Он смотрел в окно мимо маячившего Ренфрю. Большие окна составляли одну из характерных особенностей того архитектурного стиля, которым гордилась Кавендишская лаборатория. За ними простирались широкие поля, неправдоподобно зеленые для этого времени года; вдоль Котоневской дорожки бесшумно скользили велосипедисты, нагруженные какими-то узлами. Утренний воздух уже прогрелся, и даже немного парило. Солнце встало над городом, подернув голубой дымкой шпили Кембриджа. Пожалуй, это самое хорошее время, когда казалось, что впереди еще целый день и многое можно успеть сделать.

Ренфрю продолжал маячить. Маркхем очнулся от приятных размышлений и спросил:

— А в каком часу он обещал приехать?

— В десять, черт подери. Он выехал несколько часов назад. Я звонил ему в офис по одному вопросу, а заодно спросил, там ли он. Мне ответили, что он выехал очень рано, до часа пик на дорогах. Так где же он?

— Сейчас только десять минут одиннадцатого, — успокаивающе заметил Маркхем.

— Да, конечно, но я не могу начинать без него. У меня техники простаивают. Мы все приготовили для эксперимента и сейчас из-за него теряем время. Ему плевать на наш эксперимент, и он дает нам это понять.

— Слушайте, вам ведь открыли финансирование, разве не так? И оборудование из Брукхейвена получено.

— Фонды очень ограниченны. Их хватает только на то, чтобы оплачивать работу. Нам нужно гораздо больше. Мы с вами знаем, что наш эксперимент — единственное средство вытащить мир из того кошмара, в который он попал. А они что делают? Заставляют проводить эксперимент чуть ли не на пальцах, да еще этот тип не является вовремя, чтобы посмотреть на процесс.

— Он администратор, Ренфрю, а не ученый. Конечно, их политика финансирования весьма недальновидна, однако ННФ больше не даст, если на него не надавить. Они, возможно, направят средства на что-нибудь другое. Нельзя требовать от Петерсона чудес.

Ренфрю остановился и внимательно посмотрел на Маркхема.

— Я не скрывал, что он мне не нравится. Надеюсь, Петерсон этого не заметил, иначе его отношение к эксперименту будет предвзятым.

— Не сомневаюсь, что он догадался, — пожал плечами Маркхем. — Петерсон не дурак. Слушайте, я могу с ним поговорить, если вы хотите. Пожалуй, я с ним обязательно поговорю. Что же касается его настроя против эксперимента — это ерунда. Он, должно быть, уже привык к тому, что его не любят, и я думаю, это его нисколько не волнует. Более того, я уверен, что вы можете рассчитывать на его частичную помощь. Он старается выиграть по всем ставкам, а это значит, что его поддержка простирается на многие области.

Ренфрю сел в свое вращающееся кресло.

— Извини, Грэг. Я сегодня немного взвинчен. — Он провел толстыми пальцами по волосам. — Я работал днями и вечерами, прихватывая то время, когда подают электроэнергию, и немного устал. Но главное, из-за чего я очень растерян, — шумы не исчезают и искажают наши сигналы.

Их внимание привлекло неожиданное оживление в лабораторном зале. Техники, которые только что лениво перебрасывались словами, вдруг приобрели деловой вид и теперь выглядели сосредоточенными и готовыми к работе.

Через лабораторию шел Петерсон. Он подошел к дверям кабинета Ренфрю и коротко кивнул обоим мужчинам.

— Извините, доктор Ренфрю, я опоздал, — сказал он, ничего не объясняя. — Можем ли мы немедленно приступить?

Когда Петерсон снова повернулся к Маркхему, тот с изумлением заметил, что на его элегантные туфли налипла грязь, будто он шел сюда через вспаханное поле.

Было 10 часов 47 минут, когда Ренфрю начал ключом медленно отстукивать сигнал. Маркхем и Петерсон стояли у него за спиной. Техники регулировали выходной сигнал экспериментальной установки.

— Это так легко — посылать сообщение?

— Простейшая азбука Морзе, — ответил Маркхем.

— Я понимаю. Это для максимального облегчения расшифровки послания.

— Черт возьми! — Ренфрю неожиданно выпрямился и прекратил стучать. — Уровень шумов снова увеличился.

Маркхем склонился к экрану осциллоскопа. След луча на экране прыгал и танцевал: действительно какое-то поле с произвольными импульсами.

— Непонятно, как в этом переохлажденном образце индия могут возникать шумы, — сказал Маркхем.

— Господи, просто не знаю, что сказать. Мы мучаемся с ними все время.

— Они не могут быть тепловыми.

— Передачу, наверное, нельзя производить при таких шумах? — спросил Петерсон.

— Конечно, — раздраженно ответил Ренфрю. — Линия резонанса тахионов размывается, и сигнал становится неразборчивым.

— Значит, эксперимент неэффективен?

— Я этого не говорил. Видимо, простая задержка. Уверен, что я справлюсь.

— Мистер Петерсон! Вам звонят, просят срочно подойти, — крикнул с верхней платформы техник.

— Иду, — ответил Петерсон и поспешил по металлической лестнице наверх. Ренфрю посовещался с техниками, проверил показания самописца, после чего несколько минут хлопотал у оборудования. Маркхем стоял, вглядываясь в след сигнала на осциллоскопе.

— Как вы полагаете, что это могло быть? — спросил он.

— Возможно, тепловая утечка или образец плохо заизолирован от механических сотрясений.

— Вы хотите сказать, что на образец влияют колебания от шагов поблизости или что-нибудь в этом роде?

Ренфрю пожал плечами, не отрываясь от работы. Грэг, теребя нижнюю губу большим пальцем, продолжал следить за желтым спектром шумов на зеленом экране осциллоскопа. Немного погодя он спросил:

— А у вас нет коррелятора, который можно использовать на этой установке? Ренфрю задумался.

— Нет, здесь такого устройства нет. Нам он вроде ни к чему.

— А не можем ли мы из этих шумов выделить какую-либо четкую структуру?

— Надо попытаться. Чтобы найти что-нибудь подходящее, конечно, потребуется некоторое время. Наверху показался Петерсон.

— Извините, но мне придется пройти к телефону с блокировкой прослушивания. Что-то там такое происходит.

Ренфрю молча отвернулся к установке. Маркхем поднялся к Петерсону.

— Мне кажется, все равно эксперимент задержат.

— Ладно. Тем не менее я не хотел бы возвращаться в Лондон, пока не увижу все полностью. Но мне нужно сейчас переговорить по конфиденциальному телефону. Здесь, в Кембридже, такой аппарат есть. Я думаю, это займет около часа.

— Что, все так плохо?

— Опять расцветают диатомовые водоросли около Южной Америки, со стороны Атлантического побережья. Такое впечатление, что происходит самопроизвольное расширение занимаемых ими площадей.

— Цветы?

— Это термин ботаников. Просто фитопланктон смешался с хлорированными гидроуглеродами, которые мы используем в качестве удобрений. Но при этом появляется еще что-то. Сейчас технические специалисты пытаются определить, отличается ли воздействие диатомитов на пищевую цепь океана от ранее наблюдаемых явлений, правда, происходивших локально.

— Понял. Можем ли мы что-нибудь предпринять?

— Я не знаю. Американцы проводят какие-то управляемые испытания в Индийском океане, но, насколько я знаю, дело продвигается медленно.

— Так и быть, не буду вас больше задерживать. Мне тоже нужно поработать: возникли кое-какие идеи, касающиеся эксперимента Джона. Слушайте, а вы знаете “Причуду”?

— Это паб на Тринити-стрит, рядом с магазином “Боуз энд Боуз”?

— Примерно через час мне наверняка захочется выпить и закусить. Почему бы нам не встретиться там?

— Хорошая мысль. Жду вас в полдень.

"Причуду” оккупировали студенты. Ян Петерсон протолкался сквозь скопившуюся у входа толпу и остановился, пытаясь разобраться в обстановке. Студенты передавали над головами кружки с пивом, и кто-то нечаянно брызнул пеной ему на костюм. Петерсон достал платок и с отвращением вытер жидкость. Студенты даже не обратили внимания: приближался конец учебного года, и они пребывали ; в приподнятом настроении. Кое-кто уже захмелел, некоторые разговаривали на каком-то сленге, словно пародируя официальную латынь.

— Эдуардус, передавайдус мне пивус, — кричал один из студентов.

— Пивус? О Господи, как то можно? Сие есть сангвиникус барабарус.

— Моя вина, моя великая вина! — воскликнул первый, разыгрывая глубокую душевную скорбь. — А как все-таки называется пиво на этой чертовой латыни?

Ему ответило сразу несколько голосов: “алум”, “винум барбарикум”, “питиюс отрадоус”, все это сопровождалось взрывами хохота.

Студенты считали себя людьми весьма остроумными. Один из них, икая, тихонько сполз на пол и отключился. Второй оратор торжественно простер над ним руку и произнес: “Покойся в мире. В лучшей из вечностей…” или что-то в этом роде.

Петерсон постарался как можно дальше отодвинуться от этой компании. Его глаза начали привыкать к сумраку помещения после яркого освещения в колледже Святой Троицы. На одной из стен висело пожелтевшее объявление о том, что часть блюд, указанных в меню, отсутствует — временно, конечно. В центре паба находилась громадная кухонная плита, топившаяся углем. В горшках и кастрюлях, стоявших на плите, что-то подпрыгивало, взрывалось и свистело. Утомленный повар передвигал сковороды с больших конфорок на маленькие и наоборот. Когда он поднимал сковороду с конфорки, пламя освещало его руки и лицо, и он становился похожим на какого-то колдуна. Студенты подбадривали его криками.

Петерсон прошел зону, в которой ели посетители, окутанную голубым табачным дымом. Он уловил кисловатый запах марихуаны, смешанный с ароматами табака, растительного масла и пота. Кто-то окликнул его по имени. Он стал осматриваться, пока не увидел Маркхема в боковом закутке.

— А я уже заказываю. Здесь очень много разных салатов, и тарелки полны каких-то дурацких углеводов. Сейчас трудно найти из еды что-нибудь подходящее.

Петерсон внимательно изучал меню.

— Я думаю, что мог бы заказать язык, хотя он здесь баснословно дорогой. А что-либо мясное заказать просто невозможно.

— Да, это так, — ответил Маркхем и поморщился. — Я просто не представляю, как вы можете заказывать язык, зная, что он принадлежал какому-то животному.

— Лучше заказать яйцо?

— Куда ни кинь, всюду клин, — засмеялся Маркхем. — Я, пожалуй, шикану и закажу сосиски. Это мне по карману.

Официант принес Петерсону эль, а Маркхему — портер “макесон”. Петерсон сделал большой глоток и, поглядев в зал, спросил:

— Здесь что, позволяют курить марихуану? Маркхем принюхался:

— Допинг? Да, конечно. Здесь разрешены законом все не очень сильные эйфорнческие средства.

— Действительно, в течение последних одного-двух лет такое разрешение существует. Но я считал, что в общественных местах, курить не принято.

— Это ведь университетский город. Думаю, что студенты курили наркотики в общественных местах задолго до того, как это легализовали. Во всяком случае, если правительство хочет отвлечь внимание людей от плохих новостей, ему выгодно, чтобы марихуану курили не только дома, — мягко заметил Маркхем.

— Хм-м, — пробормотал Петерсон. Маркхем поднял кружку с портером и взглянул на Петерсон а:

— Что-то вы не очень разговорчивы. Если я правильно угадал, правительство что-то затевает по этому поводу?

— Вернее, этот вопрос поднимался.

— И что же правительство либералов намерено принять по поводу тех лекарств, которые стимулируют деятельность интеллекта?

— Мне почти не приходилось сталкиваться с этими проблемами во время работы в Совете.

— Ходят слухи, что китайцы значительно опередили английское правительство.

— Да? Ну, по этому поводу я знаю, что Совет в прошлом месяце получил от разведки точную информацию.

— Совет собирает сведения о своих странах-участницах?

— Китай только формально является членом Совета. Но, видите ли, эти проблемы в течение ряда последних лет носили чисто технический характер. У Китая столько забот, что не хватает ни сил, ни средств на подобные исследования.

— А я считал, что у них там все благополучно. Петерсон пожал плечами:

— Настолько хорошо, насколько это возможно, когда приходится заботиться о миллиарде душ. Сегодня их меньше беспокоят дела за рубежом. Они спешат разделить поровну пирог, который быстро уменьшается.

— Наконец-то чистый коммунизм.

— Не такой уж и чистый. Одинаковые куски позволяют предотвратить народные волнения из-за неравенства. В Китае возобновили террасное сельское хозяйство, хотя это требует интенсификации ручного труда, чтобы увеличить урожай. Массы приобретают наркотики в бакалейных лавках. Всегда так было. Они прекращают использовать в сельском хозяйстве биологически активные вещества, опасаясь побочных эффектов, как я думаю.

— Таких, как цветение водорослей?

— Именно. — Петерсон поморщился. — Но кто мог это предвидеть?

Неожиданно раздался хриплый крик. Из-за ближайшего столика вскочила женщина, держась за горло. Она пыталась что-то сказать. Другая взволнованно спрашивала ее:

«Элинор, что с тобой? Ты чем-то подавилась?»

Женщина, держась за стул, хватала ртом воздух, ее душил разрывающий легкие кашель. Все головы повернулись в ее сторону. Потом она схватилась за живот. “Я.., это так больно…” Неожиданно ее стошнило прямо на стол. Поток желчи забрызгал тарелки с едой. Сидевшие рядом посетители в панике повскакивали со своих стульев и бросились в стороны. Стаканы полетели на пол, разбиваясь на мелкие осколки. “Помогите!” — закричала женщина. Она задергалась в конвульсиях, прижимая ладони к животу, сделала несколько неверных шагов, поскользнулась и упала на пол.

Петерсона, так же как и Маркхема, настолько потрясло происходящее, что он застыл на месте. Однако, когда женщина упала, он вскочил со стула и рванулся к ней. В толпе послышался неясный гул, но никто не двигался с места. Петерсон склонился над женщиной. Вокруг горла удавкой болтался скрутившийся жгутом шарф. От него пахло рвотой. Петерсон схватил шарф обеими руками и сильно дернул. Ткань треснула, женщина судорожно глотнула воздух. Петерсон стал обмахивать ее, веки у нее вздрогнули, она уставилась на Петерсона: “Это.., это очень больно…"

Петерсон гневно посмотрел вокруг.

— Вызовите доктора, черт бы вас всех побрал!

Машина “скорой помощи” ушла. Персонал “Причуды” стал убирать помещение. Большинство посетителей покинули зал, так как запах стал почти невыносимым. Петерсон, который провожал женщину до машины “скорой помощи”, вернулся обратно, позаботившись о том, чтобы медики прихватили для анализа кусочки пищи.

— Они сказали, отчего?

— По-моему, они не разобрались. Я дал им сосиску, которую она ела. Врач сказал что-то о пищевом отравлении, но я никогда не слышал о таких симптомах отравления.

— Мы все слышали о примесях…

— Может быть. — Петерсон махнул рукой, как бы прекращая разговор. — В наше время все может быть.

Маркхем задумчиво прихлебывал портер. Подошел официант, неся заказанные блюда.

— Язык для вас, сэр, — обратился он к Петерсону, ставя тарелку. — И сосиски.

Тот и другой уставились на принесенную пищу.

— Я думаю… — начал Маркхем медленно.

— Я с вами совершенно согласен, — перебил его Петерсон. — Полагаю, мы обойдемся салатом. Не могли бы вы принести две порции? — Обратился он к официанту.

Тот с сомнением покачал головой.

— Вы ведь заказали это.

— Совершенно верно, но не хотите же вы, чтобы с нами произошло то же самое? Да еще в такой забегаловке…

— Я не знаю.., управляющий говорит…

— Передайте вашему управляющему, чтобы он лучше проверял те продукты, которые вы покупаете, а не то я, черт подери, позабочусь, чтобы вас прикрыли. Вы поняли, о чем я говорю? :

— Господи, нет никаких причин, чтобы…

— Передайте управляющему мои слова и принесите моему другу еще один портер.

Когда официант отошел, явно не желая связываться ни с Петерсоном, ни с управляющим, Маркхем в восхищении пробормотал:

— Великолепно. А как вы догадались, что я бы хотел выпить еще кружку?

— Интуиция, — дружелюбно и слегка утомленно ответил Петерсон.

Они выпили еще и еще раз, а потом Петерсон сказал:

— Видите ли, главным техническим экспертом британской делегации является сэр Мартин. Я, как они говорят, отношусь к неспециалистам. Меня очень интригует, как вам удается обходить этот парадокс с дедушкой? Дэвис довольно доходчиво объяснил про открытие тахионов и то, каким образом они попадают в наше прошлое, но я не пойму, как логически можно это прошлое изменить.

— До открытия тахионов все считали, что общение с прошлым невозможно. Самое невероятное в этом то, что коммуникационную физику времени разработали еще в 40-х годах нашего столетия, причем почти случайно. Два физика, Джон Вилер и Ричард Фейнман, работали над проблемой точного описания светового потока. Они доказали, что, когда вы запускаете, например, радиоволну, фактически генерируются две волны.

— Две?

— Именно. Одну из них мы принимаем нашими радиоприемниками, а другая путешествует во времени в обратном направлении — “опережающая волна”, как ее назвали Вилер и Фейнман.

— Но ведь мы не получаем сообщения раньше, чем оно будет послано.

Маркхем кивнул.

— Да, но опережающая волна все равно имеется, как показывают математические расчеты. С ними не поспоришь. Все уравнения физики симметричны относительно времени. Это одна из загадок современной физики. Получается, что мы ощущаем лишь то, что время проходит, а уравнения физики утверждают, что время может течь в обоих направлениях — вперед и назад.

— Так, значит, уравнения не верны?

— Нет, они верны. С их помощью можно прогнозировать все, что мы можем измерить, но только применяя “отстающую волну”, как ее назвали Вилер и Фейнман. Это как раз та волна, которую вы слышите в вашем радиоприемнике.

— Но наверняка есть способ так преобразовать эти уравнения, чтобы в них оставалась только отстающая часть.

— Нет, это невозможно. Если вы так преобразуете уравнения, то не сможете получить ту же самую отстающую волну. Вам необходимо иметь в уравнении опережающую волну.

— Очень хорошо, но где она проявляется, эта опережающая волна, которая идет в обратном направлении? Почему я не могу принять своим радиоприемником последние известия следующего столетия?

— Вилер и Фейнман показали, что эта волна не приходит сюда.

— Она не может попасть в этот год? Я хотел сказать, в наше реальное время.

— Правильно. Опережающая волна может взаимодействовать со всей Вселенной — она движется назад, в наше прошлое, а потому сталкивается со всей материей, которая когда-либо существовала. Суть в том, что опережающая волна сталкивается с материей раньше, чем сигнал был послан.

— Да, конечно, — согласился Петерсон, но про себя отметил, что сейчас для удобства рассуждения он согласился с понятием “опережающая волна”, которое отверг бы еще несколько минут назад.

— Таким образом, волна сталкивается со всей материей, а электроны в пределах этой волны танцуют в преддверии того, что пошлет радиостанция.

— То есть следствие опережает причину?

— Да. Такое впечатление, будто это противоречит всему накопленному человеческому опыту, не так ли?

— Определенно.

— Однако нужно принимать во внимание вибрацию этих электронов в остальной части Вселенной. В свою очередь и они посылают опережающие и отстающие волны. Это все равно что бросить в пруд два камня. Оба создают волны, но их невозможно сложить по принципу простого арифметического действия.

— А почему они не складываются?

— Волны взаимодействуют друг с другом. Они пересекаются и образуют сеть местных пиков и впадин. И когда пики и впадины от одной волны совпадают с пиками и впадинами другой, они усиливают друг друга. Однако в тех случаях, когда пики от волн, образованных падением первого камня, натыкаются на впадины от другого, они взаимно уничтожаются. А вода остается неподвижной.

— Интересно.

— Вилер и Фейнман показали, что остальная часть Вселенной, когда в нее ударяет опережающая волна, действует так, как действовала бы большая груда камней, брошенных в один и тот же пруд. Опережающая волна, двигаясь во времени в обратном направлении, создает другие волны. Они взаимодействуют друг с другом, и в результате получается нуль. Ничто.

— Понятно. Опережающая волна уничтожает сама себя. Неожиданно стереопроигрыватель “Причуды” взорвался музыкой: “А дьявол, он пустился в пляс с Жанной д'Арк”.

— Сделайте потише! — закричал Петерсон, затем наклонился к Маркхему и сказал:

— Ну хорошо, вы доказали мне, что опережающая волна не работает. Связь во времени невозможна. Маркхем улыбнулся.

— В каждой теории обязательно содержится хотя бы одно скрытое допущение. Все эти прыгающие и трясущиеся электроны во Вселенной, согласно модели Вилера и Фейнмана, не могли посылать в прошлое нужные волны. Это верно для радиоволн. Но на тахионы эта модель не распространяется. Дело в том, что Вилер и Фейнман не знали о существовании тахионов. Об этих частицах до 60-х годов даже не думали. Тахионы не поглощаются, как обычные частицы и электроны при столкновении с материей. Они взаимодействуют с материей не так, как радиоволны.

— Почему?

— Это частицы совсем другого рода. Кто-то назвал воображаемые частицы, теоретически предложенные Фейнбергом и Сударшаном, тахионами еще несколько десятилетий назад, но никто не смог их найти. Слишком невероятными казались их свойства. Например, они обладают воображаемой массой.

— Воображаемой массой?

— Да, но не воспринимайте этот термин серьезно.

— Мне трудно понять это.

— Отнюдь. Просто массу этих частиц нельзя зафиксировать, и, значит, мы не можем заставить тахионы находиться в состоянии покоя, поскольку именно их бесконечно малая масса заставляет перемещаться эти частицы со скоростью большей, чем скорость света. Поэтому существует и обратное положение: раз мы не можем в лабораторных условиях тахионы остановить, значит, мы не можем и измерить их массу покоя. Единственный способ определения массы — положить измеряемое вещество на весы и взвесить. Но если частица движется, то именно этого вы и не можете сделать. Все, что вы можете измерить у тахионов, — это момент движения, то есть силу удара.

— Вы жаловались на качество пищи, сэр? Я управляющий. Петерсон поднял голову и увидел высокого мужчину в сером костюме старомодного фасона. У мужчины была военная выправка, руки он держал за спиной.

— Да. Я отказался от заказа из-за того, что женщина отравилась на наших глазах.

— Я не знаю, что ела эта леди, но ваше поведение, сэр…

— Блюдо, которое она ела, очень смахивало на то, что заказал мой друг, и поэтому он испугался.

Манера, в которой Петерсон обращался с управляющим, заставила последнего отступить. На лбу у него выступила испарина, а взгляд стал менее уверенным:

— Мне непонятно, почему такое же блюдо вызывает у вас…

— А я прекрасно все понимаю.

— Боюсь, что мы вынуждены будем предъявить вам счет.

— Вы читали последние указания министерства внутренних дел насчет импортируемого мяса? Я, кстати, участвовал в разработке этого документа. — Петерсон сделал паузу, чтобы управляющий мог понять, с кем имеет дело, и продолжил:

— Мне кажется, вы получаете довольно много импортного мяса от вашего местного поставщика, правильно?

— Да, но…

— И вам, наверное, известно, что существуют строгие ограничения на срок хранения этого продукта?

— Да, конечно. — Но, посмотрев на Петерсона, управляющий запнулся и продолжил совсем другим тоном:

— Честно говоря, я не успел ознакомиться с этими постановлениями, потому что…

— Думаю, мне придется об этом позаботиться.

— Я не уверен в том, что леди ела именно импортное мясо.

— На вашем месте я бы постарался в этом разобраться. Под не терпящим возражений взглядом Петерсона управляющий сник.

— Хорошо, сэр, забудем об этом недоразумении со счетом.

— Разумеется. — Петерсон кивком показал управляющему, что он свободен, и повернулся к Маркхему. — Мы все-таки не разобрались до конца с парадоксом дедушки. Если тахионы могут нести сообщение в прошлое, то как вам удастся избежать этого? — Петерсон не стал упоминать, что он уже обсуждал проблему с Полом Дэвисом в Королевском колледже, но ничего не понял. Он вообще не был уверен, есть ли смысл в этих идеях.

Вообще-то суть объяснить достаточно сложно, — поморщился Маркхем. — Эту загадку уже пытались разрешить десятилетия назад, но никто не выработал определенной физической теории. В первой статье на эту тему, написанной Вилером и Фейнманом, имелась такая фраза: “Требуется только, чтобы описание не противоречило логически Само себе”. Под этим они подразумевали, что наше понимание течения времени только в одном направлении некорректно. Физические уравнения не разделяют нашего обыденного мнения — они симметричны относительно времени. Единственный эталон, который приложим к эксперименту, — это логическая непротиворечивость.

— Но ведь кажется совершенно нелогичным, что вы останетесь в живых, если убьете собственного дедушку. Я имею в виду его смерть до того, как он произведет на свет Божий вашего отца.

— В этом и состоит проблема. Мы думали, будто имеется переключатель только на два направления: ваш дедушка либо жив, либо мертв.

— Да, это так.

— Я бы сказал, что не совсем. — Маркхем покачал головой. — А если он только ранен и выздоровеет? Выйдет из госпиталя, встретит вашу бабушку? Все зависит от цели, которую вы перед собой поставили.

— Это до меня плохо доходит.

— Давайте вместо убийства вашего дедушки рассмотрим вопрос послания в прошлое. Будем исходить из предположения о том, что приемник — там, в прошлом, — может быть соединен, скажем, с переключателем. Если сигнал приходит из будущего, то на этот случаи переключатель запрограммирован так, чтобы отключить передатчик раньше, чем сигнал будет подан. В этом и заключается парадокс.

— Согласен, — Петерсон наклонился вперед. Он чувствовал себя вовлеченным в дискуссию, несмотря на все свои сомнения. Ему нравилось, как ученые формулируют проблему, мысленно продумывая эксперимент, укрепляя фундамент науки. Социальные же вопросы всегда более запутанны, а их решение приносит меньше удовлетворения. Может быть, поэтому они редко разрешались однозначно.

— Вся трудность в том, что нет переключателя на два положения — “включено” и “отключено” — без всяких промежуточных позиций.

— Знаете, давайте не будем. Что вы скажете о комнатном выключателе, с помощью которого я зажигаю свет?

— Хорошо. Вы переводите этот выключатель из одного положения в другое. При этом в течение какого-то времени он оказывается в промежуточном положении.

— Я могу переключить очень быстро.

— Правильно, но вы не можете довести время переключения до нуля. Кроме того, чтобы перевести выключатель из одного положения в другое, вы должны приложить к нему некоторый импульс. В самом деле, можно подобрать такое усилие, что он застрянет в промежуточном положении, можете попробовать. Иногда такое случается. Выключатель застревает на полпути между двумя конечными позициями.

— Отлично, согласен, — нетерпеливо сказал Петерсон. — Но какое отношение это все имеет к тахионам? Я хотел спросить, что в этом нового?

— Новое в рассуждении об этих процессах — посылки и получении сообщения — в том, что они рассматриваются как единый замкнутый контур. Например, вы посылаете в прошлое: “Отключите передатчик”. Теперь подумайте о переключателе, перемещающемся в положение “отключено”. Это напоминает волну, которая движется из прошлого в будущее. Передатчик переводится из положения “включено” в положение “отключено”. Ну а теперь это — будем называть его “волной информации” — движется из прошлого в будущее. В результате первоначальный сигнал не посылается.

— Правильно. Парадокс.

Маркхем улыбнулся и со значением поднял вверх указательный палец. Он явно наслаждался собственными объяснениями.

— Это еще не все! Давайте подумаем о тех отрезках времени, которые заключены в этот замкнутый контур. Причина и следствие в этом контуре не имеют никакого значения. Они всего лишь события. Теперь, когда выключатель движется в положение “отключено”, волна информации движется в сторону будущего. При этом сигналы от передатчика становятся все слабее и слабее, по мере того как переключатель приближается к положению “отключено”. В результате по мере ослабления импульса передатчика ослабевает и поток тахионов.

— Ага. — До Петерсона наконец дошло. — Значит, приемник, в свою очередь, получает все более слабые сигналы из будущего? А усилие нажима на выключатель ослабевает потому, что сигнал из будущего в прошлое становится все слабее. Поэтому он медленнее движется к положению “отключено”…

— В том-то и дело. Чем ближе переключатель подходит к положению “отключено”, тем медленнее он движется. Информационная волна движется в будущее, а обратно — подобно отражению — движется поток тахионов.

— И чего же мы достигнем?

— Допустим, что переключатель приближается к положению “отключено”, и поток тахионов становится все слабее. Переключатель не может дойти до положения “отключено”, и так же, как в случае с комнатным выключателем, вернется в положение “включено”. Но чем ближе он будет подходить к положению “включено”, тем сильнее будет работать передатчик, находящийся в будущем…

— ..и тем мощнее будет поток тахионов, — закончил за него Петерсон. — И при этом переключатель снова начнет перемещаться от “включено” к “отключено”, то есть застрянет где-то посередине.

Маркхем откинулся назад и допил портер. Его загар, ослабленный хмурой кембриджской зимой, пошел морщинками, когда он улыбнулся своей обычной кривой улыбкой.

— Переключатель будет колебаться относительно середины пролета между двумя крайними положениями.

— Никакого парадокса.

— Как сказать… — Маркхем почти незаметно пожал плечами. — Логических противоречии здесь нет. Но мы все-таки не знаем, что означает это промежуточное положение. Действительно, при этом парадокса не наблюдается. Можно в данном случае убедительно формализовать явление квантово-механическими выкладками, однако что именно выдаст настоящий эксперимент, мы не знаем.