– Я знаю, где мы, – вслух подумала она. – Это плантация Аллентонов.

По крайней мере раньше здесь была плантация Аллентонов. Гинни вспомнила слова Мисси о том, что Аллентоны продали плантацию и уехали и что теперь здесь новый хозяин.

Гинни внимательно вгляделась – может быть, удастся увидеть этого нового хозяина? Но ей был виден только строящийся дом. Собственно, дома еще не было, но фундамент уже был заложен, и на нем стоял деревянный каркас дома. Сейчас там никто не работал, видимо, строительство на время приостановили.

Вглядевшись, Гинни поняла, почему рабочих сняли со стройки. После вчерашнего ливня у них прорвало дамбу, и все работники занимались ее починкой. Нельзя же допустить, чтобы поля затопило и сахарный тростник погиб перед самым сбором урожая.

Гинни с удовольствием вспомнила, какое это всегда было радостное время в Розленде и какое беспокойное. Если урожай выдастся обильным, будут новые платья, будут пикники и праздники. От хорошего урожая зависит благосостояние всех – от хозяина плантации до самого убогого раба, и все изо всех сил старались сберечь поспевающий сахарный тростник.

Но все-таки случалось, что урожай погибал. Ранние заморозки, гроза не вовремя или просто слишком раннее или запоздалое сжигание стерни – любой просчет грозил хозяевам разорением. Гинни смотрела на копошившихся на дамбе людей. Издалека они были плохо различимы, но один выделялся из всех. Он жестами рассылал людей в разных направлениях, и, хотя одежда на нем была бедной, у него была хозяйская повадка. Видимо, это надсмотрщик, решила Гинни, человек, который отвечает за урожай. Ее не удивило, что он и сам работал не покладая рук, копал ямки, таскал мешки с песком. Она понимала, что сейчас дорога каждая минута и каждая пара рук. Если он сбережет урожай, его должности останется за ним. Если урожай погибнет, ему останется только уложить свои вещи. Гинни вспомнила, сколько надсмотрщиков в свое время уволил ее отец. Нет, этой работе не позавидуешь. Она по опыту знала, что бедного надсмотрщика редко хвалят за, успех» но, всегда винят за неудачи.

Удивительно, как слушаются его рабы, буквально на лету подхватывая его приказания. Ему не требуется подгонять, их плеткой. Глядя на его уверенную манеру держаться, Гинни подумала, что в этом человеке есть что-то знакомое.

– Ох! – вдруг сообразила она и дернула Патрика за рукав. – Слушай, вон тот надсмотрщик Я поле, – это не Раф?

Патрик посмотрел, куда она указывала, и его глаза расширились от удивления, которое тут же сменилось паникой, – Питер, вытаскивай шест! – крикнул он хватаясь за весла, – Надо сматываться, пока Раф нас не заметил.

Их бегство было таким стремительным, что Гинни едва у спела вытащить свой шест. Патрик греб как шальной, не говоря ни слова. Питер тоже не пытался нарушить неловкое молчание.

Гинни задумалась. Так Раф работает надсмотрщиком на бывшей плантации Аллентонов? Тогда неудивительно, что он всегда приезжает такой усталый и озабоченный. Эти поля не обрабатывались уже несколько лет. Ему, видимо, пришлось начать все сначала, заново вспахать землю, купить и посадить новые черенки тростника. Неудивительно, что он так легко выходит из себя, после трудного дня ему нужно тепло, нужна приветливая улыбка, а не бесконечные, споры и жалобы.

Гинни вспомнила, с какой тоской он говорил о том, что хочет иметь собственную землю, иметь дом, который у него никто не сможет отнять. Это несправедливо, чтобы человек так много и упорно работал и не имел за это никакого вознаграждения. Как ей хочется как-то помочь Рафу! У нее нет своих денег, но у нее есть друзья, а у папы все еще остались связи. Неужели среди всех этих богатых людей не найдется ни одного, который согласится недорого продать пару акров земли? Гинни прикусила губу, вспомнив, что Рафу не удалось получить в банке заем.

Она все еще размышляла на эту тему, когда ялик зашел в потайную заводь и Патрик причалил его к берегу рядом с вытащенной на сушу пирогой. Оба мальчика выскочили вместе со снастью на берег раньше, чем Гинни очнулась от своих мыслей.

– Куда это вы так спешите? – спросила она, вылезая из ялика. – Может, кто-нибудь мне объяснит, по какому поводу вся эта паника?

Но никто ей не стал ничего объяснять. Мальчики укладывали вещи в пирогу, притворяясь, что не слышали ее вопроса.

– Почему вы так испугались, увидев Рафа? – продолжала расспрашивать их Гинни, подойдя к пироге. – Он что, запретил вам показываться на реке?

На этот раз ей не понадобилось ответа: по виноватым физиономиям она поняла, что угадала правильно.

– Почему он вам это запретил?

Питер посмотрел на Патрика, а тот произнес только одно слово:

– Папа.

Но этого слова было достаточно, Гинни все поняла. Ей стало страшно, когда она вспомнила, что за человек Жак Морто. Родная дочь была вынуждена выстрелить в него. Последнее время они жили так мирно и безмятежно, что она совсем забыла слова Гемпи о том, что Раф прячет детей в болоте. Когда она представила себе, что Морто их найдет, ей стало дурно от страха.

– Ваш дядя поручил мне заботиться о вас, – с укором сказала она. – Что я ему скажу, если с вами что-нибудь случится?

– Ничего с нами не случится.

– Ваш отец – опасный человек. Даже если бы я умела стрелять – а я не умею, – то из чего бы я отстреливалась? Из удочки?

– Не волнуйтесь, Гинни, – успокоил ее Патрик. – У нас есть мечи.

И он достал из мешка деревянный меч.

– О Патрик, но это же...

– У них волшебная сила, – с блеском в глазах продолжал Патрик. – Их заколдовал великий Мерлин.

Гинни кивнула и залезла в пирогу: она не хотела разрушать веру детей в волшебство. Пусть радуются своим фантазиям.

Но и успокоиться на этом она тоже не могла.

– А что, если вы забудете мечи дома? Или если ваш отец застанет вас врасплох?

– На этот случай у нас разработан план, – серьезно проговорил Патрик, работая шестом.

– Может, показать ей?

– Показать что?

Мальчики переглянулись, но ничего не сказали. Патрик старательно налегал на шест и скоро загнал пирогу в другую скрытую заводь. Они вытащили ее на берег, по-прежнему отказываясь отвечать на вопросы Гинни. Потом повели ее по едва заметной тропинке. Когда тропинка привела их на поляну, Гинни поняла, почему они ей ничего не говорили. Они хотели, чтобы она увидела сама.

Под деревьями, почти укрытое лианами и завесой бородатого мха, высилось трехметровое сооружение из досок и листов ржавого железа. Это и была их крепость.

– Осторожней, тут зыбучий песок, – сказал Патрик, показывая на поросший болотной травой участок земли. – А вон там, под папоротниками, – глубокая яма. А с другой стороны – ямы, которые мы вырыли сами. Но они не такие глубокие. Если кто-нибудь попадет в нашу яму, он из нее сумеет выбраться, но если в ту... В общем, ступайте осторожнее.

– Это здесь вы играете? – спросила Гинни, с ужасом думая, что они сами легко могут упасть в яму или ступить в зыбучий песок.

Они серьезно покачали головами.

– Здесь мы спрячемся, если на остров заявится папа, – терпеливо объяснил ей Патрик. – Все мы, даже Кристофер, знаем, что при первой тревоге надо бежать в крепость.

– У нас тут много еще разных западней, – с восторгом сказал Питер. – Между деревьями натянуты бечевки, привязанные к мешкам с землей, которые спрятаны в ветвях. Если папа заденет за бечевку, ему на голову свалится мешок.

Гинни была вынуждена признать, что они действительно неплохо подготовились на случай неожиданного появления Жака Морто. Все основательно продумано. Интересно, кто разработал этот план?

Как бы в ответ на этот вопрос в щели над листом железа показалась Джуди. В руке она сжимала камень. Позади нее виднелись Поль и Кристофер.

– Кто идет? – раздался суровый оклик.

– Это мы. Открывай.

Повернувшись к Гинни, Патрик показал на то место, откуда выглянула Джуди.

– Там у нас деревянный помост. Оттуда можно вести наблюдение. Идемте, посмотрите сами.

Они подвели ее к стене крепости, раздвинули лианы, и она увидела деревянную дверь. Изнутри слышалась возня: Джуди отодвигала засов. Наконец дверь открылась, скрипя на ржавых петлях. Гинни вслед за мальчиками вошла внутрь крепости и прямо-таки раскрыла рот, увидев, как там просторно. Крепость была как бы вписана в группу могучих дубов, но у детей, несомненно, ушло много труда на то, чтобы заполнить отверстия между стволами. Гинни не очень хорошо умела определять размеры на глаз, но она прикинула, что изнутри крепость была добрых девяти метров в ширину и около двенадцати в длину.

– Потрясающе! – честно признала она.

– Гемпи помогал нам ее строить, – сказала сияющая гордостью Джуди. – Он навесил дверь и привез все это железо.

– А Раф это видел?

Все пятеро покачали головами.

– Хватит ему других забот, – как всегда, за всех высказалась Джуди. – Мы сами можем о себе позаботиться.

– Патрик сделал нам мечи, – сказал Кристофер, размахивая маленьким деревянным мечом. – Он вчера закончил мой, и теперь я тоже солдат армии Джуди.

Дети стояли тесной группой, такие маленькие и такие отважные. Гинни вдруг захотелось схватить их всех в охапку и увезти далеко отсюда, туда, где им не смогут причинить зла люди, подобные Жаку Морто.

Джуди кивнула в сторону Гинни.

– Может, ты и ей сделаешь меч, Патрик? Она теперь с нами заодно.

С нами заодно. Эти слова пронзили Гинни, и она поняла, что она действительно солдат этой маленькой армии и будет сражаться за этих детей до последнего вздоха.

– Пусть будет нашей королевой, – с широкой улыбкой сказал Питер. – Добро пожаловать в Камелот, королева Гиневра.

Поль кивнул.

– Теперь нам не хватает только короля.

Эти слова подали Гинни мысль, теперь она знала, как отпраздновать день рождения Рафа так, чтобы даже Джуди была довольна.

– Послушайте, что мне пришло в голову, – с улыбкой сказала она детям.

Понадобится немного выдумки и много труда, но зато Раф поймет, как много он для них значит.

И тогда... может быть, тогда им удастся убедить его проводить на острове больше времени.

Поздно вечером Раф поднялся по ступеням крыльца – с таким трудом, словно ему было по крайней мере восемьдесят лет. Какая же выдалась долгая и трудная неделя! Дамбу они починили, поля практически осушили, но из-за того, что на них свалилось столько непредвиденной работы, они опаздывали с приготовлениями к уборке урожая, до которой оставалось всего две недели. Раф опасался, что они не успеют сделать все, что нужно, даже если будут работать днем и ночью.

В доме слышались голоса. Раф остановился, бессильно сгорбившись. Господи, за работой он совсем забыл про их турнир! И как набраться духу и сказать им, что он не сможет на нем присутствовать?

Ничего не поделаешь! Дни становятся все короче, ночи длиннее, а ему надо еще привести в порядок мачете, научить нужным навыкам рабов, запустить сахароварню. Судя по стоявшей в последние дни погоде, заморозков можно не опасаться, но зато, если дать стеблям слишком разрастись в высоту, содержание сахара в тростнике может понизиться. Раф не нуждался в напоминаниях, как важно для него собрать хороший урожай.

Он стоял перед дверью, не решаясь ее открыть. С тех пор как его пригласили на турнир, он смог только три раза ненадолго наведаться домой, и при каждом посещении чувствовал атмосферу напряженных приготовлений. Ну как им объяснить? Турнир можно устроить и после, а сахарный тростник не станет ждать.

Из-за двери доносился запах свежеиспеченных булочек, напомнивший Рафу, что он не ел весь день. Он толкнул дверь и увидел, что вся его семья собралась на кухне. На душе у него вдруг стало легко, и он забыл и про сбор урожая, и про турнир. Он ощущал одно: как хорошо вернуться домой!

Дети стояли в затылок, по очереди показывая Гинни вымытые руки. Осмотрев руки четырех старших детей, она кивнула, и они кинулись усаживаться за столом. Но Кристофер огорченно поплелся к тазику. К удивлению Рафа, остальные четверо терпеливо ждали, когда их братишка как следует вымоет руки.

Они все одновременно увидели Рафа и радостно закричали: «Раф приехал!» – но тот видел только Гинни. На ней было зеленое платье Жаннет, поверх которого она повязала фартук. Фартук был весь в муке, но Рафу она показалась невыразимо прекрасной. А когда она ему улыбнулась, у Рафа от счастья зашелся дух.

– Мы с Джуди нажарили рыбы, – сказала она, показывая на стол. – Поужинаете с нами?

Раф сам не понимал, что с ним происходит. Все смешалось: вкусные запахи, смех детей, атмосфера предчувствия праздника и главное – обуревавшее его влечение к этой женщине.

Не верь ей, предупреждал его едва слышный внутренний голос. Может быть, она и в самом деле изменилась, а может быть, ему хочется в это верить, потому что его так сильно к ней тянет. Нельзя забывать, что это Гиневра Маклауд, женщина, которая в совершенстве владеет искусством притворства. Сколько раз она доводила его до крайней черты возбуждения и в последнюю минуту отказывала ему! И он чувствовал себя дураком, и душу заполняло ощущение пустоты и ненужности.

Раф кивнул ей, отвел глаза и пошел вслед за Кристофером к тазу мыть руки. Так или иначе, всему этому скоро наступит конец. Когда она почувствует, что выполнила свои обязательства, что доказала всем и самой себе, на что способна, тогда она уедет домой. Она сама так сказала.

Однако, сидя за столом и наблюдая, какие у нее сложились легкие и дружеские отношения с детьми, как она весело улыбается их не всегда удачным попыткам продемонстрировать ему свое умение вести себя за столом, Раф чувствовал, что невольно поддается ее обаянию. Как волшебник Мерлин, которого так что Джуди, Гинни околдовывала его своими чарами. Наблюдая за ней, чувствуя, что никогда так сильно не желал женщину, Раф дал себе обет: он во что бы то ни стало завоюет ее сердце и никуда ее не отпустит. Если он будет вести себя как настоящий джентльмен, если он будет мягко и нежно ухаживать за ней, ему наверняка удастся с помощью детей убедить ее остаться с ними навсегда.

В глубине души Раф знал, что эту мечту будет очень трудно осуществить. Изнеженная, привыкшая к роскоши Гиневра Маклауд не способна долго терпеть лишения. Может быть, она его и полюбит, но, чтобы склонить ее остаться с ним навсегда, нужны деньги. А денег у него сейчас очень мало.

Из чего опять-таки вытекает, что надо вовремя убрать тростник.

Весь остаток вечера, даже после ужина, когда он читал детям «Айвенго», а Гинни мыла посуду, Раф силился придумать убедительное объяснение, почему он не сможет приехать завтра на турнир. Может быть, сказать Гинни, а она уж пусть потом скажет детям? Но и ей сказать ничуть не легче. Раф дочитал главу и закрыл книгу. Дети стали просить почитать еще немножко, но Раф был неумолим: ему надо помыться и уезжать.

– И потом завтра у нас особенный день, – поддержала его Гинни. – Для того чтобы хорошо выступить на турнире, вам надо всем как следует выспаться.

Дети перестали ворчать и послушно, хотя и неохотно встали. Раф уже раскрыл было рот, чтобы сказать им, что не сможет завтра приехать, но тут его внимание привлек металлический отблеск на шее Джуди.

«Господи, неужели опять утащила медальон?» – мысленно простонал он, увидев, как девочка украдкой сунула медальон под рубашку.

– Что это у тебя на шее? – спросил он. – Случайно, не тот самый медальон? – Удивительно, как влечет Джуди эта вещица, если, несмотря на запреты, она не удержалась от искушения ее стащить. – Я считал, что мы с тобой договорились, Джуди. Девочка молчала, глядя себе под ноги.

– Она его не брала, – заступился за нее Патрик, который был уже в дверях. – Я сам ей его дал.

– А я дала его Патрику, – подтвердила, подходя к ним, Гинни. Джуди принялась было снимать медальон через голову, но Гинни остановила ее. – Не надо, Джуди, не снимай. Я тебе его дарю. Мне кажется, что это было бы по душе моей маме.

Джуди улыбнулась ей, и Раф поразился, какая она хорошенькая, когда улыбается. Да за ней скоро будет тянуться хвост воздыхателей! И он вдруг понял, как редко ему приходилось видеть улыбку Джуди.

Чудеса, со вздохом подумал он. Гинни всех их сумела околдовать.

Он глядел, как она отправила детей спать, удивляясь их послушанию. Когда они ушли, Гинни несмело ему улыбнулась.

– Наверно, мне надо было раньше вам сказать. Я столько раз поднимала шум из-за этого медальона, что вам, естественно, не пришло в голову, что я могу расстаться с ним добровольно.

– Я и сейчас не могу понять, почему вы это сделали.

– Я отдала его Патрику в награду за очень важное одолжение. Но вы же знаете, как они относятся друг к другу. Этот медальон очень дорог его сестре, потому что ассоциируется у нее с матерью. Вот он и отдал его ей.

– Я думал, что он и вам очень дорог.

– Это так. – Гинни пошла обратно на кухню вытирать посуду. – Но я поняла, что Джуди он нужнее, чем мне. У нее сейчас трудный период, и ей нужно, чтобы что-нибудь связывало ее с прошлым. Она называет медальон талисманом и никогда его не снимает. Даже отказывается без него спать или купаться.

Раф взял у нее из рук тарелку и поставил на полку.

– Откуда у вас вдруг столько терпения? Она ведь трудный ребенок.

– Не трудный, а растерявшийся. – Гинни подала Рафу последнюю тарелку и повесила полотенце на место. – Это совсем не просто – потерять мать как раз тогда, когда сама начинаешь сознавать себя женщиной.

Раф прислонился к шкафу и сложил руки на груди.

– Вы про кого говорите, про Джуди или про себя? На секунду Гинни растерялась.

– Кажется, у нас с Джуди больше общего, чем мы предполагали. Иногда это помогает нам понять друг друга, а иногда, наоборот, мешает. Во всяком случае, я обнаружила, что упрямства нам обеим не занимать.

Раф ухмыльнулся.

– Я тоже это обнаружил.

– Смейтесь, смейтесь, но если бы вы знали, скольких нервов мне стоила подготовка к турниру... – Гинни оборвала себя на полуслове и вгляделась ему в лицо. – В чем дело?

И тут он вспомнил надвигающуюся уборку тростника и свое горькое сожаление, что вынужден разочаровать детей.

– На меня обрушились неожиданные дела. Отвернувшись, Гинни медленно развязывала тесемки фартука.

– Ясно. Вы не приедете.

– Гинни...

– Не надо ничего объяснять, – деревянным голосом выговорила она, проходя мимо него. – Я все понимаю.

Раф схватил ее за руку и повернул лицом к себе.

– Ничего вы не понимаете, черт бы вас побрал! Мне необходимо там быть. Я занял деньги на короткий срок и надеялся, что верну их раньше. Но не смог... – Он помолчал: не стоит ей говорить, что он давно бы расплатился, если бы ее дядя отдал ему то, что должен. – Скажем так, у меня осталось меньше месяца на то, чтобы рассчитаться с банком «Барклай и Тиббс». Если я этого не сделаю, о будущем можно забыть.

– А разве нельзя их попросить об отсрочке платежа? Папа всегда так делал.

– У вашего папы имя, – с горечью сказал Раф. – А меня даже не допускают к банкирам – я должен разговаривать с каким-то клерком. По его словам, его высокопоставленные хозяева слишком заняты, чтобы тратить на меня время.

Гинни поморщилась, и Раф только тут осознал, с какой силой он сжимает ее руку. А еще собирался обращаться с ней нежно! Он отпустил ее руку, но отойти от нее не мог.

– Как это несправедливо! – сказала Гинни. – Откуда они знают, какой вы человек, ни разу с вами не встретившись?

Ее забота растрогала Рафа, но одновременно довела до его сознания, как мало она о нем знает.

– Дело в том, что я, как говорится, прошел через огонь и воду, – признался он. – С четырнадцати лет я добывал себе пропитание где мог и как мог, а банкиры любят клиентов, которые сидят дома. Они считают, что иметь дело с такими перекати-поле, как я, рискованно.

– Ну и дураки! – негодующе воскликнула Гинни. – Надо быть слепым, чтобы не понять, что они ничем не рискуют, занимая вам какую-то несчастную тысячу долларов.

Гинни сказала это так горячо, что Раф решил сам рискнуть.

– Вы так считаете? – спросил он. – А вы мне доверились бы, моя прекрасная дама?

Конечно, он говорил совсем не о финансовых делах, он хотел знать, доверяет ли она ему в делах сердца. Он жадно смотрел на ее прекрасное лицо, изнывая от желания обладать ею, убедить ее освященным веками способом, что она принадлежит ему.

Но решение должно исходить от нее, и Раф затаив дыхание ждал ответа.

Гинни отвернулась и принялась снимать фартук и вешать его на крючок. Эта простая процедура почему-то заняла у нее очень много времени.

– Если бы у меня были деньги, – едва слышно сказала она, – вам бы никогда не понадобилось унижаться перед банкирами.

Он надеялся услышать большее, но и это было немало. Разумный человек этим удовлетворился бы, но Раф в душе был игрок и решил идти ва-банк.

– Я спрашиваю не о деньгах, – тихо сказал он. Гинни стояла, не шевелясь, и все еще держалась за этот дурацкий фартук. Раф пожал плечами и пошел к двери, бросив на прощание: – У нас с вами проблема не в деньгах, моя прекрасная дама. Мне нужны вы.

С этим, не желая разыгрывать из себя еще большего дурака, Раф вышел. И пошел за дом мыться. Он сорвал с себя рубашку, в душе кляня себя за то, что не сумел сдержать язык. Он знал, что не скоро сможет предложить ей такую жизнь, к какой она привыкла. А до тех пор не было смысла допытываться о ее чувствах. Даже витающий в облаках романтик не мог ожидать, чтобы королева Гиневра легла в постель с каким-то издольщиком.

Расстегивая и сбрасывая брюки, Раф с тоской подумал о ледяной воде горных речек, она охладила бы его страсть. А вода в бочке была нагрета солнцем, и, хотя он старательно скреб себя мочалкой, тепловатая струя не могла погасить бушевавший в нем пожар. Вытираясь, он вспомнил тот вечер, когда Гинни прыгнула к нему в лохань. Как жарко он ее обнимал, как близок был к тому, чтобы навсегда сделать ее своей!

Воспоминание было почти осязаемым, и, когда Раф наяву увидел перед собой Гинни, од не поверил своим глазам, решив, что это игра его воспаленного воображения. Да ив самом деле возникшая в лунном свете Гинни, с руки которой свисало что-то белое, вполне могла показаться призрачным видением, на ней была одна рубашка. Ее белые плечи, ее роскошная грудь – все было рядом, все можно было потрогать и поцеловать. И все казалось недосягаемым, Гинни остановилась перед ним. Ее лицо было бледно и серьезно. Она смотрела на него, дожидаясь, чтобы он что-нибудь сказал, но разве можно разговаривать с видением? Скажешь слово, и оно растает в воздухе.

Тогда заговорила Гинни.

– Я... подумала, что вам понадобится полотенце, – сказала она, протягивая ему большое белое полотенце.

Или она беспросветно, наивна, или опять взялась за свои штучки, опять с ним играет.

– Вы что, сума сошли? – спросил он, хватая ее за руку. – Зачем Вы сюда пришли в таком виде? Что это еще за фокусы?

– В прошлый раз мы не довели дело до конца, – сказала она дрогнувшим голосом, но Раф был слишком зол, чтобы вслушиваться в интонации.

– Верно! И я предупредил вас, что произойдет, если вы выкинете еще что-нибудь в этом роде.

– Я знаю.

– Знаете? Да я сейчас овладею вами прямо на голой земле! Если бы у вас была хоть капля здравого смысла, вы бежали бы отсюда сломя голову.

Гинни прикусила губу, но тем не менее решительно расстелила полотенце на земле.

__Ну вот, так гораздо лучше, чем на голой земле, – сказала она и сделала шаг к Рафу. Она дрожала с головы до ног.

– Дьявол! – прорычал Раф. – Да вы понимаете, что делаете?

Она нервно кивнула и подошла еще ближе – так, что он почувствовал прикосновение ее набухших сосков.

– Я вполне понимаю, что рискую, – осипшим голосом проговорила она, – но я готова вам довериться. А вы?

Каждая клеточка его тела жаждала ее, но Раф изо всех сил сдерживался, боясь поверить тому, что видел и слышал, что ему говорило сердце. Он слишком долго мечтал об этой минуте – это не может быть правдой! Чтобы Гиневра Маклауд сама пришла к нему и предложила себя и свое доверие!

А она вдруг обвила руками его шею.

– Поцелуй меня скорей, Раф, – прошептала она. – А то вдруг я передумаю.

И тут Раф отбросил сомнения, да какая разница, мерещится ему это или происходит на самом деле? Все кругом перестало существовать, кроме прижимающегося к нему жаркого тела Гинни, кроме нежного и страстного дыхания, которое он ощущал на своем лице. Он запустил руки ей в волосы, запрокинул ее голову и наклонился, чтобы завладеть губами, которые она ему предлагала. Господи, какое чудо!

Ее губы приоткрылись навстречу его поцелую. Раф понимал, что должен обращаться с ней очень бережно и нежно, что никак нельзя спешить, но вкус ее покорного рта ударил ему в голову. Он был как голодный ребенок, которому слишком долго не давали конфету и вдруг пустили в комнату, наполненную самыми разнообразными сладостями.

Да и Гинни не помогала ему сдерживаться. Она жадно целовала его, ее руки блуждали по его телу с таким же нетерпением, с каким он гладил ее податливые округлости. Раф упивался сладковато-солоноватым вкусом ее тела, исходившим от ее кожи ароматом мыла, ее мягкими шелковистыми волосами. Она должна ему принадлежать, вся, до конца, и не когда-нибудь, а сейчас, СИЮ МИНУТУ!

Он с трудом оторвался от ее губ и, задыхаясь, проговорил, обводя большими пальцами очертания ее влажного рта:

– Даю вам последний шанс, моя прекрасная дама. Вы уверены, что хотите этого?

– Я хочу тебя, – серьезно прошептала она.

И тут под ними словно подломились ноги, и, охваченные единым порывом, они опустились на мягкую землю. Не переставая ее целовать, Раф положил ее на полотенце.

– Я ваш вассал, – прошептал он. – Я живу, чтобы служить вам, леди Гиневра.

И, как тогда, в детстве, эта фраза открыла им путь в волшебный мир, но на сей раз это был его мир. Земные запахи почвы и растений кружили голову ароматом плодородия. Кругом звучала сладострастная ночная музыка. Кваканье древесных лягушек и стрекотанье насекомых сливались со стуком их сердец. Раф целовал ее шею, и ветерок, шепчущий в лохмотьях бородатого мха, как бы вторил ее блаженным вздохам.

Раф двинулся губами ниже, покрыл поцелуями округлости ее грудей, через ситец рубашки пощекотал губами соски, и ее стоны смешались с отдаленным криком пролетающей птицы.

Оторвавшись от нее на минуту, Раф спустил бретельки рубашки с ее плеч и встал на колени между ее ногами, внимательно следя за выражением ее лица, по которому танцевали лунные тени. Он увидел, что она улыбается ему, словно сотканная из золота и серебра, Гинни была не просто мерцающим видением – она была его самым дорогим сокровищем.

– Как ты красива, – сипло проговорил он и опять жадно прильнул к ее губам. Потом спустился в ложбинку между грудями, которые ждали его ласки. Он прошелся губами до дрожащего от нетерпения соска, взял его в рот и стал сосать, водя по нему языком. Гинни вцепилась, ему в волосы:

– О Раф! Стонала она. – О Раф!

Руки Рафа спустились вниз и закатали ее рубашку, чтобы ничто не стояло между ними. Он гладил ее бедра, сосал ее грудь, чувствуя, как его мужская плоть, выросла и затвердела от желания. Ее кожа была горячей и немного влажной, и он больше не мог терпеть. Если он не войдет в нее сию минуту, он взорвется!

Он попытался подготовить ее, раздвинув рукой проход в ее потайное место, но она так отчаянно стонала и так билась под ним, что больше он ждать не мог. Приподнявшись, он посмотрел ей в глаза.

– Помоги мне, Гинни, – просипел он. – Я должен в тебя войти, а ты покажи мне дорогу.

Увидев на ее лице непонимание, он взял ее руку и положил на свою налитую плоть. Почувствовав, как ее пальцы сомкнулись вокруг нее, он содрогнулся от вожделения. И наверно, потерял бы контроль над собой, если бы, увидев ее расширившиеся глаза, не вспомнил, что надо дать ей возможность успокоиться и расслабиться.

– Не бойся, я потихоньку, прошептал он, собрав волю в кулак.

Ее улыбка проникла ему глубоко в душу, чуть не вывернув его наизнанку. И, хотя его тело полыхало неукротимым пламенем, он держался за эту улыбку как за якорь спасения, медленно и осторожно проникая вглубь. Как прекрасно ее тело, как хорошо ему в ней, как тесно и тепло! Как отрадно входить в нее, как мучительно трудно отступать!

Словно для того чтобы испытать его силу воли, Гинни обвила его ногами и выгнула спину, как бы умоляя его идти дальше, глубже. И наконец, резко приподняв бедра, помогла ему прорваться через преграду.

– Не останавливайся! – крикнула она, когда Раф на секунду замедлил. – О Раф, еще, еще!

Да он и не смог бы остановиться. Какое чудо, какое счастье – держать ее в руках, такую горячую, такую нетерпеливую. Раф жадно целовал ее, а их тела двигались в едином ритме. Гинни вскидывала бедра навстречу его толчкам. «Теперь она моя!» – звучала ликующая песня у него в голове, и его толчки все учащались, уходили все глубже. У него помрачился рассудок от наслаждения.

– О Раф! – кричала Гинни, содрогаясь под ним. – О-о-о!

Она достигла апогея, и он тоже излился в нее могучим потоком облегчения, отдав ей, казалось, каждую клеточку своего существа. Она моя, опять подумал он, и чудо не становилось менее сладостным по мере того, как его движения замирали. Наконец, счастливый, удовлетворенный, он скатился на полотенце рядом с ней.

Потрясенный происшедшим, он не мог ни говорить, ни даже думать. Несколько мгновений он лежал на спине, глядя в небо. Сколько ночей он вот так же глядел в небо, мечтая об этой минуте! Раф повернулся на бок и посмотрел на Гинни, до сих пор с трудом веря, что она рядом, что ему все это не померещилось. В ту же минуту она тоже повернулась к нему. На ее лице была нежная удовлетворенная улыбка.

Раф погладил ее по щеке.

– Это правда ты? Я никак не могу поверить.