Жюльетта БЕНЦОНИ
      КАТРИН
      КНИГА ПЯТАЯ
      Время любить
      Часть первая. КОМПОСТЕЛСКИЕ ПАЛОМНИКИ
      Глава первая. БОГАДЕЛЬНЯ В ОБРАКЕ
      Туман с каждым мгновением становился все гуще. Его длинные серые полотнища вились вокруг изнуренной толпы паломников, словно влажное погребальное покрывало... Сколько уже времени они брели по этим безлюдным унылым пространствам, пересеченным рытвинами и болотами со спящей сине-зеленой водой? Долгие часы! Бесконечно! Между тем не видно было никакого убежища, где усталые люди могли отдохнуть. Поднялся ветер, завыл, набросился со всех сторон, разрывая туман. Но тот опять быстро сгущался, поглощая гул голосов и шарканье ног.
      Катрин шла среди других. Она согнула спину и, опустив голову в большой шляпе, изо всех сил старалась удержать полы накидки, которую рвал вихрь. Она тяжело опиралась на посох, помогавший крепче держаться на ногах. За пять дней, пройденных из Ле Пюи, она поняла, какую бесценную помощь оказывает вот такая длинная палка, когда на путника начинает давить усталость. Частенько в пути ей приходилось поддерживать свою спутницу Жилетту де Вошель. Она с ней познакомилась во время пасхальной службы. Это была вдова лет сорока, из хорошей семьи, прекрасно воспитанная, с. трагическим лицом. Она была нежной, меланхоличной и глубоко набожной женщиной. Увидев, с каким трудом Жиллета шла по дороге, часто заходясь в мучительном кашле и едва переводя дыхание на этой горной высоте, Катрин не удержалась и предложила ей свою помощь. Сначала Жилетта отказалась.
      - Вам будет трудно со мной, сестра моя! У вас и своих трудностей хватает.
      Так оно и было. Усталость давила на плечи, ноги были стерты туфлями из грубой кожи. Но Катрин чувствовала, что ее спутнице еще хуже, надо оказать помощь ей. И мило ей улыбнулась:
      - Со мной все в порядке! А вдвоем мы будем поддерживать друг друга!
      Так, опираясь одна на другую, они пошли по ухабистой дороге, которая становилась все ужаснее. В первые рассветные часы они вышли из мальбузонских сараев с намерением добраться до Насбинальского монастыря, который находился всего в двух лье дальше, но туман быстро сгустился, и вскоре они убедились, что сбились с пути. Вдоль тропы не было видно никаких сложенных пирамидами камней... Тогда предводитель собрал их вокруг себя.
      - Нам нужно идти по этой тропе, куда бы она нас не завела, - сказал он. - Сойти с нее - значит подвергнуться риску кружить в тумане. Тропинка нас все-таки куда-то выведет, положимся на милость Божию!..
      Ему ответил одобрительный шепот. Слова предводителя стали переводить для швейцарцев и немцев, которые шли сзади. Никто не высказал другого мнения, настолько было велико влияние этого пастыря на разношерстное людское стадо. Пастырю было примерно сорок пять лет, и, по правде говоря, Катрин не очень-то много знала о нем. Она слышала, что его звали Жербер Боа, что он был одним из самых богатых горожан Клермона, но сейчас в это трудно было поверить. Высокий и худощавый, он выглядел аскетом. Обычно выражение его серых глаз было суровое и властное, но время от времени Катрин видела, как в них пробегало что-то очень похожее на страх. Тон его всегда оставался ледяным. У Катрин было ощущение, что он ненавидел женскую половину человечества. Его манера обращения с ней оставалась холодной, едва-едва обходительной, тогда как в отношении других паломников, он проявлял больше сердечности. Когда приходил час молитвы, Катрин замечала, что душа у этого человека воспламенялась.
      Жербер вел своих паломников по неизвестной дороге, и они шли, шли. В какой-то момент из тумана возник древний мост через поток. Они решили, что это Бог послал им ориентир.
      - Это река Бос, а дорога ведет к Маркастелю. Нам нужно идти все время прямо. Не станем делать привал в Насбинйле, а пойдем сразу в богадельню в Обраке. Ну, смелее, в путь!
      Слова обрадовали всех. Их предводитель знает, куда держать путь, он был в этих местах. Не зря ведь он сказал, что им будет гораздо лучше в богадельне, чем в Насбинале. Приют в пустынных местах - радость для путника! И они с песней пошли дальше. Но мало-помалу туман заволок окрестности, голоса глохли в этом сыром полумраке. Опять в душах зашевелился страх.
      По трещине в земле они угадывали ловушку в торфянике, обходили рытвины и ухабы. Силы были на исходе. Всеми овладело тупое безразличие. Хотелось лечь на землю прямо здесь, в этой пустыне, под ледяным ветром, который нес с собой хлопья снега. В последние мартовские дни заморозки и снегопады не редкость в унылых пространствах вокруг Обрака. Несмотря ни на что - на гнуснейшую погоду, стертые ноги, усталость, мужество Катрин не ослабевало. Для того чтобы увидеть Арно, она готова была вынести в десять раз больше.
      Внезапно Жилетта де Вощель споткнулась о камень и упала, увлекая за собой Катрин. В колонне паломников произошло некоторое смятение, и немедленно Жербер Боа оказался рядом с женщинами.
      - Что происходит? Не могли повнимательнее смотреть под ноги?
      Тон был сухой, вовсе лишенный участия. Катрин ответила также жестко. Порядком устав, она не была расположена выносить плохое настроение этого клермонца.
      - Моя спутница в изнеможении! Да еще эта бесконечная дорога!.. Если можно ее назвать дорогой!.. К тому же туман...
      Тонкий рот Жербера сложился в презрительную улыбку.
      - А ведь пять дней всего прошло, как мы в дороге! Если эта женщина больна, ей нужно было оставаться дома! Паломничество - это не увеселительная прогулка! Бог хочет...
      - Бог хочет, - сухо прервала его Катрин, - чтобы люди проявляли сострадание к другим и милосердие к их немощам. Хороша же заслуга пускаться в это покаянное путешествие здоровяку! Вместо упреков, мессир, лучше бы предложили помощь!
      - Женщина, - ответил Жербер, - здесь никто не спрашивает вашего мнения. Мне довольно того, что я должен вести людей до святой могилы Апостола! Любой из наших спутников окажет вам помощь.
      - Осмелюсь заметить, что я назвала вас мессиром. И у меня нет привычки откликаться на "женщину". У меня есть имя: я - Катрин де Монсальви!
      - У вас, прежде всего, невообразимое высокомерие. Здесь есть только собравшиеся вместе грешники и грешницы, стремящиеся к раскаянию...
      Презрительный и одновременно менторский тон клермонца довел до белого каления с трудом сдерживающую гнев Катрин.
      - Вам ли говорить о высокомерии других, брат мой, - прервала она его, напирая на слово "брат". - Ведь вы знаете о предмете ваших наставлений в совершенстве... особенно если судить по вашему собственному горячему милосердию!
      В серых глазах Жербера сверкнула злость. Его взгляд и взгляд Катрин скрестились, как две шпаги, но молодая женщина не опустила глаз. Она почувствовала дикарскую радость от ожесточенного раздражения этого человека. Он должен почувствовать раз и навсегда, что она никогда не станет танцевать под его дудку... Именно это и говорил твердый взгляд Катрин. И Жербер это понял. Бессознательным жестом он поднял руку с тяжелым посохом. Один из паломников живо встал между ними, схватил его за поднятую руку и заставил опустить ее.
      - Вот так, брат мой! Убавьте пыл! Не забывайте, что перед вами женщина, а не слуга. Ей-богу! Ну и крутые же в вашей дикой Оверни манеры! - произнес насмешливым тоном человек. - Не лучше ли вывести нас из этого тумана, он нас пробрал насквозь, до костей, чем воевать с дамами? Мне кажется, мы выбрали плохое место для разговора. Я помогу даме Катрин поддерживать нашу сестру до привала... если, однако, мы доберемся до него!
      - В богадельне о ней позаботятся как надо, - пробормотал Жербер, вернувшись на свое место во главе колонны.
      - Когда я увижу крыши, только тогда поверю в его богадельню! - заметил защитник Катрин, помогая ей поднять бедную Жилетту, у которой колени подгибались от усталости. - Эту женщину нужно нести, - закончил он, бросая вокруг себя взгляд, словно что-то ища.
      Катрин улыбнулась ему с благодарностью. Она не видела его раньше и удивилась странному для паломника виду. Это был молодой человек, лицо которого совсем не соответствовало представлению о набожном паломнике. На этом чрезвычайно выразительном лице все было наперекосяк и чересчур: на толстые чувственные губы буквально ложился большой, длинный, горбатый нос; маленькие голубые глазки глубоко сидели под бесцветными бровями, подбородок был квадратный и волевой, лицо покрывали преждевременные морщины. Черты были грубыми, лицо подвижным, а живой взгляд свидетельствовал об уме, да и насмешливые складки у рта указывали на его непреодолимую склонность к иронии.
      Видя, что Катрин молчаливо его изучает, он дружелюбно улыбнулся, при этом рот растянулся до ушей. Он снял большую паломническую шляпу с лихо заломленными полями и подмел ею пыль на дороге:
      - Жосс Роллар, прекрасная дама, к вашим услугам! Я - парижанин, дворянин - любитель приключений. Отправился в Галисию испросить прощение моим грехам, а они многочисленны! Эй, там! Кто мне поможет нести эту женщину до приюта?
      Среди ближних соседей таких не нашлось. Паломникам хватало своих собственных трудностей. Все устали, были разбиты, дрожали от холода на этом высоком плато, где дул резкий ветер. Ни у кого не оказалось мужества и сил нести лишний груз. Катрин подумала про себя, что у них вид напуганных овец, и с пренебрежением улыбнулась. Вот она, взаимопомощь, взаимная поддержка между паломниками! А Жербер Боа уже вел людей дальше. Тогда Жосс с размаху хлопнул по плечу ссутулившегося человека среднего роста.
      - Давай, приятель! Помоги мне немного! Разве когда-нибудь бывало, чтобы святые люди, как вы, братья мои, так поступали?! А? Никто не хочет? А вы, приятель, мне не откажете.
      Я вовсе вам не приятель! - пробурчал тот.
      Без всякого энтузиазма он подошел с Жоссом к Катрин, которая пыталась поднять Жилетту. Жосс, взглянув на вытянутое лицо паломника, от души рассмеялся:
      - Да уж ладно! Разве мы оба не парижане? Гордость - страшный грех, в особенности у паломника, брат мой! Мадам Катрин, представляю вам мессира Колена Дезепинетта, выдающегося юриста и человека больших знаний, которого я, к своему большому счастью, обнаружил здесь; Так возьмите, брат мой, эту госпожу с одной стороны, а я поддержу ее с другой. Неприлично, чтобы дама Катрин так надрывалась, когда мы здесь!
      Сердитое лицо "выдающегося юриста" вызвало у Катрин внезапное желание рассмеяться, что на мгновение сняло усталость. Она бы поклялась, что он ругается. Весь его вид, выражение сердитого лица говорило: "Иди ты к дьяволу с твоим ядовитым языком!"
      Но Колен тем не менее подал Жилетте руку, а Жосс поддержал ее с другой стороны. Так, опираясь на них, бедная женщина поплелась дальше. Катрин взяла ее палку и тощую котомку. Все двинулись в путь. Но этот эпизод развязал языки. Теперь паломники жаловались на долгий переход, окружавшую их темноту, предательские трещины. Они стали молить святого Иакова поддержать их.
      - Молчите! - прозвучал где-то в тумане властный голос Жербера. - Или уж пойте!
      - У вас мужества не хватает! - ответил кто-то. - Почему не признать, что мы заблудились?
      - Мы вовсе не потеряли дорогу! - ответил вожак. - Богадельня теперь близко...
      Катрин уже раскрыла было рот, чтобы тоже высказать сомнение, но, словно подтверждая правоту слов клермонца, сквозь туман пробился слабый и тонкий звук колокола. Боа с торжеством провозгласил:
      - Вот и колокол, сзывающий путников! Мы на верном пути! Вперед!
      Высоко подняв посох, словно знамя, он устремился в том направлении, откуда слышался звук. Измученные люди подались за ним.
      - Будем надеяться, что у него есть чувство направления, - пробормотал Жосе. - Ничто так не обманчиво, как-туман!
      Катрин не ответила. Ей было холодно, и она страшно устала. Но звук колокола становился все громче. Вскоре слабый желтый свет забрезжил в потемках. Жербер Боа радостно сообщил:
      - Такой призывный огонь монахи зажигают на колокольне. Мы подходим...
      Внезапно среди тумана Катрин с облегчением увидела скопище приземистых построек. Разрезая небо черными ребрами, перед ними встали огромная античная башня, массивная квадратная колокольня, на которой короной горел огонь, высокий неф, укрепленный мощными арками, - все они, казалось, пасли темное стадо больших зданий. Прикуп для путников, устроенный в складке широкого плато, имел вид прямо-таки крепости. Ожившие паломники принялись радостно кричать и даже перекричали звук колокола, удары которого властно падали им прямо на головы. Главные ворота, скрипя, открылись, выпустив трех монахов с факелами.
      - Мы богомолы. Божьи люди! - крикнул Жербер сильным голосом. - Мы просим приюта!
      - Входите, братья, приют открыт для вас! Внезапно пошел снег, укутывая белым покрывалом обширный глинобитный двор, где в ноздри путникам ударил сильный запах овчарни. Катрин устало прислонилась к стене. Ну, конечно, ее сейчас поселят в одной комнате со всеми... Но в этот вечер, не зная даже почему, ее донимало желание остаться хоть на какое-то время одной. Может быть, потому, что это путешествие сбивало ее с намеченного пути. Она чувствовала себя чужой среди этих людей, посторонней. Все они стремились к могиле Апостола, чтобы искупить свои грехи, что означало в какой-то мере гарантию райского убежища. Их гнал страх перед адом. А она? Конечно, она желала, чтобы Бог положил конец ее мукам, чтобы Бог вылечил любимого ею супруга, но более всего ей хотелось вернуть его, его любовь, его поцелуи, его жар, все, что олицетворял собою живой Арно. Это были не высокие духовные помыслы, ее снедала земная любовь, телесная, без которой она не могла жить.
      - Мы разделимся, - произнес отрывисто Жербер. - Гостеприимные монахини позаботятся о женщинах. А мужчины пусть идут за мной!
      Тут Катрин увидела, как из строения вышли четыре монахини в черных облачениях августинского ордена с белыми нагрудниками.
      Жосс Роллар и Колен Дезепинетт передали двум из них бедную Жилетту. Катрин попросила монахинь:
      - Моя спутница совсем потеряла силы. Ей нужны забота и настоящий отдых. Нет ли у вас комнатки, где я могла бы заняться ею?
      Монахиня посмотрела на Катрин с досадой. Это была крепкая деревенская девушка, которую не испугает ничто. Она принялась укладывать Жилетту на носилки, которые одна из монахинь позаботилась принести. Затем вместе с другой монахиней они подняли носилки, и только тогда она ответила Катрин:
      - У нас две комнаты. Они заняты одной знатной дамой и ее служанками. У этой дамы, приехавшей к нам десять дней назад, сломана нога. Из-за этого несчастного случая она все еще у нас.
      - Очень хорошо понимаю. Но не могла бы она отправить своих женщин в общий зал и уступить одну из комнат?
      Сестра Леонарда не сдержала насмешливой улыбки и пожала крепкими плечами.
      - Лично я не рискну попросить ее об этом. Она... скажем, у нее характер несговорчивый! Видно, что это очень высокопоставленная дама.
      - У вас между тем вид человека, которого нелегко устрашить, сестра моя, - заметила Катрин. - Но если эта дама наводит на вас такой страх, я охотно сама схожу к ней.
      - Не то, что я боюсь ее, - произнесла сестра Леонарда. - Просто терпеть не могу крика, и наша мать-настоятельница тоже. А Господь наш наградил эту даму ужасающим голосом!
      Они тем временем уже вошли через низенькую дверку в дом, где жили монахини, ухаживающие за больными. Остальные женщины-паломницы тоже последовали за ними. Они оказались в обширной кухне, пол которой был выложен тяжелыми плитами гладкого камня. Запах горящих дров смешивался с запахом кислого молока. Гирлянды лука, куски копченого мяса свисали с низких черных сводов. Сыры сохли на ивовых решетках, а перед гигантским камином две послушницы с засученными рукавами расторопно хлопотали у большого черного котла, в котором варился густой суп с капустой.
      Носилки поставили у огня, и сестра Леонарда наклонилась над больной.
      - Она очень бледна! - сказала она. - Я дам ей сердечных капель, а пока ей приготовят кровать...
      - Скажите мне, где эта дама, - произнесла Катрин, которая твердо гнула свое, - я с ней поговорю... Сама я тоже благородная дама.
      Сестра Леонарда на этот раз не сдержалась от смеха.
      - Я об этом догадалась, - сказала она. - Я сама с ней поговорю... но заранее знаю ответ. Займитесь этой несчастной.
      Катрин склонилась над Жилеттой, которая мало-помалу приходила в себя. Монахиня пошла в конец кухни. Тогда Катрин решила пойти за Леонардой. Она еще колебалась, когда одна из женщин подошла к ней.
      - Я побуду с вашей спутницей, - сказала она. - Пойдите, займитесь вашим делом.
      Катрин улыбнулась в знак благодарности и устремилась за монахиней по ледяному сырому коридору, в конце которого она увидела дверь.
      Да, дама со сломанной ногой действительно обладала мощным голосом, ибо, когда Катрин остановилась перед дверью, она услышала, как та завопила:
      - Мне не обойтись без моих женщин, сестра моя! Вы хотите, чтобы я отправила их в общий зал, в другой конец здания? Вот дьявольщина! Кровать всегда кровать, стоит она в той или в другой комнате!
      Сестра Леонарда ответила что-то. Катрин не расслышала, так как в этот момент вспомнила, где она слышала этот голос, такой знакомый, который произносил ругательства, не совсем подходящие к случаю.
      - Черт побери, сестра моя! Пусть комнаты останутся при мне, ясно вам?
      Катрин бросилась вперед, открыла дверь и вошла в комнату. Она увидела маленькую и низенькую келью, в которой большая кровать с выцветшими занавесками и конической формы камин занимали почти все пространство. Переступив порог, она, потрясенная, застыла на месте.
      В кровати сидела обложенная множеством подушек могучего телосложения женщина. Сестра Леонарда по сравнению с этой особой совсем терялась. Среди густых белых волос дамы светились несколько рыжих прядей, а лицо, охваченное гневом, было цвета кирпича. Укрытая грудой одеял, она приподнималась на подушках. На ней был надет капот, подбитый лисой, большая белая рука, как бы с некоторой угрозой, направленная к сестре Леонарде, выступала из широких рукавов.
      Скрип двери отвлек внимание дамы, и та, завидев женский силуэт у порога, завопила еще громче:
      - Ах, так! Ко мне уже входят, как к мельнику! Кто эта особа?
      Почти задыхаясь от волнения, разрываясь между желанием рассмеяться и расплакаться, Катрин прошла вперед до освещенного места.
      - Это всего лишь я, госпожа Эрменгарда! Вы что, меня забыли?
      Оцепенев от удивления, пожилая дама так и осталась сидеть на месте. Глаза ее округлились, руки упали, рот беззвучно раскрылся, и она так побледнела, что Катрин испугалась.
      - Эрменгарда, вы разве не узнаете меня? Я вас напугала? Это же я, я...
      - Катрин! Катрин! Моя малышка!.. И это уже был настоящий вопль, который заставил подскочить сестру Леонарду. В следующий миг монахиня вынуждена была буквально упасть на даму, ибо, забыв о своей сломанной ноге, Эрменгарда де Шатовилен вот-вот собиралась выскочить из кровати и побежать к подруге.
      - Ваша нога, госпожа графиня!
      - К черту мою ногу! Оставьте меня! Черт подери! Катрин!.. Это же невозможно!.. Это же невероятно!
      Она барахталась в руках сестры, но Катрин уже устремилась к ней. Обе женщины горячо обнялись и расцеловались и некоторое время так и оставались, прижавшись друг к другу.
      - Вы правы, это невероятно!.. Это уже чудо! О! Эрменгарда, как хорошо, как хорошо, что я свиделась с вами... Но как вы оказались здесь?
      - А вы?
      Эрменгарда мягко отодвинула от себя Катрин и, держа ее на расстоянии вытянутых рук, изучающе посмотрела на нее.
      - Вы изменились... ну совсем мало! Вы все такая же красавица, может быть, даже еще больше похорошели! Правда, немного другая... менее роскошная, но более волнующая. Скажу: вы стали тоньше, духовнее... Дьявол его возьми! Разве можно подумать, что вы родились на свет Божий в какой-то лавчонке?
      - Госпожа графиня, - вступила в разговор сестра Леонарда. - Просила бы вас избегать всякого упоминания о мессире Сатане в этом святом жилище! Вы просто поминутно его поминаете!
      Эрменгарда обернулась к ней и посмотрела с неподдельным удивлением.
      - Вы еще здесь? Ах, да... правда, ваше дело с комнатой? Хорошо, идите и переселите отсюда моих бездельниц, отправьте их в общий зал и устройте больную на их месте. Теперь, когда госпожа де Брази со мной, мне никто не нужен! И у нас есть о чем поговорить!
      Монахиня, которую так бесцеремонно спровадили, поджала губы, но поклонилась и вышла, не сказав ни слова. Только хлопнувшая дверь показала всю меру ее недовольства. Графиня посмотрела ей вслед, пожала плечами, потом тяжело передвинулась в кровати, которая затрещала под ее тяжестью, и дала место своей подруге.
      - Идите, сядьте здесь, миленькая моя, и поговорим. Сколько же времени прошло с тех пор, как вы меня бросили и устремились на приступ Орлеана?
      - Пять лет, - ответила Катрин. - Уже пять лет! Время быстро проходит.
      - Пять лет, - повторила за ней Эрменгарда. - Как я старалась хоть что-нибудь узнать о мадам де Брази. В последний раз я получила о вас вести, когда вы были в Лоше и сделались придворной дамой королевы Иоланды. Вам не стыдно?
      - Да, - согласилась Катрин, - но дни текли, а я их не замечала. И потом, дорогая Эрменгарда, вам нужно отвыкнуть называть меня именем Брази. Я его больше не ношу...
      - А какое же тогда?
      - Самое прекрасное из всех: Монсальви! - произнесла молодая женщина с такой гордостью, что графиня не смогла не улыбнуться.
      - Так вы выиграли? Вы всегда будете меня удивлять до невозможности, Катрин! Какое же колдовское средство вы нашли, чтобы заставить полюбить вас несговорчивого мессира Арно?
      При имени мужа улыбка сбежала с лица Катрин. У ее нежного рта пролегла горькая морщинка, она отвела глаза.
      - Это длинная история... - прошептала она. - Страшная история...
      Мадам де Шатовилен какой-то миг хранила молчание. Она наблюдала за своей подругой, взволнованная той болью, которая отразилась на лице Катрин. Она не знала, как продолжить разговор, боясь ранить молодую женщину. Через какое-то время она сказала с непривычной для себя мягкостью:
      - Позовите одну из моих женщин, пусть она поможет вам снять намокшую одежду, высушит ее, а вам даст другую... она будет немного велика, но согреет вас. Нам принесут ужин, и вы мне все расскажете. Похоже, вы ужасно устали...
      - Да, именно так! - согласилась Катрин со слабой улыбкой. - Но прежде мне нужно заняться одной из моих спутниц, той, которой как раз требовалась отдельная комната.
      - Я дам приказ...
      - Нет, - ответила Катрин. - Мне нужно туда сходить. И я немедленно вернусь.
      Она вышла в коридор как раз в тот момент, когда Жилетту вели в соседнюю комнату, из которой выдворили двух камеристок Эрменгарды. Ее сопровождала женщина, обещавшая Катрин заняться больной.
      - Говорят, вы нашли в этом доме подругу, - сказала она. - Если хотите, ночью я подежурю у нашей спутницы. Она нетребовательна, не обременит меня.
      - Но, - смутилась Катрин, - я не хотела бы... Вам же тоже нужно отдохнуть! Та улыбнулась.
      - Я крепче, чем выгляжу. Я-то усну все равно где. На камне, под дождем... да даже стоя!
      Катрин с интересом посмотрела на нее. Это была молодая женщина; примерно тридцати лет, невысокая брюнетка, худая, но благодаря коже, огрубевшей на ветру и солнце, она выглядела крепкой и здоровой. Она была бедно, но чисто одета. Ее чуть вздернутый нос и большой подвижный рот придавали лицу веселое выражение, которое понравилось Катрин.
      - Как вас зовут? - мягко спросила она.
      - Марго! Но меня прозвали Марго-Раскрывашка... Я... я не очень-то приличная! - добавила она с искренностью, которая тронула ее собеседницу.
      - Тес! - произнесла Катрин. - Паломники - все братья и сестры. Вы одна из нас... Но спасибо за помощь! Я буду в соседней комнате. Позовите, если понадобится.
      - Будьте спокойны, - заверила ее Марго, - я сумею выйти из положения сама. Впрочем, бедной Жилетте больше всего нужно поесть хорошего супа да выспаться, что бы там ни думал наш вожак, который желает от нее избавиться!
      - А что он сказал?
      - Что он не даст ей пойти вместе с нами дальше, потому что не хочет тащить больных до Компостелы.
      Катрин нахмурила брови. Этот Жербер, похоже, решил всем навязать свою волю, но она не собиралась ему поддаваться.
      - Это мы еще посмотрим, - сказала она. - Завтра будет день, и я улажу этот вопрос. Если только наша сестра не захочет сама остаться-здесь.
      Напоследок Катрин улыбнулась Марго, которая смотрела на нее с восхищением, и вернулась в комнату Эрменгарды.
      ***
      Уже наступила глубокая ночь, когда Катрин умолкла, но в древнем, римской постройки дворе приюта призывный колокол все звонил для тех, кто был в пути. Он звучал рефреном в трагическом рассказе Катрин. Эрменгарда выслушала историю молодой женщины от начала до конца, не вставив ни слова, и, когда Катрин замолчала, старая дама вздохнула и покачала головой.
      - Если бы кто-нибудь другой рассказал мне эту историю, я бы и половине не поверила. У вас необычная судьба. И я верю, что, несмотря на самые жуткие приключения, вы способны выстоять до конца. Скажу прямо: встретить вас в одежде простой паломницы - это ведь плохой анекдот, и только!.. Значит, вы отправились в дорогу к Сантьяго-де-Компостеле? А если вы не найдете там мужа?
      - Я пойду дальше. На край земли, если понадобится, ибо у меня не будет ни отдыха, ни передышки, пока не найду его.
      - А если он вовсе не выздоровел и его еще больше разъедает проказа?
      - Я все равно пойду за ним. Тогда я стану с ним жить, и ничто не заставит меня с ним разлучиться! Вы же хорошо знаете, Эрменгарда, что в нем, только в нем всегда был единственный смысл моей жизни.
      - Увы! Уж я-то знаю это слишком хорошо! С того времени, как я вас знаю, вы заходите в ужасные тупики и бросаетесь навстречу таким кровавым приключениям, что я начинаю спрашивать себя, надо ли уж так благодарить Небо за то, что оно подбросило Арно де Монсальви на вашу дорогу.
      - Небо не могло мне сделать более чудесного подарка! - вскричала Катрин с таким возбуждением, что Эрменгарда подняла брови и заметила небрежным тоном:
      - И сказать только, что вы могли бы царить в империи! А знаете ли вы, что герцог Филипп вас никогда не забывал?
      Катрин изменилась в лице и вдруг отстранилась от своей подруги. Это напоминание о прошлых днях ей было трудно перенести.
      - Эрменгарда, - сказала она спокойно, - если вы хотите, чтобы мы оставались друзьями, никогда мне больше не говорите о герцоге Филиппе. Я хочу забыть эту страницу моей жизни.
      - Значит, у вас память чертовски сговорчивая. Должно быть, это непросто?
      - Может быть! Но...
      Тон Катрин внезапно смягчился.
      Она вернулась и села рядом с Эрменгардой, которая лежала, свернувшись в глубине кровати, и мягко спросила:
      - Расскажите мне лучше о моих родных, о матери и дяде Матье, от них у меня давно нет никаких вестей! Если, конечно, вам самой что-нибудь известно.
      - Конечно, известно, - пробурчала Эрменгарда. - Они оба живут хорошо, но переносят отсутствие вестей похуже, чем вы! Я нашла, что они постарели, когда увидела их в последний раз в Марсанкэ. Но здоровье у них хорошее.
      - Мое... отступничество не стоило им слишком больших неприятностей? спросила Катрин с некоторой неловкостью.
      - Да уж нашли время об этом побеспокоиться! - заметила старая дама со слабой улыбкой. - Нет, успокойтесь, - поспешила она добавить, увидев, как потемнело лицо Катрин, - с ними ничего плохого не случилось. У герцога все же душа не такая низменная, чтобы мстить им за свои любовные неудачи. Я уверена... что он, напротив, надеется, что в один прекрасный день стремление повидать их приведет вас в его земли. Поэтому он и не высылает их. По-моему, он страстно желает, чтобы вы знали, какая возвышенная у него душа. Итак, владение вашего дяди потихоньку процветает и выглядит премило. Не скажу того же о владениях Шатовиленов.
      - Что вы хотите этим сказать?
      - А то, что я тоже в некотором роде изгнанница. Видите ли, сердце мое, у меня есть сын, который похож на меня. Ему надоели англичане. Он женился на молоденькой Изабелле де Ла Тремуйль, сестрице вашего друга, бывшего камергера.
      - Надеюсь, она на него не похожа? - воскликнула Катрин с ужасом.
      - Вовсе нет, она прелестна! Кроме того, мой сын отправил обратно Герцогу Бедфсгрду свой орден Подвязки и бросил ему открытый вызов. В результате теперь герцогские войска осаждают наш замок Грансе, а я подумала, что пришло время попутешествовать немного по стране. Из меня бы могла выйти такая прекрасная заложница! Вот так и получилось, что вы видите меня на больших дорогах, на дороге к Компостеле и к спасению, о котором я со всей серьезностью собираюсь молить святого Иакова. Но я благословляю этот проклятый несчастный случай, из-за которого я сломала себе ногу и задержалась здесь. Без него я была бы уже далеко и не встретилась бы с вами...
      - К несчастью, - вздохнула Катрин, - мы опять с вами расстанемся. Ваша нога задержит вас здесь еще на много дней, а я должна завтра же уходить дальше с моими спутниками!
      От природы бледный цвет лица госпожи де Шатовилен стал темно-красным.
      - Не думайте так, моя красотка! Я вас опять нашла, и я вас не оставлю. Я уеду вместе с вами. Если я не смогу держаться на лошади, мои люди понесут меня на носилках. Я не останусь здесь ни на минуту дольше вас. А теперь вы бы поспали немного. Поздно, и вы, должно быть, устали. Ложитесь со мной, здесь хватит места для двоих.
      Не заставляя себя упрашивать, Катрин прилегла на кровать рядом со своей подругой. Мысль, что она продолжит путь вместе с крепкой и здоровой духом Эрменгардой, переполняла ее радостью и верой в будущее. Богатую вдову нельзя было сокрушить. После смерти маленького Филиппа Катрин подумала, что Эрменгарде пришел конец. Она согнулась, как-то разом постарела. Тогда казалось, что ее душа отлетала... и вот опять она встретила ее здесь, на больших дорогах, более твердой и неудержимой, чем когда-либо. Катрин было ясно, что с Эрменгардой путь ее станет легче и приятней.
      Огонь теплился в камине. Графиня задула свечу, и ночь охватила маленькую комнатку. Невольно Катрин улыбнулась при мысли о том, как рассердится Жербер Боа, когда утром увидит внушительную даму на носилках и узнает, что ему придется принять ее в число своих паломников. На эту сцену любопытно будет посмотреть.
      - О чем вы думаете? - произнесла неожиданно Эрменгарда. - Вы еще не спите, я чувствую.
      - О вас, Эрменгарда, и о себе. Мне повезло, что я вас встретила в самом начале этого долгого путешествия.
      - Повезло? Это мне повезло, моя дорогая. Вот уже целые месяцы - да что я говорю! - годы и годы, как я скучаю до смерти. Благодаря вам моя жизнь станет, надеюсь, более яркой и оживленной. И мне так это было нужно, черт возьми! Я просто прозябала. Да простит мне Бог. Я чувствую, что выздоровела.
      И в качестве доказательства своего душевного здоровья Эрменгарда вскоре заснула и принялась храпеть так, что заглушала металлические удары колокола.
      ***
      В древней романской приютской часовне нестройные голоса паломников повторяли за аббатом слова ритуальной молитвы для тех, кто в пути:
      "Господи, ты послал Авраама из страны его и сохранил живым и здоровым в пути, дай и нам, чадам твоим, такую же милость. Укрепи нас в опасностях и облегчи нам путь. Будь для нас тенью против солнца, плащом нашим от дождя и ветра. Понеси нас, когда устанем, и защити от всякой напасти. Будь посохом нашим, что хранит от падений, и пристанью, что спасает потерпевших кораблекрушение..."
      Но голос Катрин не смешался с голосами других. Про себя она повторяла те резкие слова, которыми обменялась с Жербером Боа как раз перед тем, как войти в часовню, перед началом службы и общей молитвы. Когда молодая женщина появилась, поддерживая под руку еще очень бледную Жилетту де Вошель, клермонец побелел от злости. Он подбежал к ней с такой запальчивостью, что не сразу заметил Эрменгарду, шедшую сзади на костылях.
      - Эта женщина не в состоянии продолжать дорогу, - сухо сказал он. - Она может побыть на службе, конечно, но мы оставим ее на попечение монахинь.
      Катрин обещала себе быть мягкой и терпеливой, попытаться задобрить и умаслить Жербера, но по вскипевшему в ней яростному гневу сразу почувствовала, что ее благоразумного терпения надолго не хватит.
      - Кто это решил? - спросила она с необыкновенной мягкостью.
      - Я!
      - С какой стати, скажите, пожалуйста?
      - Я руковожу этим паломничеством. Я и решаю!
      - Думаю, вы ошибаетесь. При выходе из Пюи епископ выбрал вас нашим поводырем с тем, чтобы вы шли впереди нашей группы. Вы показались ему человеком мудрым, и, кроме того, эта дорога вами уже однажды пройдена. Но вы вовсе не наш "вожак" в том смысле, который вы сами придаете этому слову.
      - То есть?
      - Вы не капитан, а мы не ваши солдаты. Ограничьтесь, брат мой, тем, что ведете нас по дорогам, и не старайтесь сверх меры руководить нами. Госпожа Жилетта желает продолжить путь и продолжит его.
      Опять молния ярости, уже знакомой Катрин, блеснула в его серых холодных глазах. Он сделал шаг к молодой женщине.
      - Вы осмеливаетесь пренебрегать моим авторитетом? воскликнул Жербер дрожащим голосом.
      Катрин стойко выдержала его взгляд и даже холодно ему улыбнулась.
      - Я вовсе не пренебрегаю им, а отказываюсь принимать то, что вам так нравится нам навязывать. И более того, успокойтесь, госпожа Жилетта никак не будет вам в тягость: она поедет верхом.
      - Верхом? Но где это вы думаете сыскать лошадь?
      Эрменгарда, которая до сих пор с интересом следила за их перепалкой, посчитала своевременным вступить в разговор. Она доковыляла до Жербера:
      - У меня есть лошади, представьте себе, и я ей дам одну из них. Что, у вас есть возражения?
      Такое вмешательство явно не доставило удовольствия клермонцу, он нахмурил брови и, посмотрев на старую женщину с видимым пренебрежением, произнес:
      Еще и эта? Откуда вы возникли, старушка?
      И он за это получил. Вдовствующая графиня де Шатовилен вдруг стала алого цвета. Твердо упершись своими костылями в землю, она выпрямилась во весь свой большой рост, и этого оказалось достаточно, чтобы ее лицо возникло в нескольких дюймах от белого лица Боа.
      - Это у вас, мальчик мой, нужно было бы спросить, откуда вы взялись, да еще с таким плохим воспитанием! Ей Богу! Вы первый человек, кто осмелился назвать меня "старушкой", и советую вам не повторяться, если не хотите, чтобы мои люди вас научили вежливости. Тем не менее, так как я намерена присоединиться к вам, чтобы проделать путь вместе с моей подругой, графиней де Б... де Монсальви, я готова известить вас о том, что меня зовут Эрменгарда, графиня де Шатовилен из Бургундского герцогства, и что герцог Филипп взвешивает свои слова, когда обращается ко мне. Вы что-то хотите сказать?
      Жербер Боа колебался, с большим трудом удерживаясь от наглой выходки. Но невольно он все же почувствовал воздействие властного тона пожилой дамы. Он открыл рот, закрыл его, пожал плечами и в конце концов произнес:
      - У меня нет власти, каково бы ни было мое желание, помешать вам присоединиться к нам, а также воспротивиться походу с нами этой женщины, раз вы ее беретесь везти.
      - Спасибо, брат мой, - мягко сказала Жилетта со слабой улыбкой. Видите ли, мне нужно пойти на могилу святого Иакова! Нужно... чтобы мой сын выздоровел.
      У Катрин, колючие глаза которой не отрывались от лица Боа, создалось впечатление, что она увидела, как гнев отхлынул от него. Нечто похожее на сожаление промелькнуло в его взгляде. Он отвернул голову.
      - Делайте как хотите! сухо сказал он. - Не благодарите меня!
      Он ушел, но мимоходом Катрин перехватила брошенный на нее взгляд. Отныне этот человек стал ее врагом, она была в этом уверена. Но она никак не могла понять более чем странного выражения, с которым он посмотрел. В нем была холодная ярость, мстительность, но и что-то другое. И это другое, Катрин охотно бы поклялась, был страх.
      Вот об этом-то она и думала в ледяной часовне, среди разноголосого хора, набожно славившего Спасителя. Что могло внушить страх или опасение столь уверенному в себе человеку, каким был Жербер, Боа?.. Так как подобный вопрос оставался пока без ответа, молодая женщина решила отложить его на будущее. Может быть, великое знание людей, которым обладала Эрменгарда, окажется полезным, чтобы разобраться в этом случае?
      Она машинально вышла из церкви, как и другие, получила кусок хлеба, который у ворот богадельни раздавал монах, ответственный за питание, и опять пошла в рядах своих спутников-паломников. Она отказалась от лошади, предложенной ей Эрменгардой. Ее ногой, болевшей из-за большого волдыря, который теперь прорвался, очень ловко занялась сестра Леонарда, и теперь Катрин чувствовала себя способной идти.
      - Я попрошу вашей помощи, когда буду совсем изнемогать, - сказала она Эрменгарде, которую две приютские монахини взгромоздили на большую лошадь, такую же рыжую, какой когда-то была Эрменгарда. Две другие усадили Жилетту на мирного иноходца, на котором до этого ехала одна из служанок вдовствующей госпожи де Шатовилен. Обе камеристки, устроившись на одной лошади, и четыре вооруженных всадника составляли свиту Эрменгарды. Они двигались в арьергарде всей группы паломников.
      Ворота вновь раскрылись перед путниками, которые теперь выглядели веселее. Снег и туман предыдущего дня остались только в воспоминании. Солнце сияло в голубом небе, и свежесть утреннего часа предвещала прекрасный и теплый день. Едва переступив порог старого приюта, путники оказались на дороге, прямой и каменистой, протянувшейся прямо по склону долины, покрытой ковром новой травы. Это была первая площадка на гигантской лестнице, спускавшейся в глубокую долину Ло, откуда поднимался голубоватый туман.
      Жосс Роллар и Колен Дезепинетт, словно по взаимному согласию, заняли места по обе стороны от Катрин. Второй, казалось, избавился от своего мрачного вида. Он любовался пейзажем, таким веселым в ясное утро, и улыбка у него была довольной и благодушной.
      - Природа! - доверился он Катрин. - Какое величие! Как можно жить в наших гнилых и смрадных городах, когда вокруг столько свежести, чистоты и свободы!
      - Да еще когда в этих самых городах столько мерзких женщин! - ударился в рассуждения Жосс, с любезной улыбкой обращаясь к своему спутнику.
      Но парижанину вовсе не хотелось соглашаться с грубияном, и он, насупившись и пожав плечами, прошел немного вперед. Катрин взглядом спросила своего спутника, а потом произнесла:
      - Почему он сердится? Вы ему сказали что-нибудь неприятное?
      Жосс рассмеялся, подмигнул молодой женщине и весело поправил на плече свою котомку.
      - Если вы хотите быть в хороших отношениях с превосходным нашим Коленом, - прошептал он, - избегайте говорить с ним о женщинах вообще и о его собственной жене в частности.
      - Почему же?
      - Потому что это самая ужасающая злюка, которую когда-либо забрасывал на землю дьявол, и если наш достойный друг, у которого нет склонности бродить по земле, устремился в паломничество, он сделал это только для того, чтобы сбежать от нее. У него есть все: здоровье, состояние, уважение окружающих. К несчастью, у него еще есть дама Оберж. Так вот, для того чтобы быть подальше от нее, я думаю, он пойдет в логово самого египетского султана! Уверен, между рабскими оковами и своим креслом на улице Одриетт он предпочтет оковы.
      - Неужели он дошел до такой степени? - в ужасе воскликнула Катрин. Она что, пилит его с утра до вечера?
      - Куда там, хуже! - сказал Жосс трагическим тоном. - Она его нещадно бьет!
      Впереди Жербер Боа запевал псалом, чтобы придать ритм ходьбе. Жосс же принялся напевать застольную песенку, у которой было одно важное достоинство - она была более веселой и игривой, нежели религиозное песнопение.
      Глава вторая. РУБИНЫ СЕНТ-ФУА
      За два дня они прошли трудную дорогу от Обрака через долину Ло и узкие ущелья Дурду к святому городу Конку. Они прошли целых двадцать лье только с одной остановкой - ночевкой в Эспальоне, в старинном командорстве рыцарей-тамплиеров, где солдаты-монахи из приюта Святого Иоанна Иерусалимского постарались подкрепить силы и ревностную набожность путников. В Жербера Боа будто вселилась неистовая злость: он не хотел слышать ни жалоб, ни вздохов от паломников своей группы.
      Для Катрин эти два дня показались адом кромешным. Больная нога заставляла ее жестоко страдать, но она упорно отказывалась ехать верхом. Ей казалось, что дай она себе поблажку, не пройди она весь этот покаянный путь как нищая из нищих паломников. Бог не смягчится к ней. Свои муки она жертвовала Богу на благо Арно, страстно желая, чтобы Господь Бог дал ему выздоровление, а ей самой позволил его найти. За такое счастье она с радостью пошла бы по раскаленным углям...
      Тем не менее без помощи старого рыцаря из ордена Святого Иоанна, которого охватила жалость при виде этих маленьких ножек, покрывшихся волдырями и кровавыми ссадинами, во время ритуального омовения ног паломникам - монахи выполняли его, стоя на коленях, - и который принялся лечить ее, Катрин вынуждена была бы приостановить свое путешествие или сесть на лошадь. Старый монах-воин смазал израненные ноги мазью, сделанной из свечного жира, оливкового масла и винного спирта, и его лекарство совершило чудо.
      - Это старинный рецепт рыцарей-всадников, - сообщил он, улыбаясь молодой женщине. - Наши молодые монахи, у которых ляжки и низ спины еще слишком нежны для военных походов с продолжительной верховой ездой, очень охотно пользуются этой мазью.
      Он дал ей немного мази с собой в маленькой баночке. Следующий день Катрин прошла как в тумане. Когда вечером перед паломниками появилась маленькая деревушка, а рядом с ней огромное аббатство на склонах узкой долины реки Уш, Катрин уже почти теряла сознание. Безразличным взглядом она смотрела на великолепную базилику, перед которой ее спутники в едином порыве упали на колени.
      - Вы еле дышите! - пробурчала Эрменгарда. - И не пытайтесь идти за другими в аббатство!.. Там же нет места. Меня уверяли, что здесь есть где-то хороший постоялый двор, и я намереваюсь туда направиться.
      Катрин слегка задумалась, опасаясь презрительных слов Жербера, но их пастырь только и сказал, пожав плечами:
      - Селитесь где сможете. В аббатстве полным-полно людей, и я не очень-то знаю, куда вести моих. Каждый устроится как придется. Пользуйтесь сараями, гостеприимством деревенских жителей. Делайте как вам будет угодно, но не забывайте о торжественной службе, шествии, которое мы устроим потом, и о разных прочих богослужениях.
      - Так в котором часу мы уйдем? с беспокойством спросила Катрин.
      - Только послезавтра! Вы, наверное, сестра моя, понимаете, что это одно из главных мест, на которые опирается наша вера. Оно заслуживает того, чтобы мы ему посвятили хотя бы день!
      Сказав это, он сухо поклонился и, повернувшись на каблуках, ушел к воротам аббатства. Катрин хотела возразить. Несмотря на усталость от длинных переходов, ей бы хотелось идти еще быстрее, останавливаться только на минимальное время, следуя по дороге, по которой прошел ее любимый супруг. Целый день, проведенный здесь, казался ей напрасной тратой времени, даже если за этот день можно было возвратить себе силы.
      - Сколько потерянного времени! - прошептала она, предлагая руку Эрменгарде, которую только что не без труда спустили с лошади ее служанки. Вдовствующая графиня де Шатовилен, устав часами сидеть в седле, совсем одеревенела, но не потеряла задора и бодрого настроения.
      - Спорим, что я знаю. о чем вы думаете, моя милочка! весело произнесла она, увлекая Катрин под козырек большого постоялого двора, которому мощные контрфорсы придавали вид настоящей крепости.
      - Ну, скажите!
      - Вы много дали бы, чтобы завтра утром вскочить на доброго коня и, бросив всех этих святош, галопом поскакать к тому галисийскому городу, где, вы думаете, кто-то вас ждет.
      Катрин не стала возражать. Она устало улыбнулась:
      - Ваша правда, Эрменгарда. Медлительность этого похода меня убивает. Подумайте только, мы здесь находимся совсем рядом от Монсальви, и мне так просто было бы встретиться и поцеловать моего сына. Но ведь я отправилась в паломничество и не стану лукавить с Богом! Я должна выяснить, где мне искать Арно, я продолжу путь вместе с моими спутниками до конца. И потом, хорошо, когда нас много. Дорога опасная, бандитов всюду полно. Лучше затеряться в толпе, идти среди людей. С вашими служанками и воинами, хоть они и вооружены, нас будет всего семеро. Да к тому же еще неизвестно, останется ли нас столько же до конца, ведь один из ваших солдат уже сбежал.
      И это была чистая правда. Ранним утром, когда они уходили из командорства Эспальона, охрана Эрменгарды состояла уже только из трех человек: четвертый отсутствовал. Но, к великому удивлению Катрин, пожилая женщина не слишком стала раздражаться. Она только пожала плечами:
      - Бургундцы не любят путешествовать! Тащиться в Испанию Сольжону совсем не хотелось. Видимо, он предпочел вернуться.
      Эта неожиданная реакция заинтересовала Катрин. Она слишком хорошо знала Эрменгарду, ее непреклонную твердость в обращении со своими людьми, чтобы не найти странной ее терпимость. Или же несносная старая дама так изменилась?
      Постоялый двор Сент-Фуа принял графиню де Шатовилен со всем уважением, которого заслуживал ее ранг. Впрочем, Эрменгарда умела заставить уважать себя. В заведении было много народа, но она достала все-таки целых две комнаты: одну для Катрин и себя, другую для своих камеристок и Жилетты де Вошель, которую она решительно взяла под свою опеку.
      Путешественницы быстро и молча съели ужин. Все устали. Эрменгарда сразу же отправилась почивать, а Катрин, несмотря на усталость, долго еще простояла у окна, выходившего на маленькую площадь. У нее было тяжело на сердце, она чувствовала, что не заснет. Да и можно было отдохнуть завтра.
      Усевшись на маленьком каменном подоконнике в углу окна, Катрин наблюдала за происходящим во дворе. Бродячие комедианты и шуты расположились перед церковью. Они показывали свое искусство перед собравшимися крестьянами и паломниками, которые, за отсутствием места в приюте, спали прямо на паперти. Музыканты играли на виолах, лютнях, арфах и флейтах. Худощавый парень, одетый в зелено-желтый костюм, жонглировал зажженными факелами. Сидя под одной из двух романских башен фасада, одетый в пестрые лохмотья, с вдохновением подняв палец, сказочник рассказывал что-то, собрав вокруг себя юношей и девушек. Перед высоким светло каменным фасадом, там, где на углу Христос торжественно и величаво поднимал благословляющую руку, прыгала, танцуя босыми ногами под звуки музыки, тоненькая девушка, одетая в ярко-красное трико. Пламя факелов, как в театре, оживляло персонажей сцены Страшного Суда, вырезанной из камня по полю фронтона, раскрашенной и позолоченной, словно страница из Евангелия. Допущенные в рай вот-вот устремятся в небесные сады, а проклятые, гримасничая, под насмешки демонов корчились в адских муках.
      Магия этой обстановки подействовала на Катрин. Она мечтала, как завтра пойдет отсюда по дороге, по которой ушел Арно, а вслед за ним и бедный Готье. Один за другим, рыцарь в черной маске вместе с худым оруженосцем и большой светловолосый нормандец, наверное, спешились именно здесь, перед этим благородным порталом, на миг смешались с толпой. Где-то они сейчас, какие звезды им светят? Катрин достаточно было прикрыть на мгновение глаза, чтобы представить их себе - больного проказой беглеца и сына северных лесов... Где они были в этот час? Что с ними случилось и найдет ли она их след? Невозможно было смириться, что Арно потерян для нее навсегда, но и мертвого Готье она тоже не могла представить. Колосс был несокрушим! Смерть не могла его вот так уничтожить в расцвете молодости, в самый момент расцвета его сил. Эта беззубая может его сразить только через много лет, когда прислужница ее, старость, совершит над телом Готье свою мерзкую работу.
      Вдруг ход мысли Катрин прервался. В толпе, которая глазела на комедиантов, она рассмотрела Жербера Боа. Он подошел к танцовщице. Запыхавшись, девушка только что остановилась и протянула толпе свой тамбурин, когда клермонец как раз обратился к ней. Несмотря на расстояние, Катрин без труда поняла смысл их разговора. Сухая рука Жильбера указывала то на яркое, покрытое мишурой и сильно открытое платье девушки, то на большое изображение Христа на фронтоне церкви, и его гневная мимика была ясна. Жербер упрекал танцовщицу в том, что та осмелилась давать представление перед церковью в одежде, которую он считал нескромной. Высокий черный силуэт, возникший перед ней, видно, напугал девушку: она подняла руку, словно стараясь защититься от побоев.
      Пуританские выходки Жербера, ясное дело, не пришлись по вкусу группе деревенских парней, только что слушавших сказочника. Они, не видя ничего плохого в том, что кто-то танцевал перед церковью, двинулись на защиту танцовщицы. Один из них, здоровенный верзила-весельчак, фигура которого немного напомнила Катрин Готье, схватил Жербера за ворот плаща, а в это время трое других встали вокруг с угрожающим видом. Девушки резкими голосами принялись поносить его... Вот сейчас, через миг, Жерберу Боа будет совсем плохо.
      Катрин не смогла потом объяснить, что именно заставило ее прийти на выручку Боа. У нее не было никакой симпатии по отношению к этому человеку, которого она считала грубым, высокомерным и безжалостным. Скорее всего она приняла во внимание тот факт, что без него она вряд ли дойдет до Галисии... Катрин бегом выскочила из комнаты, спустилась во двор, где люди Эрменгарды допивали последний глоток вина, перед тем как отойти ко сну, и обратилась к сержанту:
      - Быстро! - приказала она. - Идите освободите нашего пастыря. Его в клочья разорвет толпа!..
      Люди схватили оружие и побежали на помощь. Она следовала за ними, хотя солдаты вовсе в ней не нуждались. Ей было интересно узнать, чем все это кончится и как поведет себя Жербер. А закончилось все моментально. У троих бургундцев плечи были широкие, кулаки здоровые, дубленные годами войны физиономии не сияли добродушием. Толпа расступилась перед вооруженными солдатами, как море перед форштевнем корабля, и Катрин, устремившись в килевую борозду, оказалась рядом с Жербером под портиком аббатства. Толпа все еще ворчала, но отступила, как злобная собака, которой угрожал кнут.
      - Вот вы и свободны, мессир, - сказал сержант Беро Жерберу. - Идите же ложитесь спать, оставьте в покое этих людей, пусть веселятся, ведь они плохого не делают, - и, повернувшись к Катрин, сказал:
      -Мадам, мы выполнили ваше приказание. Теперь нам проводить вас на постоялый двор?
      - Возвращайтесь без меня! - ответила молодая женщина. - Мне не спится.
      - Если я хорошо понял, именно вам я обязан этим вмешательством? - сухо спросил Боа, в то время как воины удалялись. - Я что, просил вас об этом?
      - Для этого у вас слишком много гордыни! Думаю, напротив, вы бы с радостью дали себя разорвать на кусочки. Но я увидела, что вы попали в трудное положение, и подумала...
      - Господи, женщина начинает еще и думать! - вздохнул Боа с таким выражением презрения, что Катрин опять охватила ярость. Этот человек был не просто странным, он был откровенно омерзителен. И она не стала стесняться и прямо высказала ему это.
      - Признаю, что женщины часто делают глупости, в особенности, когда пытаются вмешаться и спасти жизнь мужчине с выдающимся интеллектом. И вправду, мессир, прошу вас принять мои сожаления и мои извинения. Лучше бы мне спокойно сидеть у окна и смотреть, как вас будут вешать прямо на воротах аббатства. После чего, уверившись, что вы умерли во имя религии, я пошла бы спать спокойно и на сон грядущий произнесла бы несколько молитв за упокой вашей великой души. Но зло уже сделано, помучайтесь, я ухожу. Доброй ночи, мессир Жербер.
      Она уже повернулась на каблуках, но он ее задержал. Его задел этот саркастический выпад, и когда Катрин обернулась к нему, то выражение лица было скорей озадаченным, чем яростным.
      - Будьте любезны, простите мне, мадам Катрин! - сказал он глухим голосом. - Правда, без вашего вмешательства эти несчастные лишили бы меня жизни. И я обязан за это вас поблагодарить. Но, - прибавил он с гневной силой, которая потихоньку, мало-помалу нарастала в нем опять, - мне тяжело благодарить женщину, да и к тому же жизнь для меня - это непереносимая тяжесть. Если бы я не боялся Бога, давным-давно я бы уже с ней покончил.
      - Ну, конечно, пусть другие берут грех на душу и убивают вас, избавляя от опостылевшей жизни. Нет, и на такое Бог не попадается. Добавлю, что в таком случае тяжесть вашего преступления удвоится, так как из-за вашего тайного намерения увеличится зло, вы заставите невинных людей его совершить. А что до вашей благодарности, не думайте, что я ждала ее. То же самое я сделала бы для кого угодно.
      Жербер не ответил. Катрин пошла к двери, а он побрел рядом, ссутулившись. Вдруг Катрин показалось, что ему не хочется с ней расставаться. Так как он молчал, она спросила:
      - Вы ненавидите женщин, так ведь?
      - Изо всех сил, всей душой... Это вечная ловушка, в которую попадает мужчина.
      - Откуда такая ненависть? Что же они вам сделали? Разве у вас не было матери?
      - Это единственная чистая женщина, которую я знал. Все прочие - лишь грязь, разврат и фальшь.
      Катрин совсем не оскорбили эти характеристики. Она ощутила только жалость к этому человеку, потому что за злостью Жербера она видела страдания, в которых он сам не осмеливался признаться.
      - Вы всегда их так ненавидели? - продолжила она. - Или же...
      Он не дал ей докончить:
      - Или же ненавижу из-за того, что слишком любил? По правде говоря, так оно и было. Именно так: всегда я носил в душе проклятие, потому что женщина - мой вечный враг! Я ее ненавижу!
      Свеча, горевшая на конторке у торговца образами - у него в этот поздний час еще была открыта лавка, - на миг осветила лицо паломника и его руки, придерживающие черный плащ. Черты этого лица отражали огонь темных страстей, а руки дрожали. Тогда Катрин остановилась с желанием бросить ему вызов:
      - Смотрите на меня! - приказала она. - И скажите, на самом ли деле вы думаете, что я - только грязь, разврат и фальшь?
      Она встала под желтый свет свечи, давая возможность этому человеку разглядеть ее чистое лицо, которое осветилось темным золотом ее волос, по которому пробегали рыжие отсветы огня. Густые локоны падали ей на шею, напоминая ее царственную прическу былых времен, а ведь уже два раза ей пришлось пожертвовать волосами. С легкой улыбкой она смотрела на побледневшего собеседника. Он окаменел, превратился в изваяние, но глаза его горели.
      - Ну же, мессир Жербер, ответьте мне! Тогда он сделал жест рукой, словно хотел прогнать от себя какое-то дьявольское наваждение, и отступил в тень.
      - Вы слишком красивы, чтобы не быть демоном, пришедшим искушать меня! Но вы не овладеете мной, слышите? Вам меня не одолеть!
      Доведя себя до исступления, он вот-вот собирался удрать. Катрин поняла, что перед ней сумасшедший, больной человек. Она пожала плечами. Улыбка сошла с ее лица.
      - Не говорите глупостей, - устало произнесла она. - Я вовсе не демон. Вы ищете мир для своей души, а я ищу совсем другое... Но не в вашей власти мне дать это другое, да, впрочем, и ни в чьей за исключением одного единственного человека на свете.
      Невольно Жербер Боа осмелился спросить:
      - Кто этот человек?...
      - Думаю, - отрезала Катрин, - вас это не касается! Доброй ночи, мессир Жербер!
      И на сей раз она прямой дорогой ушла в направлении постоялого двора, ои он не пытался ее удержать. Ночь была спокойной, и шумы маленького городка стихали один за другим. Где-то прозвонил колокол. Лаяла собака. Теперь Катрин почувствовала себя усталой и как бы даже потеряла мужество. Она надеялась облегчить, смягчить напряженные отношения с Жербером, но поняла, что это невозможно. Он явно изнемогал под тяжестью тайны, которую ей не разгадать. Ее попытки хоть в какой-то мере успокоить его были напрасными.
      Следующий день показался Катрин бесконечным. Она решила всерьез заняться больными ногами, но при этом хотела присутствовать на всех службах, проходивших по регламенту. Однако слова молитвы произносила машинально. Она любовалась сиянием в дымах ладана фантастического видения, по-варварски роскошной пышной золотой статуи Сент-Фуа. Плащ этого изваяния был покрыт драгоценными камнями, и их было больше, чем цветов на весеннем лугу. Лик статуи был странным, скорее даже пугающим, тяжелым, глаза смотрели пристально, и Катрин разглядывала ее с некоторой боязнью и никак не могла представить себе образ маленькой тринадцатилетней святой, некогда замученной за веру. Статуя походила больше на грозного идола, пристальный и рассеянный взгляд которого ей было трудно выдержать.
      Между тем говорили, что статуя могла освобождать узников. Оковы, цепи, кляпы и ошейники кучей лежали за статуей как трогательное свидетельство благодарности людской. Но Катрин почувствовала, что задыхается в этой темной церкви среди павших ниц людей, охваченная пленом нетерпеливой любви, от которой ничто не могло ее избавить.
      Из-за долгого стояния на коленях ноги у нее затекли, и это напомнило ей бесконечные молитвы, которые когда-то она воздавала, стоя рядом со своей сестрой Лоиз в дижонском соборе Нотр-Дам. Она встала, подняла голову и встретила взгляд Жербера Боа, который уставился на нее. Правда, он сразу отвел глаза, но она опять успела заметить то странное их выражение, одновременно жесткое и боязливое, которое она уже замечала прежде. Катрин устало вздохнула.
      - Не стоит на него сердиться, - прошептал рядом с ней нежный голос Жилетты. - Жербер - несчастный человек.
      - Откуда же вы это знаете?
      - Я не знаю, я чувствую... Он жестоко страдает: именно из-за этого он так жесток и груб.
      После богослужения статую Сен-Фуа должны были вынести за город в поля, на которые давно уже не падало ни капли дождя. Катрин не хотелось принимать участие в этом шествии, и она вернулась на постоялый двор, присоединилась к Эрменгарде, которая, не следуя никакому регламенту, не вставала с кровати. Вдовствующая графиня встретила ее возвращение с улыбкой.
      - Так что, Катрин, вы вдоволь намолились? Когда же наконец вы покажете себя рассудительной и согласитесь отправиться дальше верхом? Неужели вы так уж хотите тянуть лямку вместе с этим стадом, когда мы могли бы ехать гораздо быстрее?
      Катрин сжала губы и, снимая плащ, косо взглянула на подругу.
      - Не возвращайтесь к этому вопросу, Эрменгарда. Я же вам уже объяснила причины. Дорога опасная, нужно идти со всеми вместе, чтобы не угодить в руки к бандитам.
      Пожилая дама потянулась, громко зевнула и со вздохом сказала:
      - А я продолжаю считать, что хорошие быстрые лошади стоят больше, чем стертые ноги. Впрочем, предсказываю, что, если мы будем продолжать в том же духе, вы скоро сойдете с ума и я тоже.
      В глубине души Катрин вполне соглашалась с доводами Эрменгарды, но не хотела уступать. Она была убеждена, что, если она до конца не продолжит путь вместе с паломниками, к которым ей выпало прибиться, Бог накажет ее и не позволит воссоединиться с Арно. Но графиня де Шатовилен с давних пор умела читать на красивом лице своей молодой подруги. Она прошептала:
      - Ну, будет, Катрин, воздайте же и Богу справедливость, согласитесь наконец, что и у него душа возвышенная, перестаньте принимать его за гнусного и мелочного типа, который только и знает, что торгуется с вами. Где же, по-вашему, его милосердие?
      - Я его чту превыше всего, Эрменгарда, номы все-таки пойдем вместе с паломниками...
      Она проговорила это тоном, не допускающим возражений. И Эрменгарда смирилась. Разочарованный вздох был единственным ее ответом.
      Шествие, видимо, подействовало, так как дождь полил как из ведра. Случилось это на следующий день на рассвете, когда паломники пустились в путь из Конка, распевая религиозные гимны. Катрин шла между Жоссом Ролларом и Коленом Дезепенеттом. Она твердо ступала еще больными ногами, не оглядываясь назад, на Эрменгарду. Графине удалось. Бог знает как, достать во время их остановки двух новых лошадей, на одной из которых ехала ее камеристка, а другая лошадь шла рысью без седока, и ее держал на поводу сержант Беро. Катрин прекрасно знала, что лошадь предназначалась для нее, но не хотела об этом думать.
      Дорога шла в гору и вилась по склону долины Ло в направлении к Фижаку. Дождь серой пеленой заволок пейзаж, погасил нежно-розовые тона вереска, который уже зацветал, промочил грубую одежду паломников. Он то моросил, то обрушивался ливнем, и тогда порыв ветра с силой бросал его потоки в лица путникам. Окрестности приняли неясные очертания, мир стал грустным, и у Катрин создалось впечатление, что эта грусть давила ей на сердце. Во главе их колонны шагал Жербер, согнув спину, втянув голову в плечи и не оборачиваясь.
      Когда они дошли до вершины склона, в хвосте колонны раздались крики:
      - Остановитесь!.. Ради Бога, остановитесь!
      На сей раз Жербер обернулся, и все остальные тоже. Путаясь в рясах, задыхаясь, размахивая руками и крича, догоняли колонну монахи.
      - Что такое? прошептал Колен с недовольным видом. - Забыли мы что-нибудь, или эти монахи хотят присоединиться к нам?
      - Ну, это вряд ли, - ответил Жосе Роллар. Он смотрел на приближающихся монахов, нахмурив брови. - У них с собой ничего нет, даже их неизменных посохов.
      - Тогда они, видимо, хотят попросить нас помолиться за них у святой могилы Апостола! - сказал елейным голосом Колен.
      Роллар строго взглянул на него, явно осуждая неуместную иронию. Впрочем, Жербер Боа быстрым и широким шагом уже спускался навстречу монахам. Монахи догнали паломников и завопили так, что им вторило эхо в горах.
      - Нас обокрали? Из плаща Сент-Фуа украли пять больших рубинов!..
      Ропот негодования встретил эту новость, но Жербер сразу же занял позицию нападающего:
      - Это гнусное злодейство, неужели вы догнали нас, чтобы сообщить об этом? Надеюсь, вы не предполагаете, что кто-нибудь из нас - вор? Вы же святые люди, а мы - скитальцы Божьи!
      Тот из монахов, что был выше ростом, со смущенным видом вытер широкое раскрасневшееся лицо, по которому текли тоненькие струйки, и развел руками:
      - Заблудшие по дьявольскому наущению овцы иногда воруют. А паломники тоже живые люди. Есть примеры...
      - Мы же не единственные паломники в Конке. Вчера... Воровство могло произойти когда угодно. Восхищаюсь вашим христианским милосердием! Вы набрасываетесь прежде всего на бедных паломников, не думая обо всей той бродячей сволочи и фиглярах, которые кривлялись и толкались у вашей церкви позавчерашним вечером.
      Катрин сдержала улыбку. Жербер явно все еще переживал то вечернее приключение. Но монах принял еще более несчастный вид.
      - Бродяги и фигляры ушли вчера с утра, как вы и сами знаете, а вчера, во время шествия, статуя предстала в свете дня без потерь и повреждений. Все камни были на месте.
      - Вы в этом уверены?
      - Как раз мне и здесь присутствующим братьям преподобный аббат поручил проверить, все ли на месте, прежде чем статуя встала обратно в нишу. Могу заверить вас, что на ней были все камни до самого малого. А сегодня утром не оказалось пяти больших рубинов... а вы были единственными чужими людьми, которые провели эту ночь в нашем городе!
      После такого сообщения настала глубокая тишина. Все испуганно замерли, прекрасно сознавая, что подозрения монахов было небеспричинно. Между тем Жербер отказывался признать себя побежденным, и Катрин в этот миг залюбовалась смелостью и упорством, с которыми он защищал своих людей.
      - Это не доказывает, что мы виноваты! Конк - это святой город, но это все же только город, населенный людьми.
      - Мы знаем наших собственных заблудших овец, и преподобный аббат занимается этим с самого утра. Брат мой... было бы гораздо проще доказать, что ни один из ваших не припрятал украденных камней!
      - Что вы хотите сказать?
      - Что нас всего трое, но, если вы позволите нам обыскать всех, мы вас надолго не задержим.
      - Под таким дождем? - с презрением бросил Жербер. - И вы берете на себя смелость обыскивать и женщин?
      - Двое из наших сестер следуют за нами и вот-вот появятся. Да вот, впрочем, и они, - произнес монах, у которого был ответ на все. - Вот за этим поворотом стоит небольшая часовенка-молельня, где можно будет устроиться. Прошу вас, брат мой. Речь идет о славе Сент-Фуа и о чести Господа нашего!
      Привстав на цыпочки, Катрин увидела двух монахинь, которые бежали по дороге. Жербер не сразу ответил: он размышлял, и молодая женщина, хотя в ней и кипело возмущение по поводу того, что нашелся кто-то и обокрал святую, вполне разделяла его чувства. Такой обыск глубоко оскорблял его.
      И как же злила его, да и ее саму тоже, эта новая потеря времени!.. Но вот он грозно оглядел свое стадо и бросил:
      - Что вы об этом думаете, братья мои? Согласны ли вы поддаться этой... неприятной формальности?
      - Паломничество вменяет нам послушание, - произнес Колен с сокрушенным видом. - Такое унижение пойдет нам на благо, и монсеньор Святой Иаков зачтет это в наши заслуги.
      - Ну так решено! - отрезала Катрин, кипя от не терпения. - Но давайте все сделаем быстро. Мы же теряем время!
      Паломники направились к каменной молеленке, выстроенной на краю дороги, чуть дальше, на верхней части склона. Оттуда открывался красивый вид на город Конк, но никто и не подумал им любоваться.
      - Путешествия среди многих людей и впрямь-таки очаровательны, иронизировала Эрменгарда, подойдя к Катрин. - Эти бравые монахи так смотрят за нами и надзирают, словно мы и на самом деле - стадо заблудших овец. И если они думают, что я отдамся в их руки, чтобы меня обыскивали...
      - Это обязательно нужно будет сделать, дорогая моя! Ведь в противном случае все подозрения падут на вас, а в том настроении, в котором находятся наши спутники, они вам могут устроить и что-нибудь похуже обыска! О!.. Какой же вы неловкий, брат мой!
      Последняя часть ее слов относилась к Жоссу: тот, споткнувшись о камень, так резко толкнул ее, что оба они оказались на коленях на откосе.
      - Я в отчаянии, - произнес парижанин с удрученным выражением лица, - но эта проклятущая дорога вся в рытвинах и в дырах, как ряса у нищего монаха. Я вам сделал больно?
      В крайней озабоченности он помог ей встать, отряхивая рукой грязь с ее одежды. У него был такой несчастный вид, что Катрин не смогла на него злиться.
      - Ничего, - сказала она, любезно улыбаясь ему. - Нам еще встретятся и хорошие дороги.
      Потом вместе с Эрменгардой они пошли и сели на камень под навесом маленькой часовенки, в которую только что вошли монахини. Решили, что женщин будут обыскивать первыми, чтобы святые девы-монахини смогли побыстрее вернуться к себе в монастырь. Но несколько мужчин по доброй воле подверглись неприятному осмотру прямо снаружи, и Жербер был во главе них. К счастью, дождь прекратился.
      - Какая красота! - сказала Катрин, показывая на зеленый и голубой простор, раскинувшийся перед ними.
      - Край красивый, - насмешливо ответила Эрменгарда, - но мне бы хотелось, чтобы он был далеко позади. А! Вот и мои служанки выходят. Теперь пойдем и мы. Помогите мне.
      Поддерживая друг друга, обе подруги прошли в часовенку. Там было холодно, сыро, отвратительно пахло плесенью, и пожилая дама, несмотря на теплую одежду, невольно поежилась.
      - Делайте свое дело побыстрее, вы, обе! - строго сказала она монахиням. - И не бойтесь, я еще никого не съела, - добавила она, веселясь и насмехаясь, заметив, что на лицах у монахинь отразился явный испуг.
      Обе молодые монахини явно почувствовали на себе власть этой большой и крепкой женщины, говорившей с такой уверенностью, однако очень тщательно стали заниматься обыском, который Эрменгарда выдерживала, проявляя крайнее нетерпение. Закончив с Эрменгардой, монахиня повернулась к Катрин, ждавшей своей очереди.
      - Теперь вы, сестра моя! - бросила монахиня, подходя к ней. - И прежде всего дайте мне кошель, что висит у вас на поясе.
      Не произнося ни слова, Катрин отстегнула большой увесистый кожаный карман, в котором она хранила четки, немного золота, кинжал с ястребом, с которым никогда не расставалась, и изумруд королевы Иоланды. Преднамеренная простота ее наряда не позволяла носить на пальце такой стоимости драгоценность, но, с другой стороны, она не хотела с ней расставаться. Тем более она не желала остаться без перстня, направляясь в испанские земли, на родину королевы, где ее герб мог стать для Катрин поддержкой и защитой, как объяснила сама же Иоланда.
      Все содержимое ее кошеля монахиня вытряхнула на узкий каменный алтарь и, увидев кинжал, бросила на Катрин косой взгляд.
      - Странный предмет для женщины, которая не должна иметь другой защиты, кроме молитвы.
      - Это кинжал моего супруга, - сухо ответила Катрин. - Я никогда с ним не расстаюсь и выучилась им защищаться от бандитов.
      - Которые, конечно, очень даже заинтересуются вот этим! - сказала монахиня, показывая на перстень.
      Гневный жар ударил в лицо Катрин. Тон и манеры этой женщины ей не нравились. Она не воспротивилась желанию немедленно заткнуть ей глотку:
      - Мне подарила его сама королева Иоланда, герцогиня Анжуйская и мать нашей королевы. Вы что, видите в этом какой-то грех? Я сама...
      - Да, да, вы, конечно, знатная дама? - отрезала та с саркастической улыбкой. - Это понимаешь без труда, когда видишь вот эти вещички. Что вы теперь скажете... знатная дама?
      Под носом у разъяренной Катрин она развернула маленькую тряпочку, которую молодая женщина еще не заметила. На грязной ткани засияли пять рубинов Сент-Фуа...
      - Что это? - вскрикнула Катрин. - Я их никогда не видела. Эрменгарда!
      - Это какое-то колдовство! - воскликнула толстая дама. - Как эти камни попали сюда? Надо...
      - Колдовство или нет, но вот они! - вскричала монахиня. - И вы ответите за это воровство.
      Одной рукой она схватила Катрин за руку и потянула ее из часовни наружу, крича:
      - Братья! Арестуйте! Рубины, вот они! А вот воровка! Покраснев от ярости и стыда перед направленными на нее изумленными взглядами, Катрин резким движением вырвала руку из сухонькой руки монашенки.
      - Это не правда! Я ничего не брала!.. Эти камни нашлись, не знаю как, в моем кошеле... Мне их, видно, подложили.
      Гневный ропот паломников прервал ее. Она с ужасом поняла, что они ей не верят. Разозленные задержкой в пути и павшим на них подозрением, все эти смирные до этого момента люди были готовы превратиться в настоящих волков. В сердце Катрин стала расти паника. Ее окружали разъяренные люди. Монахиня продолжала вопить, что нужно отвести Катрин в Конк и отдать на суд аббата, повесить ее, это еще больше накалило атмосферу.
      Тут выступила на сцену Эрменгарда, прохромав до монахини и ухватив ее за руку.
      - Перестаньте горланить! - взревела она. - Ах, дочь моя! Вы совершенно обезумели! Обвинить в воровстве знатную даму?.. Знаете ли вы, о ком говорите?
      - О воровке! - пронзительно взвизгнула та вне себя. - О бесстыднице, у которой припрятан перстень, уж конечно, тоже ворованный. Так как этот перстень, который, как она осмеливается утверждать, был подарен ей королевой Иоландой...
      На этот раз она вынуждена была замолчать. Тяжелая рука Эрменгарды поднялась и изо всех сил влепила ей пощечину. И все пять пальцев отпечатались на щеке монахини красным пятном.
      - Вот вам, научитесь вежливости и сдержанности, "сестра" моя, - сказала она, сделав ударение на слове. - Боже правый, если все монастыри населены вот такими гарпиями, такими злюками, видно, Бог не особенно счастлив в собственном доме. - Потом, повысив голос, она приказала:
      - Эй! Беро и другие! К оружию!
      И прежде чем пораженные паломники попытались помешать, трое бургундцев направили лошадей в середину круга, оттеснив женщин к часовне и образовав живое укрепление между ними и толпой. Беро выхватил длинную шпагу, а его люди, отцепив большие тисовые луки, висевшие у них на плече, вставляли в них стрелы. В глубоком молчании паломники следили за этими действиями. Эрменгарда торжествующе улыбнулась.
      - Первый, кто двинется, не сделает и трех шагов! - сказала она резко. Затем, изменив тон и став любезной, заметила:
      - Теперь, когда силы пришли в равновесие, пожалуйста, побеседуем!
      Несмотря на угрозу, Жербер Боа сделал два шага вперед. Один из воинов натянул лук, но графиня удержала его руку, а в это время вожак паломников поднял свою:
      - Могу я говорить?
      - Говорите, мессир Боа!
      - Точно ли так, действительно ли рубины были найдены на этой...
      Термин, который он не решился употребить, подхлестнул отчаяние Катрин.
      - У меня! Да, брат мой! - вскричала она. - Но перед Богом и во спасение моей души клянусь, что не знаю, как они ко мне попали!
      - Песенки! - вскричала монахиня.
      - А! Я рассержусь! - прогремела Эрменгарда. - Молчите, святая дева, или я не отвечаю ни за вас, ни за себя. Продолжайте, мессир Боа!
      Жербер продолжал:
      - С одной стороны, очевидно, что вор пойман. С другой стороны, только утверждение этой женщины...
      - Брат мой, - прервала его Эрменгарда в нетерпении, - если вы станете упорствовать и обходиться с госпожой можете мне поверить? Любой скажет, что я вернулась домой до начала шествия и не выходила из постоялого двора...
      - Да чего вы теряете время в пререканиях с этими людьми? Он же упрямее рыжего осла! - с нетерпением крикнула Эрменгарда.
      Между тем Жербер поднял глаза на молодую женщину и голосом, в котором не слышалось никакого выражения, прошептал:
      - Может быть, у вас был сообщник! Если вы невинны, идите с миром, но я не думаю, что это возможно. Что касается меня...
      - Что касается вас, то вы слишком довольны, что под этим предлогом помешали мне продолжать путь вместе с вами, так ведь?
      - Да, - признался он искренне. - Я очень доволен этим. Рядом с вами ни один мужчина не может серьезно думать о спасении души. Вы опасная женщина. Хорошо, что вы от нас уходите.
      Катрин не смогла сдержать горького смеха:
      - Большое спасибо за комплимент. Продолжайте же вашу дорогу с молитвой, мессир Боа, но знайте, что на мгновение удалив от себя опасность, вы опять можете угодить туда же, если в самом себе не находите сил устранить ее совсем. Мне что-то говорит, что мы еще свидимся. Может, даже в Компостеле!
      На этот раз Жербер ничего не ответил. Но перекрестился с такой поспешностью, с таким страхом, что Катрин, несмотря на свой гнев, чуть не рассмеялась прямо ему в лицо. Между тем Эрменгарда в полном нетерпении подъехала, ухватилась за повод лошади Катрин и потащила ее за собой.
      - Довольно, моя дорогая. Поедем же!
      Катрин послушно последовала за подругой и, взявшись за поводья, пустила лошадь мелкой рысью. Они проехали небольшое плато, а потом устремились в долину реки Ло. Дождь опять пошел, но тихо, словно нехотя, и не очень досаждал. Помимо воли Катрин восторженно смотрела на открывшийся перед ней простор. Ее обуревало желание пришпорить коня, пустить галопом, почувствовать знакомое опьянение от езды, ветра... Но увесистость Эрменгарды и ее больная нога не позволили убыстрить ход. Еще долгое время нужно было довольствоваться мирной и спокойной ездой.
      За спиной у всадников послышалась песнь, эхо которой донес им дувший с юга ветер:
      Мария, морская звезда,
      Яснее ясна солнышка,
      По мягкому пути Веди нас! Аве Мария...
      Катрин сжала зубы, чтобы не заплакать. У нее возникло ощущение, что этой песней паломники хотели защитить себя, очиститься от той грязи, которая невольно попала и на них.
      Мало-помалу звуки песнопения затихли. Эрменгарда подъехала к Катрин, которая уехала немного, оторвалась от группы. Обе женщины ехали какое-то время молча. Но вдруг Катрин, которая молча перебирала в уме последние события, заметила, что широкая улыбка расползлась по лицу ее спутницы. Она почувствовала, что Эрменгарда тайно радовалась своей победе, и со злостью воскликнула:
      - Вы-то, я думаю, не нарадуетесь? Вот я и еду так, как вы хотели!.. Остается только подумать, что это вы и подложили мне камни в кошель.
      Вовсе не задетая резким тоном молодой женщины, вдовствующая графиня заявила:
      - Будьте уверены, мне жаль, что я не способна на такое, мне не хватает хладнокровия. Если бы не это, я и впрямь очень даже охотно воспользовалась бы таким средством. Посмотрите только, Катрин! Ну, оставьте же ваш разъяренный вид. Вы же быстрее доберетесь до Испании, и Бог вовсе не станет на вас за это сердиться, потому что вы ни в чем ровным счетом не виноваты. Что касается опасностей, которые ждут нас впереди, думаю, нам все же вполне хватит сил преодолеть их. Смотрите... да взгляните же, как прояснилось небо. Будто сам Господь Бог разогнал тучи на нашем пути... Разве вам не кажется это добрым признаком?
      Несмотря на плохое настроение, Катрин не смогла удержать веселой улыбки.
      - Мне нужно помнить, - сказала она, - что вы всегда обладали искусством, дорогая Эрменгарда, перетащить Небо на свою сторону... или, по меньшей мере, устроить так, чтобы все в это поверили. Но мне очень хочется узнать наконец, как эти проклятые рубины попали ко мне и кто это так ловко украл их и подсунул мне?
      - Время покажет, - глубокомысленно пробормотала Эрменгарда.
      Измученные и запыхавшиеся от слишком быстрой езды, Катрин и ее спутники остановились в Фижаке, где они сняли жилье в самом большом постоялом дворе в городе, расположенном напротив здания суда и древнего, античного королевского монетного двора. Усталые от пережитого утреннего происшествия больше, чем от переезда, Катрин и Эрменгарда, отправив четырех женщин в церковь, устроились на свежем воздухе внутри постоялого двора, под ветвями огромного платана, сквозь которые проникали красные лучи закатного солнца. Вдруг во двор вошел человек и быстро направился к ним. Это был Жосс Роллар. Подойдя, он пал на колени около Катрин:
      - Это я украл рубины, - заявил он четким, но тихим голосом, оглядываясь на служанок, несших корзины с бельем. - И я же, делая вид, что споткнулся, подложил их вам в кошель. И вот я пришел просить у вас прощения.
      Пока Катрин молча слушала признания этого человека, покрытого пылью, он жалостливо и униженно стоял перед ней на коленях. Эрменгарда сделала героическое усилие, чтобы встать со скамейки и схватиться за костыль. Ей это никак не удавалось, и она возопила:
      - И ты приходишь к нам и рассказываешь все это?! Ты ведь даже не покраснел. Но, мальчик мой, я-то немедленно отправлю тебя на суд к бальи, у которого уже наверняка найдется обрывок веревки, и не беспокойся, бальи предоставит ее в твое распоряжение. Эй, там! Кто есть... Сюда, мигом!..
      Взгляд Катрин остановился на странных зеленоватых его зрачках, на его лице, в котором причудливым образом смешалась резкость с некой утонченностью.
      - Одну минуту! Я хочу, чтобы он ответил на два вопроса.
      - Спрашивайте, - произнес Жосс. - Я отвечу.
      - Прежде всего, почему вы это сделали?
      - Что? Украл? Да, черт возьми, - произнес он, пожимая плечами, - мне во всем нужно исповедаться перед вами. Я отправился в Галисию только затем, что мне необходимо было скрыться от надзирателя - тот ждет меня в Париже с длинной и очень крепкой веревкой. Двор Чудес - мое жилище, но я не осмеливался больше высовывать оттуда носа, потому что стал излишне известен. Тогда я решил побродить по белу свету... Конечно, на сей счет у меня не было заблуждений... Я знал, что дорогой у меня возникнут случаи... И когда я увидел статую всю в золоте и в камнях, то подумал: возьми несколько штучек, этого ведь никто не узнает, а денечки моей старости будут обеспечены. Искушение, что вы хотите!
      - Возможно, но, совершив такое злодеяние, зачем же было впутывать еще и меня? - возмутилась Катрин. - И почему вы допустили, чтобы меня так поносили? Вы же прекрасно знали, что мне грозила смерть.
      Жосс замотал головой, но не смутился.
      - Нет. Вам это не грозило. Я - бедный горемыка, нищий проходимец... А вы, вы - знатная и благородная дама. Так ведь просто не возьмут и не повесят благородную даму. И потом, здесь же была ваша подруга. У благородной дамы есть защита... и воины с оружием. Я знал, что она вас отстоит, будет защищать зубами и ногтями. А меня никто бы не защитил. Меня бы повесили на первом же дереве без суда и следствия. И я убоялся, мне стало страшно, меня обуял жуткий страх, который перевернул мне все внутренности. Я-то думал, что воровства не заметят, не станут же подозревать набожных паломников. А если и хватятся, то не сразу, и у нас будет время далеко уйти. Когда я увидел монахов, понял, что погиб. Тогда...
      - Тогда вы подсунули мне вашу добычу, - спокойно закончила рассказ Катрин. - А если, несмотря ни на что, мне сделали бы что-то плохое?
      - Клянусь Богом, в которого никогда не переставал верить, я бы признался. И если бы мне не поверили, я стал бы драться за вас до смерти.
      Некоторое время Катрин хранила молчание, взвешивая слова, которые он только что произнес с неожиданной серьезностью. Наконец она сказала:
      - Теперь второй вопрос: почему вы пришли к нам? Почему вы пришли сюда и признались в вашем поступке? Я свободна и в безопасности, да и вы тоже свободны. Вы же не знаете, как я стану действовать, не сдам ли вас в руки правосудия?
      - Да, это был риск с моей стороны, - произнес Жосс не двигаясь. - Но я больше не хотел оставаться с этими бесчеловечными, жестокосердными святошами. Мне по горло хватило Жербера Боа и мессира Колена. С того момента, как вы уехали, путешествие потеряло для меня всякий интерес и...
      - И ты сказал себе, - рассмеялась Эрменгарда, - что, если уж рубины не дались тебе в руки, может быть, можно попробовать на зуб королевский изумруд. Ведь у тебя же глаза так и бегали, правда, так?
      Но и опять Жосс не удостоил ее ответом. Выдержав взгляд Катрин, он сказал:
      - Если вы думаете так же, госпожа Катрин, выдайте меня, не сомневайтесь больше. Я хотел вам сказать только, что поступил плохо, но очень об этом сожалею. Чтобы исправить свой поступок, я пришел предложить свои услуги. Если вы разрешите, я последую за вами, буду вас защищать... Я нищий бродяга, но смелый и умею махать шпагой, как любой господин. В дороге всегда есть нужда в крепкой руке. Не хотите ли сначала простить меня и потом взять в слуги? Клянусь спасением моей души, что буду служить вам верно.
      Опять наступило молчание. Жосе все стоял на коленях и не двигался в ожидании ответа Катрин. Она же, весьма далекая от чувства гнева, испытывала самые удивительные ощущения: она смягчилась, была тронута поведением этого более чем странного парня, который, будучи проходимцем, вдруг проявил неожиданно возвышенные чувства и, безусловно, обладал неким шармом. Он произносил ужасные вещи, но в его устах они звучали вполне естественно. Тем не менее, прежде чем ответить, она подняла глаза на Эрменгарду, но та, поджав губы, молчала, и ее молчание было явно осуждающим.
      - Что вы посоветуете мне, дорогой друг? Эрменгарда пожала плечами и раздраженно высказалась:
      - Хотите, чтобы я вам советовала? Вижу, вы наделены талантами доброй волшебницы Цирцеи: она превращала людей в свиней, а вы эту же операцию проделываете в обратном направлении. Поступайте как хотите, я ведь уже знаю ваш ответ.
      За разговором Эрменгарда наконец дотянулась до костыля, ухватилась за него и, отказавшись наотрез от поддержки Катрин, встала на ноги, сделав над собою усилие. Встревожившись, что каким-то образом обидела Эрменгарду, Катрин с беспокойством спросила:
      - Куда вы, Эрменгарда? Прошу вас, не воспринимайте в дурном смысле то, что я вам скажу, но...
      - Куда вы хотите, чтобы я еще пошла? - проворчала старая дама. - Пойду скажу Беро, чтобы он походил по городу и купил нам еще одну лошадь. Этот парень, может быть, и быстро бегает, но все же не так, чтобы пешим следовать за нами до самой Галисии.
      После чего, кое-как передвигаясь на костылях, похожая на высокобортный корабль с сильным креном, Эрменгарда де Шатовилен величественно проковыляла в дом.
      Глава третья. ПОСЛАННИК ИЗ БУРГУНДИИ
      Через пятнадцать дней Катрин со своими спутниками, дойдя до подножия Пиренейских гор, пересекла горный поток Олорон по античному, выстроенному еще римлянами укрепленному мосту у Совотерры. Остаток пути прошел без всяких происшествий. Они шли по землям, которые принадлежали могущественной семье Арманьяков, и им не приходилось бояться банд английских наемников. Крепости, в которых еще держались англичане, находились главным образом в Гийени. Англичане не стремились вступать в какие бы то ни было конфликты с графом Жаном IV Арманьяком, политика которого по отношению к ним с некоторых пор стала невероятно мягкой. Поэтому англичане вели себя сдержанно.
      Через Кагор, Муассак, Лектур, Кондом, Оз, Эрсюр-Адур и Ортез Катрин, Эрменгарда и их люди наконец добрались до гор, вставших перед ними на пути в Испанию. Терпение Катрин было на пределе. С тех пор как они отделились от паломников Жербера Боа, Эрменгарда не проявляла более никакой поспешности, чтобы добраться к месту их паломничества. Та же самая Эрменгарда, которая еще накануне взвинчивала Катрин и пыталась убедить ее в преимуществах быстрой езды, теперь словно бы находила тайное удовольствие в том, чтобы все время хитро замедлять движение.
      Поначалу Катрин ничего не подозревала. В Фижаке пришлось провести целый день, чтобы достать лошадь для Жосса. В Кагоре они тоже провели целых две ночи: было воскресенье, и Эрменгарда уверяла, что надо чтить святой день, а не проводить его в тяготах пути. И это можно было еще принять. Из дружеских чувств Катрин не стала возражать, но, когда в Кондоме Эрменгарда пожелала задержаться ради местного праздника, Катрин не смогла более сдерживать себя и запротестовала:
      - Неужели вы забываете, Эрменгарда, что я совершаю это путешествие не ради удовольствия и что праздники не имеют для меня никакого значения? Вы же знаете, я спешу добраться до Галисии. Что же вы рассказываете мне про какие-то местные праздники?
      Не отступая, Эрменгарда, некогда богатая на выдумку, заявила, что слишком большое душевное напряжение всегда оказывает вредное воздействие на состояние человеческого тела и что очень полезно, даже если люди очень спешат, иногда немного передохнуть. Но тут уж Катрин не захотела ничего слышать:
      - В таком случае нужно было до конца идти вместе с Жербером Боа.
      - Вы забываете, что от вашей воли сие не зависело, моя дорогая.
      Тогда Катрин с любопытством посмотрела на свою приятельницу:
      - Не понимаю вас, Эрменгарда. Всегда мне казалось, что вы хотите мне помочь. И вдруг теперь выходит, вы изменили свое намерение?
      - Я проповедую умеренность именно с целью вам помочь. Кто знает, а вдруг вы спешите навстречу жестоким разочарованиям? Тогда встреча с ними никогда не окажется запоздалой.
      На сей раз Катрин не нашла что ответить. Слова подруги уж очень точно перекликались с ее собственными тревогами, и сразу она почувствовала в сердце жестокий их отзвук. Это путешествие было безумием, о чем она прекрасно знала, и не в первый раз говорила себе, насколько малы были шансы найти Арно. Часто ночью, в кромешной тьме, в самые мрачные и тяжелые часы, когда тревоги разрастаются во сто крат и не дают заснуть, когда усиленно бьется сердце и невозможно бывает его унять, она лежала без сна, вытянувшись на спине с широко открытыми глазами, пытаясь заставить молчать свой рассудок, который советовал ей бросить эту затею, вернуться в Монсальви к сыну и мужественно начать жизнь сызнова, полностью посвятив себя Мишелю. Иногда она уже была готова сдаться, но наступал рассвет, прогонял осаждавших се призраков, и Катрин еще больше утверждалась в своем рвении и решительнее прежнего бросалась последу устремленной вперед мечты: найти Арно, хотя бы на миг увидеть его, еще раз с ним поговорить. Потом...
      При этом Катрин убеждалась в мысли, то есть явно замечала, что вместо крайне необходимого ей подбадривания она более не слышала от Эрменгарды ничего, кроме скептических замечаний и советов быть осторожной. Эрменгарда Катрин это хорошо знала - никогда не любила Арно. Она ценила его происхождение, мужество и талант воина, но во все времена была уверена, что рядом с ним Катрин могла найти только горечь и утратить все свои иллюзии.
      Между тем в то утро под стук лошадиных копыт в сердце Катрин пела только недежда. Не обращая внимания на рокот вспенившегося потока, белые воды которого катили под ними, она в восхищенном оцепенении смотрела на огромные горы, чьи остроконечные, словно зубья пилы, вершины прятались под сиявшими на солнце снежными шапками. Родившись среди плоских равнин, Катрин видела мягкие линии всхолмленной Оверни. Поэтому возникшие перед нею гигантские Пиренейские горы казались ей труднопроходимым препятствием, от которого у нее занимался дух. И Катрин, не сдерживая себя, подумала вслух:
      - Никогда нам не пройти этих гор.
      - Увидите, пройдем госпожа Катрин, - отозвался Жосс Роллар.
      Верный привычке, которая появилась у него после выезда из Фижака, Жосс постоянно ехал прямо вслед за лошадью Катрин.
      - По мере того как путник продвигается вперед, дорога раскручивается перед ним, - добавил он.
      - Но, - с грустью продолжила Катрин, - тот, у кого нет ноги или кто потерялся в этом ужасном краю, не может даже надеяться на спасение...
      Вдруг она подумала о Готье: эти высокие горы поглотили его, этого гиганта с несокрушимым духом. До того как они добрались до Пиренеев, Катрин еще питала надежду найти его. Но, увидев эти горные бастионы, она приуныла.
      Не имея никакого представления о ходе ее мыслей, Жосс бросил на Катрин взгляд, выражавший любопытство и беспокойство. Смутно догадываясь, что Катрин требовалась поддержка, он радостно воскликнул:
      - Почему же? Разве вы не знаете, что здешний край - это страна чудес?
      - Что вы хотите сказать?
      Коротко взглянув на Эрменгарду, которая в это время, оставаясь чуть позади вместе со своими людьми, расплачивалась за проезд по мосту, Жосс показал на бурлившие водовороты реки:
      - Посмотрите на эту речку, госпожа Катрин. Ведь если кто решится войти в нее, у того не окажется ровным счетом ни единого шанса выбраться живым. Однако прошло уже около трех столетий, как король Наварры приказал бросить в этот поток связанную по рукам и ногам свою младшую сестру Санчу Беарнскую, обвиненную в том, что она пыталась убить своего ребенка. Она могла быть признана невиновной, только если выйдет живой из потока...
      - Суд Божий, да? - воскликнула Катрин, с ужасом глядя на вспенившуюся воду.
      Да, суд Божий! Хрупкая и слабенькая молодая графиня была еще и крепко связана. Ее бросили с этого самого моста, и никто из присутствующих не дал бы и су за ее жизнь. Между тем вода вынесла ее живой и здоровой на берег. Конечно, люди кричали, что произошло чудо, но я-то думаю, что это чудо может повториться в любое время. Достаточно, чтобы Бог захотел этого, госпожа Катрин. А тогда что будут значить горы, мощь стихий и даже безвозвратно ушедшее время? Надо верить...
      Катрин не ответила, но полный благодарности взгляд, которым она посмотрела на своего оруженосца, доказал, что он попал прямо в точку. Ему повезло, и теперь он оплатил ей хотя бы часть своего долга. И Катрин безмятежно взглянула на солнце, освещавшее белые ледники.
      Какое-то время она ехала безмолвно, ни о чем не думая и устремив глаза на разраставшиеся наверху, под самым небом, огромные пожарища. Жосе опять занял свое место позади нее, но вдруг, услышав его покашливание, она вздрогнула и обернула к своему оруженосцу несколько растерянный взгляд.
      - Что такое?
      - Нужно, видно, подождать графиню де Шатовилен. Она все еще на мосту.
      Катрин сдержала лошадь и обернулась. Так и было. Эрменгарда, остановившись посреди моста, казалось, завела оживленный разговор с сержантом, который командовал ее охраной. Катрин вздернула плечами:
      - Но что же она там делает? Если она будет продолжать в том же духе, мы до ночи не успеем приехать в Остабат.
      - Если бы это зависело только от госпожи Эрменгарды, мы не доехали бы туда и к завтрашнему вечеру, - спокойно заметил Жосс.
      Катрин вскинула бровями и метнула на него удивленный взгляд:
      - Не понимаю!
      - Я хочу сказать, что благородная дама делает все от нее зависящее, чтобы замедлить наше путешествие. Это же очень просто: она кого-то ждет!
      - Ждет? И кого же?
      - Не знаю. Может быть, того сержанта, который уехал так внезапно и неожиданно из Обрака. Разве вы не заметили, госпожа Катрин, что ваша подруга очень часто смотрит назад?
      Молодая женщина удивленно кивнула головой. Ведь, говоря по правде, она не раз уже замечала уловки Эрменгарды. Та не торопилась добраться до Галисии и, находясь в пути, время от времени бросала назад тревожный взгляд. Гневный жар зарумянил щеки Катрин. Она не станет больше терпеть ее маневров, даже если причины у Эрменгарды окажутся вполне объяснимыми. А графиня все болтала на мосту. И Катрин вздыбила лошадь.
      - Вперед, Жосс! Пусть нас догоняет, она сумеет это сделать. Я решила, что мы будем в Остабате сегодня вечером. И тем хуже, если мы с госпожой де Шатовилен разъедемся. Я отказываюсь и дальше терять время!
      Большой рот Жосса растянулся до ушей, и он пустил коня следом за молодой женщиной.
      ***
      Полукрепость-полубольница, древняя придорожная станция для смены лошадей под названием Остабат, ранее процветавшая, теперь утратила былое довольство. Трудные времена, а более того, тянувшаяся уже столько лет бесконечная война опустошали королевство Франции, и паломничество почти прекратилось. Добрые люди колебались, отважиться им или нет на путешествие по большим дорогам, ставшим слишком опасными из-за того, что английские и французские группы наемников, присоединяясь к разбойничьим бандам, нападали на путников. Нужно было приложить много труда или же быть совсем нищим, чтобы устремиться в подобное путешествие, из которого часто люди не возвращались. Поэтому не стало больших толп паломников, которых старый приют, расположенный на пересечении трех дорог, из Бургундии, Оверни и Иль-де-Франса, ранее часто гостеприимно принимал, но небольшие группы время от времени приходили сюда. Однако на этом их испытания не заканчивались. В горах бесчинствовали знаменитые баскские бандиты. Кроме того, в проводники часто нанимались негодяи, которые при первом же удобном случае обчищали путешественников. Немало было и господ-разбойников, владевших укрепленными башнями, там и сям стоявшими по склонам больших гор. Эти башни превратились в настоящие притоны, логова для всех этих мастеров мешочных дел и веревки.
      - Если нам повезет, - говорила Эрменгарда Катрин, - в приюте мы окажемся одни и устроимся там так, как нам понравится.
      Но когда Катрин, за которой преданно следовал Жосс, переступила ворота приюта, она с удивлением увидела довольно большое стадо мулов. Ими деятельно занимались хорошо одетые лакеи. Это были вьючные мулы. Вокруг костра, пламя которого освещало сумрачный двор, отдыхал десяток солдат. Они занимались тем, что жарили на вертеле большую тушу. Короче говоря, здесь расположились люди, обычно сопровождавшие важного господина. Дверь приюта была широко распахнута, и можно было видеть, как здешние монахи неустанно ходили туда и обратно, обслуживая высокого гостя. Мелькали блики разожженного в камине большого огня.
      - Кажется, нам не придется жаловаться на одиночество, - пробормотала Катрин, у которой сразу испортилось настроение. - Хоть келью-то нам здесь дадут?
      Жосс не успел ответить, а к Катрин уже направился монах:
      - Да пребудет с вами мир Господень, сестра моя! Чем мы можем вам помочь?
      - Дать нам комнату, где мы могли бы выспаться, - ответила Катрин. - Но с нами много людей. Остальные на подходе, и я боюсь...
      Старый монах добро улыбнулся, и все лицо его сморщилось.
      - Господина, который прибыл к нам только недавно? Не бойтесь. Дом у нас большой и открыт перед вами. Сойдите с лошади. Наш брат из мирских займется ею.
      Но Катрин уже не слушала его. На пороге конюшни она заметила офицера, который, несомненно, был начальником солдат охраны. Он все еще не снял оружия, а поверх его кирасы был надет плащ с гербовыми изображениями. Несмотря на сгущавшиеся сумерки, Катрин прекрасно узнала эти гербовые знаки, вышитые на плотном шелку офицерского плаща: они принадлежали герцогу Бургундскому.
      Она почувствовала, как побледнела, в голове у нее каруселью закружились мысли. Как же так? Невозможно, чтобы герцог Филипп оказался здесь. Такая охрана могла быть эскортом для какого-нибудь господина, но все же была слишком мала для Великого Герцога Запада!.. Однако вот же они, здесь, цветы лилий и герцогские полосы, изображения Золотого Руна... того самого Золотого Руна, знака ордена, некогда основанного в память о ней.
      Ее расстроенное лицо и сдержанность, оцепенение поразили монаха, который мягко подергал за уздечку ее лошади.
      - Дочь моя! Вам плохо?
      Не двигаясь, устремив глаза на Офицера, Катрин спросила:
      - Этот господин, что приехал к вам... Кто он?
      - Личный посланец монсеньора герцога Филиппа Бургундского.
      - Посланец? К кому? В какую страну?
      - Вы думаете, я все это знаю? Уж конечно, видимо, к кастильскому монарху или к королю Арагона, а может быть, речь идет и о короле Наваррском. Но вы так нервничаете, дочь моя. Пойдемте. Отдых вам будет на пользу.
      Немного успокоенная, Катрин решилась сойти с лошади в тот самый момент, когда Эрменгарда и все остальные из их компании с шумом проникли во двор приюта. Графиня казалась очень недовольной. Очень красная, с поджатыми губами, меча глазами молнии, он?, гневно обратилась к Катрин:
      - Ах так! Вот так-то, моя красотка, вот во что вы играете!.. Часами мы гнались за вами галопом и не могли вас нагнать!
      - Я не могу терять время, Эрменгарда! - сухо возразила молодая женщина. - На дороге слишком много людей, с которыми вы находите удовольствие болтать. Я испугалась, что к вечеру не попаду в этот святой дом, и ускакала вперед.
      - Мне, однако, кажется... - начала было графиня. Но слова ее замерли на губах, а в ее серых глазах зажглась радость. Она тоже узнала гербы на одежде офицера. Широкая улыбка растянула губы, подчеркнутые некой тенью усов.
      - Кажется, у нас здесь будет с кем проводить время? - сказала она с удовольствием, которое не укрылось от Катрин. - Это, друзья, без сомнения!
      Катрин холодно улыбнулась.
      - Друзья? Я вам скорее посоветовала бы, моя дорогая графиня, избегать господина, который отмечен такими гербами. Вы разве забыли, что вы изгнанница и в очень дурных отношениях с герцогом Филиппом?
      - Ба! - произнесла Эрменгарда с беззаботностью. - Мы же очень далеко уехали от Брюгге и Дижона. Более того, у меня сохранилось несколько верных друзей при дворе герцога Филиппа! Наконец, вы же знаете, я никогда не была боязливой. Я люблю смотреть на вещи прямо.
      И, подняв низ своего платья из пурпурного бархата и показав длинные и узкие ноги в крепких сапогах, графиня де Шатовилен направилась к двери, у которой все еще стоял офицер и смотрел, как к нему подходила эта внушительная особа.
      - Скажи мне, дружок... кто твой господин? - спросила она у офицера.
      - Посол монсеньера герцога Филиппа Бургундского, графа Фландрского...
      - Сделай нам милость, не перечисляй всех титулов герцога, я их знаю лучше тебя. Мы так протопчемся на этом самом месте до восхода солнца! Скажи мне лучше, кто же этот посланник?
      - Да кто вы сами, что учиняете мне такой допрос, мадам?
      Но щеки Эрменгарды не успели окраситься в пурпур, впрочем, уже начавшие приобретать темно-коричневый оттенок. В это время узкая, но твердая рука отодвинула офицера, и еще совсем молодой мужчина, одетый с необычайной простотой, не исключавшей некоего изящества, в замшевый кафтан цвета опавших листьев, показался на пороге. На его непокрытой голове коротко стриженные светлые волосы сильно перемешались с сединой. Блики от огня высветили узкое лицо с тонкими губами. Длинный и прямой нос нависал над ними. Ледяной взгляд голубых, слегка выпуклых глаз спокойно устремился на пышущее гневом лицо Эрменгарды. Вдруг улыбка расслабила правильные черты его скучавшего лица, а тусклые глаза заблестели.
      - Дорогая моя графиня! Я боялся вас пропустить и уже...
      Сдержанный и властный жест пожилой женщины прервал его слова, но было слишком поздно: Катрин не только услышала неосторожную фразу, но увидела и жест. Она вышла из тени и подошла к своей приятельнице:
      - А меня, Ян, - сказала она холодно, - вы тоже боялись пропустить?
      Художник Ян Ван Эйк, тайный посланник герцога Филиппа Бургундского по разным личным и неличным делам, не стал утруждать себя притворством. Радость, которая отразилась на его лице, была искренней. Он порывисто бросился вперед, протянув руки к тоненькой фигурке Катрин.
      - Катрин!.. Это вы? Это именно вы? Это не сон?.. Он был так счастлив, что молодая женщина почувствовала, как в ней тает подозрение. Они были хорошими друзьями во времена, когда она царила при бургундском дворе и в сердце герцога. Много раз она позировала этому великому художнику, гений которого ее восхищал, она ценила также верность его дружбы. Ян даже был слегка влюблен в нее и никогда этого не скрывал. И Катрин, конечно испытывала радость, которую испытывают люди, встречая неожиданно исчезнувшего старого друга. Она хранила о нем только хорошие воспоминания те долгие часы позирования перед его мольбертом были когда-то часами мира и покоя ее жизни, часами теплых дружеских отношений. Кроме последнего раза. В тот день от герцога Филиппа она узнала о болезни своего ребенка, который был на воспитании у Эрменгарды де Шатовилен. Тогда же она решила уехать из Брюгге и никогда туда больше не возвращаться. Ян Ван Эйк тоже уезжал, но в Португалию, где должен был просить для герцога руки принцессы Изабеллы. И поток жизни увлек Катрин. И вот уже шесть лет, как она не видела Ван Эйка... Она вложила свои руки в те, что протянулись к ней:
      - Это именно я, друг мой... и я очень рада вас вновь увидеть! Что же вы делаете так далеко от Бургундии? Думаю, я правильно поняла, что у вас было назначено свидание с графиней Эрменгардой?
      Она бросила взгляд в сторону своей подруги и увидела, как та слегка покраснела. Но Ван Эйка вовсе не смутил ее вопрос.
      - Свидание - это слишком громко сказано! Я знал, что графиня Эрменгарда направлялась в Компостелл-Галисийский, и так как моя миссия направляла меня по тому же пути, я просто-напросто надеялся поехать вместе с ней.
      - Так герцог направил вас к монсеньеру Святому Иакову? - произнесла Катрин с иронией, которая не ускользнула от художника.
      - Ну-ну, - сказал он с улыбкой, - вы же хорошо знаете, что мои миссии всегда бывают тайными. Я не имею права о них говорить. Но войдем же в дом, стало совсем темно. Как свежеет ночью у подножия этих гор.
      Странное впечатление некоторой нереальности и опасности должно было родиться в душе Катрин в этот вечер, проведенный под старыми сводами общего зала, куда веками толпами набивался народ, движимый общей верой. Сидя за большим столом между Эрменгардой и Яном, Катрин слушала их и не очень-то вмешивалась в разговор. Бургундские дела, которые они обсуждали, стали для нее чужими, она не находила в них ни малейшего интереса. Даже разговор о герцогском наследнике, этом малыше Карле, графе де Шаролэ, которого герцогиня Изабелла родила за несколько месяцев до этого, не заинтересовал ее. Оба собеседника говорили о том, что умерло для нее навсегда.
      Но если она крайне мало обращала внимание на их разговоры, то все же смотрела на них с интересом, что было вызвано сообщением Жосса. Когда она вышла из отведенной ей кельи и направилась в большой зал, он неподвижно стоял в почти полной темноте и поджидал ее. Она вздрогнула, увидев, как он возник из темноты, но он быстро приложил палец к губам. Потом прошептал:
      - Этот господин, прибывший из Бургундии... его-то и ждала благородная дама.
      - А что вы об этом знаете?
      - Я слышал, как они совсем недавно разговаривали под навесом для сена. Остерегайтесь. Он прибыл из-за вас.
      Большего он не успел сказать, так как к ним шла Эрменгарда с Жилеттой и Марго, которых графиня де Шатовилен просто ослепила. Катрин отложила на более поздний час разговор с Жоссом. А Жосс растворился во тьме, как настоящий призрак. Но именно о его сообщении все время думала Катрин, пока они ели турецкий горох, пили молоко и закусывали яблоками. Взгляд Катрин скользил то по длинному лицу Ван Эйка, то по широкому, жизнерадостному и оживленному лицу Эрменгарды. Графиня де Шатовилен была такой веселой и довольной, что Катрин уверилась в правоте слов Жосса. Похоже, что именно художника она и ждала. Но тогда какое отношение могла иметь их встреча к самой Катрин?
      Катрин не была из тех, кто надолго оставляет без ответа волнующие ее вопросы. Поэтому, когда закончился ужин и Эрменгарда, потягиваясь и зевая, встала, Катрин решила перейти в наступление. В конце концов, до настоящего момента она считала Ван Эйка другом. Так пусть он докажет это!
      Так как толстая графиня уже выходила из комнаты, а Ван Эйк взял в руки подсвечник, чтобы ее проводить, Катрин его задержала:
      - Ян! Я хотела бы с вами поговорить.
      - Здесь? - произнес он, бросая беспокойный взгляд в сторону группы горцев, которые сидели кружком прямо на полу вокруг блюда с турецким горохом.
      - А почему бы и не здесь? Эти люди не знают нашего языка. Это баски. Посмотрите на их дикие глаза и темные лица. Они же нисколько не интересуются нами. И потом, - прибавила она с тонкой улыбкой, - неужели первых же встречных людей может заинтересовать наша беседа?
      - Посланник всегда начеку... просто по обязанности! - Ответил Ван Эйк с улыбкой, странным образом похожей на ту, какой улыбнулась ему Катрин. - Но вы правы: мы можем поговорить. И о чем же?
      Катрин не сразу ответила. Она медленно прошла к камину из грубых камней, где мало-помалу догорал огонь, облокотилась о колпак над очагом и прижала руку ко лбу. Она постояла так, давая возможность теплому воздуху проникнуть во все частички своего тела. Катрин знала странную двойственность, заключавшуюся в огне: в зависимости от обстоятельств он становился лучшим другом или наихудшим врагом человека. Огонь согревает продрогшее тело, печет хлеб и темной ночью освещает путь, он же разрушает, пожирает, пытает, мучает, сжигает!..
      Ян Ван Эйк с уважением отнесся к ее молчанию. Глаз художника был очарован длинным и тонким силуэтом, выделявшимся на краснеющем фоне. Ткань платья с анатомической точностью повторяла изгибы тела. Тонкий профиль словно был вырезан из золота, а большие ресницы, за которыми прятались фиолетовые зрачки, накладывали на лицо волнующую тень. Художник отметил про себя - и по всему телу у него пробежала дрожь, - что никогда в жизни эта женщина не была так красива! Жизнь и мучения лишили ее свежести, которой была отмечена ее юность, но сделали ее еще более утонченной. Красота стала более зрелой и в то же время какой-то более отвлеченной, духовной. В ней была чистота небесного создания, и вместе с тем почти непреодолимо действовала ее плотская притягательная сила. "Если герцог опять ее увидит, подумал Ван Эйк, - он будет ползать у ее ног как раб... или... убьет ее!"
      Но он не осмелился спросить себя о собственных чувствах. Его с силой охватило властное желание еще раз отразить на картине эту мучительную красоту. Он обнаружил, что его последнее произведение, двойной портрет молодого горожанина, которого звали Арнольфини, и его молодой супруги, произведение, которым он гордился, казалось тусклым рядом с портретом, какой он мог бы сделать с новой Катрин. И он так глубоко погрузился в созерцание, что голос молодой женщины заставил его вздрогнуть.
      - Ян, - сказала она мягко, - почему вы сюда приехали? Она на него не смотрела, но все же почувствовала, как он отрицательно кивнул головой.
      - Нет, - добавила она живо, - не доставляйте себе труда лгать. Я знаю многое. Знаю, что Эрменгарда вас ждала и что эта история связана как-то со мной. Я хочу знать, каким образом.
      Она обернулась и прямо посмотрела ему в лицо. Большие глаза остановились на нем. Опять художник почувствовал власть этой красоты.
      - Не меня конкретно ждала графиня Эрменгарда, Катрин. Она ждала посланца из Бургундии. Случай пожелал, чтобы им оказался я...
      - Случай? Вы думаете, я забыла привычки герцога Филиппа? Вы же его тайный и любимый посланец... и вовсе не какое-нибудь очередное доверенное лицо. Что же вы приехали сообщить графине?
      - Ничего!
      - Ничего?
      У Ван Эйка появилась улыбка забавляющегося человека, и он продолжил:.
      - Да нет же, ничего, прекрасный друг! Я ничего не должен ей передать.
      - У вас, возможно, есть для меня что-то... а?
      - Может быть. Но я вам этого не скажу.
      - Почему?
      - Потому что час еще не настал. Так как тонкие брови молодой женщины нахмурились, художник подошел и взял ее за руки.
      - Катрин! Я всегда был вашим другом... и страстно желал бы быть для вас чем-то большим. Клянусь вам честью дворянина, что я всегда остаюсь вашим и ни за что на свете не хотел бы причинить вам зла. Можете ли вы мне довериться?
      - Довериться? Все это так странно, так смущает! Как могли узнать... в Бургундии, что я еду вместе с графиней Эрменгардой? Разве что астролог герцога прочел это по звездам?
      На сей раз художник рассмеялся.
      - Вы в это не верите, и вы правы! Это графиня Эрменгарда дала об этом знать! Один посланный ею человек...
      - Она! Она осмелилась?.. И еще говорит, что она моя подруга?
      - Она и есть ваша подруга, Катрин, но она подруга только ваша, а не того человека, имя которого вы носите. Видите ли, она искренне считает, что вы не на верном пути, что вы никогда не сможете найти счастья с Арно де Монсальви. И кажется, признайтесь же, жизнь все время только и делает, что подтверждает ее слова...
      - Не ее дело судить об этом! Есть то, чего Эрменгарда никогда не сможет понять: это любовь, моя любовь к мужу! Я прекрасно знаю, что при дворе герцога Филиппа словом "любовь" украшают самые разные чувства. Но моя любовь ничего общего с этим не имеет. Мы с Арно - одно существо, одна плоть. Я мучаюсь его болями, и, если меня разрежут на куски, каждый из этих кусков будет утверждать, что я люблю Арно! Но ни Эрменгарда, ни герцог не могут понять такого рода чувства.
      - Вы думаете? Графиня Эрменгарда - возможно. Она наделена только материнскими чувствами и любит вас как собственную дочь. И на самом деле вас сейчас возмущает то, что она питает к герцогу Филиппу подобное чувство. Она никогда не боялась ни критиковать его, ни говорить самую дурную правду, но она любит его как мать, и ее сердце разрывается оттого, что теперь она изгнана и что ее сын взялся за оружие против Филиппа. И вот она думает, что сделает ему приятное, если сообщит о вас. Это же один из способов - мог подвернуться и другой! - доказать, что она всегда хранит к нему нежные чувства!.. А что касается его...
      Подступивший гнев заставил Катрин гордо выпрямиться. Высоко подняв голову, она отрезала:
      - Кто это позволяет вам думать, что у меня есть хоть малейшее желание слышать о нем?
      Ван Эйк не обратил внимания на этот выпад. Он отвел глаза, отошел от нее на несколько шагов и глухо сказал:
      - Ваше бегство надорвало ему душу, Катрин... и я знаю, что сердце его до сих пор истекает кровью! Нет, не говорите ничего, потому что мне нечего вам добавить. Забудьте все, что вас мучает, и думайте только об одном: я только друг ваш и только в этом качестве последую за вами завтра. Не усматривайте в этом ничего более! Желаю вам доброй ночи, прекрасная Катрин!
      И, прежде чем она попыталась задержать его, он открыл дверь и скрылся.
      Глава четвертая. РОНСЕВАЛЬ
      Начиная от полуразрушенных укреплений Сен-Жан-Пье-де-Пор, древняя римская дорога взбиралась вверх - и так восемь добрых миль - до перевала Бентарте. Дорога оказалась узкой, трудной. Древние каменные плиты были покрыты тоненькой корочкой льда. Катрин и ее спутники по совету земского судьи Сен-Жана предпочли пойти по верхней дороге, а не по той, что шла через Валь Карлос. Знатный господин тех мест разбойник Вивьен д'Эгремон захватил дорогу через долину и действовал там вместе со своими дикими бандами басков и наваррцев. Конечно, солдаты-бургундцы, сопровождавшие графиню де Шатовилен, соединившись с охраной Яна Ван Эйка, были могучими людьми, хорошо вооруженными и могли обеспечить безопасность отряда. Но необузданная грубость и первобытная дикость людей Вивьена д Эгремона заставляли быть осмотрительными. Лучше было тихо и осторожно пройти по верхней дороге.
      По мере того как они забирались все выше в горы, холод становился резче. По отрогам Пиренеев постоянно дул злой ветер, то прогоняя туман, то скрывая длинными ледяными лоскутами все вокруг них, иногда даже самые близкие скалы. С того момента, как они выехали на рассвете, никто и не думал разговаривать. Нужно было внимательно смотреть под ноги: они спешились и вели лошадей под уздцы, постоянно опасаясь свалиться. И длинная молчаливая вереница, вытянувшаяся по склону горы в неверном сером освещении, была похожа на шествие призраков. Даже покрывшееся сыростью оружие потускнело. Катрин слышала, как бурчала и бранилась Эрменгарда: она с трудом шла вперед, и с обеих сторон ее поддерживали Жилетта де Вошель и Марго-Раскрывашка.
      - Дрянь погода и дрянь страна! Стоило пойти по нижней дороге, где когда-то прошел император Карл Великий. Разбойники, мне кажется, менее опасны, чем эта дорога. Здесь хорошо только козам. В моем возрасте таскаться по скалам как старой ведьме! Разве в этом есть хоть какой-нибудь смысл?
      Катрин не могла удержать улыбки. Повернувшись, она бросила:
      - Ну-ну, Эрменгарда! Не ругайтесь. Вы же сами этого хотели.
      Она ни словом не обмолвилась Эрменгарде о разговоре с Ван-Эйком. Зачем? Эрменгарда все равно не поняла бы, что предала Катрин. Она со всей искренностью думала, что действует на благо и во спасение ее же, Катрин. В конце концов, художник со своей мощной вооруженной охраной оказался им хорошей поддержкой в этих труднопроходимых местах. Наконец, каково бы ни было таинственное послание, которое Ван Эйк намерен ей вручить, "когда придет час", Катрин хорошо знала, что оно не могло оказать на нее никакого влияния, если в нем будет заключено стремление отвратить ее от цели. Между тем недомолвки Ван Эйка и что-то вроде тайны, которую он молча хранил, раздражали ее и разжигали любопытство. Что это за официальная поездка, ранг посла, эти воины, если речь шла лишь об обычном послании? Но Катрин хорошо знала Яна: он не заговорит раньше времени. Лучше было подождать... С самого утра она шла, снедаемая грустными мыслями, от которых никак не могла отделаться, с любопытством разглядывая головокружительные пейзажи с пропастями и белыми вершинами гор. Больше, чем письмо Филиппа, ее беспокоила судьба Готье. Вот здесь он исчез! Такая картина соответствовала этому гиганту, которого она считала несокрушимым. Но какой же человек, сделанный из плоти и крови, мог вступить в противоборство с гигантами из камня и льда? Никогда Катрин не могла представить себе, что существовала такая страна, как эта. И теперь только поняла, что до сей минуты лелеяла мечту, невозможную мечту о том, чтобы ее верный слуга все-таки вышел победителем в своем последнем бою. Как же ей здесь найти его? Чудом? Но чудес не бывает - она поняла это, дойдя до здешних мест... С большим усилием борясь с трудной дорогой, таща за собой лошадь, Катрин не задумывалась над тем, что приходилось выдерживать ей. Иногда казалось, что из тумана вдруг возникала массивная и сильная фигура ее товарища, воскресала его доверчивая улыбка, серые глаза, в которых можно было увидеть и слепую ярость старых северных богов, и детскую душевную чистоту и наивность.
      Тогда горло у Катрин сжималось, и она вынуждена была на миг прикрывать глаза, заливавшиеся слезами. Потом тень добряка-гиганта уходила, отлетала к гордой и болезненной фигуре Арно, и сердце Катрин разрывалось от боли. В какой-то момент муки ее стали такими нестерпимыми, что ей захотелось лечь на ледяные камни и ждать смерти... Только гордость и воля, которые были сильнее отчаяния, поддержали ее, она устояла на ногах и все шла и шла вперед, и ни один из ее попутчиков даже на заподозрил о драме, которая разыгрывалась в ней...
      Когда они оказались на перевале Бентарте, день начал склоняться к ночи. Ветер был такой сильный и порывистый, что путники продвигались вперед согнувшись. Подъем кончился, но теперь нужно было идти по гребню. Небо нависало так низко, что казалось, протяни руку, и вот оно уже рядом. За спиной Катрин кто-то сказал:
      - В ясную погоду отсюда видны море и граница трех королевств: Франции, Кастилии и Арагона.
      Но это не интересовало молодую женщину, в которой усталость взяла верх над всеми чувствами. В этом пустынном месте стояли сотни маленьких, примитивных деревянных крестиков, оставленных паломниками. Катрин посмотрела на них с ужасом: ей показалось, что она стояла посреди кладбища. Усталость закрывала ей глаза, ноги болели, и вся она дрожала от холода. Да, очень твердо нужно было верить в чудо встречи с Арно, чтобы переносить столько мучений.
      Дорога до перевала, ниже, к Ибаньете, потом до приюта в Ронсевале показалась ей бесконечной. Когда наконец они увидели знаменитый монастырь, построенный несколько веков тому назад епископом Санчо де ла Роса и Альфонсом I Воинственным, королем Арагона и Наварры, взошла луна и потоком холодного света залила группу строений с очень низкими крышами и толстыми стенами, укрепленными мощными наружными подпорными арками. Монастырь расположился у подножия отрогов перевала Ибаньеты. Квадратная башня возвышалась над всем ансамблем строений, и дорога, проходя под сводом арки, пересекла старый монастырь. Иней покрывал землю и строения и мертвенно блестел в лунном свете. Но Катрин осталась к этому вовсе безучастной. Она увидела только фонари. Их несли человеческие руки, и эти фонари означали жизнь, тепло... Стиснув зубы, она сделала последнее усилие, чтобы добраться до приюта; но, дойдя до него, рухнула. Ван Эйк и Жосс Роллар, наконец сообразив, что она в полном изнеможении, отнесли ее внутрь в полубессознательном состоянии. Давно уже не слышно было, как бубнила свои ругательства графиня Эрменгарда.
      ***
      Сидя на огромном камне очага в зале для паломников, обернув ноги в козью шкуру, а в руках зажав миску с горячим супом, Катрин мало-помалу приходила в себя. Она начинала интересоваться происходящим вокруг. Под низкими сводами, почерневшими от копоти, было много народа: паломники, возвращавшиеся из Галисии, в плащах, к которым были пришиты ракушки в знак их паломничества - глаза у них были полны гордости, как у людей, выполнивших долг, осуществивших заветное желание; погонщики мулов - ночь и ночные опасности, например, волки, медведи, заставили их укрыться в приюте; наваррские крестьяне в черных длинных одеждах, из-под которых торчали ноги, блестевшие от заскорузлой грязи, в меховых "лавакасах" с вылезшими наружу пальцами; случайные солдаты в помятых кирасах. Среди всей этой усталой и молчаливой толпы скользили черные сутаны гостеприимных монахов. У них на груди напротив сердца был выткан красный крест, причем верхушка его загибалась как рукоять посоха, а основание заканчивалось мечом. Отцы-августинцы Ронсеваля слишком часто вынуждены были браться за мечи, чтобы сражаться с бандитами и вырывать из их рук попавших к ним путников.
      Они раздавали хлеб и суп, не делая различия между изящным посланцем Великого Герцога Запада и самым жалким из наваррских крестьян. Катрин подумала, что их суровые лица были под стать их гранитным горам и вовсе не походили на круглолицых и хорошо откормленных монахов из равнинных краев... Сидя рядом с ней, Эрменгарда храпела, опершись спиной о каминный столб. Остальные, сраженные усталостью, ели или уже спали прямо на полу. Вдалеке, в горах, слышно было, как выли волки...
      Вдруг распахнулась дверь и в нее вихрем проник холодный ветер. Вошли два монаха в больших черных шапках, низко надвинутых на короткие мантии с капюшонами. Они несли носилки с телом, обернутым в одеяло. Дверь захлопнулась за ними. Несколько голов поднялись при их появлении, но скоро опять опустились: больной или раненый, может, и мертвый - это так обычно в здешних местах. Монахи проложили себе дорогу к очагу.
      - Он затерялся, сбился с пути! - сказал один из них приору, который подошел к ним. - Мы нашли его у Прохода Роланда.
      - Мертвый?
      - Нет. Но очень слаб! В плачевном состоянии! Видно, он наткнулся на разбойников, они обчистили его и избили. Благодарение Богу, они не убили его.
      Говоря это, монахи поставили носилки перед камином. Чтобы дать им место, Катрин прижалась к Эрменгарде, машинально бросив взгляд на раненого. Вдруг она вздрогнула, встала и наклонилась над бесчувственным человеком, вглядываясь в исхудавшее лицо, провела рукой по своим глазам. Видимо, ей грезится! Но сомневаться не приходилось.
      - Фортюна! - прошептала она сдавленным голосом. - Фортюна, Бог мой!
      Пересилив усталость, бросилась к носилкам. Это был первый луч надежды, появившийся из темной ночи. Ведь этот человек знал, где Арно. А вдруг он вот-вот умрет и так ничего ей и не скажет!
      Один из монахов посмотрел на нее с любопытством.
      - Вы знаете этого человека, сестра моя?
      - Да... О! Господи! Я не могу поверить своим глазам! Он оруженосец моего супруга... и я нахожу его здесь, одного, больного... Что же случилось с его хозяином?
      - Вам нужно обождать немного и потом его расспросить. Мы сначала дадим ему лекарства для поддержки сердца, оживим его, обогреем и дадим поесть... Дайте-ка нам заняться всем этим.
      С сожалением Катрин отошла и опять заняла свое место у очага. Ян Ван Эйк, следивший за развернувшейся сценой, подошел к ней и взял ее за руку. Рука была ледяной... Художник почувствовал, что молодая женщина дрожит.
      - Вам холодно?
      Она знаком ответила, что нет. Впрочем, горевшие от возбуждения глаза и щеки доказывали, что она говорила правду. Она не могла оторвать взгляда от этого худого и неподвижного тела, которое монахи растирали, а в это время приор подносил маленький флакончик к бледным губам несчастного.
      - Боже, пусть он побыстрее очнется! - молила Катрин про себя. - Разве они не видят, что я сейчас умру?
      Но энергичное растирание и питье начинали действовать. Чуть окрасились щеки цвета пепла, губы зашевелились; вскоре он открыл глаза и уставился на тех, кто ухаживал за ним. Приор улыбнулся:
      - Вам лучше?
      - Да... лучше! Я вернулся издалека, так ведь?
      - Да, надо сказать. Наверное, разбойники напали на вас и потом оставили, приняв за мертвого.
      Фортюна сделал ужасную гримасу, пытаясь выпрямиться.
      - Эти скоты избили меня. Думал, кости мои переломаются... О! Меня всего измолотили!
      - Это быстро пройдет. Мы вам дадим хорошего супа, а снадобье успокоит ваши боли...
      Приор выпрямился, и его взгляд встретился со взглядом Катрин. Она подумала, что прочла в нем сигнал к действию, и, не в состоянии более сдерживать себя, устремилась вперед. Приор склонился над Фортюна.
      - Сын мой, здесь есть некто, желающий поговорить с вами.
      - Кто же?
      Повернув голову, гасконец чуть-чуть ее приподнял. Вдруг он узнал Катрин и резко дернулся, а его худое лицо покраснело.
      - Вы!.. Это вы? Это невозможно!
      Молодая женщина разом бросилась на колени у носилок.
      - Фортюна! Вы живы, хвала Господу, но где же мессир Арно?
      Она сжала руку оруженосца, но тот грубым движением вырвал ее, а худое и бородатое лицо его приняло выражение дьявольской иронии.
      - Вам так уж хочется это знать? Что вам до этого?
      - Что... мне до этого? Но...
      - Не все ли равно вам, что случилось с мессиром Арно? Вы предали его, бросили. Что вы здесь делаете? Ваш новый супруг, тот красавец блондин... Вы что, уже ему надоели и вам приходится бегать по дорогам в поисках приключений? В таком случае это как раз для вас!
      Два гневных возгласа раздались над головой Катрин, а она, совсем сраженная, смотрела на исказившееся от ненависти лицо гасконца. Одинаково возмущенные приор и Ян Ван Эйк старались ему возразить.
      - Сын мой, вы забываетесь! Что это за разговор? - воскликнул один.
      - Этот человек обезумел! - произнес другой. - Я заставлю его проглотить наглые слова!
      Быстро встав, Катрин удержала Яна, который уже выхватывал кинжал из-за пояса, и мягко оттолкнула приора.
      - Оставьте, - сказала она твердо. - Это касается только меня! Не вмешивайтесь!
      Но насмешливый взгляд Фортюна остановился на побелевшем от гнева художнике.
      - Вот и еще один услужливый рыцарь, как вижу! Ваш новый любовник, мадам Катрин?
      - Прекратите оскорбления! - произнесла она резко. - Отец мой, и вы, мессир Ван Эйк, будьте любезны отойти. Повторяю, это касается только меня одной!
      В ней нарастала ярость, но она унимала ее ценой страшного усилия воли. Вокруг нее собрались паломники, которые могли знать французский язык, но приор попросил их отойти. Она вернулась к носилкам, встав над лежавшим на них человеком, и спокойно скрестила руки.
      - Вы ненавидите меня, Фортюна? Вот уж новость!
      - Вы думаете? - произнес он. - Для меня это вовсе не новость! Вот уже месяцы, как я вас ненавижу! С того самого проклятого дня, когда вы дали ему уйти с монахом, вашему супругу, которого вы любили, как сами же утверждали.
      - Я подчинилась его приказу. Он так хотел.
      - Если бы вы его любили, вы оставили бы его силой! Если бы вы его любили, вы бы увезли его в какое-нибудь имение, ухаживали бы за ним и умерли сами от его болезни...
      - Не вам судить о моем поведении. Бог мне свидетель, что, если бы я действовала по своему усмотрению, я бы больше ничего для себя не желала! Но у меня был сын, и его отец потребовал, чтобы я осталась при нем!
      - Может быть, но тогда чего же вам было бегать ко двору? Это что, тоже из послушания вашему мужу вы утешились в объятиях господина де Брезе и отправили его разбить сердце госпоже Изабелле... и сердце мессира Арно, а потом еще вышли за него замуж?
      - Это же ложь! Я остаюсь госпожой де Монсальви и запрещаю кому бы то ни было в этом сомневаться! Мессир де Брезе принял свои помыслы и желания за реальность. У вас есть еще что-нибудь, в чем вы могли бы меня упрекнуть?
      Оба противника забыли об осторожности, и их голоса звучали все громче. Приор захотел вмешаться:
      - Дочь моя! Может быть, вы предпочтете закончить этот спор в спокойной обстановке? Я прикажу отвести вас в капитульский зал вместе с этим человеком...
      Но она отказалась.
      - Бесполезно, отец мой. Все, что я могу сказать, может слышать весь мир, ибо мне не в чем себя упрекнуть. Ну что, Фортюна, - опять заговорила она, - я жду. У вас еще есть что мне сказать?
      Глухим и тихим голосом, но с непередаваемым выражением сосредоточенной ненависти оруженосец Арно бросил:
      - И что он только не вытерпел из-за вас! Знаете ли вы, какую пытку он вынес со дня, когда вы его бросили? Дни без надежды, ночи без сна, с чудовищной мыслью, что он заживо гниет. Я-то это знаю, потому что любил его. Каждую неделю я ходил к нему. Он был моим хозяином, лучшим, самым смелым и самым покладистым из рыцарей.
      - Кто же станет утверждать обратное? Вы что, собираетесь рассказать мне о добродетелях человека, которого я люблю?
      - Которого вы любите? - усмехнулся Фортюна. - Рассказывайте другим! Вот я его любил! И преданно, набожно, с уважением, со всем, что есть самого лучшего во мне!
      - Так я его не люблю? А почему же я здесь? Вы разве не поняли, что я ищу его?
      Вдруг Фортюна остановился. Он посмотрел Катрин прямо в лицо и внезапно рассмеялся, обидно, жестоко и свирепо. Этот смех был оскорбительнее ругательств, он показал полную меру ненависти, которую питал к ней гасконец.
      - Ну что же, ищите, прекрасная дама! Он потерян для вас... потерян навсегда. Слышите: ПО ТЕРЯН!
      Он прокричал слово, словно боялся, что Катрин не почувствует всей безысходности его значения. Но он зря старался, Катрин поняла. Она отшатнулась от резкой грубости, однако нашла силы, чтобы оттолкнуть руку Яна, которая протянулась для того, чтобы ее поддержать.
      - Он... умер! - произнесла она бесцветным голосом. Но опять Фортюна разразился смехом.
      - Умер? Никогда в жизни! Он счастлив, что избавился от вас, он выздоровел...
      - Выздоровел? Боже правый! Святой Иаков совершил чудо!
      Она прокричала это с таким восторгом, что гасконец поспешил опровергнуть ее мысль. Он пожал плечами так дерзко и непочтительно, что заставил приора нахмурить брови.
      - Никакого чуда не было; я чту монсеньора Святого Иакова, но должен признать, что он не внял молитвам мессира Арно. Зачем ему было это делать, впрочем? Мессир Арно не был болен проказой!
      - Не был болен... проказой? - пролепетала Катрин. - Но...
      - Вы просто ошиблись, как и все прочие... В этом никто вас не может упрекнуть. Когда мы ушли из Компостелы, мессир Арно считал себя еще прокаженным. Он был ужасно разочарован... потерял надежду... Хотел умереть, но не хотел умереть просто так. "Мавры все еще не оставили королевства Гранады, и кастильские рыцари все сражаются с ними, - сказал он мне. - Вот туда я и пойду! Бог отказал мне в излечении, но он, конечно, позволит мне умереть в схватке с неверными!" Тогда мы отправились к югу. Мы прошли горы, засушливые земли, пустыни... и прибыли в город, который называется Толедо... Там все и случилось!
      Он подождал немного, словно вспоминал самое приятное, что хранилось у него в памяти. Его восхищенный взгляд довел до крайности Катрин.
      - Все - это что же? - спросила она сухо. - Ну давай! Говори!
      - А, вы торопитесь узнать? Однако, клянусь, с этим вам не стоит спешить. По сути дела... мне тоже хочется поскорее увидеть, как вы это воспримете. Вот и слушайте: когда мы прибыли в город на холме, мы застали там шествие посла Гранады, возвращавшегося к себе в страну после встречи с королем Хуаном Кастильским.
      - Боже мой! Мой супруг попал в руки неверных! И ты смеешь радоваться?
      - Есть разные способы попасть в руки кого-нибудь, - заметил Фортюна с хитрым видом. - Тот, что выпал на долю мессира Арно, не заключает в себе ничего неприятного...
      Вдруг гасконец сел и вскинул на Катрин горящий взгляд, а потом произнес с победным видом:
      - Послом была женщина, принцесса, родная сестра короля Гранады... И она прекраснее светлого дня! Никогда мои глаза не любовались таким ослепительным созданием! Впрочем, и глаза мессира Арно тоже.
      - Что ты, хочешь сказать? Объясни! - приказала Катрин, и внезапно у нее пересохло в горле.
      - Вы не понимаете? Почему же мессиру Арно отказываться от любви самой прекрасной из принцесс, когда его собственная жена бросила его ради другого? Он был свободен, думаю, свободен любить, тем более что благодарность примешивалась у него к восхищению.
      - Благодарность?
      - Мавританскому врачу принцессы понадобилось всего три дня, чтобы вылечить мессира Арно. У него не было проказы, я уже вам сказал, у него была другая болезнь, легко излечимая, дикарское название которой я забыл. Правда, она очень похожа на страшную проказу... Но теперь мессир Арно вылечился, он счастлив... а вы потеряли его навсегда!
      Наступила тишина, ужасная, полная, словно все люди, из которых большая часть ее вовсе не знала, прислушивались к биению сердца Катрин. А она тоже прислушивалась к тому, как медленно и исподволь в ее сердце прокладывали себе дорогу мука и ревность... У нее возникло ощущение, что ее опутали скользкие, омерзительные путы, от которых никак нельзя отделаться. В мозгу возникло невыносимое видение: Арно в объятиях другой!.. Ей вдруг захотелось кричать, выть, чтобы как-то облегчить жестокую рану от укуса ревности. Она оказалась безоружной перед этой новой мукой. Она хотела закрыть глаза, но из гордости удержалась от этого. Вперив в гасконца горящий взгляд, она прорычала:
      - Ты лжешь!.. Не надейся, что я поверю тебе. Мой супруг христианин, рыцарь... Никогда он не отречется от веры, от своей страны, своего короля из-за какой-то неверной. А я просто глупа, что слушаю тебя, гнусный лжец!
      Едва сдерживаясь, она сжала кулаки, спрятанные в складках ее платья. Ей хотелось ударить искаженное ненавистью лицо гасконца, который с презрением и вызовом смотрел на нее. Действительно, Фортюна, казалось, нисколько не обескуражил ее гнев. Он даже наслаждался этим.
      - Я лгу?.. Вы осмеливаетесь говорить, что я лгу?.. - Медленно уставившись маленькими черными глазками, гасконец вытянул вверх руку и торжественно произнес:
      - Клянусь спасением моей бессмертной души, в настоящий час мессир Арно познает любовь и радость во дворце Гранады. Клянусь, что...
      - Довольно! - прервал его громкий голос Эрменгарды. - Бог не любит, когда клятва приносит страдания людям! Однако скажи мне еще одну вещь: как же это получилось, что ты вот здесь, ты, верный слуга? Что же ты тогда бродишь по дорогам, рискуя жизнью, тогда как мог тоже узнать счастье, связавшись с какой-нибудь мавританочкой? У твоей принцессы разве не было красивенькой служанки, которая могла бы заняться тобой? Почему же ты не остался рядом с хозяином и не разделил его радостей?
      Внушительный силуэт вдовствующей дамы, ее властная манера говорить зажгли некий свет опасения в глазах оруженосца. Эта дама походила на скалу... Гасконец словно съежился. РН опустил голову.
      - Мессир Арно так захотел... Он отправил меня к его матери, так как знал, что она страдает. Я должен известить ее о его выздоровлении, сказать ей...
      - Что ее сын, капитан короля, христианин, забыл свой долг и свою клятву ради прекрасных глаз какой-то гурии? Отличная новость для благородной дамы! Если мадам де Монсальви такая, какой я себе ее представляю, этим-то и можно ее сразу убить.
      - Госпожа Изабелла умерла, - хмуро произнесла Катрин. - Ничто более не может ее огорчить! А миссия твоя выполнена, Фортюна!.. Ты можешь вернуться во Францию, а можешь поехать к своему хозяину...
      Выражение жестокого любопытства появилось на худом лице гасконца.
      - А вы-то, мадам Катрин, - спросил он со злорадством, - что вы теперь будете делать? Думаю, у вас не возникнет мысли идти и требовать супруга? Вам даже не добраться до него... Женщины-христианки там считаются рабынями и трудятся под кнутом, или же их бросают солдатам, чтобы те поразвлекались... если только их не подвергают страшным пыткам. Для вас, поверьте, лучшее это хороший монастырь и...
      Фраза прервалась ужасным хрипом: мощная рука Эрменгарды схватила его за горло.
      Я велела тебе замолчать! - взревела вдовствующая дама. - А я никогда не повторяю два раза одно и то же.
      Катрин не удостоила его ответом, словно ничего из всего им сказанного более ее не касалось. Она отвернулась, обвела мутным взглядом тревожные лица, обернувшиеся к ней, потом медленно направилась к двери, а черные складки ее платья подметали солому, рассыпанную по плитам. Ян Ван Эйк захотел пойти за ней и позвал:
      - Катрин! Куда же вы? Она обернулась к нему и слабо улыбнулась.
      - Мне необходимо побыть одной, друг мой... Думаю, вы можете понять это? Я просто иду в часовню... Оставьте меня!
      Она вышла из зала, прошла двор, главные ворота и вышла под свод, который нависал над дорогой. Она хотела направиться в маленькую часовню Святого Иакова, что высилась с другой стороны. Совсем недавно, перед ужином, ей показали большую монастырскую церковь, но она нашла, что там слишком много золота и драгоценных камней на величественных статуях Пресвятой Девы, слишком много причудливых предметов у каменного изваяния, лежавшего на надгробии могилы Санчо II Сильного, короля Кастилии, столь огромном, что оно занимало всю внутренность церкви. Ей хотелось побыть в спокойном месте, оказаться наедине со своей болью и Богом. Часовня с низким склепом, где хоронили умиравших в дороге путников, показалась ей подходящим местом.
      Кроме статуи Святого Путника, перед которой горела лампада с растительным маслом, не было ничего, только каменный алтарь и истертые плиты. Там было холодно, сыро, но Катрин лишилась телесных ощущений. Вдруг у нее возникло впечатление, что она умерла... Раз Арно изменил ей, ее сердцу более не оставалось надобности биться!.. Ради чужой женщины человек, которого она любила больше жизни, одним ударом разорвал нити, которые их связывали друг с другом. И Катрин почувствовала, что умерла ее частичка, главная, которая вела ее по жизни. Она одинока среди бесконечной пустыни. Руки ее были пусты, сердце пусто, жизнь кончена! Она тяжело опустилась на холодный камень, закрыла лицо дрожавшими руками.
      - Почему? - пролепетала она. - Почему?.. Долго она оставалась отрешенной от всего, что ее окружало, даже не молилась, не думала, не чувствовала холода. У нее не было слез. В черной и ледяной часовне она оказалась как в могиле и не желала больше из нее выходить. Не способная даже размышлять, она все время повторяла про себя единственную фразу: "он" оставил ее ради другой... После того как он поклялся любить ее до последнего вздоха, он раскрыл объятия женщине - врагу его расы, его Бога... Ведь теперь, конечно, он говорил той, другой, нежные слова, которые Катрин раньше слушала с дрожью... Сможет ли она когда-нибудь вырвать эту мысль, этот образ? Сможет ли она не умереть от этого?
      Она была так удручена, что едва почувствовала, как твердые руки заставили ее подняться, потом накинули ей на вздрагивавшие плечи плащ.
      - Пойдемте, Катрин, - услышала она голос Яна Ван Эйка. - Не оставайтесь здесь! Вы подхватите простуду! Она посмотрела на него бессмысленным взглядом.
      - Ну и что?.. Ян, я уже мертва!.. Меня убили!
      - Не говорите глупостей! Пойдемте!
      Он заставил ее выйти, но, дойдя до старого свода, освещенного факелом, вставленным в кольцо в стене, она вырвалась из рук, которые ее поддерживали, и прислонилась спиной к стене. Бурный поток ветра взметнул ее волосы и привел ее в чувство.
      - Оставьте меня, Ян, мне... мне необходимо дышать!..
      - Дышите! Но слушайте меня!.. Катрин, я догадываюсь, как вы мучаетесь, но запрещаю вам говорить, что вы мертвы, что ваша жизнь кончена! Все мужчины так просто не забывают свою любовь. Есть и такие, что умеют любить больше, чем вы думаете.
      - Если Арно смог меня забыть, кто же сумеет остаться постоянным?
      Не отвечая, художник развязал ворот кафтана, извлек сложенный пергамент с печатью и протянул его молодой женщине.
      - Возьмите! Читайте! Я думаю, час пришел для исполнения моей миссии. Факел освещает вполне достаточно. Ну же, читайте. Это нужно. Вам это необходимо...