Утратившего счет годин,
      Один, в скирду зарывшись хлеба,
      И там, меж деревень, один.
      И жизнь была б лишь дар презренный
      Без этой пляски светляков —
      Балета будущих веков
      Во славу гибнущей вселенной!
      261. ТАНЦОВЩИЦЫ
      Герольд, любовник, брат, он жизни мне дороже:
      Сегодня вечером, отмститель всех обид,
      Он императора убить обязан в ложе,
      Когда прелестный принц с инфантой убежит.
      Я для него хочу сегодня быть прекрасной
      И танцевать. Суфлер в наш входит заговор,
      Чтоб с материнскою зарею громогласно
      Поздравил хор народ, безмолвный с давних пор.
      От перьев, сброшенных изгнанниками рая,
      Воспламеняются костры, пожар взметая
      До туч, где от любви мычит апрельский бык.
      Сестра, мы проведем всю ночь среди владык
      Минуты, с кучером, с сенатором, с алькадом,
      Прислушиваясь, как возводят дыбу рядом.
      267
      ПОЛЬ-ЖАН ТУЛЕ
      262. ПЕСЕНКА
      Помнишь, после бездорожья
      Краткий отдых в кабачке?
      В белом ты была пике —
      Хороша, как матерь божья.
      Нам бродяга из Наварры
      На гитаре поиграл:
      Был мне люб и звон гитары
      И студеный мой бокал.
      О забытом богом в ландах
      Я мечтаю кабачке:
      О трактирщице в платке,
      О глицинии в гирляндах.
      263
      Как эти яблоки
      В их блеске золотом
      На берегах реки,
      Где высился Содом,
      Иль словно те плоды,
      Которые Тантал
      Среди гнилой воды,
      Отплевываясь, жрал, —
      Так сердце, что дано
      Тебе держать в руках:
      Раскрой его — оно
      Внутри лишь тлен и прах.
      268
      ЖАН ЖИРОДУ
      264
      Эклисе, Эклисе,
      За кормой плещет пена,
      Мы вели себя все,
      Как велела Елена.
      Прелестное веретено
      И ножницы — девичья доля.
      Эх, Эклисе, прекрасно поле,
      Хоть сжато без серпов оно!
      265
      Я вижу Бельфора
      Пруды, силуэт
      Печальный собора,
      Которого нет;
      И осень — о, рок,
      Чья поступь все губит! —
      Трубящую в рог,
      Который не трубит;
      И тетку Селест,
      Что, рдея от злости,
      Убила бы гостя,
      Который не ест, —
      Всю юность мою
      В тупом захолустьи.
      И желчи и грусти
      Я слез не таю.
      269
      266. ПРОБУЖДЕНИЕ ВЕСНЫ В СЕВЕРНЫХ СТРАНАХ
      Зима ушла. Весне — почет.
      Уж солнце больше не печет:
      В нем зноя нет.
      Его лучи ласкают втуне
      Вербену, венчики петуний
      И горицвет.
      Зарылся солнца диск в сугробах:
      Над ним навис, как тяжкий обух,
      Весны приход.
      Охотник тонет в почве млечной,
      Зато рыбак скользит беспечно
      По лону вод.
      Распутнице и деве скромной
      Теперь уж не до неги томной —
      О царство сна!
      Сатир — бесстрастия победа! —
      Не похищает дочь соседа:
      Весна! Весна!
      270
      ЛЕОН-ПОЛЬ ФАРГ
      267. ГАЛЬКИ
      Цветок трехфазный, мгла общественных уборных,
      Змееподобная семья Аспазий вздорных,
      На деревце греха срывающая плод,
      Ошибки, женщины — какой ужасный счет!
      Довольно! Пусть любовь махровой станет розой,
      Размером с пальму. Пусть не ноет впредь занозой.
      Коснись меня, но знай: я мертв душой давно.
      Целуй меня…
      О, как во рту твоем темно!
      271
      ЖЮЛЬ СЮПЕРВЬЕЛЬ
      268. ОЛЕНЬ
      Только трону я коробку
      Из сосны высокоствольной,
      Как застынет в чаще леса,
      Глядя на меня, олень.
      Отвернись, олень прелестный,
      Продолжай свой путь безвестный:
      В темной жизни человека
      Не поймешь ты ничего.
      Друг мой нежный, друг мой робкий,
      Чем могу тебе помочь,
      Через щель моей коробки
      Устремляя взоры в ночь?
      Просекой твои зеницы
      В глубь вселенной залегли.
      Тонкие твои копытца —
      Целомудрие земли.
      В день, когда морозы злые
      Небо льдом скуют, как пруд,
      Все олени побегут
      Из одних миров в другие.
      272
      ФРАНСИС КАРКО
      269. КИСЛО-СЛАДКАЯ ПЕСЕНКА
      Ах, я люблю тебя! А ты,
      Ужель ты не в моих поэмах?
      Зима приводит сонм упрямых
      Скорбей, чернее черноты.
      Акации дрожат сторожко,
      Лишь ветром тронет их слегка.
      Ты грелась, сидя без сорочки,
      Вся голая, у камелька.
      Холодный ливень бился в стекла;
      Дрова шипели, чуть горя…
      Я жду, чтоб мутная заря
      Опять в моем окне возникла!
      273
      ТРИСТАН ДЕРЕМ
      270
      Мы ждали героинь, уснувших
      В тени крушин зазеленевших,
      Иль сладко дремлющих на ложах
      Из лилий и из веток рыжих,
      И мы воспели б напоследок
      Их губы, пыл их лихорадок,
      Чтоб, с нашей юностью покончив,
      Сказать потомству, как изменчив
      Весь облик, как коварны речи
      И плачи этих Беатриче.
      274
      ПЬЕР РЕВЕРДИ
      271. ТРИУМФАЛЬНАЯ АРКА
      Весь воздух просверлен
      В гнезде
      И на изгибе
      Над хриплым флюгером близ труб,
      И этот клад
      Еще извивов ряд
      И время чуть задето,
      Когда летит авто там где-то вдалеке,
      На стыке островов
      Бесследно на тропе больших течений ночи
      Гремят бубенчики средь улицы,
      И шум,
      Проходит шествие,
      Иль эта кавалькада
      Кортеж под аркою круглящейся небес?
      Стрела колеблется, отодвигая
      Историю и всех, кого забыть легко.
      275
      ЖАН КОКТО
      272. ПЕРНАТЫЕ В СНЕГУ
      Пернатые в снегу меняют признак пола.
      Родителей легко ввели в обман халат
      Да страсть, что делает Элизу невеселой:
      Мне ребус бабочек яснее всех шарад.
      Я прыгну на тебя, личина, и узнаю
      В тебе то пугало, что флейтой я пленял;
      Солдатик мой, в твоих романах я читаю
      Про вишенник в цвету, про майский карнавал.
      Пастель и пастораль — не твой ли шлак, Людовик
      Шестнадцатый? — но мак надгробье нам слагал;
      Воспоминания на углях цвета крови
      Кропают траурный и нежный мадригал.
      Как сани русские — открытье для волчицы,
      Быть может, твой, Нарцисс, бесчеловечный пыл —
      Не преступление? И кто же поручится,
      Что сгинул след волны, где руку ты омыл?
      273. СПИНА АНГЕЛА
      Ложной улицы во сне ли
      Мнимый вижу я разрез,
      Иль волхвует на панели
      Ангел, явленный с небес?
      Сон? Не сон? Не труден выбор:
      Глянув сверху наугад,
      Я обман вскрываю, ибо
      Ангел должен быть горбат.
      Такова по крайней мере
      Тень его на фоне двери.
      276
      ПОЛЬ ЭЛЮАР
      274
      Твой златогубый рот мне дан не ради смеха,
      И лучезарных снов твоих так дивен смысл,
      Что в годовых ночах, в ночах смертельно юных,
      В малейшем шорохе звучит мне голос твой.
      В деннице шелковой, где прозябает холод
      И сладострастие опасно бредит сном,
      В руках у солнца все тела, едва очнувшись,
      Боятся обрести опять свои сердца.
      Воспоминания зеленых рощ, туманы,
      Куда вступаю я… Закрыв глаза, тебя
      Всей жизнью слушаю, но не могу разрушить
      Досуги страшные, плоды твоей любви.
      275. РАВЕНСТВО ПОЛОВ
      Твои глаза пришли назад из своенравной
      Страны, где не узнал никто, что значит взгляд,
      Где красоты камней никто не ценит явной,
      Ни тайной наготы тех перлов, что блестят,
      Как капельки воды, о статуя живая.
      Слепящий солнца диск — не зеркало ль твое?
      И если к вечеру он никнет в забытье,
      То это потому, что, веки закрывая,
      Любовным хитростям ты веришь дикаря,
      Плотине моего недвижного желанья,
      И я беру тебя без боя, изваянье,
      Непрочностью тенет прельстившееся зря.
      277
      Из украинской поэзии
      ПАВЛО ТЫЧИНА
      276. ХОДИТ ФАУСТ
      Ходит Фауст по Европе,
      Требником вооружась,
      Сеет ложь, морочит всласть
      Недогадливых людей, —
      А навстречу Прометей.
      – Здравствуй, здравствуй, огненосец!
      Все бунтуешь? Ну, бунтуй.
      Похвалить не похвалю:
      Разве можно мятежами
      Осчастливить бедный люд?
      В тайнах неба разбираясь,
      Философски увлекаясь,
      Я лишь цифрами швыряюсь,
      Фактами смертей, нужды,
      Ну, а ты, а ты, что ты?
      Я ношу в душе вериги,
      Отрицаю вред религий,
      Не бунтую, только книги
      Все пишу, пишу, пишу,
      Ну, а ты, а ты, что ты?
      Хочешь мир переиначить?
      Что ж твой вид понурый значит?
      278
      – Значит он, что ты не Фауст,
      А господский лишь сынок!
      Вот возьму я молоток!
      – А, бунтуешь? Ладно, ладно.
      Я не Фауст? Так и знал…
      Ну, прощай и не взыщи. —
      Ходит Фауст по Европе
      С старым требником в руках.
      277
      Одни в любовь, другие в мистику,
      А третьи — в высь, где синь ясна.
      И наша муза гимназистику
      На поруганье отдана.
      И вот нам предлагают копию
      С манерных русских поэтесс,
      И, из утопии в утопию
      Бредя, зовут свой путь: «Sagesse». 1
      А подлинная муза скована
      Войною, фронтом, в ржавом мху
      Лежит поругана, заплевана
      Там, на украинском шляху.
      Так почему ж, безумьем скошены,
      Вопим, что «в гриме — весь поэт»,
      И, подхватив окурок брошенный,
      Затягиваемся в корсет?
      Иль утомилась наша нация,
      Иль недалеко до конца,
      Что все у нас лишь профанация
      И нет ни одного певца?
      Нет поэтического гения,
      Кто б нас пронзил своим стихом,
      И мы, предтечи омертвления,
      Живем во сне глухонемом.
      1 Мудрость (франц.). — Ред.
      279
      МИКОЛА ЗЕРОВ
      278. КЛАССИКИ
      Уже давно ступили за порог
      Земного бытия, поэты-полубоги.
      И голос ваш, размеренный и строгий,
      Звенит во тьме Аидовых дорог.
      И черный мрак всем грузом скорби лег
      На скифский брег, на наши перелоги.
      Ужель вовек нам не найти дороги
      К сокровищам рапсодий и эклог?
      И ваше слово, вкус, калагатии,
      От нас, заброшенных в снега глухие,
      Бегут, как сон, как солнечная пыль.
      И лишь одна врачует скорбь поэта,
      Одна ваш строгий возрождает стиль —
      Певучая законченность сонета.
      279. СТЕПЬ
      Куда ни глянешь — степь. Зеленый ряд могил.
      Мечтательная даль, что мглою синих крыл
      Чарует и зовет в глубь эллинских колоний.
      Кой-где над овидью недвижно стынут кони
      И скифских пахарей возы и шалаши.
      Из-под земли бегут ключи, журча в тиши,
      А с моря дует ветр, горячий, суетливый.
      Но что мне до него? К чему его порывы,
      И жаворонков песнь, и эти зеленя?
      С какой бы радостью я всех их променял
      На пристань, на лиман с туманною завесой,
      На мост и улицы кривые Херсонеса!
      280
      280. В АЛЬБОМ
      Весь груз рабочих лет гнетет мне тяжко плечи,
      Смолк беззаботный смех, степенней стали речи,
      И голос слышу я назойливый и злой:
      – Лукавый наймит, где ж урок вседневный твой?
      Где плод твоих трудов, назначенных судьбою?
      Довольно ль ты бродил над черной бороздою,
      Окончишь ли свои ты засветло жнива? —
      Как горько слышать мне суровые слова,
      Как не завидовать мне молодости вашей,
      Сей непригубленной, вином налитой чаше,
      Сей острой свежести предутренних часов,
      Сей полосе зари над белым сном холмов?
      281
      Из грузинской поэзии
      НИКОЛОЗ БАРАТАШВИЛИ
      281. РАЗДУМЬЕ НА БЕРЕГУ КУРЫ
      Уныло к берегу иду — развеять грусть:
      Здесь каждый уголок я знаю наизусть,
      Здесь слезы скорбь мою порою облегчали,
      Меж тем как было все кругом полно печали…
      Прозрачная Кура медлительно течет,
      В ней блещет, отражен, лазурный небосвод.
      Облокотясь, реки я внемлю лепет сонный,
      И взор стремится вдаль за овидь небосклона.
      Свидетель наш немой в теченье стольких лет,
      О чем ты нам журчишь, Кура? Кто даст ответ?
      Не знаю почему, в тот миг передо мною
      Вся жизнь означилась пустою суетою.
      Что наше бытие и что наш мир земной?
      Сосуд, который нам наполнить не дано.
      И где тот человек, который бы предела
      Своей мечты достиг и счастлив был всецело?
      Непобедимые, славнейшие цари
      И те ведь говорят в тревоге и волненьи:
      «Когда ж мы покорим соседние владенья?»
      И жаждут поскорей своей пятой попрать
      Тот прах, которым им придется завтра стать.
      Хороший царь и дня не проживет спокойно:
      Он должен суд творить, вести с врагами войны,
      282
      Страной обязан он разумно управлять,
      Чтоб не могли его проклятию предать
      Идущие ему на смену поколенья.
      Однако если весь наш мир — лишь тлен и прах,
      Кто ж повесть в будущем создаст об их делах?
      Но если мы — сыны земли и вправду люди,
      Мы матери родной во всем послушны будем,
      И тот не человек, и сердце в том мертво,
      Кто жил и для людей не сделал ничего.
      283
      ВАЖА ПШАВЕЛА
      282. ЖАЛОБА ВОЛЫНЩИКА
      Раненный ранами родины,
      Взял я волынку, стеня.
      Горе! Украли негодные
      Воры ее у меня.
      Что вам она, непродажная,
      Без серебра, без затей,
      Только слезами украшена?
      Что вам, проклятые, в ней?
      Сам обточил ее грубо я,
      Высмотрев ствол бузины,
      В трубку вложил ей сугубые
      Раны и горечь страны…
      Плачу о милой немало я,
      Горя ни с кем не деля…
      Пусть же того, кто украл ее,
      Скоро изгложет земля!
      Помню я трели красивые,
      Дикие… Волей пьяна,
      Не ради ваших двугривенных —
      Даром играла она.
      Видно, придется в разлуке нам,
      Мой побратим, вековать!
      Не попадешься ты в руки мне,
      Не понесем мы опять
      В долы, обросшие селами,
      Желчь накипевших обид,
      Чтобы, недавно веселые,
      Плакали люди навзрыд.
      284
      283. СЛОВО СИРОЕ
      Бросил я в гущу народную
      Слово. Какое? Бездомное,
      С сердцем пронзенным, взращенное
      В муках, с борьбою огромною,
      Слово, с чела у которого
      Сорван убогий убор его!
      Сирое — где это видано? —
      Вдруг расцвело неожиданно.
      Лоб свой украсило жемчугом,
      Тело одело смарагдами
      И словно небо прояснилось,
      Светит высокою правдою.
      Славу его созерцаю я,
      Доброжелатель, с любовною
      Тихой усмешкой… Какое же
      Дело толпе до виновника?
      Радуюсь я, что в огромное
      Сердце народа вошло оно,
      Жалкое слово, бездомное,
      Злыми жестоко гонимое,
      Слово, с чела у которого
      Сорван убогий убор его.
      285
      ГАЛАКТИОН ТАБИДЗЕ
      284. МЭРИ
      Дрожь твоих ресниц я видел, Мэри.
      Ты в ту ночь стояла под венцом
      И, как осень за порогом двери,
      Никла опечаленным лицом.
      Вздрагивая, трепеща, мигая,
      Вкруг горело множество огней,
      Но чело твое, о дорогая,
      Было свеч таинственных бледней.
      Купол, стены облеклись в сверканья,
      Роз струился легкий аромат,
      Но, уже устав от ожиданья,
      Женщины молились невпопад.
      Ты клялась, не сознавая, Мэри,
      Скорбь свою не в силах превозмочь,
      И сегодня я уже не верю,
      Вправду ль ты венчалась в эту ночь.
      Кто-то, перстня растеряв каменья,
      Горестно оплакивал его.
      Сирый и достойный сожаленья,
      День был не похож на торжество.
      Торопливо вышел я из храма,
      Но куда? Отяжелел мой взор.
      Ветер выл на улице упрямо,
      Злобный дождь хлестал меня в упор.
      В бурку я закутался плотнее,
      Мысль одна терзала сердце мне…
      Вдруг — твой дом. Бессильно цепенея,
      Тут же прислонился я к стене.
      Так стоял я долго. Надо мною
      Черных тополей шуршала мгла,
      Шелестела сумрачной листвою,
      Крыльями взлетевшего орла.
      286
      Но о чем шептались ветви в небе,
      Нам обоим, Мэри, невдомек;
      Знаю лишь: не мне сужденный жребий
      Уносился с ветром, как поток.
      О, скажи: навеки неужели
      Радость озаренья отошла?
      Все ль мои мечты отшелестели
      Крыльями взлетевшего орла?
      Почему на небо так глядел я,
      Словно свет зари мне мог помочь?
      Почему «Могильщика»запел я?
      Кто мою услышал «Яи ночь»?
      В сердце, чуждом людям, чуждом миру,
      Частый дождь усиливал тоску,
      И заплакал я, подобно Лиру,
      Брошенному всеми старику.
      285. «БЕЛЫЙ ПЕЛИКАН»
      На Мадатов остров странный
      Ворон, видно, полетит.
      Ночь огнями ресторана
      Плот и берег осветит.
      Так и вся зима проходит,
      Как виденье, как кошмар;
      Так, чтоб нас развлечь, заводит
      Песню пьяный сазандар.
      Чтобы слышал я, как прадед,
      Ржавый звук Саят-Новы,
      Пусть павлинами осядет
      Снег на стены и на рвы,
      Колыбельной сердца рану
      Исцелит Саак хромой:
      Предоставь же Пиросману
      Сокрушаться день-деньской.
      287
      Чтоб зима прошла скорее,
      Как виденье, как кошмар,
      Чтобы, душу песней грея,
      Развлекал нас сазандар.
      Сколько мы ночей бессонных
      Провели, мечта моя!
      Сколько непроизнесенных
      Тостов предвкушаю я!
      286. РУССКОМУ ПОЭТУ
      Сорвалась легенда потоком, лавиной
      О женщине дальней, умершей, как лебедь,
      И мы, паладины надежды единой,
      Познали с тобой одинаковый трепет.
      Как будто в мороз, сквозь завесу тумана
      Мы оба явленье одно увидали,
      И вот опьянели мы, брат мой названый,
      Ты — снегом своим, я — струей Цинандали.
      Да слышит Бальмонт! В зачарованном круге
      С тобой мы сошлись, не смущенные далью.
      И встретились степи немые Калуги
      С исконною нашей грузинской печалью.
      287. СНЕГ
      Безумная душа, в тебе лишь иней,
      А дни бегут, я с каждым днем старею
      И в бархат окунувшуюся синий
      Пустыню родиной зову своею.
      О, такова вся жизнь моя! Собрата
      Мне в январе узнать совсем не диво,
      И руки белые, как снег крылатый,
      Я в памяти еще храню ревниво.
      О, милая! Я вижу, как мелькают
      Они везде, где вьюга бушевала.
      Сверкает, исчезает, вновь сверкает
      Твое в пустыне снежной покрывало.
      288
      Не потому ль, как девственниц паденьем,
      Фиалковым я полон снегопадом,
      Печальным чувством веянья, скольженьем
      Тех лилий, что внизу ложатся рядом?
      Есть путь, есть тихая игра. Просторам
      Навстречу ты идешь по захолустью.
      Я снег люблю, как голос твой, в котором
      Я тайной некогда пленился грустью.
      В ту пору я любил, любил впервые
      Тишайших дней пресветлое сиянье,
      В развитых косах листья полевые
      И ветра в волосах твоих дыханье.
      Тебя я жажду нынче, как едва ли
      Бродяга бесприютный жаждет крова…
      Леса моею белой свитой стали,
      И я один с самим собою снова!
      А снег идет, и радость дня покрыла
      Меня порошей синей и усталой…
      О, как спастись мне от зимы постылой?
      О, как унять мне ветер одичалый?
      288. В ГОРОДЕ И ДЕРЕВНЕ
      Город не спит ночной.
      Быстро окно открой,
      Чтоб трамваев, авто
      Загрохотал поток.
      Слышишь, радость звучит?
      Звук ликованья поймай
      И по столу раскидай
      Сочные эти лучи.
      Улови этот свет,
      Дивной музыки ход,
      Бремя прожитых лет
      Сбрось и иди вперед.
      289
      Облако — розовый пар —
      В бровь уперлось лесов.
      Женщина, кутаясь в шарф,
      В город спешит на зов.
      Около школы смех,
      Сельских девушек рой…
      Воля! Радость для всех!
      Шире глаза открой!
      289. ЖДУТ НОВОГО МИКЕЛАНДЖЕЛО
      Да воскреснет искусство и своры
      Палачей в нем конец обретут!
      Неподвижные снежные горы
      Микеланджело нового ждут.
      Тот, кому доверяли мы радость, —
      И велик, и возвышен. Ужель
      Не ему принесем мы в награду
      Сердца нашего пламенный хмель?
      День сегодня — на диво прекрасный,
      Радость в поле, в лесу — без конца!
      Солнце неисчерпаемой лаской
      Согревает людские сердца.
      Приобщимся же, други, к сиянью
      И поэзии и труда,
      Утвержденному солнечной дланью
      В нашей родине навсегда!
      290
      ТИЦИАН ТАБИДЗЕ
      290. ПЕТЕРБУРГ
      Сонет
      Здесь ветер с островов несется ураганом,
      Изрыт гранатами ручными тротуар.
      Кому тут холодно, так это девкам пьяным.
      Средь сумрачных теней, как тень, скользит Эдгар.
      Два стана напряглись в бореньи неустанном,
      К шинелям потным льнет, виясь, белесый пар.
      Матросские тела полощет Мойка рьяно,
      Над Медным Всадником навис судьбы удар.
      Кто силы разнуздал? Кто сдержит буйство танца?
      В туман болотный сник руки подъятой взмах,
      Лишь имя Ленина — одно на всех устах.
      Вниз остов падает Летучего Голландца,
      Андрея Белого промокший лает бес,
      И в кашле хаоса весь Петербург исчез.
      В ночь на 25 октября 1917
      Кутаиси
      291. ХАЛДЕЙСКОЕ СОЛНЦЕ
      Далекий путь, и беспредельность,
      Влекущая вперед,
      И солнца яд, и песнопенья
      О солнце — к солнцу взлет.
      Во мне рыдает предков голос,—
      О прадеды-волхвы,
      Я к солнцу лестницу дострою,
      Приду, куда и вы…
      Слова священных заклинаний,
      Забытые в веках,
      И городов, когда-то славных,
      Ничтожество и прах!
      291
      Отчизна с нежностью старинной
      Смягчает скорбь мою:
      Я в золотых стихах величье
      Халдеи воспою.
      К Сидону путь, залитый светом, —
      Один для всех пролег.
      Воздвигнется алтарь победы,
      Поправ пустынь песок.
      Созрев для песнопений мощных,
      Излиться жаждет дух, —
      Теней величественных зова
      Благоговейно жду.
      Я буду одинок и плачу,
      Предчувствием томим,
      Но, знаю, встретит смерть бесстрашно
      Последний пилигрим.
      Я слышу всё и вижу. Видит
      И он… И вихорь мчит
      Меня… Над кладбищем родимым,
      Как ястреб, мысль кружит.
      Всю жизнь томлюсь по беспредельным
      Путям… Далек мой путь…
      Под солнцем пламенным Халдеи
      Хочу навек уснуть.
      292. МАГ-ПРАРОДИТЕЛЬ
      Священнодействует доселе
      Из века в век мой род.
      Какое множество обеден
      Он отслужить успел!
      У нас и ныне на погосте
      Храм врезан в небосвод:
      Он герб, что гордому поэту
      Дан с первых дней в удел.
      292
      Смотрю я, как вечерню служит
      Отец на склоне дня.
      Псалом мне в душу залегает,
      Чтоб лечь на самом дне.
      На рясу черную пурпурный
      Ложится блик огня.
      Мое томленье по Халдее
      Уже понятно мне.
      В свече мерещится мне солнце
      С его теплом благим
      И храм, воздвигнутый во славу
      Слепительных щедрот;
      Как будто каменные плавит
      Колонны знойный гимн
      И маг поет, собой начавший
      Мой бесконечный род.
      Астарте предок мой молился,
      И в ладанном чаду
      Отец возносит приснодеве
      Дар сердца своего.
      Доныне не переводились
      Жрецы в моем роду:
      Обедни их состарят, право,
      И бога самого.
      Не сожалейте о потомке,
      О прадеды мои.
      Не верьте клевете, что робко
      Я перед всем дрожу;
      Пусть по себе не совершу я
      И краткой литии —
      Однажды панихиду миру
      Я все же отслужу.
      «st1:metricconverter w:st="on» productname="293. L"·293. L«/st1:metricconverter·'ART POETIQUE *
      Розу Гафиза я бережно вставил
      В вазу Прюдома,
      Бесики сад украшаю цветами
      Злыми Бодлера.
      * Искусство поэзии (франц.). — Ред.
      293
      Что бы в далеком пути я ни встретил,
      Отдых, как дома,
      В мутном стихе обретет, осенится
      Тенью и мерой.
      Чувства порыв необузданный вянет
      Неудержимо.
      Страстью бесстрастной сжигать я желаю
      Очи любимой.
      Чанги моя от стыда бы сломалась,
      Если бы еле
      Внятные слуху стихи под гитару
      Вдруг зазвенели.
      Знаю, возлюбленная, ты придешь:
      Долгие годы
      Я красоты небывалой на свете
      Жажду прихода.
      Грустно гляжу на подмостки, в антрактах
      Слез не избуду,
      Слов позабытых магнитную хватку
      Чувствую всюду.
      Пусть же вполголоса я напеваю
      Песню несмело, —
      Верю: пленит соловей безголосый
      Сад Сакартвело.
      294. БЕЗ ДОСПЕХОВ
      Мне представляется порой,
      Что мир — огромный сад,
      Где все — проклятье и отрава,
      Где гибель — шаг любой.
      И без доспехов, хмуря брови,
      Три всадника летят:
      Я узнаю в лицо Верхарна,
      Эредиа, Рембо.
      294
      Я чувствую, что по ошибке
      Сюда ввели меня.
      За исполинскими тенями
      Я с трепетом слежу.
      И, как ребенок робкий, плачу,
      Невольный страх кляня,
      Тайком скорей смахнуть стараюсь
      Постыдную слезу.
      О, как «цветами зла» дурманит
      Мне душу пряный яд!
      Как будто на меня кентавры
      Напали табуном…
      Сожженная пустыня манит
      Все пламенней назад.
      И твердь, объятая пожаром,
      Горит, как ветхий дом.
      Кто в этот сад впустил ребенка?
      Кто душу городов
      Исполнил ядовитым дымом,
      Застлавшим все вокруг?
      Зачем за всадником летящим
      Тень вырастает в зов?
      В пустыне я, но почему же
      Я вижу свежий луг?
      295. БИРНАМСКИЙ ЛЕС
      Бирнамский лес… Вот — тень Халдеи.
      Пьеро угрюмая сутулость.
      Нагая Макбет, холодея,
      В колени пьяницы уткнулась.
      Ногой отрезанной на скрипке
      Рембо пиликает, покуда
      Самоубийцы без улыбки
      Хлобыщут огненное чудо.
      Малайца ловит и не мямлит
      Паоло, в круг загнав павлиний,
      Унижен оплеухой Гамлет,
      Офелии взор странно-синий.
      295
      Воздвигнут храм на эшафоте,
      Я в сказочность его не верю.
      Нет, никогда вы не поймете,
      Как я истерзан нежной Мэри.
      Подслушав кашель, Коломбине
      В лицо дохнула осень ныне.
      296. ТАНИТ ТАБИДЗЕ
      Саламбо на алых ножках голубя,
      Ты — что крови карфагенской след.
      В мыслях нежно полыхает полымя,
      Затонувшей Атлантиды след.
      Красноногий голубь мой на привязи,
      Той же ты посвящена Танит.
      Тщетно Ганнибал судьбе противился:
      Меч его — его же поразит.
      Так апреля в день второй, дитя мое,
      Я пишу и, глядя в глубь веков,
      Вижу Карфаген без стен, без знамени
      И с богини сорванный покров.
      Я в Тбилиси, но в душе, как яблоня,
      Плачет мой Орпири и сейчас:
      Мальдороровой кричащей жабою
      Кличет златоуст обоих нас.
      Но беспечно спишь ты и не ведаешь,
      Как я этими измучен бредами.
      296
      ПАОЛО ЯШВИЛИ
      297. НОВАЯ КОЛХИДА
      Там, где бесились неистово ливни,
      Где над песчаной пустынею мгла
      Вечно клубилась, чтоб розы цвели в ней
      Ранами и не роилась пчела;
      Там, где в затонах дремали от неги
      Сонмы пиявок и скопища змей,
      Где в лихорадке дрожали побеги
      И заливаться не мог соловей;
      Там, где ступить в вероломное лоно
      Не было конским копытам дано,
      Где широчайшею дельтой Риона,
      Словно утопленник, плыло бревно;
      Там, где веселье и жалко и странно,
      Где теплое слово тяж е ле свинца,
      Там, где колхидцы желтее шафрана
      Жили, как будто утратив сердца, —
      Вижу я: зыбкого тела пустыни
      Высосав топи застойную кровь,
      Первонасельник приветствует ныне
      Землю, у моря рожденную вновь!
      Вижу я: первенец дыма на крыше
      В небо несет человеческий дух,
      Единоборствуя с девственной тишью,
      Первый колхидский горланит петух.
      Мир тебе, камень воздвигший впервые
      На берегу, как источник тепла,
      И позабывший адаты глухие
      В черных трущобах родного села!
      Ты, что оставил в родимом Одиши
      Горный родник и рачинский очаг,
      В новой Колхиде живешь ты и слышишь,
      Как отдается победой твой шаг.
      297
      Двор весь в плодах. Апельсинами сладко
      Пахнет твоя детвора, и набег
      Больше не страшен тебе лихорадки,
      Солнце республики в помощь тебе!
      Ты не один. И ты знаешь, что рядом
      Свежих пришельцев ворота скрипят
      И что поддержан ты мощным отрядом
      Новых соседей, их гордость и брат!
      298
      НИКОЛО МИЦИШВИЛИ
      298. ПУШКИН
      Словно олень, что к скале льнет и, спасаясь от пули,
      Запах вдыхает травы млечной, к тебе я прибрел,