медсестра вышла, беззвучно прикрыв за собой дверь. В следующий раз она появится без десяти восемь: измерит Францу температуру и пульс, проверит показания неведомых приборов на стойке у стены и запишет их в журнал. А ровно в восемь придет Доктор: пошутит с Медсестрой, ободряюще похлопает Франца по плечу и, огласив инструкции, уйдет. После его ухода Медсестра будет некоторое время сосредоточенно записывать инструкции в журнал, потом принесет на подносе ужин и пятнадцать минут спустя заберет грязную посуду. В последний раз она появится ровно в десять: скормит Францу третью за день порцию таблеток и погасит свет. Если ему понадобится что-нибудь ночью, то на вызов придет уже Первая Медсестра — которая и будет присматривать за ним в течение следующих двадцати четырех часов.
А все-таки: что это за язык, на котором они все тут разговаривают? Может быть, румынский?… И почему Медсестры так похожи друг на друга? (Поначалу не вполне пришедший в себя после операции Франц принимал их за одну и ту же женщину, работавшую двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Лишь дней через десять он заметил, что медсестры различаются возрастом: Первой было около двадцати пяти, Вторая — лет на пять постарше.)
Какие-то из них, видимо, являлись транквиллизаторами — ибо тупая боль от ран резко ослабевала в течение первых десяти минут после их приема, а часа через три-четыре снова начинала нарастать. Хуже всего Францу бывало под утро — когда эффект от таблеток, принятых вечером, ослабевал. Как правило, ночные усиления болей сопровождались головокружениями и искажениями видения: ему казалось, что предметы меняют очертания и цвета, в стенах открываются трещины, окно мутнеет, как от пыли. В таких случаях Франц жал кнопку звонка, и дежурная медсестра, уже зная, в чем дело, приносила часть утренней порции лекарств пораньше. Впрочем, рацион его состоял из таблеток, как минимум, трех разных сортов: маленьких белых, больших белых и розовых — так что, какие являются болеутоляющими, он не понимал. Недели три назад он потребовал у Доктора разъяснений и, не поняв ответной тирады, раздраженно отказался принимать ночную порцию таблеток. Дежурная медсестра не слишком настаивала, и не ожидавший легкой победы Франц немного испугался … делать, однако, было нечего. Он уснул — чтобы проснуться около трех часов ночи от острой боли в груди. Хуже того, физическая боль сопровождалась сильнейшими галлюцинациями: Францу даже почудились какие-то отвратительные запахи, абсолютно немыслимые в этом царстве гигиены и стерильности. И он сдался: вызвал дежурную медсестру и принял все те таблетки, от которых отказался пять часов тому назад. Франц пытался экспериментировать с лекарствами еще несколько раз: пил только белые таблетки, отказываясь от розовых, или, наоборот, принимал лишь розовые — но во всех случаях ему становилось хуже и, в конце концов, он эксперименты прекратил. Кстати сказать, Таня, покинувшая Госпиталь полтора месяца назад, до сих пор принимала какие-то лекарства и утверждала, что без них чувствует себя плохо. На рецепте, выписанном ее госпитальным Доктором, эти таблетки безобидно именовались «комплексом витаминов Q», но у Франца все равно оставались неясные сомнения.
Он опять посмотрел в окно — дождь перестал, из-за серой пелены туч выглянуло робкое ноябрьское солнце. Дорожный указатель «Город — 22 км», расположенный сразу за воротами, заблестел ярко-синей краской; два клена у соседнего корпуса рассеивали красно-оранжево-желтую часть солнечного спектра во все стороны. Воздух за стеклом, наверно, кишел запахами осени … Господи, да почему ж они никогда не открывают окна?!
Франц находился здесь уже почти два месяца, но на поправку шел, почему-то, очень медленно. Как он понял из объяснений Тани, выход из Лифта находился прямо на территории Госпиталя, так что Франца забрали в операционную без задержки. Да и раны его долговременных последствий иметь, вроде бы, не могли — никаких важных органов не задето. Насчет последнего, врочем, Таня уверена не была, ибо хирург, оперировавший Франца, ни по-английски, ни по-русски не говорил и лишь выдал ей (в качестве сувенира?) извлеченную во время операции пулю. Так или иначе, но лицо Доктора во время ежевечерних обходов лучилось радостным оптимизмом, и никаких дополнительных процедур он не назначал — ни физиотерапии, ни уколов, ни даже анализа крови. Лечение сводилось к регулярным заменам повязок, обработке ран какими-то жидкостями и бесчисленным таблеткам. Две недели назад Франц стал потихоньку вставать с постели и совершать короткие прогулки по своей комнате, а позавчера ему, наконец, сняли с руки гипс. Однако чувствовал он себя все еще очень слабым, да и правая кисть почти не действовала — помимо перебитого предплечья, у него, видимо, было повреждено сухожилие.
Солнце исчезло за тучами, снова пошел мелкий дождь. Трава на газонах потемнела, лужи на черном полу асфальта отражали беспросветно-серый потолок неба. Дело шло к вечеру: половина пятого. Через полчаса приедет Таня.
«Не люблю дождь.» — подумал Франц.
Таня приходила каждый день и развлекала его все отведенное на посещения время. Франц говорил мало, в основном слушал: какую замечательную вазу она вылепила сегодня утром и почему позавчерашняя ваза так перекосилась в печи. Она увлеклась здесь лепкой — познакомившись на третий день после своего выхода из Госпиталя с каким-то местным художником-керамиком. Тот познакомил ее со своей компанией — по таниным словам: «… все совершенно нормальные люди, ни одного психа — душа отдыхает». Таня также много рассказывала о местном Городе: получалось, что он организован намного понятнее, чем города на предыдущих ярусах (что, видимо, являлось результатом малого количества «психов»). Более того, уровень здешней жизни оказался необычайно высок — Таня путанно объясняла это высокой степенью автоматизации производства. Другим отличием от предыдущих ярусов являлась незаметность и неважность «потусторонней» части бытия. К примеру, с каждым, прибывшим со Второго Яруса, беседовал следователь, но уже после одного-двух допросов следствие всегда приостанавливалось и подследственного оставляли в покое. А главное, на следующий ярус подследственных переводили только с их согласия! На практике, однако, никто такого согласия не давал, ибо считалось, что «хорошие» и «плохие» ярусы идут через один; причем хорошие становятся все лучше и лучше, а плохие — все хуже и хуже. Из этого с очевидностью вытекало, что Четвертый Ярус является сущим адом, так что все оставались здесь, на Третьем, до самой второй смерти.
Франц своего Следователя еще не видел, но слышал о нем множество таниных рассказов (согласно действовавшим здесь правилам, дела «партнеров» всегда вел один и тот же человек). По ее словам, первый допрос должен был состояться со дня на день прямо тут, в Госпитале, — как только позволит здоровье Франца. В качестве предварительной процедуры он уже заполнил неминуемые Анкеты, переданные Следователем через Таню. Примечательно, что вопросы в этих Анкетах совершенно не касались «земной» жизни Франца и относились исключительно к тому, что с ним произошло на предыдущих ярусах. Заполнение Анкет неожиданно увлекло его: перенося воспоминания на бумагу, Франц чувствовал, что освобождается от них. Он попытался обсудить события на Втором Ярусе с Таней, но та — в который раз — отказалась наотрез. Настаивать было бесполезно: она просто вставала и уходила, не дожидаясь конца времени посещений. Он даже не добился от нее вразумительного объяснения, каким образом они сумели добраться до Лифта (его собственные воспоминания обрывались в момент ранения и возобновлялись уже в Госпитале, два дня спустя). Говорить Таня хотела только о будущем: как они будут здесь жить, чем Франц станет заниматься и какой им нужен дом.
Дождь продолжался, за окном стемнело — щелкнув соответствующей кнопкой на пульте, Франц включил дополнительную лампу над изголовьем своей кровати. Три минуты шестого … где же Таня? И, будто в ответ на его вопрос, вдалеке на дороге появились два огонька — фары приближавшейся машины.
Но это была не Таня.
Большой черный автомобиль неизвестной Францу марки вьехал в ворота Госпиталя и остановился на стоянке прямо под его окном. Мотор выключился, громко хлопнула дверца — из кабины вылез человек с черным атташе-кейсом, пробежал под дождем с десяток метров до подъезда и вошел в здание.
Через три минуты в дверь палаты постучали; «Войдите!» — громко сказал Франц.
В комнату вошел черноволосый мужчина среднего роста.
— — Здравствуйте, Франц. — сказал он, улыбаясь, — Я — ваш Следователь. Вы можете звать меня …
2. … Фриц
Следователь был одет в тонкий свитер светло-голубого цвета и выгоревшие джинсы. Темные глаза его живо смотрели из-под очков в черной выгнутой оправе, на смуглом выразительном лице красовались небольшие усы. Он был примерно одного возраста с Францем — около тридцати пяти лет.
Отодвинув от стены стул, Следователь сел и положил свой атташе-кейс на колени.
— — Как себя чувствуете? — с выражением участия в голосе спросил он.
— — Спасибо, ничего.
— — Мне о вас много рассказывала Таня.
— — И мне о вас много рассказывала Таня.
Они одновременно улыбнулись.
— — Сначала — формальности: Анкеты, я полагаю, вы уже заполнили? — Фриц пошарил взглядом по комнате, заметил тумбочку с другой стороны францевой кровати и встал. — Не беспокойтесь, я достану сам.
Он, не глядя, уложил папку с Анкетами в атташе-кейс и вернулся на свое место.
— — Теперь — неформальная часть. — Следователь составил портфель на пол и положил ногу на ногу. — Какие у вас планы?
— — Выбраться отсюда как можно скорее.
— — «Отсюда» — значит «из Госпиталя»?
— — Да.
— — Почему такая спешка?
— — По многим причинам. В основном потому, что я не понимаю их, а они — меня.
— — А-а … — протянул Следователь, будто обманувшись в ожиданиях услышать что-то интересное. — На это жалуются все подследственные до единого.
— — Так почему же … — Франц откашлялся, — Почему же нет переводчиков? И на каком языке они тут говорят?
— — Кажется, по-румынски … точно не знаю. — Фриц улыбнулся. — Странно, но этот вопрос меня никогда не интересовал.
— — А что вас интересовало?
— — Более всего — моя работа.
— — Действительно? — вежливо приподняв брови, сказал Франц.
Черное стекло окна отражало лампу под потолком и лампу над изголовьем кровати.
— — Кстати, я раньше был, как и вы, ученым. — сказал Фриц.
— — Чем занимались?
— — Гидромеханикой.
— — И что же вам теперь кажется интереснее, — Франц постарался, чтоб его вопрос прозвучал не слишком издевательски, — гидродинамика или допросы?
— — Допросы. — ответил Следователь без тени улыбки. — И работа между допросами.
— — Могу ли я осведомиться, чем вы занимаетесь между допросами?
— — Анализирую анкеты подследственных. — Фриц, похоже, не шутил. — Сравниваю впечатления разных людей, стараюсь провести обобщения. Обсуждаю свои выводы с другими следователями.
— — Так вас что интересует? Люди или их рассказы о том, что с ними произошло?
— — Конечно же рассказы. — Следователь улыбнулся, будто Франц не понимал очевидных вещей. — Я людьми не занимаюсь — у нас тут не Второй Ярус.
Франц изменил позу — рана в груди немедленно напомнила о себе тупой болью.
— — Сдаюсь. — сказал он. — Объясните, пожалуйста.
Прежде, чем ответить, Фриц сделал паузу, собираясь с мыслями.
— — Скажите, Франц, — медленно начал он, — многое ли вы поняли из того, что с вами произошло за последние пять с половиной месяцев?
— — Очевидно, нет. — Франц усмехнулся.
— — Так что же вам сейчас кажется интереснее: объяснение последних событий — или … чем вы там занимались?… андерсоновская локализация?… квантовые струны?… Вы ведь физик?
— — Прикладной математик. — Франц на секунду задумался, — Если честно, то, пожалуй, объяснение событий.
— — Вот видите! — Фриц назидательно поднял указательный палец.
На мгновение в комнате воцарилась тишина — было слышно, как по оконному стеклу барабанит дождь.
— — И какие, конкретно, проблемы вы исследуете? — спросил Франц.
— — Как и все философы — ищем смысл жизни.
— — Ну и что, нашли?… — усмехнулся Франц.
— — Нашли, причем несколько разных. — улыбнувшись, Фриц откинулся на спинку стула. — Это довольно долго объяснять.
— — Ну и что? Таня же, как я понимаю, сегодня не придет?
Неожиданно для Франца, допрос оборачивался довольно интересной стороной.
— — Ладно, начну с простейшей версии, — сказал Фриц, — согласно которой все, что с вами произошло, на самом деле только привидилось вам в короткий промежуток между травмой и смертью …
— — Я думал об этом. — перебил Франц. — Эта версия неконструктивна: не позволяет предсказывать будущего.
— — Не совсем так: любой разумный человек в какой-то степени может предсказывать свои видения. Если, к примеру, вам сейчас «привидится», что я бросаю камень в окно — вы же можете предсказать, что за этим последует видение разбитого стекла? Ну, и в более сложных ситуациях …
— — Здесь вы, пожалуй, правы. — согласился Франц. — Но, все равно, это объяснение мне не нравится: оно лишь переформулирует вопрос, не отвечая на него. Скажем так: если это мне «видится» — давайте искать смысл в моих видениях.
— — Логично. — улыбнулся Фриц и поправил указательным пальцем очки на переносице. — Давайте искать смысл в видениях. Версия номер два: Бог подвергает вас различным испытаниям.
— — Бог? — с сомнением переспросил Франц.
— — «Богом» мы условно называем ту силу, которая стоит за всем этим.
— — Кто это «мы»?
— — Следователи.
— — И какова цель испытаний?
— — Тут тоже много различных версий. Согласно простейшей из них, Божий замысел понять невозможно — не стоит даже и пытаться. Отсюда вывод: голову не ломай, а делай то, что хочется.
— — А если мне как раз хочется ломать голову? — усмехнулся Франц.
— — Тогда эта версия вам не подходит.
Фриц опять поправил указательным пальцем очки.
— — Другое объяснение: Бог ищет для вас подходящее место на всю оставшуюся вам загробную жизнь. Скажем, на Первом Ярусе подследственных испытывают абсурдом, бессмыслицей, и тот, кто соглашается мириться с тотальным непониманием мира, в котором живет, — остается там навсегда. На Втором Ярусе человека испытывают бесчеловечностью: тот, кто, живя там, отвечает на жестокость жестокостью, — никогда не переходит на Третий Ярус.
— — Ну-ка, ну-ка … — заинтересовался Франц. — Можете объяснить подробнее?
— — Могу. По нашим данным, почти у всех подследственных на Втором Ярусе была возможность совершить как минимум одно неспровоцированное убийство. И никто, повторяю, никто из достигших Третьего Яруса этого убийства не совершал. У вас тоже, скорее всего, был такой случай …
— — Э, нет! — запротестовал Франц, — Я-то, как раз, совершил убийство … и, кстати, не одно … — он вдруг почувствовал, как в висках застучали короткие злые пульсы.
— — Я еще не читал ваших Анкет, — сказал Фриц, — но то наверняка были спровоцированные убийства: при защите своей жизни или жизни партнера. Это не считается — припомните другие случаи … Чаще всего за «неубийством» сразу следует переход на Третий Ярус.
— — А … — Франц вспомнил Женщину. — Нечто похожее действительно произошло … Не в точности, правда, но все же …
— — За детали я не ручаюсь, они меняются от случая к случаю. — не стал настаивать Фриц. — Вот посмотрю Анкеты — тогда поговорим конкретно.
— — Ладно … со мной, допустим, так и было — а как с Таней? Или у нас одно «неубийство» на двоих?
— — Вряд ли. Но точно сказать не могу: от заполнения анкет она уклонилась и на допросах не рассказала ничего.
— — Тогда другой вопрос: когда я находился на Втором Ярусе, всех моих сокамерников убили — значит ли это, что они не выдержали своего испытания?
— — Не значит. — с удовольствием сказал Фриц, — Это, вообще-то, очень интересный момент. Считается, что остальные персонажи существуют лишь постольку, поскольку существуют подследственные и их партнеры. У нас есть даже специальный термин — «декорации».
— — Относится ли это утверждение к Третьему Ярусу? — вкрадчиво спросил Франц, — Или только к предыдущим?
— — Вижу, что вы имеете в виду. — улыбнулся Следователь. — Нет, к нам это не относится, я — не декорация.
— — Как я могу быть в этом уверен?
— — Никак, такой вопрос лишен смысла. Вернее, ответ на него вам, с одной стороны, недоступен, а с другой — неважен.
— — Ну, нет, — запротестовал Франц, — тогда мы приходим к той теории, которую уже отвергли, — что мне все это чудится.
— — Никто не утверждает, что я вам … как это сказать … чужусь … кажусь. Это совсем другая теория. Согласно той, предыдущей, никто, кроме вас, не существует в принципе, а эта — допускает еще и Бога. То есть, вы и ваш партнер как бы единственные независимые фигуры на Его шахматной доске.
В течение нескольких секунд держалась пауза — Франц размышлял.
— — Что ж, насчет Второго Яруса оно, может, и правда … — нерешительно сказал он. — По крайней мере, я знал там человека, который и мухи бы не обидел, не то что — «неспровоцированное убийство» … Если б он не являлся декорацией, то уж, казалось, самый подходящий кандидат для Третьего Яруса — ан нет, был убит вместе со всеми остальными.
— — Это правильный подход. — согласился Фриц. — Более того: ни один из достигших Третьего Яруса подследственных не встречал здесь ни одного из своих знакомых с предыдущих ярусов — не считая собственного партнера, конечно. Эта закономерность выполняется неукоснительно … так сказать, медицинский факт.
Еще одна пауза — Франц обдумывал новую информацию.
— — Скажите, а события на предыдущих ярусах проходят у всех подследственных по одному и тому же сценарию?
— — Что вы … конечно нет! Вы даже представить себе не можете, какое здесь разнообразие. По тому, что вы упомянули «сокамерников», да и по таниным обмолвкам, я понял, что на Втором Ярусе вы прошли через «Тюрьму», так? А бывает еще: «Война», «Джунгли», «Подводная пещера», «Пустыня» … всего с десяток различных версий, причем внутри каждой — тысячи, десятки тысяч вариантов. На Первом Ярусе сюжетная канва устроена более или менее однородно, однако детали всегда разные. Зарегистрирован лишь один случай полной идентичности сценариев, да и то — совпадали лишь начальные ситуации; а поскольку помещенные в них подследственные действовали по-разному, то немедленно возникли расхождения.
— — Забавно … — сказал Франц. — Бог использовал один и тот же набор декораций в двух разных спектаклях. Этот случай, пожалуй, доказывает вашу теорию: не могут же настоящие люди быть идентичны, верно?
— — Это вовсе не моя теория. — сказал Фриц. — И, кстати, есть факты, которых она объяснить не может. Скажем, если из двух партнеров один переходит на следующий ярус, а другой остается, то какая-либо из декораций иногда оживает и спаривается с оставшимся. Иными словами: декорации обладают скрытым потенциалом жизни.
— — Тогда непонятно, в чем разница между декорацией и живым человеком. Например, в какой момент оживающая декорация становится новым партнером?
— — Отличить трудно. Строго говоря, декорация — это объект, неспособный к межъярусным переходам.
— — А если я увезу какую-нибудь декорацию на следующий ярус насильно?
— — Это невозможно: грузоподъемность Лифта — не более двух человек. Единственный способ привезти декорацию — это бросить своего партнера …
— — … в каковом случае привезенная декорация становится новым партнером? — закончил за Следователя Франц.
— — Совершенно верно.
Фриц говорил с неподдельным удовольствием — было видно, что он действительно любит свою науку.
— — Помимо этого, теория «Бог испытывает человека» допускает и другие противоречия. — продолжал он, — К примеру, известны случаи, когда на Втором Ярусе подследственным не предоставлялось ни одной возможности совершить неспровоцированное убийство …
— — Может, Бог видел, что они достойны Третьего Яруса безо всяких испытаний?
— — Э, нет. В таких случаях он просто переводит человека с Первого Яруса сразу на Третий.
— — Неужто и так бывает? — удивился Франц. — Тогда остается только предположить, что это ошибки. Должен же Бог иногда ошибаться?
— — И такая теория есть. — Фриц улыбнулся. — Кстати, скажу я вам, она заслуживает большего внимания, чем кажется с первого взгляда. Один из моих коллег, анализируя всевозможные аномалии, выявил очень интересные совпадения — так сказать, закономерности отклонений от закономерностей … Но мне не хочется сейчас вдаваться в подробности — мы и так обсуждаем «теорию испытаний» слишком долго. А ведь есть, как минимум, еще четыре версии, каждая из которых тоже объясняет многие, если не все, факты.
— — Например? — заинтересовался Франц. — Хотя нет, подождите, я хочу спросить о другом: что эта за планета, где мы сейчас находимся? Вы вообще физическую сторону этого мира исследуете?
— — Почти нет … — без интереса отвечал Фриц. — И по очень простой причине: для изучения физики здесь ровно те же возможности, что и в досмертной жизни, а вот для философии — море новой информации. Вы только подумайте: все до одной теории загробной жизни оказались неверны! Перед нашими глазами развертывается невиданный спектакль — и он ждет своего обьяснения. Это — величайший вызов, брошенный Богом человеку!
Щеки Фрица разрумянились, глаза горели. Привстав, он достал из заднего кармана носовой платок и громко высморкался.
— — Я не понимаю этого. — Франц откашлялся. — Физическая и философская стороны мира связаны: изучение естественных наук наверняка даст ответы и на многие философские вопросы.
— — Вся физика здесь точно такая же, как и в предыдущей жизни: релятивистская механика, уравнения Навье — Стокса, поля Янга — Миллса … Поймите же, разница совсем в другом!
— — А смерть? — вскричал Франц. — Смерть определяется физикой, химией, если угодно, — но не философией. Объясните, как наши тела и сознания воскресают после физической смерти, — и вы заодно ответите на десятки чисто философских вопросов! Ведь смерть существует и здесь — так вперед, изучайте ее!
— — Изучение смерти — это тупик. — возразил Фриц. — Люди изучали ее на протяжении всей истории человечества и все так же далеки от разгадки, как и в самом начале. А у нас ничуть не больше шансов разрешить эту головоломку, чем у них, — то, что смерть происходит с нами во второй раз, ничего не упрощает!… Да, нам добавился огромный кусок новой жизни, но смерть — смерть осталась такой же, какой была. Она так же необратима, из нее никто не возвращается назад — и мы по-прежнему не можем узнать, что произойдет после.
— — Да я не спорю, что из смерти никто не возвращается. Но ведь мы все уже по разу умирали — неужели этот опыт не дает материала для обобщений?
— — Ровно никакого. — отрубил Фриц. — После первой смерти мы оказались здесь, после второй — можем оказаться где угодно. Гадание в последнем случае столь же целесообразно, сколь и в первом. Припомните всю ту ерунду, которую человечество наплело вокруг смерти за три тысячи лет своей истории!
— — А вы пробовали что-нибудь узнать о Четвертом Ярусе?
— — Это тоже невозможно, — Фриц покачал головой, — физически невозможно … Не вдаваясь в подробности, скажу, что Система устроена так, что «сверху вниз» информация не передается.
— — А снизу вверх?
— — Снизу вверх — проще простого: клади в Лифт, да отправляй. Только зачем?…
— — А почему считается, что Четвертый Ярус хуже Третьего, если вы о нем ничего не знаете?
— — Объективных данных к тому нет. Думаю, что причина здесь психологического характера: люди со Второго Яруса попадают сюда, намучившись, — ну и решают, что от добра добра не ищут.
Франц взял с тумбочки стакан воды и отпил несколько глотков. Оживление, испытываемое им в начале разговора, улетучилось — он чувствовал лишь усталость.
— — Ладно, — сказал он. — Бог с ней, со смертью, Бог с ним, с Четвертым Ярусом … Но ведь не может вся здешняя физика быть той же самой — иначе каким же образом мое тело в мгновение ока перенеслось сюда в после аварии? А где находится этот мир по отношению к «досмертному» миру — на другой планете, в девятом измерении? Где находятся остальные ярусы? Да это противно человеческой природе — удовлетвориться изучением одного, пусть даже очень большого, куска мира и игнорировать все остальное!
— — Вы слишком любопытны, — с еле заметной усмешкой произнес Фриц. — это мешает концентрации. Ничего, побудете у нас подольше …
— — У меня есть два вопроса. — перебил его Франц, — Первый: в каком виде появляются здесь люди, умершие от старости?
— — Никто никогда не умирает от одной старости. Всегда есть какие-нибудь болезни или травмы — а когда человек оказывается здесь, они исчезают без следа. Иными словами, Бог переносит сюда всех абсолютно здоровыми, а потом дает дожить отпущенный каждому срок жизни до конца.
— — Второй вопрос, — сказал Франц, — если Бог испытывает человека, то чем Он испытывает его здесь, на Третьем Ярусе?
Перед ответом Следователь сделал паузу — дождь заполнил ее барабанной дробью капель по черному стеклу окна.
— — Счастьем. — Фриц улыбнулся, лицо его осветилось. — Человек может быть здесь очень счастлив, Франц. Если только он хочет этого: интересная работа, любимая женщина … друзья, понимающие с полуслова и интересующиеся тем же, чем и он … Что вам нужно еще?
— — Не знаю, может быть, и ничего. — Франц прислушался к себе. — Нет: мне нужен, как минимум, еще один ингредиент.
— — Какой?
— — Я хочу понимать все.
Фриц выпрямился на своем стуле и, подняв указательный палец, покачал рукой, как стрелкой метронома.
— — Это невозможно.
Слово «невозможно» упало на пол, как гиря.
— — Почему?
Прежде чем ответить, Следователь помедлил, собираясь с мыслями.
— — Что такое понимание? — он поправил на переносице очки, — Для вас — человека, обладающего навыками логического мышления, — понимание есть сведение сложных явлений к элементарным законам. Но, что вы хотите считать элементарным? Если — физические законы, то это нереально: слишком велико расстояние между надежным миром физики и здешним непредсказуемым хаосом. Или нет, не совсем так: нереально для одного человека, начинающего с нуля …
— — Погодите, Фриц! Вы забываете, что я пришел не на пустое место. Ведь до меня здесь существовали вы, а до вас — ваши предшественники! Вы накопили море информации — разве это называется «начинать с нуля»?
Фриц улыбнулся — он явно наслаждался дискуссией.
— — Вы путаете две близкие, но, все же, различающиеся вещи: знание и понимание. Знание можно накопить и передать по наследству, понимание — нельзя. Понимание является знанием лишь на одну четверть, а на остальные три — принятием и приятием мира, в котором живешь. Однако, здешний мир слишком другой: если вы не родились в нем, вам никогда не достигнуть того интеллектуального комфорта, который называется «полным пониманием» …
— — Достигают ли его родившиеся здесь дети?
— — Достигают, но только в том, что касается Третьего Яруса, а о Первом и Втором они имеют еще меньше понимания, чем вы. И, кстати, Третий Ярус — самый логичный с точки зрения досмертной жизни.
— — Вы усложняете. — сказал Франц после недолгой паузы. — Для меня понимание является знанием на 99 процентов, а не на 25. И еще: чувство интеллектуального комфорта мне дает не столько конечная цель, сколько движение к ней. — он помолчал, проверяя свою логику, — Я должен непрерывно двигаться к абсолютному пониманию — иначе я сойду с ума!
— — Вы делаете серьезную ошибку, Франц. — возразил Следователь, — Абсолютное понимание — это химера, мираж … движение в этом направлении не приведет вас ни к чему хорошему. Сделайте уступку, стремитесь к ограниченному пониманию — к пониманию ближайшей к вам части мира. Как я.
Воцарилась тишина.
— — Я не хочу сейчас об этом думать … — к усталости Франца добавилась головная боль. — У меня ведь есть время?
— — До завтра. — ровным голосом произнес Следователь. — Завтра в восемь утра мне нужен ответ — Таня разве вам не говорила?
— — Нет … Какой ответ?
— — Остаетесь ли вы здесь или переходите на Четвертый Ярус.
— — Что-о? — вскричал Франц. — Да я в первый раз об этом слышу! Почему завтра?
— — Обычный порядок: не позднее семидесяти дней по прибытии на Третий Ярус.
— — Вот это новость! — Франц резко выпрямился на подушке и тут же, сморщившись от боли, бессильно откинулся назад. — Да я и не думал об этом. Ну, я ей скажу … — он внезапно разозлился на идиотский поступок Тани, забывшей сообщить ему о предстоящем решении. — А почему такая спешка? У вас что — инструкция?
— — Инструкция?… — Фриц озадаченно поправил на переносице очки. — Да нет … мы просто всегда так делали. Ну, если хотите, могу дать вам отсрочку — скажем, до послезавтрашнего вечера, хорошо? — Следователь подобрал с пола свой атташе-кейс и встал на ноги. — Подумайте, время есть … да и решение, в общем-то, очевидно. — уже от двери он обернулся назад, — Я приду послезавтра в семь вечера: подпишем бессрочную приостановку следствия и все дела … До свиданья.
— — До свиданья. — отозвался Франц, опустил голову на подушку и отвернулся к окну.
Черное стекло окна отражало лишь белый потолок.