Насмешливый хохот Франсиса прервал ее речь. Развалившись в кресле, закинув голову и широко разинув рот, он смеялся во все горло, но звонкие раскаты его смеха оставляли Марианну невозмутимой. Человек, которого она открыла для себя час назад, настолько отличался от того, каким она его представляла, что его поведение даже не заставляло ее страдать. Страдания придут позже. А в этот момент Марианна была еще под впечатлением сделанных разоблачений и бурлящего в ней гнева.
Тем временем Франсис воскликнул:
— Да знаете ли вы, что вам цены нет? Очевидно, склонностью к театральным эффектам вы обязаны вашей французской крови? Любой, кто увидел бы вас в роли Немезиды, одетой в зеленое сукно, не поверил бы своим глазам и задохнулся от смеха. Ну-ка, оставьте, дорогая, эти величественные позы и угрожающие жесты, — добавил он небрежно. — Они не подходят ни вашему возрасту, ни вашему полу. И возвращайтесь в свою постель! Завтра мы займемся сборами. Неприятными, должен признаться, но необходимыми…
С тяжелым вздохом лорд Кранмер поднялся, наконец, со своего седалища, лениво потянулся и докончил зевая:
— Проклятый вечер! Сам дьявол сидел в пальцах этого американца. Ободрал меня, как липку…
Резкий голос Марианны прервал его монолог.
— Я вижу, что вы не поняли меня, лорд Кранмер. Я отказываюсь быть дальше вашей женой.
— А как вы собираетесь это осуществить? Ведь мы надлежащим образом обвенчаны, вы забыли?
— Вначале я думала добиться расторжения брака в Риме, что не составило бы труда для аббата де Шазея. Но это не смоет оскорбления, нанесенного моему имени. Поэтому я предпочитаю стать вдовой… и убить вас, если только вам не удастся поразить меня, конечно.
Выражение глупой скуки исказило правильные черты лица Франсиса.
— Вы опять за свое? А может быть, вы слегка тронулись умом? Где вы встречали мужчину, сражающегося на дуэли с женщиной? Да какой там женщиной? С девчонкой? Я уже говорил, что вам надо давно идти спать. Хороший отдых развеет ваши кровожадные замыслы.
— Я уже вышла из того возраста, когда спать идут по приказу. Намерены вы — да или нет — дать мне удовлетворение?
— Нет! И убирайтесь к дьяволу с вашими идиотскими французскими правилами чести! И взбрела же в голову вашей матери мысль выйти замуж за одного из этих проклятых пожирателей лягушек! Очевидно, и в самом деле у нее, как и у вас теперь, помутился разум, ибо я слышал, что герцог Норфолкский хотел на ней жениться и…
Он осекся, закричав от боли и бешенства. Раздался зловещий свист шпаги, и на левой щеке отшатнувшегося молодого человека появился багровый длинный рубец. Прижатую к лицу руку тотчас залило кровью.
— Подлец, — выбранилась сквозь зубы Марианна. — Но я заставлю тебя драться. Защищайся или, клянусь памятью оскорбленной тобой матери, ты будешь пригвожден к стене!
Волна ярости залила краской лицо Франсиса, его серые глаза запылали. Марианна прочла в них неумолимое желание убить. Он схватил оставленную на столе шпагу, и, согнувшись, с прищуренными глазами, стал приближаться к ней.
— Шлюха, — прошипел он, — ты этого добивалась… Неуловимым движением Марианна сбросила стеснявшую ее юбку амазонки, оставшись в брюках, заправленных в низкие сапоги, и тут же заняла позицию. Вид ее длинных нервных ног и бедер, обрисованных с анатомической точностью облегающим шелком, вызвал насмешки Франсиса.
— О-ля-ля! Какая фигура!.. Только что я подумал, что уже ничего не получу от этого брака, и решил убить тебя! Но, черт возьми, достаточно будет обезоружить тебя, змея, или, пожалуй, ранить… легко, чтобы спокойно осуществить свои супружеские права. Самая горячая и вместе с тем самая покорная та молодая кобылица, которая отведала хлыста… а я люблю животных с норовом! В них больше крови!
Говоря это, он изготовил оружие. Волнение окрасило его щеки, зажгло беспокойное пламя в глазах в то время, как Марианне открылась обнаженная жестокость этого рта, от которого она ждала только поцелуев. Весь в будущей схватке, Франсис с грубыми подробностями выкладывал ей все, чему подвергнет ее, когда она будет в его власти. Ненависть стерла с него всю сдержанность и стыдливость перед лицом этой семнадцатилетней девушки, к которой он чувствовал теперь презрение и желание любой ценой покорить ее.
Охваченная одновременно разочарованием и отвращением, Марианна слушала его, почти не понимая, почти не слыша… Созданный ее воображением чудесный образ Франсиса растаял. Перед ней был просто полупьяный мужчина, чей рот извергал непристойности. И, постепенно преодолевая отвращение, возвращалось неумолимое желание убить.
Но мало-помалу оскорбительные слова иссякли, в то время, как на искаженном лице Франсиса гнев уступил место удивлению, больше напоминавшему беспокойство. Эта стройная темноволосая девушка, в чьих голубых глазах не было и тени страха, билась с ловкостью завзятого дуэлянта. В ее точных действиях — ни малейшего просчета. Казалось, что в проворной руке Марианны сверкал не один клинок, а сотни. Она была одновременно всюду, сражаясь, как тигрица, непрерывно обходя кругом противника, десятки раз меняя позицию. Зловещий лязг шпаг становился все более учащенным, ибо юная девушка постепенно навязала Франсису Кранмеру дьявольский темп.
При дворе принца Уэльского у молодого лорда была большая практика в спортивных боях, и он слыл великолепным фехтовальщиком. Между тем ему пришлось призвать на помощь все свое умение, чтобы защититься от гибкой, прыгающей фигурки в зеленом, которая нападала со всех сторон одновременно, не переставая парировать встречные удары. Ни один мускул не двигался на ее красивом лице. Но по восторженному блеску глаз Франсис понял, что она наслаждалась в эти мгновения. У него появилось неприятное ощущение, что она играет с ним, как кошка с мышкой. В то же время внезапное желание обладать ею забилось глухими ударами в висках. Никогда он не видел ее такой прекрасной, такой притягательной. Сквозь глубокий вырез приоткрытой рубашки виднелись нежные округлости груди с нескромно прилипшим тонким батистом.
Разъяренный сопротивлением той, кого он считал просто смазливой влюбленной дурочкой, охваченный также желанием поскорей окончить бой, чтобы удовлетворить вспыхнувшую страсть, Франсис Кранмер разгорячился и стал делать ошибки. Сказывалась бессонная ночь за картами, курением и выпивкой, одурманившими его рассудок. Заметив это, Марианна удвоила натиск. Франсис хотел нанести ей решительный удар и рванулся вперед. Она парировала его и, скользнув с гибкостью ужа под клинком соперника, ударила… Шпага пронзила грудь Франсиса.
Бесконечное изумление появилось в расширившихся серых глазах молодого человека. Его дрожащая рука выпустила шпагу, зазвеневшую на полу. Он открыл рот, чтобы сказать что-то, но вместо слов только струйка крови потекла по подбородку. Марианна медленно вытаскивала шпагу, в то время, как он безвольной массой опускался к ее ногам. Даже не осушив клинок, она отбросила его в сторону и опустилась на колени перед раненым, глаза которого уже помутнели. Неожиданно она почувствовала, что с трудом удерживает слезы. Сейчас, когда он умирал, вся ее ненависть угасла.
— Вы меня ужасно оскорбили, Франсис… Теперь я отомщена. Умрите с миром. Я прощаю вас.
Взгляд молодого человека нашел из-под полузакрытых век девушку в то время, как его неверная рука пыталась коснуться ее. По губам скользнула тень улыбки.
— Я мог бы… любить тебя! — выдохнул он. — Жаль!.. И он со стоном закрыл глаза. Тут же позади коленопреклоненной Марианны раздался настоящий вопль:
— Франсис!.. Бог мой!
Вскочив, девушка едва успела увернуться от Иви, с рыданием бросившейся к безжизненному телу. Она не видела, когда та пришла, не слышала, как открылась дверь. Как долго кузина Франсиса находилась здесь? Что она слышала из их разговора? Нахмурив брови, она разглядывала грациозную Фигуру, утопавшую в пушистых волнах белого пеньюара, удивляясь неистовой силе ее отчаяния. Обняв тело Франсиса, Иви испускала стоны раненого животного, несовместимые, по нормам Марианны, с горем простой кузины. Но у нее .не было много времени задавать себе вопросы. Иви уже по вернула к ней залитое слезами лицо, которое горе и ненависть сделали неузнаваемым.
— Это вы, не так ли? — прошептала она. — Вы поняли, наконец, что он не любит вас, что он не мог вас любить… Тогда вы убили его! Вам недостаточно было носить его имя, быть его жены перед всеми, получить право прислуживать ему…
— Прислуживать ему? Вы теряете голову! Марианна пренебрежительно скривила губы:
— Женщины из моего рода не прислуживают!.. Что касается этого человека, я убила его в честном бою! Вот две шпаги…
— Но только одна в крови!.. Вы ничтожная маленькая француженка, злобная и ревнивая. Вы знали, что он любит меня, и не могли этого вынести!
— Он вас любит? — Марианна была искренне удивлена. Порочная радость исказила очаровательные черты Иви Сен Альбэн, радость бросить в лицо ненавистной сопернице жгучую правду.
— Он был моим любовником! Много месяцев мы принадлежали друг другу телом и душой.
Он женился бы на мне, но у нас не было денег: ни у него, ни у меня. И вдруг появляетесь вы и ваша выжившая из ума тетка — именно то, в чем мы нуждались: две дурочки, готовые упасть к его ногам с солидным богатством. Завоевать вас было для Франсиса детской забавой. Все пошло, как он предполагал, даже лучше, когда старуха догадалась умереть, оставив все вам! Но до вас таки дошло, не так ли, что он хотел держать вас здесь в деревенской глуши, а самому жить со мной в Лондоне, со мной и с вашими деньгами! Вот этого вы и не смогли вынести!
Марианна в каком-то оцепенении вслушивалась в эти чудовищные излияния. Перед ней открылась пропасть циничного расчета, объектом которого она была, и хладнокровие этих отверженных, сыгравших на ее наивности и доброте ее тетки. Волна гнева против Иви охватила ее, но не за то, что та унизила Марианну, а за оскорбление памяти тетки.
— Вы недолго наслаждались бы этим богатством, — начала она. — Сегодня ночью ваш драгоценный Франсис проиграл оставшуюся у него малость и все, что я ему принесла. Хозяином Селтон-Холла в настоящее время является Язон Бофор.
Новость сразила Иви, словно выстрел в упор. Ее чудесные синие глаза расширились, рот округлился, а лицо покрыла смертельная бледность.
— Все… богатство?
— Все! Он мне оставил только мою честь, но, кроме того, он посмел было и ею распорядиться. Вы прекрасно видите, что он заслужил смерть! Я могла бы уложить его как бешеную собаку, выстрелом или ударом шпаги в спину. Но я дала ему равные шансы. Он проиграл… Тем хуже для него.
— Тем хуже для вас также. Вы убили его, и вас повесят! — завыла Иви в отчаянии, которого она не могла сдержать. — Я буду свидетельствовать против вас!.. Ах, вы посмели сразить его, вы, недостойная быть его покорной рабыней! Но вы забыли, что он друг принца Уэльского, который не позволит оставить ваше преступление безнаказанным! А я… я буду свидетельствовать перед судом, я буду лгать столько, сколько понадобится, и в день, когда палач накинет вам веревку на шею, я буду тоже там, в первом ряду… чтобы аплодировать!
Вне себя от охватившего ее гнева, Иви Сен Альбэн начала кричать: «На помощь!» — и побежала к камину, чтобы звонком вызвать прислугу. Но более проворная Марианна догнала ее, свалила на пол и зажала рот рукой.
— Замолчите, сумасшедшая! Вы разбудите весь замок.
В дикой ярости Иви впилась зубами в прижатые к ее губам пальцы, освободилась неожиданным движением бедер и прошипела:
— Вот именно, я хочу разбудить всех! Лорд Мойр сейчас придет, он поверит мне. Вас посадят в тюрьму до суда.
— Мои слуги защитят меня!
— От правосудия принца? Ха-ха-ха! Они все верные англичане, а вы для них только иностранка, грязная маленькая француженка, папистка, убившая своего мужа. Это мне они поверят!
Марианна напряженно размышляла. Она хотела успокоиться, но мало-помалу ее охватывал страх, нашептывающий, что Иви права. Это было действительно так: для всех ее слуг, за исключением, может быть, Дженкинс и Добса, она будет просто… убийца своего мужа. Настолько сильно уважали в Селтоне традиции. Обо всем будет забыто, кроме ее французской крови и приверженности католицизму. Она пропала, если Иви позовет на помощь. А та собирается кричать… она кричит уже! Теряя самообладание, Марианна схватила первый попавшийся под руку предмет: длинный дуэльный пистолет, лежавший на комоде. Держась за ствол, она взмахнула тяжелой рукоятью. Сраженная ударом в висок, не издав ни звука, Иви рухнула на пол. На этот раз ее соперница не стала тратить время ни на разглядывание распростертого в муслиновой пышности тела рядом с неподвижным Франсисом, ни даже на то, чтобы удостовериться, что она еще жива. Надо бежать, бежать, как можно скорее! Ей уже показалось, что в глубине дома послышался какой-то шум! Могут прийти, могут найти ее перед двумя бездыханными телами, и может быть, уже идут… Марианна пришла в ужас, ей почудилась склоняющаяся над ней зловещая тень виселицы.
Пошатываясь, натыкаясь на мебель, она покинула будуар, добралась до своей комнаты, схватила свои драгоценности и деньги, затем, завернувшись в широкий плащ, бесшумно проскользнула по темной галерее до маленькой лестницы в одной из башен. Отсюда она добралась до конюшен, не встретив ни единой живой души…
Глава III. СТАРЫЕ КОРНИ
Поднялся ветер, принесший частый, холодный, неприятно хлеставший по лицу дождь, но Марианна его почти не замечала. Глазами, полными слез, она посмотрела на мавзолей, в котором покоились ее предки. Ночь была такой темной, что купол и колоннада едва виднелись, туманно и зыбко, как привидение. Фамильный склеп Селтонов словно таял в ночи с такой же неизбежностью, как он растает и в воспоминаниях Марианны, несмотря на ее отчаянные усилия удержать в памяти каждую его линию. Она подумала с горечью, что это было единственным, что ей осталось в мире, — этот арпан земли и мрамор, за которым почивали ее близкие.
Влекомая непреодолимым желанием почувствовать себя не такой одинокой и отверженной, Марианна толкнула заскрипевшую решетку и прижалась щекой к влажному холодному камню, как некогда маленькая девочка, жаждавшая ласки, прижималась к юбке из серого шелка.
— Тетушка Эллис? — простонала она. — Тетушка Эллис… за что?
Кто же мог ответить на этот вопрос испуганного ребенка? Почему ее безмятежную жизнь смело это непоправимое бедствие? Марианна испытала ужас пассажира, вырванного ураганом из теплой постели на казавшемся неуязвимом корабле и очутившегося среди бушующего океана между обломками.
Но напрасно пыталась она согреться у мрамора мавзолея. Его камни оставались холодными и немыми. Однако Марианна чувствовала, что оторваться от них будет тяжело. Когда она уедет, она оставит за собой все свое детство и все то, что она считала своим счастьем.
Увы! Время подгоняло. Снизу из замка стали доноситься крики и призывы. Беглянку должны были уже искать. И внезапно из-за деревьев поднялись густые клубы дыма, затем длинный язык пламени лизнул небо. Марианна спряталась за гробницей.
— Пожар! — прошептала она. — Пожар в Селтоне.
Как это могло произойти? Первым побуждением было броситься к горящему родному дому, но затем прилив мрачной радости остановил ее. Пусть уж лучше сгорит древнее благородное обиталище, чем увидеть его в руках американца! Так будет лучше! Таким образом, от всего, что ей было дорого, останется только глубокая рана в сердце, только эта гробница из белого мрамора… Непрерывно вытирая катившиеся — по щекам слезы, Марианна подошла к лошади и тяжело взобралась в седло. Она вдруг подумала о своем бегстве из будуара. Она не знала, как ей удалось оттуда выбраться, она вспомнила только глухой шум переворачиваемой ею мебели. Канделябр, стоявший на столе!.. Сбросила ли она его на пол? Была ли она невольной причиной пожара? У нее промелькнула мысль о двух оставленных в комнате телах, но она тут же прогнала ее. Франсис был мертв! Какая разница, если его тело превратится в пепел. Что касается Иви, то Марианна испытывала к ней только дикую ненависть.
Поднявшись на стременах, девушка некоторое, время наблюдала над верхушками деревьев зарево пожара. Крыши Селтона вырисовывались на нем, как на истекающей кровью заре. Слышались неразборчивые крики, призывы, но для Марианны густой зеленый барьер, задерживавший их, стал как бы символом неизбежности, отделяющей ее отныне от того, рушащегося мира. Да, это было неизбежностью, но беглянка, осознав, как много времени она потеряла, с прощальным жестом в сторону мавзолея пришпорила лошадь и устремилась в глубь леса. Встречный ветер засвистел в ушах, заглушая шум пожара.
Единственный, кто мог что-нибудь сделать для нее в этом ужасном положении, был крестный отец. Чтобы спастись, Марианне необходимо было покинуть Англию. Вот аббат де — Шазей и мог помочь в этом. К несчастью, он уехал, без сомнения, надолго. Вчера вечером он объявил о своем намерении поехать в Рим, куда его вызывает папа, и, обнимая свою крестницу в момент прощания, он сказал, что отплывает из Плимута утром. Марианне во что бы то ни стало надо было попасть на его корабль.
К счастью для нее, девушка превосходно знала местность. Малейшие тропинки, самые маленькие ручейки — все было ей знакомо. Она сильно сократила путь, поехав через лес дорогой, которая вывела ее прямо к Тотну. Отсюда оставалось чуть больше двадцати миль до большого приморского города, куда она стремилась, но у ее лошади, одной из лучших в селтонских конюшнях, были крепкие ноги.
Ночь уже не казалась такой темной. Усилившийся дождь вызвал туман, а спрятавшаяся за густыми тучами луна все-таки давала достаточно света, чтобы Марианна легко находила путь. Припав к шее лошади, надвинув капюшон на глаза, она подставила согнутую спину ливню, отдавая все внимание дороге.
Когда из ночи возникли призрачные башни древнего нормандского замка, возвышавшегося среди белых домиков большой деревни, Марианна взяла влево, в направлении холмов, и во весь галоп помчалась к морю.
Мальчик протянул руку, показывая что-то на рейде.
— Посмотрите! Вон «Коршун». Он огибает мыс и входит в пролив.
Волна отчаяния захлестнула Марианну. Слишком поздно!.. Аббат де Шазей уже отплыл, когда, измученная, задыхающаяся, она скорее упала, чем соскочила с лошади на Барбикене — старой набережной Плимута. Там, на сверкающих водах среди поднятых ветром небольших волн, под всеми парусами выходил на морской простор люгер, уносящий ее последнюю надежду. На всякий случай она спросила мальчишку:
— Ты уверен, что французский священник сел на этот корабль?
С важным видом мальчуган простер руки и сплюнул.
— Так же, как и то, что меня зовут Том Мэйв! Это же я тащил его багаж из «Якоря и Короны!» Хотите, я проведу вас туда? Это лучший постоялый двор в городе, совсем рядом с церковью Св. Андрея.
Движением головы Марианна отказалась, и мальчишка отошел, пожав плечами и бормоча что-то невразумительное в адрес «проклятых женщин», которые сами никогда не знают, чего хотят. Ведя лошадь на поводу, девушка сделала несколько шагов и присела на одну из тех каменных тумб, к которым пришвартовывают суда. Она чувствовала себя полностью опустошенной. Вдали на зеленой воде маленький кораблик мало-помалу исчезал в лучах бледного солнца родившегося осеннего дня, который укрыл голубоватым туманом окружавшие залив холмы. Это был конец!.. На английской земле у нее не осталось больше ни одного друга, от кого было ожидать какой-нибудь помощи! Теперь она должна рассчитывать только на себя одну. И надо бежать, бежать как можно быстрее… но куда?
Понемногу пустынный Барбикен оживился. Причаливали рыбацкие суденышки, сгружались корзины, полные камбалы и соли, сверкающие каплями воды, ящики, в которых цвета гранита крабы размахивали черными клешнями, связки зеленоватых водорослей, усыпанных громадными фиолетовыми устрицами… Хозяйки под крыльями накрахмаленных чепцов сбегались с большими корзинами в руках. Они бросали на ходу удивленные взгляды на эту славную девушку, переодетую мальчиком, явно усталую, державшую за поводья чисточкровного скакуна.
Их молчаливое любопытство привело в себя Марианну, которая встала, не в силах оставаться больше под этим перекрестным огнем. В то же время она почувствовала невероятный голод. Толчком к этому послужило, очевидно, зрелище рыбного изобилия, дразнящий запах моря, свежий вечер. Что бы ни произошло, а желудок требовал своего, особенно желудок семнадцатилетней хозяйки. Волнение помешало ей хорошо поесть на нелепом свадебном обеде накануне, и с тех пор у нее во рту ничего не было.
Накануне? Неужели только вчера она обвенчалась с Франсисом? Ей казалось, что целая вечность протекла после той церемонии. Всего несколько часов хватило, чтобы превратить ее последовательно в оскорбленную супругу, вдову, преступницу и, наконец, беглую, которую скоро начнут разыскивать, если только уже не идут по ее следу! Но никакие угрызения совести не волновали ее душу, когда она вспомнила тех, кто так жестоко оскорбил ее. Они заслужили наказание, и, поразив их, она только отомстила за поруганную честь, как поступил бы на ее месте любой из ее рода. Только когда она думала о Франсисе, в глубине сердца ощущалось мимолетное расстройство, подобное тому, которое с привкусом горечи во рту появляется на краю пропасти. Усилием воли она отогнала мрачные мысли. Изо всех сил, со всей энергией молодости Марианна хотела победить ожесточившуюся против нее судьбу, а для этого надо было жить. И прежде всего поесть, немного отдохнуть и раскинуть умом. Она обвела глазами вокруг в поисках мальчугана, но тот исчез. Тут она вспомнила его слова: «…постоялый двор „Якорь и Корона“ лучший в Плимуте… рядом с церковью Св. Андрея». Действительно, она заметила над вздымающимися крышами домов шпиль готической башни, принадлежавшей, без сомнения, старинному католическому собору. Узкая кривая улочка повела ее туда, и вскоре ей открылась почтенная голубятня, маленькие сверкающие окна и внушительная вывеска старинного трактира, имевшего очень красивый внешний вид. Бросив поводья в руки появившегося словно из-под земли конюха, Марианна вошла в гостиницу, спустилась по лестнице и очутилась в обширном приветливом общем зале, декорированном сверкающими медными и оловянными украшениями, где вокруг большого табльдота расположилось множество маленьких столиков, покрытых белоснежными скатертями. В камине пылал гигантский костер из торфа. И череда краснощеких, крепко сбитых служанок, озаряемых огнем, направлялась в комнату с тяжелыми блюдами в руках.
Посетителей пока еще было мало. Марианна воспользовалась этим, чтобы занять столик, полуприкрытый выступающей частью камина. Немедленно подбежавшей служанке она заказала устриц, краба, чашку густого яичного крема и любимую девонскую запеканку вместе с чаем и двойным хлебом. Затем, когда девушка, шурша накрахмаленными юбками, ушла выполнять заказ, она попыталась разобраться в создавшейся ситуации. То, что с ней произошло, было настолько неправдоподобно! И ее любимые романы были бессильны здесь помочь. Ни в одном она не встречала ничего подобного. Правда, у нее было немного денег, но как мало! Они позволят продержаться не больше недели. Надо было еще добыть паспорт, минуя полицию графства, и найти любой корабль, который согласится подвергнуться серьезному риску нападения французских корсаров, старающихся заставить всех уважать континентальную блокаду, объявленную Англии три года назад Наполеоном. На все это требовались деньги, большие деньги, без сомнения… Было, правда, жемчужное колье, захваченное Марианной. Но если она продаст его здесь, помимо опасности, что ветер донесет сюда запах гари из той комнаты и вопросов, на которые придется отвечать, у нее больше не останется ничего ценного, чтобы прожить в стране, где она хотела укрыться или скорее куда ее направит судьба. Не все ли равно, в конце концов, где она найдет пристанище. Лишь бы между нею и веревкой палача оказалось непреодолимое расстояние. Надо» все-таки сохранить колье.
Вдруг она вспомнила о своем четвероногом спутнике. Это было ценное животное. Продав его, она получит, возможно, достаточно денег, чтобы оплатить проезд на каком-нибудь судне, хозяин которого не будет слишком строго следовать букве закона… И это будет не так опасно, как продажа колье. Немного успокоенная своими замыслами, Марианна, отдала честь кушаньям, едва проглотив последнюю ложку крема, почувствовала себя гораздо лучше. Ее одежда просохла. Тепло и сытная езда вернули гибкость ее задубевшим от холода и долгой верховой езды мускулам. Сладкая дремота разлилась по телу, отяжелевшие веки опустились…
Внезапно она вздрогнула и быстро овладела собой. Какой-то мужчина спускался по лестнице с верхнего этажа, где были комнаты для постояльцев.
Маленький, худой, с землистым цветом лица и впалой грудью, новоприбывший был не старше пятидесяти лет, но заметно плохое состояние здоровья придавало ему старческий облик. Двое слуг сопровождали его по сторонам с заботливостью людей из хорошего дома, готовых в любой момент оказать помощь своему хозяину. По его старомодной одежде, туфлям на красных каблуках, по парику с косичкой и шляпе с тремя завитками можно было угадать эмигранта. И это был действительно один из них. Марианна узнала его. Накануне он присутствовал на ее свадьбе в обществе монсеньора де Талейран-Перигора. Это был герцог д'Авари, фаворит и доверенное лицо короля Людовика XVIII, Кастор этого Поллукса, Сюлли без амплуа при этом неудавшемся Генрихе IV.
Вчера глухой кашель герцога много раз нарушал ход церемонии, и тот же кашель сопровождал его, когда он медленно пересекал зал гостиницы. Ни для кого не было секретом, что герцог д'Авари умирал от чахотки.
Не замечая Марианны, он тяжело опустился за соседний столик, занятый до сих пор мужчиной средних лет, поднявшимся приветствовать его. Первые же слова, которыми они обменялись, заставили девушку навострить уши.
Отодвинув с отвращением стоящее на столе блюдо с ароматной бараниной, герцог сделал глоток чая, затем вздохнул:
— Вы нашли судно, мой добрый Бишоп?
— Я нашел судно, Ваша милость, но не без труда, — ответил мужчина с отчаянным уэльским акцентом. — Это простой шмуглер-контрабандист, португалец. Но у его шхуны хороший ход, и она достаточно комфортабельна. Он согласился отвезти вас на остров Мадейра. Мы поднимем парус этой ночью, при приливе.
Глубокий вздох д'Авари означал скорей покорность, чем радость.
— Ну хорошо… Мне остается только надеяться на мягкий климат этого острова. Если Бог пожелает, я, может быть, поправлюсь.
Но Марианна не слушала дальше. Ее охватила радость надежды. Этот человек уезжал, к его услугам было судно, хозяин которого, контрабандист, вряд ли будет строг к выполнению формальностей. Это было спасение для нее, непредвиденная удача, и ее нельзя выпускать из рук. Затаив дыхание, она притаилась в своем углу, выжидая удобный момент, чтобы заявить о себе. Такой большой человек, как герцог, не может не посочувствовать ее беде. Если он захочет, она будет за ним ухаживать, станет его служанкой, сиделкой… Она готова на любые жертвы в ответ на участливо протянутую руку.
Мужчины закончили трапезу и молчали. Затем герцог потребовал еще чая, а Бишоп заявил, что он сообщит новость монсеньору де Талейрану, который проводит своего друга Авари до порта, но в настоящее время занятому с группой эмигрантов, проживающих в городе.
Зал мало-помалу пустел. Герцог был в одиночестве. И Марианна решила, что подходящий момент наступил. Она поднялась.
Новый приступ кашля сотрясал престарелого дворянина, когда фигура девушки возникла рядом.
— Ваша милость… умоляю вас! Мне надо поговорить с вами….
Лицо его покраснело от натуги, глаза были, полны слез.
— Что вам… угодно? Оставьте… меня! — с трудом выговорил он.
Вместо ответа она проскользнула на освободившееся место Бишопа, плеснула немного воды в кубок и подала герцогу.
— Выпейте медленно, это вас успокоит. Затем мы поговорим.
Совершенно непроизвольно он послушался ее, и постепенно к нему вернулся нормальный цвет лица. Большим фуляровым платком он осушил пожелтевший влажный лоб.
— Благодарю, — пробормотал он. — Чем могу быть полезен?
Она нагнулась так, чтобы пламя полностью осветило ее лицо.
— Посмотрите на меня, господин герцог. Вчера в Селтон-Холле вы присутствовали на моей свадьбе, а сегодня… я погибну, если вы не поможете мне.
Под грузом давящего на нее страха голос у Марианны на последних словах совсем охрип, в то время как в тусклых глазах дворянина мелькнули искорки изумления.
— Мадемуазель д'Ассельна?.. Я хочу сказать, леди Кранмер! Каким образом вы оказались здесь? Что произошло?
— Величайшее несчастье. Еще вчера у меня были дом, богатство, муж, имя. Из всего этого не осталось ничего.
— Ничего? Как это могло случиться?
— Дом сгорел, богатство похитили, муж убит, и одно его имя приводит меня в ужас.
Спеша, с трудом удерживая волнение, Марианна изложила герцогу историю страшной ночи. Во время рассказа ее вновь охватили ужас и горе. Она была, по существу, еще ребенком, подавленным свалившимися на него тяжелыми испытаниями. Ей хотелось довериться даже этому чужому человеку, хотя в нем не было заметно выражения сочувствия. Наоборот, по мере рассказа девушка с огорчением заметила, как его усталое лицо окаменело, а в глазах появилось недоверие. Он не верил ей, это ясно!.. Она вложила весь жар души в призыв о помощи, но когда она кончила, герцог удовольствовался сухим замечанием:
— Удивительная история, действительно! Итак, вы убили мужа на дуэли? Вы думаете, вам кто-нибудь поверит?
— Вы, господин герцог! Ведь это правда! Он смертельно оскорбил меня. Я вызвала его на дуэль, затем убила!
Авари устало пожал плечами.
— Дитя мое, вам надо было придумать что-нибудь другое! Ни один мужчина, достойный этого имени, не согласится . скрестить оружие с женщиной. Кто слышал когда-либо о женщине, фехтующей так хорошо, чтобы убить полного сил мужчину? Никто, со времен Жанны д'Арк. Мне кажется, вы не Жанна д'Арк?
Ирония дворянина обидела Марианну. Она горестно упрекнула: